Текст книги "Танец Арлекина"

Автор книги: Том Арден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 35 страниц)

ГЛАВА 42
СПАСИТЕЛЬ ОРОКОНА

– Я умираю?

Но на этот раз все было иначе. На этот раз умирать было сладко и приятно. Смерть казалась нежным сном. Джем открыл глаза и увидел перед глазами коричневые и зеленые пятна. Потом он снова зажмурился. Наверное, у него кружилась голова. Теперь он даже не мог представить, что за сила заставила его броситься из окна. Он почти забыл об этом.

– Нет, дитя, ты не умрешь.

Услышав этот голос, Джем не испугался. Голос скользнул в его сознание, словно сухой, упавший с дерева листок в несущийся мимо поток. Голос был низкий, тихий, усталый и мудрый. Казалось, все страдания мира собраны в этом голосе. Страдания пережитые и искупленные.

Этот голос Джем где-то слышал прежде.

– Кто ты такой? – проговорил он, глядя в зеленовато-коричневую пелену.

– Тише, дитя. Ты еще слаб.

Джем снова погрузился в приятную дремоту. Он смутно помнил, как летел из окна и как упал на что-то мягкое, пахучее и колкое. Упал почти бесшумно.

Но теперь он лежал не на стоге сена.

Джем пошевелился.

На этот раз, когда он открыл глаза, он все увидел четко и ясно. Сначала он увидел неровный потолок и стены пещеры, пляску света и теней, потом – дымящий очаг посередине пещеры, а у огня – фигуру человека в темном плаще с капюшоном. Человек обернулся и направился к Джему. В руке он держал жестяную кружку. От ароматно пахнущего настоя шел пар.

– Выпей немного, дитя.

Джем выпил. Настой был горьковатый, но, как ни странно, показался Джему приятным и успокаивающим. А потом Джем почему-то вспомнил накрытый к чаю столик в Цветущем Домике.

«Тебе налить, Натаниан?»

Джем посмотрел на свои руки. Ногти обломаны, запястья в ссадинах и царапинах. Его зазнобило. Он поднял глаза и постарался сосредоточить взгляд на том, кто склонился к нему.

«Злой человек. Порочный, грешный, злой человек».

И тут Джем разглядел лицо старика, спрятанное под капюшоном. Покрытые рубцами шрамов пустые глазницы…

– Ой!!!

Джему было и страшно, и больно. От страха он дернулся и попытался сесть, но, как только попытался, почувствовал, что у него жутко болит все тело.

Старик бережно взял кружку из рук Джема.

– Осторожнее, дитя, – сказал он, – твои раны еще не зажили.

– Раны? – прошептал Джем, упал на спину и несколько мгновений не мог думать ни о чем, кроме топора досточтимого Воксвелла. Потом он приподнял голову и попытался разглядеть свои ноги. Он лежал на какой-то низкой, грубо сколоченной лежанке. Изножье скрывала глубокая тень, но все же Джем разглядел под одеялом очертания своих изуродованных болезнью ног.

Он немного успокоился.

Позднее, по прошествии времени Джем вспомнит о том, как бежал из Цветущего Домика.

Сначала он уполз под деревья, а потом из сада перебрался в лес. Там он то хватался за низкие ветки и ухитрялся подниматься почти во весь рост, но большую часть пути полз на животе, волоча по земле непослушные, неподвижные ноги. Время от времени он просто лежал посреди папоротников и кустов вереска – лежал обнаженный, замерзший, истекающий кровью. Мог ли он погибнуть? В какие-то мгновения Джем переставал чувствовать вообще что-либо, кроме боли, а в какие-то переставал чувствовать даже боль. Наверное, за миг до того, как он окончательно потерял сознание, он и увидел склонившееся к нему лицо человека, испуганное и заинтересованное. Это случилось утром, когда солнце уже ярко светило сквозь листву, и это лицо показалось Джему похожим на листок дерева.

Но это было другое лицо, не лицо этого старика.

– Я – Катаэйн.

Только вечером, несколько дней спустя, Джем, наконец, сумел разглядеть девушку – раньше он видел только ее размытые очертания. Прежде девушка близко к нему не подходила, она выглядывала из-за спины старика в плаще с капюшоном. Только теперь Джем понял: это то самое лицо, которое мелькнуло у него перед глазами тогда, когда он решил, что умирает. Теперь он сидел на лежанке и с аппетитом поглощал похлебку из сладковатых кореньев, миску с которой ему застенчиво подала девушка.

Джем поднял взгляд.

– Катаэйн, – медленно повторил он имя девушки. Он тоже смутился. А девушка не сводила с него глаз. Грива спутанных черных волос, смуглое, широкоскулое лицо. Большие, пытливые глаза. Джем заглянул в эти глаза.

Она спасла ему жизнь.

Вспомнил ли он тогда о чумазой девчонке, что дразнила его много лет назад из-за того, что он не умеет ходить?

Может быть, и вспомнил, но гораздо ярче он вспомнил себя самого – как он, закусив до боли губу, хватается за плети плюща, а плети раскачиваются, как он отпускает одну руку, а на ладони у него лежит сверкающая золотая монетка.

«Ты что-то уронила».

– А монетка до сих пор у тебя?

Девушка только рассмеялась в ответ. Тогда, в тот день, она отвернулась и ушла и больше к Джему не подходила. Потом она стала оставаться возле него подольше. Как-то раз она взяла Джема за руку и дала ему пощупать край подола своей домотканой юбки. Джем нащупал маленький твердый кружочек. Девушка вшила монетку в подол!

– Я с ней никогда не расстанусь, – сказала Ката.

Почему-то из-за этого Джему стало необъяснимо радостно. С того дня, почти всегда, когда Ката садилась рядом, он нащупывал пальцами зашитый в ее юбку золотой.

Шли дни.

Силы постепенно возвращались к Джему, и настал день, когда Ката помогла ему добраться до выхода из пещеры и вывела на лужайку. Там они сидели вечерами до темноты. Иногда к ним присоединялся старик, иногда они оставались одни.

Джем поражался тому, как жила эта странная девушка, и тому, сколько она всего умела. Порой к ней прилетали птицы, приходили разные звери – веселые белки и пугливые малиновки. Как-то раз подошла даже лиса с ослепительно рыжим хвостом. Когда Джем пробовал расспрашивать девушку об ее удивительных способностях, она только пожимала плечами и, похоже, не понимала, чему тут удивляться.

Да и вообще она многого не понимала. Время от времени она заявляла: «Когда ты поправишься, я тебя отведу к реке» или «Когда ты поправишься, мы пойдем гулять в чащу леса. Мы поищем лесного тигра, найдем его логово».

Джем только улыбался и качал головой:

– Я не поправлюсь, Ката.

Девушка принималась утешать его:

– Царапины сойдут, синяки исчезнут, ты поправишься. И ноги у тебя выпрямятся.

– Ката, я калека. Ты прекрасно знаешь – я калека!

– Это неправда! Папа бы тебе шею сломал, услышь он такое.

В такие мгновения Джему казалось, что девушка Ката играет в какую-то игру.

– Папа, – обратился в этот же день, чуть позже, Джем к старику (с некоторых пор он начал называть его так же, как Ката), – вы не собираетесь свернуть мне шею?

– Ты не боишься меня, дитя?

– Боюсь? – улыбнулся Джем. Но вдруг к нему пришла мысль – казалось, он родом из другой жизни. – А тетя Умбекка говорит, что вы злой.

Старик огорченно вздохнул.

– В ее глазах – наверное. Бывают люди, в глазах которых мы играем какие-то роли, хотя эти роли принадлежат не нам. Бывают люди, которые вообще хотели бы, чтобы нас не было на свете. Умбекка Ренч – из таких людей. Пока ты бредил, дитя, ты говорил о многом. Ты говорил ужасные вещи. Бедная Умбекка!

– Папа, – вмешалась в их разговор Ката. – Джем ведь будет ходить, правда?

Старик курил трубку. Он сидел на пне у входа в пещеру. Он услышал испуг в голосе дочери, обнял ее за плечи и привлек к себе.

– Дитя, – сказал он. – Ты думаешь о белой крачке. Помнишь, я говорил тебе, что она не способна сыграть свою роль в природе. Ну а этот мальчик? Он сможет?

– Папа, я тебя не понимаю!

Под деревьями сгущался сумрак нового вечера. Шло время, но для Джема все дни, что он провел в Диколесье, были волшебными, идущими отдельно от другой, обычной жизни.

Только иногда Джем задумывался о том, что он не сможет скрываться вечно. Сердце его кольнуло тоской, когда он вспомнил о матери, о Нирри, и он подумал о том, что они-то в отличие от него все эти дни жили по обычному времени.

Может быть, они думали, что он умер?

И сколько же времени прошло?

Правда, подобные мысли посещали Джема только перед сном и со временем стали все реже тревожить его. По ночам, когда его раны зажили, Ката стала тихо-тихо подходить к нему. Она ложилась рядом и клала ему руку на грудь, как бы защищая его. Их обоих охватывало чувство безмятежности. А из леса до них доносилось уханье мудрого старого филина.

Они даже дышали в унисон.

А когда наступил последний день, не сразу стало понятно, что он хоть чем-то отличается от дней предыдущих. Не стало прохладнее, не подул резкий ветер, не показалось Джему, что примолкли птицы, хотя потом, когда он вспоминал об этом дне, ему казалось, что как раз так все и было. Наверное, в тот день и солнце сильнее золотило полянку перед пещерой, и в его золоте появилась светлая грусть приближавшегося сезона Джавандры. Пожалуй, и листья уже желтели и начали падать с деревьев.

Да, если задуматься, то весь тот день был отмечен какими-то знаками.

– Дитя, ты теперь в том состоянии, в каком был в тот день, когда твоя тетка повела тебя в тот ужасный дом, но такова ли твоя истинная природа?

Вопрос был не простой и несколько загадочный, но Джем сразу понял, к чему клонит старик. Его зазнобило, а потом он понял, что на полянке стало как-то необычно тихо. Снова старик заговорил лишь немного погодя, и голос его зазвучал так, словно доносился откуда-то из потустороннего мира.

– Есть еще одно снадобье, которое можно бы попробовать. Старик ушел в пещеру, а когда вернулся, в руке его был небольшой холщовый мешочек. Развязав шнурок на горловине мешочка, Сайлас высыпал немного себе на ладонь. Затем он наклонился к Джему и Кате. Те сидели тихо, словно завороженные. В лучах послеполуденного солнца сверкал и переливался песок на ладони старика.

– Пробил ли час – вот что интересно? Я думал, что эти крупинки предназначены для меня, для того, чтобы я мог приостановить угасание моих ощущений, но я стар. Скоро…

– Папа?

Старик шагнул вперед. Его рука слепо шарила в воздухе – так, словно Сайлас искал опору. Искал Сайлас именно Джема, а не дочь. Он протянул к юноше руку, в которой держал песок. Старик разжал кулак и высыпал крупицы песка на волосы Джема, на лицо, на веки.

Ката стояла на коленях около друга, затаив дыхание.

– Если я не ошибаюсь, – сказал ее отец, – это дитя явилось на свет не таким, каким должно было явиться. Его истинная природа безобразно скрыта. В этот мир это дитя явилось лишь бледным подобием себя истинного.

И старик обернулся к дочери.

– Дитя мое, собери для меня побольше пригоршней земли Диколесья. Бери только самую плодородную землю, чтобы в ней было много спор и перегноя, помета сов и высохших жучиных надкрылий. Потом принеси чистой, свежей воды из реки. Мы смешаем землю с водой, сделаем мягкую, нежную мазь и добавим к этой мази Сверкающий Песок. Ну а потом должно произойти чудо.

Все это было проделано. Джему было велено улечься посередине полянки на ложе из листвы. Его укрыли одеялом. Неподалеку от него горел костер, а над костром висел котелок с волшебным бальзамом.

Котелок закипал – снадобье начало булькать.

Старик опустился на колени рядом с лежащим юношей. Ката настороженно наблюдала за отцом, а тот завел медленную и тихую песню. Песня была странная – сочетание бессмысленных, казалось бы, звуков – диких, но все же не звериных. Звуков диких людей.

Ката села на землю, запрокинула голову, выгнула дугой шею, и с ее губ свободно, беспрепятственно сорвался дикий вой.

Потрескивал костер.

Костер сложили из каких-то особенных веток и сучьев. Горя, он распространял тяжелый, сладко пахнущий дым. Дым струйками поднимался в воздухе, встречался с золотистым воздухом и смешивался с ним.

Осторожно, бережно Сайлас Вольверон откинул одеяло. Долго-долго его пальцы ощупывали бледную кожу, путешествовали от головы до ног юноши и обратно. Издалека, как бы с большой высоты, Ката смотрела на наготу Джема. Множество ран зажило, от них не осталось и следа.

Джем был здоров.

Почти здоров.

Юноша лежал, закрыв глаза. Он едва дышал. Казалось, он умирал.

На глаза Каты набежали слезы.

Но вдруг старик резко оборвал своё пение. Он рывком снял с огня котелок с бальзамом и опрокинул его прямо на Джема. Ката закричала, но крик получился каким-то глухим, бесчувственным, словно крик птицы.

– Помоги мне, дитя. Помоги мне, – попросил ее отец.

Ката послушно заработала руками. В темном, мягком бальзаме она видела множество золотистых крапинок. Ей хотелось потрогать их.

И еще ей хотелось коснуться тела юноши.

Ката и ее отец быстро и ловко намазывали бальзамом спокойное, бесстрастное лицо Джема, грудь, руки, ноги. Перевернули его на живот, потом – снова на спину. Они втерли бальзам в волосы и даже в веки юноши и между ног. Затем, когда бальзамом было покрыто все тело Джема, Вольверон сжал руками его вогнутую ногу и стал втирать в нее бальзам. Затем Вольверон сжал ногу еще сильнее.

Вскрикнул.

Казалось, он забирает себе боль юноши, пропускает ее через все свое также измученное болью тело.

Послышался треск.

Выгнутая нога.

Потом вогнутая нога.

Кату подташнивало. Теперь от костра валил густой дым, он обжигал ее горло, из глаз девушки ручьями текли слезы. Потом у Каты потемнело в глазах. А когда прояснилось, она увидела, что отец отошел от костра и стоит к ней спиной, опершись о посох.

– Спаситель Орокона, – речитативом произнес старик. – Возможно, моя магия недостаточно сильна. Возможно, я слишком стар и немощен, чтобы принять внутрь себя всю тяжесть твоих страданий. Возможно… возможно…

Он покачнулся, и Кате показалось, что он сейчас упадет.

– Папа, – прошептала Ката. А потом крикнула: – Папа!

Потому что Джем, словно сомнамбула, поднимался и в клубах дыма и лучах золотого света был похож на юного фавна. Лицо его уже не было зачарованным, неподвижным – глаза сверкали, губы восторженно улыбались.

Он стоял!

Он ахнул. Он закричал. Наверное, ему было больно.

Ката бросилась к нему. Юноша был черен с головы до ног и усеян золотистыми искорками. Ката схватила его за руки и потянула к себе, дрожа от счастья. Фигура отца Каты скрылась за облаком дыма, и на миг во всем мире существовали только они двое. Этот миг им показался вечностью.

Ката прошептала его имя:

– Джем.

Оно прозвучало словно волшебное слово. Ката отпрянула.

– Джем! – повторила она и отпустила руки, а потом резко развернулась и побежала. Бросилась в чащу леса. – Джем! Джем! – продолжала Ката выкрикивать волшебное слово, она кричала это имя деревьям, земле и воздуху.

Она подпрыгивала.

Она кружилась.

Да, да, она знала это!

Он бежал за ней следом!

А в это время на поляне, опираясь на посох, еле удерживался на ногах старик Вольверон. Около него кружилась струйка дыма, и ему казалось, что дым очерчивает границы его зрения, и что вот-вот полная слепота поглотит его раз и навсегда. Тогда, на ярмарке, когда Ката была еще совсем крошкой, сводная сестра сказала Вольверону, что золотистый песок как-то связан с той ролью, какую ему предстоит сыграть. Тогда Сайлас не знал, что его роль не в том, чтобы сохранить свое внутреннее зрение, а что чудесный песок, наоборот, окончательно лишит его зрения. Все было справедливо. Все было хорошо. Но если бы из пустых глазниц старика могли течь слезы, он бы сейчас горько плакал.

– Ты хорошо сыграл свою роль, сводный брат мой, – послышался знакомый голос.

– Ксал? – изумленно поднял голову Вольверон.

– А ты сильнее, чем я думала. Ты больше чем наполовину ваган, Сайлас. Теперь я не сомневаюсь, что твое сердце бьется лишь во славу всемилосерднейшего Короса.

На поляну шагнула старуха. Все это время она стояла за деревьями и видела все. Она бережно взяла своего сводного брата под руку и подвела к пню около входа в пещеру. Сайлас опустился на пень, Ксал села рядом с ним, не выпуская его рук из своих. Затем она откинула с лица старика капюшон, пробежалась пальцами по изуродованному лицу брата, по тем морщинкам, где текли бы слезы, будь у него слезы.

Вот только теперь, если бы Вольверон мог плакать, то были бы слезы радости.

– Но, Ксал… – изумленно проговорил Вольверон. – Как это вышло, что ты оказалась здесь? Вот не думал, что ты вообще вернешься!

– Ладно тебе, Сайлас. Мог бы почувствовать, что я неподалеку. Мы все были здесь, все то время, пока у вас жил Спаситель Орокона. О, мы уже не те, что были раньше. На задворках деревни живут с десяток-другой оборванцев. Перебиваемся кое-какой торговлей, но таких пышных ярмарок, как бывали прежде, теперь уже нет. Все это в прошлом. – Старуха печально опустила взор. – Да и потом, скоро в Ирионе произойдут совсем иные торжества.

– Ксал, о чем ты?

– Все произойдет, как было предсказано. Победители сметают все на своем пути, и хотя они – ничто в сравнении с тем злом, которое вскоре захлестнет эти земли, однако и зла этих завоевателей больше чем достаточно для нас, детей Короса. Куда бы ни приходили синемундирники, отовсюду они гонят нас. За последний цикл нас прогнали на север от хариона. И даже здесь, мы знаем это, они идут за нами по пятам.

– Но, Ксал, почему бы вам не отправиться в Агондон? Ведь там наши сородичи всегда могли найти работу развлекателей?

– Многие из наших ушли вдаль по белесой дороге. Но, сводный брат мой, как я могла уйти, если знаю, что именно здесь решается наша судьба?

Некоторое время они молчали. А посередине поляны догорал костер и рассеивался дым.

– Ксал, я теперь ослепну окончательно? – спросил старик. Ксал внимательно всмотрелась в изуродованное лицо.

– Пока нет, сводный брат мой. Возможно, то, что ты сделал сегодня, поспособствовало тому, чтобы оттянуть роковой миг, а возможно, просто этот миг пока не настал. И все же, сводный брат мой, когда-то это произойдет. Нити распутываются. Конец может настать быстро, а может прийти постепенно. Но он все равно придет.

– Да. Все предречено.

– Мой дорогой брат! – рыдания стиснули горло Ксал. Она обняла старика. – Знаки предсказывают нам, что все происходит согласно замыслу и что наши страдания – тоже часть замысла. Поначалу, Сайлас, тебе покажется, что ты потерпел неудачу. Но это не так. Ты сыграл свою роль, как до тебя свою роль сыграл карлик. Ты положил начало Третьему этапу.

Предречено, что Спаситель Орокона будет преодолевать свое увечье пять раз, и всякий раз по-разному. И всякий раз он будет обретать новые силы, но все же будет слаб для того, чтобы начались его истинные испытания. В первый раз он обретет возможность передвигаться, но не при помощи ног, и во второй раз он также будет способен двигаться, но также не при помощи ног. На третий раз он пойдет сам, но это не продлится долго. В четвертый раз он обретет способность ходить, но лишь тогда, когда рядом с ним будет спутник. На пятый раз произойдет величайшее чудо, и это случится только тогда, когда юноша встретит свою судьбу.

Но и это последнее чудо не поможет ему, ибо это случится не в нашем измерении, а в другом. Но с тех пор юноша будет ходить в своем измерении. И только тогда он будет готов к Испытанию. И тогда свою роль сыграет арлекин.

– А я волновался за арлекина, – проговорил старик. – Он жив и здоров?

– Он жив и здоров, брат мой. Но он пока ожидает своего часа. Его время еще не пришло.

И старику стало грустно и тоскливо из-за того, что его час уже миновал.

Конечно, этому не суждено было продлиться долго. Все кончилось. Неожиданно, внезапно.

Ноги Джема стали прямыми и крепкими. Он мчался по подлеску. Он нагнал Кату. Она вырвалась и побежала дальше. Он снова нагнал и схватил ее. Они визжали и кричали. Они бежали все дальше и дальше. Они не ведали никаких преград. Лес расступался и пропускал их. Казалось, зелень леса бесплотна, бестелесна. Ката и Джем бежали как бы в каком-то ином измерении, существовавшем только для них двоих. Они бежали и выкрикивали имена друг друга.

А потом случилось это.

Конь.

Всадник.

И они мигом оказались в том измерении, из которого убежали. Джем дико закричал. Ката ответила ему криком. Огромный скакун, черный как смоль, встал на дыбы прямо на тропинке, загородив юной паре дорогу.

– Тпру! – выкрикнул всадник, пытаясь сдержать коня. Джем быстро окинул всадника взглядом: черные сапоги, белые лосины, синий мундир с белой лентой через плече. Шляпа-треуголка.

Ката повернула в лес.

– Джем, скорее! – она протянула юноше руку.

– Стоять! Ни с места! – рявкнул синемундирник. Затопали копыта. Сзади поспевал еще один солдат. А следом скакал еще один.

И еще.

– О-о-о-х! – простонал Джем.

Ноги его подкосились. Он искал руку Каты, но не находил.

Он попробовал встать на ноги, но не сумел.

Ноги снова стали такими, как были раньше. Это был обман.

Всадники окружили его.

Он выкрикнул имя Каты, но вдруг и Ката тоже стала нереальной, выдуманной.

Она исчезла.

Джем, совершенно беспомощный, лежал на земле. Синемундирники спешились и с любопытством уставились на него. Потом они принялись тыкать в измазанного грязью юношу штыками.

– Ваганская девка?

– Не, парень.

– А жаль! Хохот.

– И чего нам с ним делать?

Юноша-калека закрыл лицо руками. С деревьев падали сухие золотистые листья.