Текст книги "Танец Арлекина"

Автор книги: Том Арден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц)

ГЛАВА 4
МАЛЕНЬКОЕ СОЛНЦЕ

Руки арлекина встревоженно порхали. Тоненькие – кожа да кости, – они, казалось, в любое мгновение были готовы оторваться и полететь над толпой зевак, подобные нескладным, уродливым бабочкам. Арлекин – неописуемое создание в пестром костюме – был тощ и высок ростом. Казалось, части его тела соединены между собой непрочно, зыбко. Блестящие колокольчики венчали его колпак, глаза прятались под серебристой маской. Арлекин вертелся, корчился, раскачивался вперед и назад, он мчался сквозь толпу, будто разноцветный смерч. Жители деревни указывали на него пальцами и хохотали. На бегу арлекин распевал веселые, глупые стишки, вроде:

 
Ай-ай-ай!
Кошка, скорей убегай!
Сливок ты слопала целую миску,
Ох, и отлупят нахальную киску!
 

Или:

 
Птичка, птичка, улетай,
Быстро, без оглядки!
Чтоб подбить тебя не смог
Мальчик из рогатки.
 

Допев очередной куплет, арлекин выхватил из-за пояса зеленую дудочку и сыграл веселую, задорную мелодию. За ним, пыхтя и хрипя, шагал карлик в серовато-коричневой одежде, короткой ручкой отчаянно быстро вертя рукоятку колесной лиры, висящей у него на груди. Арлекин распевал:

 
Живо в чашке размешай
Плесень и помои!
Никому не предлагай
Кушанье такое.
Кушай сам, да не зевай,
На обед, на ужин,
И запить не забывай
Слякотью из лужи!
 

Разноцветная фигурка арлекина развернулась на каблуках к детям. Он низко поклонился. Толпа зевак, следовавшая за арлекином и карликом, добралась до деревенской лужайки. Колесная лира испустила последний отчаянный скрип, и карлик без сил рухнул на траву под тенистым вязом.

«Пошли вон!» – казалось, говорил он всем своим видом, устало отгоняя детишек маленькой пухлой ручонкой.

Но дети только смеялись над ним.

Арлекин не изменял своей позы – стоял, согнувшись в неуклюжем поклоне. Затем, наполовину разогнувшись, он принялся ходить туда-сюда – медленно, широкими шагами. Склонив голову, он делал вид, будто за кем-то украдкой подсматривает. Наверное, он пытался изображать охотника, крадущегося по следам своей жертвы, если только можно было себе представить охотника, отправившегося за добычей в колпаке с колокольчиками.

Арлекин бросился к толстому дереву и спрятался за ним.

Какое-то время он не показывался, но вот его физиономия в маске высунулась из-за ствола.

– Играй, Варнава! – крикнул арлекин, и карлик, издав тяжкий вздох, снова завертел рукоятку колесной лиры.

Из-за ствола вылетела и повисла дутой золотистая жидкость. Сверкая, она взмыла в воздух, повисла и, испуская легкий парок, упала на высушенную жарким солнцем траву.

Дети весело пищали и хлопали в ладоши.

Когда арлекин вышел из-за дерева, какой-то мальчишка крикнул:

– Покажи фокусы, арлекин!

Мальчишка – толстый, веснушчатый коротышка – все же был выше других ребят и явно был их вожаком. Волосы у него были ярко-рыжие, даже скорее цвета моркови.

– Фокус! Фокусы! – подхватили остальные ребятишки.

Ката, стоявшая с краю, присоединила свой голосок к общему хору.

Арлекин повиновался. Хлопнув в ладоши, он призвал зрителей к тишине, затем сделал замедленный пируэт, застыл на месте, приложил палец к губам. Взгляд его глаз под серебристой маской стал задумчивым, сосредоточенным.

– Варнава! – проговорил арлекин, не оборачиваясь. Карлик, порядком уставший от музицирования, к этому времени улегся под деревом. Колесная лира была так тяжела, что он, беспомощно болтая в воздухе коротенькими ручками и ножками, с трудом поднялся на ноги.

Детишки хихикали:

– Ну, Варнава, давай!

Арлекин схватил толстенького коротышку за плечи и поставил на ноги. Карлик устало заработал руками. Но на этот раз он заиграл не веселую мелодию, а нечто медленное, странное, не имеющее ни четкого ритма, ни напева. Музыка исходила из лиры подобно дыму курящихся благовоний. Арлекин задвигался под музыку. Его длинные, тонкие руки заскользили по воздуху, словно змеи.

Танец был красив и жутковат. Ката завороженно смотрела на арлекина, и в какое-то мгновение ей показалось, что пестрая фигурка таинственно и непостижимо словно бы уводит ее в лабиринт. Девочке было и страшно, и интересно. Бродяжья ярмарка и так уже казалась Кате иным миром. И в танце арлекина этот иной мир целиком захватил ее. Яркое солнце золотило колокольчики на колпаке танцора, а когда мальчишка потребовал от арлекина фокусов, Кате стала ужасно любопытно, что же это могут быть за фокусы, – ведь сам танец арлекина – это и есть самый-рассамый настоящий фокус.

А арлекин запрокинул голову, прогнулся назад и замер. Звенели колокольчики, извивались гибкие тонкие руки арлекина… Казалось, еще мгновение – и он упадет на спину. Только музыка, похоже, удерживала его

Но вот он неожиданно рванулся вперед, упал на колени, выбросил вперед одну руку с растопыренными пальцами, вторую сложил «ковшиком» и поднес ко рту. Плечи арлекина содрогались, поднятая кверху рука судорожно хватала воздух. Он громко кашлянул, и изо рта его выпала на ладонь золотая монетка.

Арлекин торжественно показал монетку детям. Те застыли, завороженно следя за ним. Ката вытянула шею – ей тоже хотелось получше разглядеть монетку. И разглядела: на монете, блестевшей от слюны, был выгравирован какой-то замысловатый рисунок.

Арлекин поднял руку над головой. Монетка горела, словно маленькое солнце. Дети молча, восторженно наблюдали за его восходом.

Монетка вспыхнула и исчезла.

Арлекин показал детям пустые ладони. Пожал плечами. Побродил, делая вид, будто ищет монетку. Словно крадущийся к мухе паук, он то двигался вперед, то отползал. Наконец он остановился напротив мальчишки с морковными волосами и схватил его за плечи. Мальчишка попытался вырваться, но довольно быстро успокоился, тараща глаза, а арлекин костлявыми пальцами разжал его губы. Изо рта мальчишки выпала обслюнявленная монетка.

Мальчишка, тяжело дыша, опустился на колени

А арлекин снова пронес монетку перед глазами зачарованных детишек.

И снова взошло крошечное солнышко, и снова пропало.

Трижды арлекин повторял фокус, и всякий раз вынимал монетку изо рта у кого-нибудь из ребят. А карлик все играл и играл, и мелодия пробиралась по извилистым переходам воздушного лабиринта.

Сердце Каты билось быстро и тяжело. Ей показалось, будто монетка – у нее в горле, будто пальцы арлекина касаются ее губ…

Девочка крепко прижала к груди куклу.

Ей так хотелось, чтобы это произошло!

Но музыка утихала. Колесная лира издала последний жалобный скрип, карлик упал ничком на траву. Чары развеялись? Арлекин выпрямился. Зевнул. Отвернулся от детей и усталой походкой побрел к своему напарнику.

Мальчишка с морковными волосами возмущенно потребовал:

– Эй, арлекин, а золотой-то где?!

Но арлекин уже прислонился спиной к стволу дерева и закрыл глаза. Мальчишка подбежал к нему и принялся трясти его за плечи. Звякали колокольчики на колпаке арлекина.

– Арлекин!

Арлекин хитро улыбнулся и приоткрыл один глаз под маской. Лениво вытянул руку и указал вдаль, туда, где толпа зевак продолжала бродить по ярмарке. И хотя дети явно не играли в эту игру прежде, они поняли, что на этот раз монетка спрятана где-то неблизко, и они должны ее найти сами.

Они поспешили прочь. Ката – за ними.

Раньше Ката побаивалась других детей. Отец изредка приходил с ней в деревню, но девочка всегда крепко держала его за руку, и если деревенские дети смотрели на нее, Ката отворачивалась. Но сама потихоньку подглядывала – так, чтобы они не заметили.

За мальчишкой с морковными волосами и его дружками она следила много раз. Все они были старше Каты – наверное, на целый цикл, но девочке ужасно хотелось попасть в их компанию. Как-то раз, во время сезона Агониса, она подглядывала за ребятами из-за кладбищенской стены. Мальчишки – в теплых зимних шубах – играли в снежки на лужайке. В другой раз, в жаркий день во время сезона Терона, Ката, притаившись за деревом, смотрела на мальчишек, гулявших в Диколесье. Они представлялись ей странными зверьками, с которыми она не могла разговаривать, так как не знала их языка, но все-таки ей очень хотелось подружиться с ними и поиграть в их игры. Только страх сдерживал Кату – страх и то, что она ощущала преграду между ней и этими детьми, она знала – это прочная и нерушимая преграда – как кладбищенская стена. А вот от танца арлекина ее никакая преграда не отделяла.

Теперь она была одной из них, и она бежала вместе со всеми.

Но не успела она пробежать и трех шагов, как мальчишка с морковными волосами вдруг резко повернулся к ней. Его лицо было жестоким. Молочно-белую кожу покрывали веснушки. Пухлые губы искривились в злорадной ухмылке.

– Пошла вон, ваганское отребье!

Ката испугалась, замерла.

Но…

Мальчишка топнул ногой.

У Каты глаза покраснели от набежавших слез, она попятилась, а все дети громко захохотали.

Под высоким вязом крепко спал арлекин.

ГЛАВА 5
СКАНДАЛ В ДОМЕ ПРОПОВЕДНИКА

– Ничего? – спросил старик.

– Ничего, – ответила женщина тихо и участливо. Шершавыми кончиками пальцев она провела по шрамам, уродующим лицо старика, и вздохнула. Она обладала способностью, которую в этих краях люди назвали бы черной магией. За долгие-долгие годы бесконечных странствий люди ее племени познали многое, научились пользоваться для целительства горькими травами, кореньями и липкой глиной. В мешочках хранились порошки, составленные из редких растений, во флакончиках с крышками – целительные бальзамы.

Однако сейчас все эти снадобья были бессильны. Женщина коснулась пальцами пустых глазниц старика.

– О сводный брат мой! Как же мы слабы, почитая себя столь сильными! Древняя мудрость способна исправить ошибки природы, однако не в наших силах исправить те, что причинены злом человеческим. Прости, Сайлас.

– Не за что тебе просить у меня прощенья, Ксал. Я и сам все знал.

Старик Вольверон нащупал руку целительницы. Во мраке слепоты он чувствовал близость одежд Ксал, пропахших пряными ароматами, чувствовал запах дыма ее трубки. Его внутреннее зрение рисовало картину: они сидят с Ксал за маленьким круглым столиком в полутемном шатре за фургонами. Столик застелен толстой парчовой скатертью, на столе лежит тяжелый стеклянный шар. Огонек золотого светильника едва-едва рассеивает мрак.

Здесь жила пророчица.

– О Ксал! Как много времени прошло!

– Такова судьба нашего народа – мы должны дождаться своего часа.

– Ты по-прежнему веришь в это? – спросил старик. Этот вопрос не раз он задавал сам себе, в своей пещере в Диколесье.

– В то, что вся наша жизнь ожидание? Я верю в то, что все проходит. Но ты, сводный брат мой, – один из нас. Внутри тебя живет надежда на будущее. Разве ты не ощущаешь перемен в ткани воздуха?

Рука Ксал очертила круг над стеклянным шаром, и Вольверон почувствовал, как внутри шара что-то едва заметно шевельнулось. Воздух вокруг них чуть дрогнул.

– Я чувствую только память о прошлом.

– Тогда все, что ты чувствуешь сейчас, покинет тебя. Рука Ксал выскользнула из пальцев старика.

Потом они сидели и пили маленькими глотками горьковатый чай.

– Эпоха Искупления близится к концу, Сайлас. Ты чувствуешь, что это так?

– Что-то я, безусловно, чувствую, Ксал. Я боюсь будущего. Не из-за себя – моя жизнь уже прожита. Я боюсь за свою девочку.

Голос Ксал прозвучал понимающе и сочувствующе.

– Сайлас, мне понятен твой страх. Мой ребенок уже вырос. Мой сын взрослый, сильный мужчина, но мне страшно за него. Но тебе нельзя опускать руки, о сводный брат мой. Близится решающий час, и ты должен будешь сыграть свою роль.

Знакомая боль кольнула пустые глазницы старика.

– Я попробую, Ксал. Но ты забываешь о том, что я лишь наполовину вашей крови. Вторая моя половина – эджландская.

– Я помню об этом, Сайлас. Это и есть самое главное в твоей жизни.

Старуха откинулась назад, глубоко затянулась трубкой. Память Сайласа подсказала ему, как выглядит трубка пророчицы – резная чашечка, сужающийся мундштук. Они молчали, и казалось, что звуки ярмарки стали громче здесь, в тишине, наполненной ароматами и запахом дыма. Слышались веселые мелодии и далекие взрывы смеха.

И вдруг старик Вольверон неожиданно рассмеялся. Беззвучно, но глубоко, и смех сотряс его тело подобно рыданиям.

Это было страшно.

– Прости, Ксал, – выдохнул старик. – Как же это на самом деле смешно! Сколько циклов подряд я изгонял из себя вагана, а теперь…

Он описал рукой круг, и Ксал, поняв его шутку, не смогла сдержать улыбки. Она вспомнила о том, как увидела своего сводного брата впервые, много циклов назад! Тогда он был бледным, стройным юношей в балахоне со стоячим воротником, и на груди его, затянутой в блестящую черную кожу, сверкал Круг Агониса.

«Ваш табор – логово похоти и безбожия. Я явился, чтобы потребовать: ваше племя должно немедленно убраться отсюда».

Ксал тогда была самой обычной девушкой. Она прислуживала за столом своего отца – короля ваганов. Как она тогда смеялась! И отец не одернул ее: он только вытер с губ остатки сока джарвела и враждебно уставился на пришельца.

«Ну-ну! Ирионский проповедничек! Ну-ка, парень, скажи мне, у тебя между ног что-нибудь растет или нет? Может, отрезали?»

Юноша побагровел от злости и стыда и сжал в руке символ Агониса.

О, если бы сила его веры могла ударить короля ваганов, он бы сделал это! Юноша пылал праведным гневом. Просто поразительно – какой путь способен пройти человек за время жизни! Юный Вольверон и нынешний старик были полными противоположностями.

Или нет?

Его сводная сестра, увидев его в тот день, впервые ощутила свою одаренность. Она увидела будущее Вольверона. Будущее его было подобно горькому корню, готовому вот-вот дать росток.

И тогда Ксал перестала смеяться и ее охватило сострадание к Вольверону.

Она не знала тогда, что он – ее сводный брат.

Сайлас Вольверон прослужил проповедником в Ирионе почти восемь циклов к тому времени, как разразился скандал, потрясший деревенских жителей. Не сказать, чтобы случившееся стало такой уж неожиданностью. Вольверон был хорошим проповедником, его уважали, им восхищались. Он был щедр, добр и одарен поистине пламенным богопочитанием. Однако во время последнего цикла своего служения Вольверон стал каким-то странноватым.

Началось все со Стеклянной Комнаты – диковинного помещения, устроенного Вольвероном в приделе Дома Проповедника. Стены и потолок там были сделаны из стекла. Наполнив комнату разнообразными растениями и цветами, Вольверон притащил туда большущий письменный стол. Сидя за ним, он писал свои проповеди и готовился к ним посреди своего искусственного леса. Затем он стал там распивать чай с прихожанами! Одна уважаемая вдова пожаловалась соседям на то, что проповедник на нее и не смотрел даже, а любовался облаками сквозь листву!

Потом… потом пошли разговоры про то, что молодой проповедник якобы бродит по Диколесью, что-то бормочет себе под нос, подходит к деревьям и гладит их стволы. Как-то вечером в местном кабачке один молодой дровосек рассказал страшную историю и клялся, что не врет: собрался он рубить могучий дуб, и тут на него из подлеска выскочило какое-то страшилище в лохмотьях, да как закричит на него, чтобы он, дескать, не трогал дерево и убирался. Одного этого вполне хватило бы, чтобы напугаться до смерти, но дровосек с пеной у рта утверждал, что все оказалось еще ужаснее: у страшилища было лицо молодого проповедника! Не все, конечно, в эту байку поверили, но, тем не менее, на следующий день история разлетелась по долине.

А потом были другие истории, и некоторые из них оказались похуже первой. Одни болтали, будто бы видели, как проповедник возвращался из ваганского табора без балахона. Слуги, работавшие в лектории, сплетничали о том, что слышали под дверью, как Вольверон распевает странные песнопения, болтали также, что он стал подвержен внезапной смене настроений. Повариха нашептала своей соседке, будто бы проповедник отказался от прекрасно приготовленной баранины со специями и объявил, что не намерен более употреблять в пищу мясо животных! Бедная женщина чуть не плакала. Правда, на следующий день Вольверон удивил ее. Похоже, совершенно забыв о сказанном днем раньше, он заказал своего любимого голубя в варльском вине!

Это было очень странно. Это было слишком странно.

А потом Сайлас стал странно вести себя во время проповедей. Он ни с того ни с сего становился рассеянным, умолкал. Прихожане во время таких пауз чувствовали себя в высшей степени неловко: шаркали ногами и нервно переглядывались. «Может быть, проповеднику нездоровится?» – было написано на их лицах.

Поползли слухи. Начались тревожные разговоры. Следовало известить Максимата. Ведь, в конце концов, ирионский храм был богат и почитаем, ему щедро жертвовали деньги предшественники нынешнего эрцгерцога. Такое не могло продолжаться. Однако проповедник Вольверон в течение многих циклов пользовался чрезвычайной популярностью у прихожан. Но когда свояченицу эрцгерцога, благочестивую старую деву Умбекку, попросили вмешаться, она с яростью отвергла эту просьбу, заявив, что непоколебимо верит в то, что с проповедником все в полном порядке.

Об этом заявлении ей пришлось сожалеть всю жизнь.

Развязка наступила совершенно неожиданно.

В сезон Терона, как раз перед войной, в замке гостила юная девушка из Агондона. Эта девушка, Эйн Ренч, приходилась двоюродной сестрой покойной жене эрцгерцога, леди Руанне, и ее сестре Умбекке. Леди Руанна отличалась удивительной красотой. Люди говорили, что ее красота была воссоздана Творцом в юной Эйн. Эрцгерцог наверняка должен был попросить ее руки. Никому и в голову не приходило, что девушка откажется. Пара могла получиться прекрасная, тем более что семейство Ренчей было совсем небогато. Подумать только! Бедная девушка могла стать «леди Катаэйн».

Но этому не суждено было случиться.

Одно уже то, что Эйн отказала эрцгерцогу, было плохо, но когда стало ясно, кому она отдала свое сердце, Ирион и его окрестности захлестнула волна возмущения и ужаса. Подобного распутства не помнил никто из местных жителей. Кто был более грешен, проповедник или девушка, – это еще можно было оспорить, хотя большинство сельчан склонялись к тому, что больше виновата девушка. Вольверон был посвященным, он дал обет безбрачия, но он, пожилой мужчина, просто обезумел от страсти, заболел ею. Но девушка – юная, невинная, всеми обожаемая Эйн, перед которой открывалось такое блестящее будущее! Как она могла просто так взять и отбросить его! Старик и девушка ушли в Диколесье и стали жить там в пещере, предаваясь низменной страсти.

Прошло какое-то время, и люди стали говорить о том, что каждый из них получил по заслугам. Эйн умерла – скорее всего, при родах. Вольверона после войны назвали предателем и подвергли истязанию.

Все же глаз Сайлас Вольверон лишился не из-за того, что согрешил с Эйн. В конце концов, Эджландия была цивилизованной страной. В большей степени это произошло из-за того, что его сочли лазутчиком – поговаривали, будто бы во время осады он передавал кое-какие секреты в замок. Его преступление судилось по законам военного времени победителями – Синемундирниками, и даже те, кто в душе осуждал победителей, чувствовали определенное удовлетворение от того, что «Безглазый Сайлас» (так с тех пор стали называть Вольверона) наказан, как подобает.

Похороны Эйн и возложение надгробья оплатила Умбекка.

Но она не простила свою двоюродную сестру.

Тем более – Сайласа Вольверона.

– Неужели всегда именно такова была моя судьба, Ксал? – спросил старик.

– Ну конечно, сводный брат мой. Скрывать свое истинное лицо можно, но навсегда скрыть его не дано никому.

Ксал вновь взяла Сайласа за руку. Она с любовью вспоминала тот день, когда Сайлас, в конце концов, пришел в табор ваганов и объявил о своем кровном родстве с ее народом и с ней.

Бедный Сайлас! Как он страдал! И какие еще страдания ему были суждены! Только теперь, глядя в его лицо, пророчица ощутила приход нового знания, и это знание ее встревожило. Внутри стеклянной сферы, казалось, блеснула поверхность воды. Неужели судьба Сайласа открылась?

– Сайлас! Ты слеп, но ты видишь во тьме!

– Да, – прошептал старик. – Я хотел сказать тебе об этом, Ксал.

– Но ты никогда не говорил!

– Я знал, что ты сама это увидишь и поймешь.

Старик склонил голову. Между сводными братом и сестрой протянулась ниточка осознания неизбежного: должен был настать день, когда Сайлас Вольверон ослепнет окончательно. Вероятно, уже сейчас мир, который он видел, не имея глаз, начал туманиться, его стала заволакивать пелена.

– Ошибка природы, да?

– Да, Сайлас. Природы. Мы стареем. – Голос Ксал вновь зазвучал уклончиво. Но Вольверон знал, что она не договаривает. Раскаленный металл не только спалил его глаза, он коснулся и его мозга. Хрупкие связи когда-то должны были прерваться… прерваться окончательно, и старику суждено было уйти из жизни, предварительно лишившись всех чувств. Смерть должна была прийти к нему в черной, мрачной тишине.

Ксал встала и ушла в глубь шатра. Вернувшись, она вложила в руку сводного брата небольшой мешочек. Пальцы Вольверона сомкнулись, и он почувствовал, как тяжел этот мешочек.

– Это песок, сводный брат мой. Светлый, блестящий. Он очень редкий, и это все, что у меня есть. Он… он из страны, лежащей за западными островами.

Вольверон улыбнулся. Разве существовала земля за западными островами? А Ксал уже заговорила голосом пророчицы – таинственным и глубоким:

– Смешай этот песок с землей из-под корней деревьев Диколесья, полной спор, перегноя и крылышек жуков…

– И совиного помета?

– Да. Перемешай, как следует, чтобы получилась густая, мягкая мазь. Приятная на ощупь, прохладная.

– Хорошо. Хорошо. Ксал предупредила:

– Но в свое время, Сайлас, не раньше. Когда это станет действительно необходимо.

Она говорила легко, непринужденно, стараясь скрыть боль, но это ей не слишком хорошо удавалось. То, что видела Ксал, глубоко проникло в ее душу – гораздо глубже, чем все, что она знала раньше.

Старик почувствовал это и торжественно кивнул:

– Я исполню свою роль, Ксал.

Снаружи послышались взрывы смеха. Зеваки кричали: «Ура!» Кукольный спектакль близился к развязке. Вот-вот должна была произойти последняя битва между Красномундирниками и Синемундирниками. Однако закончиться она должна была не так, как все произошло на самом деле.

Пьяные голоса одобрительно ревели.

– Пойду, поищу дочку. Не следовало мне бросать ее, – сказал Вольверон и убрал мешочек в карман балахона.

– Приведи ее ко мне. Позволь, я предскажу ее судьбу.

– Ксал, она еще совсем малышка, – мягко проговорил Вольверон. – Не стоит.

Сводные брат и сестра обнялись. Они стояли около занавеса, расшитого звездами. Ксал задумалась: видит ли Сайлас звезды? Ведь она и не представляла, что это такое – видеть, не имея глаз.

– Порой они меня так пугают, – призналась Ксал, когда толпа взревела, приветствуя гибель Синемундирников. – Сомневаюсь, что им хочется справедливости. Наверное, им просто хочется смерти. Смерти, смерти и еще раз смерти.

– Разве ты не знала, что это именно так? Ксал крепко сжала руку брата.

– Сайлас, пойдем с нами. Мы сможем позаботиться о тебе. И о девочке.

– Мы – создания Диколесья, Ксал.

Гадалка печально кивнула. Брат был прав. Увы, и ее порой терзали сомнения. Но какое она имела право сомневаться? Все только начиналось.

Начиналось сейчас.

Откинув занавес крючковатыми пальцами, увешанными кольцами, Ксал тут же вскричала, ухватив за руку какого-то зеваку:

– Добрый господин! Позволь, я предскажу тебе будущее!

– Отвяжись, старая ворона!

– Подходите, подходите! Вижу, вижу, у вас еще остались серебряные монетки!

– Дочка! Дочка! – кричал меж тем Вольверон.

Толпа уже разлучила сводных брата и сестру. Сайласа окружили. Старик крепко сжал свой посох. Он тряс головой, словно пытался оживить свою способность видеть во мраке.

Небо заволокли тучи. Да-да, наверняка небо заволокли тучи.

– Безглазый Сайлас! – выкрикнул чей-то грубый, жестокий голос.

– Безглазый Сайлас!

– Безглазый Сайлас!

Эту дразнилку Вольверон слыхал и раньше. В другое время он бы с грустью подумал о той жестокости, которую, увы, взрослые успели привить детишкам, но сейчас он молча пробирался сквозь толпу в поисках дочери.

– Дочка! – крикнул он вновь. – Дочка!