Текст книги "Разорванный круг"

Автор книги: Том Эгеланн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Пожалуй, искал, – бормочу я. Я взволнован и растерян. Как, черт побери, называется то, что только что случилось со мной?

– Что вы от меня хотите? – спрашивает он.

– Разве вы не догадываетесь?

Он наклоняет голову, но ничего не отвечает. Я вздыхаю:

– Все знают больше, чем говорят, и делают вид, что вообще ничего не знают.

– Так бывает.

– У нас есть общие интересы.

– У нас? Забавно! Какие же?

– У меня есть вопросы. Думаю, что у вас есть ответы.

– Все зависит от того, что это за вопросы.

– И еще от того, кто их задает.

Он поднимает голову и оглядывает зал:

– Воистину это замечательное место. Вам известно, что сэр Ганс Слоун завещал в тысяча семьсот пятьдесят третьем году Британскому музею пятьдесят тысяч книг, которые стали основой библиотеки? А в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году был выпущен каталог библиотеки музея, и только каталог составил двести шестьдесят три тома?

– Мне как-то забыли рассказать об этом.

Он произносит:

– Я сожалею, что заставил вас ждать, господин Белтэ. Я только что прибыл из-за границы. Снаружи стоит моя машина. Может быть, вы окажете мне честь и примете приглашение заехать ко мне на чашку чая? Тогда мы поговорим о наших делах в более приватной обстановке.

– Откуда вы узнали, что я здесь?

На его губах появляется смущенная улыбка.

– Я хорошо информирован.

– Не сомневаюсь.

Он живет на фешенебельной улице в доме с широкой лестницей перед главным входом и узкой лесенкой, ведущей к кухонной двери. Лимузин с тонированными стеклами подкатил к дверям Британского музея, как только мы вышли. Минут двадцать шофер, силуэт которого я видел за разделительным стеклом, крутил по лабиринту улочек. Я заподозрил, что меня хотят запутать. Поэтому, когда мы остановились, я сразу отыскал табличку с названием улицы. Шеффилд-террас.

Джоселина де Витт жила на Протероу-роуд.

Де Витт отпирает дверь. На стене заметна небольшая ниша, где должна находиться табличка с именем владельца.

Дом аристократический. И так же, как другие аристократические дома, он производит впечатление необжитого помещения, куда хозяева только что въехали. Ни мебель, ни картины на стенах, ни ковры не сделали его уютным. Ни малейшего беспорядка. Ничего личного. Ни одного бессмысленного предмета, который нарушал бы целостность интерьера, но зато доставлял владельцу радость. Все так стерильно, словно хозяин только что развелся, выехал из своего старого дома и сейчас собирается обосноваться на новой квартире.

– Значит, ваша жена оставила себе домоправительницу? – говорю я, пока мы снимаем пальто.

Де Витт с изумлением смотрит на меня:

– Моя жена?

Я готов откусить себе язык. Какое неловкое и необдуманное замечание. Типичное для меня. Такую фамильярную реплику можно позволить себе в беседе с хорошим приятелем. Но для аристократа вроде Чарльза де Витта развод – а он, несомненно, в разводе с миссис Джоселиной – является настоящей социальной катастрофой, а не предметом шуток со стороны совершенно постороннего человека.

– Я сожалею, – робко признаюсь я. – Я заглянул в телефонную книгу и позвонил ей. Вашей жене. Но ее не было дома.

– Простите, что? – переспрашивает он. Вид растерянный.

– Джоселина? – повторяю я испытующе. – Что?

– Я не застал ее дома.

– А! – вдруг восклицает он. И с улыбкой смотрит на меня. – Джоселина! Понимаю! О… Понимаю!

Мы входим в комнату и садимся у окна; в лучах солнца роятся серебристые пылинки.

– Вы хотели поговорить со мной? – спрашивает он.

– Вы, наверное, догадываетесь, о чем пойдет речь?

– Может быть, догадываюсь, а может быть, нет. Что вас привело сюда, ко мне? К нам?

– Я нашел ваше имя в книге. У Греты.

– У Греты. – Голос становится слабым, нежным. Так отец может говорить о своей дочери, живущей в далекой стране.

– Вы ее помните?

Он закрывает глаза.

– О да, – только и произносит он. Потом на лицо набегают сумрачные тени.

– Вы хорошо ее знали?

– Мы были любовниками.

Он употребляет слово sweethearts, [45]45
  Возлюбленные (англ.)


[Закрыть]и это придает его воспоминаниям сладостный оттенок. Насколько я представляю себе характер Греты, их связь могла быть какой угодно, но только не сладостной. Но эта новость, по крайней мере, объясняет ее поведение. И тут вдруг происходит нечто неожиданное. У него блестят глаза. Он смахивает слезу.

– Пожалуйста, не удивляйтесь, – смущенно смеется он, – не надо удивляться. Грета всегда была – как бы это сказать? – женщиной страстной. Горячей. И добрым человеком. Слишком ласковой и всепрощающей. Неудивительно, что у нее было много мужчин… поклонников за все годы. Сколько лет прошло с тех пор.

– Я попросил у нее совета. По поводу одной археологической находки. И наткнулся вот на это. – Я показываю его визитную карточку Лондонского географического общества.

Он задумчиво смотрит на пожелтевшую визитку. Явно пытается что-то скрыть.

– О вас там никогда не слышали, – сообщаю я.

– Это недоразумение.

– Какое недоразумение?

– Забудьте про это. Но там, конечно, должны были узнать имя Чарльза де Витта.

– Я приехал в связи с одной археологической находкой.

– Да?

– Мы нашли ларец.

– Интересно.

– Из золота.

– Вы его привезли?

– Простите?

– Мы могли бы вместе взглянуть на него?

– Вы меня не поняли. Дело в том, что я должен этот ларец защищать!

Левая бровь поднимается.

– Вот как?

– Его пытались украсть. Хотели вывезти ларец из Норвегии.

– О ком вы сейчас говорите?

– Ллилеворт. Арнтцен. Лоланн. Виестад. Мои начальники! Все! Все замешаны! Так или иначе.

Его смех звучит не очень натурально.

– Думаете, что я преувеличиваю? – спрашиваю я. – Или что я все выдумал?

– Я думаю, что вы многое поняли неправильно. Нам надо во всем разобраться. – Он смотрит на меня. – Вы мнительный человек, Бьорн. Очень мнительный.

– Возможно, я параноик. Но в данном случае у меня есть все основания для подозрений.

Совершенно ясно, что он радуется. Хотя я не понимаю чему.

– Так что же вы сделали с ларцом? – спрашивает он.

– Я его спрятал.

Опять брови взлетают вверх.

– Здесь? В Лондоне?

– Нет.

– А где же?

– В надежном месте!

– Надеюсь, что так! – Он задерживает дыхание, пытается собраться с мыслями. – Расскажите мне, почему вы пошли на это?

– Потому что все хотят отнять его у меня. Потому что я был контролером. Потому что меня пробовали обмануть.

На его лице появляется довольное выражение.

– Заступник, – шепчет он.

– Простите?

– Вы видите себя в роли заступника. Это мне нравится.

– Я предпочел бы ни за кого не заступаться ни по какому поводу.

– Само собой разумеется. Что произошло во время раскопок?

– Мы работали в поле около старинного средневекового монастыря в Норвегии. Экспедицией руководил профессор Грэм Ллилеворт из СИС. Профессор Трюгве Арнтцен, директор института Фрэнк Виестад и директор Инспекции по охране памятников Сигурд Лоланн осуществляли наблюдение за раскопками. Я был контролером на месте. Ха-ха. Мы искали круглый замок. Так утверждалось. А обнаружили руины октагона. Вы ведь знаете про этот миф? И в руинах мы нашли ларец. Сим-салабим!

– И во всем этом вы усматриваете заговор?

– Профессор Ллилеворт похитил ларец и отвез его к профессору Арнтцену. Моему начальнику.

– И все же мне представляется, что все до сих пор шло по правилам. Почему же вы вмешались?

– Потому что они запланировали вывоз золотого ларца из Норвегии.

– Каким образом?

– По-видимому, на частном самолете. Они кого-то вызвали из Франции.

– Вот как? А откуда это вам известно?

– Я подслушивал у дверей.

Он смотрит на меня и начинает смеяться:

– Теперь я понимаю! Это многое объясняет! Вы подслушивали под дверью! – Он веселится от всего сердца и никак не может успокоиться.

– Я позволил себе разрушить этот маленький заговор.

– Вот это да!

– Я сам украл у них ларец.

– Какое чувство долга!

Я не могу понять, издевается он надо мной или нет.

– А что привело вас ко мне? – спрашивает он.

– Я надеялся, что вы разъясните мне все, что связано с этим ларцом.

– А почему я вообще должен знать что-то о нем?

– Все следы ведут в Оксфорд, в тысяча девятьсот семьдесят третий год. К книге.

– Вот как? – Он задумывается.

Я потираю руки:

– Сейчас я вступлю на тонкий лед. Но вы не участвовали в раскопках, и я надеюсь, что вы мне поможете.

– Как?

– Расскажите, что вы обнаружили двадцать пять лет назад.

Он задумчиво поглаживает подбородок и смотрит на меня.

– Я буду откровенен, – говорит он. – Но рассчитываю на взаимную откровенность.

Мы оба взглядом оцениваем друг друга.

– Вы знаете, что находится в ларце? – спрашиваю я.

– Сначала я хочу узнать, где он находится.

– В надежном месте.

– Надо полагать, вы его не открывали?

– Конечно нет.

– Хорошо! Бьорн, вы мне доверяете?

– Нет.

Мой правдивый ответ опять вызывает у него смех.

– Друг мой, – восклицает он, – я вас понимаю! Я понимаю ваш скептицизм. Но подумайте сами. Вы не ведаете, что творите. Верните ларец! – Его взгляд становится почти просящим, умоляющим.

– А почему?

– Вы можете просто поверить мне?

– Нет, я хочу знать, что в нем.

Он закрывает глаза.

– Я действительно вам сочувствую. Вы любопытны. Мнительны. Не уверены в себе. Испуганы. А еще думаете, что в конечном счете все упирается в деньги.

– Такая мысль приходила мне в голову.

– Но дело не в этом.

– Тогда в чем же?

– Это длинная история…

– У меня много времени.

– Запутанная, со множеством деталей.

– Я хороший слушатель.

– Не сомневаюсь.

– Я жду объяснений.

– Это понятно. Но решение загадки имеет настолько деликатный характер, что вас просто нельзя посвящать в эту тайну. Я вынужден просить вас отступиться.

– Какое нагромождение вздора!

Мое восклицание веселит его.

– Сказано не так уж и глупо, мистер Белтэ! Должен признаться! Не так глупо! Похоже, что такому человеку, как вы, можно доверять. Кажется, у меня нет выбора. – Де Витт обращается не ко мне. Он разговаривает сам с собой. И только позволяет мне присутствовать. – Я попросту вынужден посвятить вас в нашу маленькую… тайну. Вынужден! – повторяет он. – У меня нет выбора!

Я жду. Не может быть, чтобы он опять пустился разыгрывать мелодраму. Но я ошибаюсь. Он делает попытку встать, но остается сидеть.

– Мистер Белтэ, вы можете дать мне клятву?

– Клятву?

– Я вынужден просить вас дать клятву джентльмена и ученого никогда никому не выдавать того, что я сейчас вам расскажу.

Никак не могу понять, шутит он или нет.

– Обещаете?

Я уже почти готов поверить, что в стене обнаружится дверь, оттуда выйдут с громким смехом телевизионщики из передачи «Скрытая камера» и преподнесут мне цветы. Но ничего такого не происходит.

– Ладно. Обещаю, – соглашаюсь я, но не знаю, всерьез ли.

– Хорошо! – Он по-прежнему обращается не ко мне, а к какому-то духу, который парит у нас над головами. – С чего же начать? – спрашивает он себя. – М-м-м… Можно назвать это юношеским клубом. Клубом посвященных. Клубом знатоков. Клубом юных археологов.

– Археологическим клубом?

– Но не любых археологов. Здесь только самые выдающиеся. Мы называем его просто «клуб». Он был создан Остином Генри Лейардом сто лет тому назад. Лейард собрал вокруг себя пятьдесят самых выдающихся археологов, путешественников и любителей приключений того времени. Количество членов не может превышать пятидесяти. Когда умирает кто-то из членов, остальные собираются для того, чтобы голосованием решить, кого им пригласить в свой клуб. Напоминает выборы папы римского. Хотя, конечно, это не имеет подобного значения, – добавляет он таким тоном, словно сам сомневается в серьезности своих слов.

– И вам так повезло, что вы состоите в этом клубе? – спрашиваю я.

Он пропускает мимо ушей язвительный тон.

– Я являюсь президентом клуба.

Он смотрит мне в глаза, пытаясь уловить, какое впечатление произвело на меня это сообщение. Вообще-то, никакого. Но я всегда могу сделать вид, что произвело.

– Для вас главное – понять, какое значение имеет этот маленький клуб. Неформально, в дружеской обстановке, тайно собираются пятьдесят самых выдающихся археологов. Это происходит два раза в год. Большинство из нас являются профессорами крупных университетов. Мы устраиваем дискуссии, обмениваемся опытом, оцениваем теории. И еще, чтобы не забыть, мы веселимся.

– Как, еще и веселье! – вырывается у меня.

Он взглядом ставит меня на место.

– Конечно, – подтверждает он. Мое отношение смущает его. Он, очевидно, привык, что его слушают с большим уважением и искренним восхищением.

– А у вас не найдется свободного местечка для преподавателя-альбиноса из Норвегии?

– Мистер Белтэ, не думаю, что вы говорите это серьезно.

Я смотрю на него и думаю, черт побери, что это истинная правда.

Глаза его сужаются, он смотрит куда-то в пространство.

– Дискуссии в нашем клубе касаются самых сенсационных археологических находок последних десятилетий. Естественно, все происходит совершенно неофициально. Клуб никогда не присваивал заслуг своих членов, которые совершали выдающиеся открытия. Хотя часто именно клуб был фактическим инициатором начала раскопок или указывал место их проведения. Клуб является своего рода банком знаний. Общим банком, в который каждый из нас делает вклад из своих знаний и где взамен получает проценты в виде совокупных знаний всех пятидесяти членов.

Я откидываюсь на стуле и складываю руки на груди. Иногда умнейшие люди могут нести самую банальную чепуху, рассказывая о себе и своих достижениях. И при этом сами они этого не замечают.

– Вы, вероятно, думаете, что наш клуб – собрание высушенных, лишенных чувства юмора стариков-ученых? – Он хохочет. – Друг мой, мы наслаждаемся радостями стола, пьем самые лучшие вина и пробуем самые благородные сорта шерри.

– А кое-кто из аристократической молодежи к вечерку блюет?

Он смотрит на меня с чувством оскорбленного достоинства:

– Нет. Но мы устраиваем игры.

– Игры?

– Мы организуем конкурсы. Даем задания. Совершенно уникальные. Комбинации из исторических ребусов, карт и, конечно, археологических материалов. Можете назвать это изощренным кладоискательством. Раз в пять лет мы даем новое задание. Тот, кто справится с ним и привезет артефакт, который мы запрятали, попадает в президиум клуба. В настоящее время в нем пять членов.

Я начинаю понимать, куда он клонит.

– В последний раз мы спрятали в могильник в Месопотамии палочку с рунической надписью. Очень приятный анахронизм. – Он хихикает. – Мы придумали ребус, основанный на крылатых сфинксах Лейарда с пятью ногами и головой быка из Британского музея. Поиски привели внимательного ученого в Нимруд…

– А в этом году, – прерываю я его, – вы закопали золотой ларец в монастыре Вэрне.

– Вы человек умный. Но все не так просто. В этом году мы отмечаем юбилей клуба. Поэтому мы решили поставить особо трудную задачу. Мы поручили… – он кашляет, медлит, – мы поручили составление ребуса Майклу Мак-Маллину. Он решил воспользоваться мифом о Ларце Святых Тайн. В семидесятые годы, обучаясь в университете, ваш отец вместе с Грэмом Ллилевортом написал книгу. В ней был намек, что Святой ларец спрятан в октагоне около монастыря Вэрне в Норвегии.

Он забыл упомянуть, видимо из скромности, что сам был третьим автором этой книги.

– Ребус был очень запутанным, – продолжает он. – Разрешимым, но хитроумным. Труднейшая задача.

Я угадываю, что он сейчас скажет.

– И тут что-то сорвалось, – предполагаю я.

– Совершенно верно! К сожалению, совершенно верно. И получилось ужасно неловко. Для нашего анонимного клуба. Для СИС. Для Британского музея. Для всех британских археологов. – Он делает гримасу. – Мог бы получиться скандал. Деликатного свойства. – Он впивается в меня глазами. – Но скандал еще может произойти. – Он вздыхает. – Я расскажу вам о Майкле Мак-Маллине. Он один из самых выдающихся членов клуба. Член президиума. Выдающийся профессор. Вы ведь его знаете? Он провидец. Но в то же время без тормозов. И он украл Святой ларец из Британского музея.

– Украл? Ларец?

– Золотой ларец, найденный вами, – это артефакт, который был обнаружен в Хартуме в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году и затем попал в Британский музей.

Это сообщение неприятно удивляет меня. О Хартуме в Судане папа писал в книге, которая была у Греты. Почему же все упорно скрывали, что реликвию уже нашли сорок лет назад? Неужели Грета что-то утаила от меня?

Я не хочу выдавать собеседнику свои сомнения, поэтому не перебиваю его.

– Мак-Маллин вынес ларец из музея в своем «дипломате». Очевидно, он закопал его в монастыре Вэрне.

Я мог бы уточнить, что присутствовал в раскопе, когда обнаружили ларец. Если бы сам он не был археологом, я рассказал бы ему о структуре почвы, о том, что земля и песок на протяжении столетий откладываются горизонтальными слоями, которые будут нарушены, если сделать шурф, а затем засыпать его вновь. Я мог бы объяснить, что земля вокруг ларца была нетронута. Но ничего этого я не говорю.

– Это безобразие. Мак-Маллин недопустимо превысил свои полномочия. Смею заверить, что в клубе еще никогда не было подобных скандалов. Но единственное, что нам оставалось, – исправить роковую ошибку. Мы, конечно, догадывались, где Мак-Маллин спрятал ларец. Проблема состояла только в том, чтобы узнать это совершенно точно. Нам удалось обнаружить спутниковые фотографии, которые он заказал специально. Снимки были сделаны в инфракрасных лучах, так что мы смогли расшифровать тип структуры под холмом. Там мы увидели октагон и даже… да, круглый замок на территории Вэрне. Остальное было делом техники. Операция получила кодовое название «Ларец». Мы организовали раскопки. Поскольку на основании фотографий, сделанных со спутника, предполагаемая территория раскопок получалась довольно большой, было невозможно откопать ларец потихоньку. Нас бы разоблачили. Поэтому мы сделали вид, что ищем круглый замок. Мы соблюдали правила игры. Мы ходатайствовали о разрешении. Заплатили за лицензию. Мы даже пошли на то, чтобы пригласить норвежского контролера, который совершенно неожиданно создал нам проблемы.

Он смеется и смотрит на меня.

– Британское правительство сообщило норвежским властям о деталях этого дела. Британское посольство в Осло оказывает нам содействие в работе. Мистер Белтэ, у вас вряд ли есть выбор. Вам придется вернуть ларец.

Я чувствую себя ребенком в рождественский вечер. Все подарки розданы, ты сидишь на диване в уголке, разгоряченный, опустошенный и усталый, потому что напряжение спало. Вокруг находятся твои родители, бабушки и дедушки, тети и дяди, улыбаются, прихлебывают вино из рюмок. А ты знаешь, что все кончилось, что до следующего праздника надо ждать еще год. Каким бы фантастическим ни было объяснение, оно подействовало на меня как холодный душ. Полное разочарование.

– Понимаю, – произношу я в никуда.

– Понимаете?

– Вы его получите.

– Рад слышать. Очень рад. Он при вас?

– К сожалению, нет. Он у меня в Норвегии.

Де Витт встает:

– В Стенстеде у меня стоит самолет.

– На сегодняшний вечер у меня есть договоренность. Я не могу изменить свои планы. Но мы можем поехать завтра.

– Девушка?

– Богиня.

Он подмигивает мне. Даже если годы охладили его страсть, в воспоминаниях она еще жива.

Перед уходом я заглядываю в туалет. Рулон туалетной бумаги заклеен. Мыло не использовано ни разу. Полотенце выглажено. Но на зеркале множество отпечатков пальцев и пятна жира. Никто не догадался оторвать ценник: «9,90 фунта». Очень удачная покупка, должен признать.

Де Витт протягивает мне руку, когда я ухожу. Мы договариваемся о встрече перед входом в мою гостиницу завтра утром в десять. Он благодарит меня за то, что я пошел им навстречу.

Лимузин подкатывает к тротуару, когда я спускаюсь по лестнице. Открываю дверь и сажусь. Де Витт машет мне рукой. У него вид богатого одинокого дядюшки. Лимузин трогается с места. Я не сказал, куда ехать. Но через пять минут машина останавливается у моей гостиницы.

16.

– Завтра я еду домой, – сообщаю я.

Диана словно спряталась под стеклянным колпаком для сыра. Полное равнодушие. Смотрит на меня.

– Уже? – удивляется она. Взгляд измученный. Как будто она искала утешение в белом порошке.

Она живет в квартире на девятнадцатом этаже высотного здания с таким видом из окна, что я спрашиваю, не Эйфелева ли башня виднеется вдали. Прихожая покрыта шахматными квадратиками черного и белого цвета. На узкой стене мозаика зеркал. Под аркой вход в крохотную кухню. Огромное окно во всю стену смотрит прямо в небо. Каждое утро Диане приходится выходить на балкон и вытирать испарения облаков.

Кожаный диван блестит черным и красным. Стол сделан из такого толстого стекла, что можно спрятаться под ним, если кто-нибудь вздумает обстреливать тебя из базуки.

Я встаю у окна. Подо мной веером домов, улиц и парков раскинулся Лондон.

Я говорю:

– Роскошный вид!

Она говорит:

– Спасибо.

Что-то происходит между нами. Но я не могу понять что.

– Какая квартира! – восклицаю я. Я чуть было не добавил, что здесь чувствуется рука дизайнера. Но я не знаю, воспримет она это как комплимент или как сарказм.

– Большей частью это работа Брайена.

– Кого?

– Одного моего парня. Брайена. Он дизайнер.

Внизу, на улице, появляется синий хвост мерцающих огоньков пожарных машин.

– Люси здорово помогла мне сегодня. Она великолепна.

– Нашел что-нибудь?

– В музее – нет. Но когда я там был, кое-что произошло.

– Она звонила. Сказала, что ты милый.

– Милый?

– И очень странный.

– Странный?

Она смеется.

– Так что же случилось там, в музее?

– Человек, которого я искал, сам подошел ко мне.

– Кто это?

– Его зовут де Витт. Чарльз де Витт.

Она молчит. Но я вижу, что имя ей известно и вызывает удивление. Тем не менее я ничего не спрашиваю.

Она приготовила вегетарианское блюдо по рецепту из журнала, который все еще лежит раскрытым на кухонном столе.

– Надеюсь, что я сделала все правильно. – Она нервно сжимает руки. Характерный жест для всех, кто думает, что приготовление вегетарианской пищи требует каких-то особенных качеств, доступных только избранным.

Я сижу за круглым столом в углу комнаты. Диана порхает взад и вперед, вспоминая, что забыла то одно то другое. Я кладу себе на тарелку тыкву, запеченную в сыре, и салат. Она наливает белого вина. Протягивает мне длинный французский батон, который я разламываю пополам, и чашку с чесночным маслом. Держа руки на спинке стула, она стоит и выжидающе смотрит на меня.

– Прекрасно! – восклицаю я с полным ртом.

Она улыбается и разглаживает юбку, перед тем как сесть. Есть что-то первобытно-женственное в этом ее жесте. Она поднимает бокал с белым вином и кивает мне. Вино – очень сухое.

– Очаровательный господин, этот де Витт, – произношу я.

– Он тебе помог?

– Пытался.

– И что же он рассказал?

– Длинную историю. С множеством пропусков.

– Вот как?

– И странностей.

– Ты ему не веришь?

– Я обдумываю, что именно и почему он опустил в своем рассказе.

– В мире полным-полно лжецов. – Она едва сдерживается. Глаза ее словно стеклянные.

– Мне кажется, за мной следили, когда я шел сюда.

– Что?

– Меня преследовала от гостиницы машина. Надеюсь, это ничего не значит.

– За тобой следили? – спрашивает она возмущенно. – По дороге сюда? Ублюдки!

Она хочет сказать что-то еще, но берет себя в руки. Она впивается взглядом в меня, как будто собирается сообщить что-то неприятное. Может быть, что это приглашение я не должен воспринимать слишком серьезно. Что я зря думаю, будто мы предназначены друг другу. Что я всего лишь милый парень, которого она, может быть, припишет в конце своего списка. После Брайена, Джорджа и девяноста восьми других.

Мы едим молча. На десерт она сделала божественное суфле. На дне чашки под суфле я обнаруживаю ягоду земляники и кусочек шоколада. Она называет это блюдо «Искушение археолога».

Диана ставит на старомодный проигрыватель пластинку «Chicago». [46]46
  «Chicago»– американская рок-группа, образованная в 1967 году в Чикаго.


[Закрыть]Приглушает свет. Зажигает две красные свечи на стеклянном столе. Ее нейлоновые чулки поблескивают в свете маленьких огоньков.

Кожа дивана скрипит, когда она садится рядом со мной. Такой же скрип слышится в музыке. Судя по всему, она ставила эту пластинку много-много раз. Несколько минут мы сидим молча и боимся прикоснуться друг к другу. Или не прикоснуться.

Диана спрашивает, не хочу ли я выпить. Я соглашаюсь.

Она приносит из кухни джин «Бифитер» и тоник, два стакана, кусочки льда. Мы чокаемся и фыркаем при звоне стаканов. После этого пьем молча. Не знаем, с чего начать. Я пытаюсь придумать какую-нибудь романтическую тему. Ту, которая помогла бы растопить смущение.

Она опережает меня:

– Тебе не кажется, что ты уже что-то нашел? В своем расследовании?

Это не совсем романтично, но лучше, чем напряженная тишина. Я отвечаю:

– Я знаю ровно столько же, сколько на момент отъезда. Но зато я теперь еще более растерян.

Она тихо смеется:

– Странно думать, что у тебя есть… жизнь там, в Норвегии. Я ничего о тебе не знаю!

– А я о тебе.

– Расскажи о себе!

Я рассказываю. Очень бегло.

За окном мерцают миллиарды крохотных огоньков Лондона.

– Засранцы! – шепчет она тихо сама себе.

– Кто?

– Они думают, что я их собственность!

– Кто?

– Папа. И все прочие, его слуги. «Делай то, делай это! Диана, будь послушной. Диана, делай, что тебе говорят!» Тошнит от всего этого!

У Дианы бокал пустой. А у меня еще половина. По ее глазам видно, что она уже опьянела. Наливает себе еще один стакан и выбирает новую пластинку. «Отель „Калифорния“». [47]47
  «Отель „Калифорния“»– знаменитая песня американской рок-группы «Eagles».


[Закрыть]

У нее есть проигрыватель CD, но сегодня вечером она ставит только пластинки семидесятых годов. On a dark desert highway… Cool wind in my hair… Warm smell of colitas… rising up through the air… [48]48
  На темной пустынной дороге… Холодный ветер в моих волосах… Жаркий порыв… проносится по воздуху… (англ.)


[Закрыть] Я закрываю глаза и погружаюсь в воспоминания.

– Ты напоминаешь мне одного знакомого парня, – заявляет она.

Я открываю глаза и молча смотрю на нее. Она делает несколько глотков из своего стакана и бросает туда два кусочка льда.

– Его звали Робби. Роберт. Но мы звали его Робби.

Я не произношу ни слова.

– Собственно говоря, только сегодня вечером я поняла, на кого ты похож. Теперь вижу. Ты похож на Робби. – Она смотрит на меня и в то же время куда-то вдаль. – Робби Бойд. Мы были вместе одно лето.

– Давно?

– Нам было по пятнадцать лет. Учились в разных школах-интернатах.

– Он был альбинос?

Взгляд изумленный.

– Ты сказала, что я тебе его напоминаю, – объясняю я.

– Не в этом дело. Вы похожи.

– Что с ним стало?

– Умер.

– Ой.

– В автокатастрофе.

– Ой.

– Я узнала об этом случайно. Никто не подозревал, что мы встречались. Я не могла никому об этом рассказать, В каком-то смысле для меня эта история не кончилась. Каждый раз, когда я бываю с каким-нибудь мужчиной, мне кажется, что я изменяю Робби. Может быть, поэтому я никак не могу остановиться на ком-нибудь. – Диана задумчиво хихикает, набирает воздух и медленно выдыхает. – Ты испытываешь когда-нибудь чувство одиночества? – Она ерошит мне волосы.

– Бывает.

– Я не имею в виду, что ты остаешься без партнера. Я хочу сказать – чувствуешь одиночество?

– Иногда.

– В юности я чувствовала себя самым одиноким человеком на этой земле. У меня никогда не было мамы. Она умерла при моем рождении. А папа – он… – Она делает глоток из бокала.

– Что с ним?

– Он… Он всегда очень далек от меня. Вел себя, как добрый дядюшка. Наверное, поэтому мне так нужен был Робби. Наконец-то я нашла кого-то, если ты понимаешь.

– Я потерял отца, когда был мальчишкой.

– Наверное, это еще хуже, – задумывается она. – Ты знал его. Ты потерял того, кого любил. Я не сразу поняла, что потеряла маму.

– Значит, и не надо было чем-то заполнять пустоту.

– Или, может быть, пустота была такой большой, что я ее не заметила. – Она смотрит на меня. – Я часто чувствую проклятое одиночество. Даже если в это время я с парнем.

– Многие чувствуют одиночество в толпе.

– У тебя было много девушек?

– Не особенно.

– А у меня много! Ну конечно, не девушек, а парней! Мужчин! И знаешь что?

– Нет.

– Это не спасает от проклятого одиночества. Даже если у тебя было сто любовников, все равно оно остается с тобой.

Я пожимаю плечами. Сто возлюбленных – это для меня такая же теория, как последний постулат Ферми: я не постигаю даже, в чем тут проблема.

Я спрашиваю:

– У тебя было сто любовников?

Она хихикает:

– У меня такое ощущение! Девяносто девять! Не знаю. В каком-то смысле у меня был только один возлюбленный. Это Робби. Все остальные были только… Ну, сам знаешь…

Она прислоняется ко мне. Левой рукой я обнимаю ее за плечи.

– Иногда я его ненавижу! – восклицает она.

– Робби?

– Нет, папу! Пойми меня правильно. Я его люблю. Но иногда я его ненавижу до глубины души! – Она вздыхает, поворачивается ко мне и смотрит прямо в лицо. – Тебе кто-нибудь говорил, что ты очень красивый?

– Ну да. После двух-трех рюмок.

– Я не шучу. Тебя легко полюбить.

– Диана, я видел себя в зеркале.

– Ты милый!

– Ты тоже милая!

Она грубо смеется и тычет меня в бок указательным пальцем:

– Ты мне льстишь! Я рада, что встретила тебя!

– Почему?

– Потому что ты мне понравился. Потому что я никогда не встречала такого, как ты. Ты сам по себе. Ты посылаешь к черту весь мир. Ты уникальный.

– У меня, в общем-то, нет другого выхода.

– Ты во что-то веришь! Никогда не сдаешься. Тебе все равно, с кем ты имеешь дело. Я всегда уважала таких, как ты. А эти засранцы…

– Кто?

– Им кажется, что они могут… – Она останавливается. – Если бы ты только знал… Покажи им! – гневно выкрикивает она.

«Сейчас что-то будет», – думаю я.

Она наклоняется и целует меня.

Когда я поцеловал девушку в первый раз, мне было шестнадцать лет. А ей – четырнадцать. Ее звали Сюзанна. И она была слепая.

Целуя Диану, я думаю о Сьюзи. Не знаю почему. Я не думал о Сьюзи много лет. Но то, как Диана целуется (с какой-то неловкой навязчивостью, как будто она хочет и не хочет одновременно), открыло дверь в прошлое. Я вспоминаю тщедушное тело и несложившиеся формы Сьюзи, то, как мы дышим в рот друг другу.

Дыхание Дианы отдает джином. Язык ее озорничает. Не знаю, куда мне девать руки. Она немного отодвигается, берет мое лицо в свои ладони и глядит на меня. В глазах появились красные прожилочки, которые бывают у непривычных к выпивке людей. Есть и еще что-то – переживание? горе? смущение?

Ничего не говоря, она начинает расстегивать блузку. Застыв в ожидании, я слежу за каждым ее движением. Справившись с пуговицами, она берет мою руку и прикладывает пальцы к лифчику.

Бросает на меня взгляд. « Бьарн,милый альбинос». Один из ста.

Ведет меня в спальню. Стены ярко-красного цвета. На двуспальной кровати – черное одеяло с желтой молнией. На столике у кровати – глянцевые модные журналы. Она сбрасывает одеяло, забирается на постель и, извиваясь, выбирается из юбки. Ради такого случая она приоделась. Красный прозрачный лифчик в тон трусикам. Она шевелится в кровати, ожидая, когда я приду. Я расстегиваю рубашку и мучаюсь с ремнем. У меня каждый раз проблемы с ремнем, когда надо его расстегнуть на глазах у нетерпеливой женщины. Хотя сказать, что это бывает часто, я никак не могу.