Текст книги "Танец Арлекина"

Автор книги: Том Арден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)

ГЛАВА 50
В ЗЕРКАЛО СМОТРИТ УМБЕККА

– Туже!

– Туже не получается, мэм!

– Как это не получается? Должно получиться! – Умбекка вдохнула так глубоко, как только могла. – Вот. Еще на три пальца убери, а не то я скажу, что ты и не пыталась вовсе ничего сделать. Затягивай, ну!

Нирри потянула пояс на себя. Была бы она посильнее! И как же ей нестерпимо хотелось заехать хозяйке ногой по широченному боку. Старая жирная корова! Мышцы несчастной служанки натянулись струнами, шнурки больно резали ладони. Нирри рывком потянула пояс на себя и туго завязала узлом.

Усилие это стоило ей того, что потом она, тяжело дыша, упала на спину. Спина и руки у нее ныли, пальцы она стерла докрасна. Четырежды хозяйка примеряла свое новое платье и трижды снимала и требовала переделать.

– Ты на три пальца убрала, девчонка?

– На четыре! – в отчаянии соврала Нирри, с трудом поднимаясь с пола.

– На четыре?

Умбекка довольно покраснела. Маленькими танцевальными шажками подплыла к зеркалу. Страдания стоили того! Ничего более сложного ей в жизни не приходилось совершить! За последнюю луну Умбекка посвятила себя двум вещам – своему платью и своей полноте.

Умбекка сидела на диете. Обезумев от голода, толстуха расхаживала туда-сюда по комнате племянницы, время от времени присаживаясь на диван в позе несчастной, всеми покинутой женщины. То она подходила к окну и смотрела вдаль, словно влюбленная дама из старого романа, то вдруг обращалась в хищную птицу и, раскинув руки, склонялась над спящей племянницей так, словно готова была разорвать ее на куски или исцарапать.

Время от времени Умбекка решительно заявляла о своем желании отдохнуть, поспать, прогуляться, проехаться, и всякий раз она требовала, чтобы служанка исполняла ее требования немедленно, но проходило мгновение – и госпожа требовала чего-нибудь другого.

Наступало время еды, и обоняние Умбекки обострялось, и она была способна уловить самые слабые запахи, исходившие из кухни. Свиная поджарка! Чудесные постные отбивные! Цыплята в меду, немного пережаренные, поданные со свежим зеленым горошком и растительным маслом! Время, когда обедали офицеры, превращалось для Умбекки в изощренную пытку. Она просто-таки чувствовала, будто ее рот полон пряной, изысканно вкусной подливки.

Даже во сне она не ведала облегчения. По вечерам, когда Умбекка опускалась на колени перед изображением леди Имагенты у себя в комнате, она вдруг ощущала на губах вкус лимонного пирожного, посыпанного коричневым жженым сахаром. Или сливового кекса со слоем крема толщиной в палец. Или булочек, которые она в уме поглощала одну за другой – горячих булочек с маслом и джемом!

Умбекка падала на кровать и стонала.

Но игра стоила свеч!

Стоило мучиться и страдать! Умбекка с гордостью взирала на свое отражение в зеркале.

«Ну никаких сдвигов!» – со злорадством отметила про себя Нирри. Руки Умбекки любовно прогулялись по узорчатому лифу. Платье стало итогом многодневных трудов. Нирри трудилась даже по ночам. В гардеробе Элы Умбекка обнаружила неношеное платье из голубого шелка, цветом похожее на «Эджард Синий». Капеллан прислал Умбекке в подарок отрез синего бархата – ткани для штор, оставшейся после ремонта в проповедницкой. Образовалось синее море из ткани – вернее, автором этого рукотворного моря была Нирри, мало-помалу преображавшая синеву и голубизну в сказочное платье для Умбекки. Из платья Элы был сооружен лиф и рукава. Плечи дыбились затейливыми оборками, грудь искрилась чудесной вышивкой, манжеты рукавов также были расшиты на диво, и сами рукава поражали замысловатостью складок и прищипов. Вырез был сделан низко. Сзади платье украшал тяжелый бант и длинный шлейф.

Но когда платье было дошито, несчастья Нирри на этом не закончились. Ансамбль должна была дополнить широкополая шляпа с вуалью. Когда же была готова и шляпа, последовало шитье множества нижних юбок и их вышивание.

Умбекка требовала от служанки совершенства.

– Ленивая, тупая девчонка! – вопила она всякий раз, принимая из рук девушки работу. Сколько раз она вспарывала швы и швыряла на пол рукоделие Нирри. Рукава платья, сшитые по фасону, называемому «бараньи окорока», доставили Умбекке наибольшие муки, так как напомнили ей о настоящих бараньих окороках.

Нирри страдала не меньше хозяйки, но в отличие от Умбекки она в своих муках не была повинна.

Теперь, освободившись от других дел по замку, Нирри поступала в полное распоряжение хозяйки. Казалось бы, работа горничной была куда как легче, но как же Нирри тосковала по похожей на темную пещеру кухне! Собственно, и той кухни, к которой привыкла Нирри, теперь тоже не было. Куда девался покой и тишина! Теперь на кухне творилось что-то несусветное – шум, гам, жара, пар. Суета, суета и суета – весь день напролет.

А Нирри не ведала ни минуты покоя.

Теперь ей казалось, что она могла бы позавидовать своему спившемуся папаше, каждый вечер валившемуся с ног в лошадином стойле. Нирри была готова к нему присоединиться. Как же ей было себя жалко! Когда толстуха разговаривала с Нирри, стоя к девушке спиной, Нирри доходила до того, что принималась открывать и закрывать рот, повторяя хозяйкины слова и при этом кривляться.

«Сделай вот так, Нирри».

«Нирри, не смей».

«Нирри, не спускайся вниз к солдатам».

«Нирри, иди сюда! Ну же, Нирри!»

Как-то раз, кривляясь подобным образом, Нирри вдруг поймала на себе взгляд леди Элы. Нирри от стыда зарделась, словно маков цвет, а леди Эла улыбнулась.

Ясное дело!

Она тоже мечтала сбежать отсюда!

В предстоящем бале все же было нечто хорошее – он сулил Нирри хоть кратковременное избавление от придирок хозяйки.

Умбекка сделала шаг назад.

За окнами смеркалось. В приглушенном свете масляной лампы, прищурив глаза, Умбекка, как ей казалось, видела в зеркале женщину гораздо моложе себя. Моложе и стройнее. На миг она вдруг увидела в зеркале не себя, а свою сестру. Ах, Руанна! Сколько же лет прошло с тех пор, как она умерла? Умбекка вздохнула, но тут же ощутила прилив радости – она-то, в отличие от сестры, была жива.

– Мне теперь заняться господином Джемом, мэм?

– Господином Джемом? – непонимающе переспросила Умбекка.

Но тут же вспомнила.

И тут же упала с небес на землю. Умбекка не расставалась со своим приглашением на бал – она даже ставила его перед собой, когда усаживалась пить чай. Для нее эта бальная карточка была знаком привилегии, которой она не намеревалась делиться больше ни с кем. Порой ей вообще казалось, что только она одна и приглашена на бал, а сам бал казался событием волшебным, блестящим и чудесным. Но это она, конечно, размечталась… офицеры, их жены, все светские люди за многие лиги также получили приглашения. Умбекка знала, что она – лишь одна из многих. Но то, что и ее племянница, и ее внучатый племянник также являлись людьми достаточно знатными для того, чтобы иметь право присутствовать на балу, – вот эта мысль Умбекку ужасно огорчала. Шлюха и бастард? А дальше что? Может, они еще и Нирри пригласят?

Что касалось вечно спящей Элы, то тут вопрос был решен легко. Умбекка собственноручно написала отказ. А Джем… Джем – другое дело. Вот Джема, наверное, капеллан будет ждать.

Интересно, он уже надел новый синий костюм?

Кто-то негромко постучал в дверь. Умбекка сразу узнала этот стук. И схватила служанку за руку:

– Нирри! Быстрее! Мою шляпу! Он должен увидеть меня во всей красе!

Последний раз повертевшись перед зеркалом, Умбекка оттолкнула служанку и крикнула, обернувшись к двери:

– Входите!

– О любезная моя госпожа Ренч! – капеллан прижал руки к груди и изобразил человека, онемевшего от восторга. – Что за чудесное видение. – Капеллан опустился на колени и припал к руке Умбекки губами, отметив про себя, что новый ковер вполне хорош.

Поднявшись, Эй Фиваль обошел Умбекку по кругу, и, надо сказать, длина окружности получилась внушительной. Закончив обход, капеллан с любопытством воззрился на Умбекку.

А та не на шутку встревожилась:

– Капеллан? Что-нибудь не так?

Но втайне она думала о том, что капеллан сейчас наверняка отметит чудесные метаморфозы ее фигуры. Вероятно, он просто подыскивал подходящие выражения. Умбекка, утопая в эйфории, уже была готова подсказать ему нужные слова. Один старикан, что ухаживал за Руанной целый сезон, сравнивал ее фигурку с песочными часами. Это сравнение буквально не выходило у Умбекки из головы.

– Не так? О, что вы, моя любезная госпожа, что вы! – фривольно рассмеялся Фиваль и чуть дольше, чем того позволяли приличия, задержал взгляд на пышной груди Умбекки.

Она покраснела.

– Все так, – наконец проговорил капеллан. – Но кое-чего недостает. Вернее – недоставало.

С этими словами капеллан опустил руку в карман мундира, а когда вытащил, у него на ладони лежала узкая длинная бархатная коробочка. Глаза Умбекки широко раскрылись. Капеллан медленно приподнял крышку.

Умбекка ахнула:

– Какая красота!

– Из тиралосских копей. Самые лучшие.

Умбекка просто-таки горела от счастья, когда капеллан застегивал бриллиантовое ожерелье у нее на шее.

Покончив с этим делом, капеллан отошел назад.

– Подарок от командора.

– Он командора? – голос Умбекки заметно дрогнул.

– Представьте себе. И… пожалуй, я могу сообщить вам под большим секретом, что командор… – дальше капеллан нашептал Умбекке на ухо: – Обожает женщин… в теле.

– Правда?

Засмеяться Умбекке не давал тесный корсет.

– Но нас ждет карета. Прошу! – капеллан согнул руку в локте. – Мальчик, я надеюсь, готов?

– Джем! – крикнула Нирри, ковыляя к алькову калеки. Она надеялась, что Джем оделся. Он в последнее время стал таким рассеянным.

– Могу ли я поинтересоваться здоровьем вашей драгоценной племянницы? – любезно спросил капеллан, выводя Умбекку из комнаты.

Ему показалось, что он нашел наилучший вариант вопроса.

– Валяется, одурманенная, как обычно! – ответила толстуха с большим презрением, нежели намеревалась, но тут же обернулась и лучезарно улыбнулась капеллану.

Последней фразы ей произносить не следовало.

Наконец тетка ушла.

Эла оторвала голову от подушки, отбросила со лба спутанные волосы. Глаза ее были налиты кровью, но, похоже, сейчас она видела яснее, чем когда-либо. На столике у окна горела лампа. Какое-то время Эла лежала, опершись на локти, и озиралась, глядя на беспорядок в комнате: обрезки синего бархата, обрывки кружев, куски ткани, бусины, пуговицы, ножи, ножницы, булавки, иголки – на полу, на стульях, на диване, на новом роскошном ковре. В зеркале, благодаря приглушенному свету лампы, расплывался золотистый туман.

Эла запрокинула голову и застонала. На столике возле ее кровати стояла бутылочка со снотворным, к которому она не прикасалась с тех самых пор, как в Ирион явились синемундирники. Из-под крышки виднелись засохшие струйки липкой жидкости. Эла рассмеялась. Как же невнимательна стала тетка! Старая дрянь ничего не замечала!

На этот раз Эле было гораздо труднее отказаться от снотворного зелья, чем прежде. Муки казались нестерпимыми, тем более что Эла все скрывала от тетки. Только Нирри догадывалась о том, что происходит. Покуда Умбекка поглощала кексы с чаем у камина, покуда она, забыв обо всем на свете, вертелась перед зеркалом, служанка украдкой пробиралась к кровати молодой госпожи, вытирала ей лоб и заботилась о том, чтобы у той всегда была свежая вода для питья.

Иногда Нирри улучала мгновение и гладила руку Элы, а та благодарно смотрела на нее измученными глазами. Милая Нирри! Простая, необразованная девушка, но для Элы она стала сиделкой и подругой – да-да, даже подругой, в то время как Умбекка все чаще не исполняла своих обязанностей и просто по-человечески предавала Элу. По ночам, когда толстуха, наконец, засыпала, Нирри возвращалась в комнату Элы. Склонившись над рукоделием при свете одной-единственной свечки, служанка не отходила от постели хозяйки. Если Элу знобило, если она начинала стонать, Нирри бросалась к ней и брала ее за руку.

– Бедная моя госпожа! – шептала служанка. – Будьте храброй! Будьте сильной! Скоро все это кончится!

Вот и кончилось. Эла спустила с кровати ноги, дотянулась до шали. Сунула ноги в шлепанцы – босиком ходить по комнате было страшно из-за разбросанных повсюду булавок. Эла быстро прошла по ковру, взяла со столика лампу.

Подошла к нише.

В последние мгновение, когда Эла уже была готова исчезнуть за потайной панелью, скрипнула дверь. Эла в испуге обернулась.

На пороге стояла Нирри.

Но служанка только понимающе улыбнулась и радостным взглядом проводила госпожу, исчезающую за потайной панелью.

ГЛАВА 51
ПОМИДОР

Карета мчалась по деревне, унося ездоков на бал. Вечерело, но по деревьям вокруг лужайки развесили светильники, и деревня была залита светом.

Зажатый в угол рядом с толстухой теткой, Джем с неудовольствием взирал на то, что творилось за окнами кареты. Что-то ему начинало не нравиться. Время… слишком много времени прошло после окончания сезона Терона, время превратилось для юноши в туман полузабытья. Однако он не забыл ничего из того, что происходило до того, как его украли ваганы. Он был бессилен. Медленно, но жестоко, постепенно разрушался мир его детства.

В замке синемундирники все расчистили, уничтожили все признаки распада, а ведь именно распад был неотъемлемой частью замка! Джем потихоньку бродил по коридорам на костылях, прятался за арками, шпалерами и доспехами и с горечью наблюдал за тем, как солдаты переворачивают все в тех заброшенных комнатах, которые они когда-то обследовали с Варнавой. Громкие приказы гулким эхом отлетали от стен. Во дворах каждую ночь полыхали костры, в которые солдаты щедро швыряли заплесневелые книги, подгнившие платья и шторы, скрипучие стулья, изъеденные жучком.

В деревне творилось примерно то же самое. Крыши гордо краснели новой черепицей, провалившиеся перекрытия поддерживали новые стропила. Пахло свежей побелкой. Повсюду слышался стук молотков и удары топоров, визжали пилы. Светло и чисто становилось в деревне. На кладбище вырвали сорняки, высокую траву подстригли.

Карета замедлила ход. Подъезжали к месту назначения. Аллею, ведущую к проповедницкой, расчистили и расширили, но сегодня она все же оказалась недостаточно широка для бесчисленных карет, лошадей и пеших. Близился комендантский час, но толпы крестьян собрались у аллеи, чтобы поглазеть на прибывающих гостей. Слышались восхищенные возгласы, сопровождавшие какой-нибудь шикарный экипаж или роскошное платье. Да, еще находились такие, кто неодобрительно ворчал по поводу прихода в деревню синемундирников, но большинство ирионцев были в восторге от того богатства и блеска, которые вдруг свалились им на головы и были, казалось, готовы всех поглотить. Проповедницкую окружали часовые с мушкетами на изготовку.

Стражник у ворот торопливо шепнул через плечо:

– Карета капеллана!

Эти сведения быстро пробежали по цепочке часовых и добежали до ярко освещенного дома. Младшие офицеры в парадной форме поспешили к карете, дабы помочь гостям выйти. Они с улыбками встретили даму и юношу-калеку.

– Стул мальчику! – распорядился Эй Фиваль и щелкнул пальцами, но Джем крепко-накрепко вцепился в костыли. При этом он так глянул на капеллана, что тот не подумал настаивать.

Процессия торжественно тронулась к воротам. Умбекка рука об руку с капелланом, Джем послушно ковылял позади. Толпа зевак была готова сомкнуться, только часовые и удерживали ее. Одни ахали при виде наряда Умбекки, другие хихикали, но этих быстро утихомирили.

Умбекка ничего не слышала.

– Помашите им рукой, сударыня, – посоветовал ей на ухо капеллан.

Тетка Джема собралась последовать его совету. Шагнув в арку ворот, она обернулась, откинула вуаль – ну точь-в-точь таким же жестом, как когда-то делала Руанна, когда входила туда, где происходила встреча с людьми из высшего общества. Умбекка уже была готова поднять затянутую в перчатку руку, как бы благословляя толпу, как вдруг… прямо в грудь ей угодил перезрелый помидор.

Она вскрикнула.

Она взвизгнула.

Толпа разразилась громовым хохотом, а солдаты поспешно протолкнули Умбекку в ворота. Чьи-то сильные руки подхватили Джема и потащили его к проповедницкой, но в последний миг, обернувшись, он заметил девушку-оборванку, исчезнувшую в толпе.

Кто-то кричал.

Послышались выстрелы.

Потом, когда они уже вошли в проповедницкую, когда залитую слезами тетку Джема увели в гардеробную, Джем вспомнил лицо девушки. Высокие скулы, широко расставленные глаза, злорадная ухмылка.

Лицо исчезло.

Джем огляделся по сторонам. Его оставили в зале. Костыли стояли рядом, а сам Джем сидел на диванчике с жесткой спинкой. Позолоченные подлокотники и ножки, синяя обивка.

Несмотря на то, что Джема быстро провели в дом, он успел заметить, что усыпанная гравием дорожка была застлана ковром. Лилово-зеленая, похожая на кровоподтек, дорожка вела через аккуратно подстриженный, иллюминированный сад. Теперь Джем понимал, что ковер был синий, а странный цвет объяснялся освещением. Внутри дома все тоже было синим. Со стен свисали тонкие полосы синей ткани и ложились под ноги яркими завитками. Синие обои, синие шторы у больших дверей, что вели в бальный зал. Синий наряд, еще синий наряд – и не только мундиры, но и женские платья. Джем с тоской подумал о том, что и на нем новый костюм из синего, жаркого бархата. Только кружева на воротнике и манжетах белые.

Юноша сидел на диванчике и провожал взглядами синие турнюры и шлейфы, тянувшиеся в сторону бального зала. Над дверями в роскошной тяжелой раме – такой тяжелой, что казалось, она вот-вот сорвется и прикончит кого-нибудь, – красовался портрет короля. Джем всмотрелся в портрет. Как-то раз он видел портрет Эджарда Алого. Эджард Синий выглядел точно так же, только одежда на нем была другого цвета. У окна, в нише белел мраморный бюст короля… Джему вдруг пришло в голову, что на самом деле это должен был быть Эджард Алый, просто все говорили, что это – Эджард Синий. Вот в чем преимущество королей-близнецов. Сначала – один, потом – другой. Любопытная мысль… Джем взглянул на портрет, перевел взгляд на бюст. Ему пришла в голову еще одна мысль, еще более интересная, но он пока не стал ее развивать. Неподалеку разговаривали гости, и Джему хотелось послушать о чем.

– Что это за жирная старая дура? – спрашивала офицерская жена.

– Ч-ш-ш-ш! Она из замка. Местная знатная дама.

– Знатная! – фыркнула офицерская жена.

– Дорогая, ну тише, прошу тебя!

– А платье-то, платье! Клянусь богом Агонисом! И чего только капеллан с ней носится, в толк не возьму.

– Любезная госпожа, только умоляю вас, не огорчайтесь, – уговаривал Умбекку капеллан. – Заклинаю вас, не позволяйте, чтобы какая-то глупая случайность помешала вам произвести восхитительное впечатление и испортила вам настроение в такой чудесный вечер. Попасть хотели не в вас, а в меня. Во всяком городе, во всякой деревеньке найдутся недовольные, и всегда можно ожидать какого-то, пускай незначительного, сопротивления. Ну, будет вам. Это мелочь, досадная мелочь, не более.

Умбекка вытерла слезы.

Нечего плакать! Капеллан был так тактичен, так изобретателен. Ему удалось попросить у одной из офицерских жен кружевной платочек, и теперь он умудрился так хитро приколоть его к платью Умбекки…

– Ну вот. Спрашивается, кто теперь догадается?

И капеллан развернул Умбекку к зеркалу. Умбекка сияла. Кружевное жабо – вот его-то ей и не хватало для полного счастья. И как она сама не додумалась?

Капеллан снова застегнул на ее шее бриллиантовое ожерелье и провел в бальный зал.

ГЛАВА 52
БАЛ

У Джема звенело в ушах.

Куда подевалась тетя?

Юноша не то, что танцевать – стоять не мог без поддержки, так что вечер превратился для него в настоящую пытку. Бальный зал находился нестерпимо близко. В каминах полыхал огонь, горело множество свечей в люстрах, жар исходил от шерстяных мундиров и женских платьев. Даже в храме не собиралось столько народа. Джему даже в голову не приходило, что на свете живет столько людей.

На счастье, Джем сумел найти для себя укромное местечко. Устроился на стуле у дальней стены, в углу между оркестром и столиком для напитков. Тут было более или менее удобно.

Что именно пили господа и дамы, Джем не знал, но видел, что выпивать им очень нравилось. Господа то и дело наведывались к столику и подливали в свои бокалы цветной жидкости из большой стеклянной чаши. Некоторые выпивали по нескольку бокалов кряду.

Джему, ходившему на костылях, так часто подходить к столику было трудно, но и он туда время от времени подходил. Отпивая маленькими глотками прелюбопытную жидкость – сладкую и горьковатую одновременно, – юноша наблюдал за оркестром.

Это ему тоже понравилось. Музыка звучала громко и заглушала смех и разговоры. Джем увлеченно наблюдал за тем, как порхают над виолами смычки, как быстро перебирает лютнист пальцами струны. Басовые звуки клавикордов отдавались у Джема в ушах. Юноша в гордом одиночестве?

– Юноша в гордом одиночестве?

Джем поднял голову, на него доброжелательно смотрел мужчина в летах. Из кармашка на поясе свисала золотая цепочка для часов. На голове у мужчины был изысканно красивый парик. В руке дымилась сигара. Мужчина наклонился к Джему поближе. В глазу у него сверкал монокль. Щеки были расчерчены сеткой набухших кровеносных сосудов, и на фоне щек внушительный нос производил такое впечатление, словно был выточен из дерева.

Джем вежливо улыбнулся.

– Увы, дочерей у меня нет, – вздохнул господин.

Джем поинтересовался (стало интересно, почему. Не почему у старика нет дочерей, а почему он так сказал).

– А вот у полковника Рекстеля из «Ирионских синих», доложу вам по секрету, целых пять прехорошеньких молоденьких кобылок.

– Лошадей?

– Да нет же, дочек! Дочек, мальчик мой! Представляю, как звучит это волшебное слово для молодого человека. Конечно, вы, юноша, еще… маловаты будете для всякого такого, но внешность у вас приятная, так что промаху не дадите. Так что можно представиться и даже поухлестывать маленько, прямо сегодня. Я бы вам посоветовал обратить внимание на милашку мисс Виэллу Рекстель. Ну, как вам мое предложеньице? А? Руку на сердце положа, юноша, будь я ваших лет и предложи мне кто-нибудь такое, я бы и думать не стал. Одно ваше слово, юноша, – и ваше будущее решено. Ну же, пойдемте. Только скажите, что вы не прочь потанцевать с мисс Виэллой Рекстель.

Джем угрюмо уставился в сторону танцующих. Кончик сигары нового знакомца указывал на девушку, которую, судя по всему, звали Виэллой Рекстель. Да. То была она. И вправду чем-то напоминавшая кобылку девица, намного старше Джема. Она плясала с лейтенантом – скорее всего подчиненным папаши.

– Я калека, – сообщил старику Джем.

Тот рассмеялся:

– Ладно вам, юноша! Когда я впервые вышел танцевать с девушкой, мне тоже так казалось. Я вставал на дыбы и ржал, словно какой-нибудь молодой жеребец. Но вы, юноша, полюбуйтесь, вы только полюбуйтесь на эту раскрасавицу мисс Ви…

Но тут старикан заметил рядом с Джемом костыли и громко откашлялся.

– А может, вы и правы, юноша. Пожалуй, что и вправду вы еще слишком юны для танцулек. Не сердце главное, не плоть – так говорят в Мидлексионе, только вот беда, я в этой провинции не бывал. Что я теперь – старая развалина, весь в заплатках да припарках. Берегите вашу невинность, а не то закончите жизнь свою, как я – в страданиях, угрызениях совести и неприличных болячках.

Господин вежливо поклонился и ретировался.

– О! Капеллан!

Знакомый голос.

– О, что вы со мной сделали! Я больше не в силах танцевать!

Танец завершился. Джем захлопал в ладоши, вторя остальным гостям, и перевел взгляд с уходящего господина на внушительную фигуру тетушки Умбекки. Умбекка, опершись на руку капеллана, стояла, тяжело дыша, всего в нескольких шагах от племянника, но не замечала его в углу, тем более что Джема то и дело заслонял то чей-то мундир, то платье какой-то дамы.

Оркестр заиграл голлукскую джигу.

– Капеллан, откройте тайну, – а когда же появится наш хозяин?

– Появится? Вы говорите так, словно он прячется! Он всенепременно появится и даже собирается произнести небольшую приветственную речь.

Другой голос:

– Госпожа Ренч!

Джем сразу узнал, кто это. Голос звучал подобострастно.

– Позволено ли мне будет заметить, любезная госпожа, что мы с женой всегда вами восторгались, но сегодня вечером вы – выше всех похвал. Осмелюсь заявить, что вы – королева бала!

– Капеллан, вы знакомы с досточтимым Воксвеллом?

– Знаком. – Капеллан отрывисто кивнул. – Но состязаться с подобной галантностью не осмеливаюсь. Надеюсь, вы извините меня, сударыня?

Джем гадал – не то ему показалось, не то действительно вежливый голос капеллана вдруг зазвучал с холодком? Взглянув из-за пышных оборок бального платья какой-то дамы, юноша увидел, что капеллан, щеголяя безупречной осанкой, удаляется, а его место рядом с Умбеккой занял горбатый лекарь, наряженный в новый синий костюм, сидящий на нем, мягко говоря, плоховато.

– Порой те, что недостаточно крепки сердцем своим, могут позволить себе некоторые… отступления, которые могут оттолкнуть их назад. О, как это глупо с их стороны! Ведь для тех, кто отдал сердца свои богу Агонису, сомнений в выборе пути быть не может. И тогда они скользят и скользят вниз по наклонной плоскости, их несет, словно щепки в сточную канаву. Мне совестно было бы наблюдать, если бы что-то подобное произошло с вами, моя… моя дорогая.

Умбекка молчала, и Джем, заинтересованный этой беседой, решил, что досточтимый Воксвелл не иначе как обидел его тетку. Наверное, она сейчас уйдет. Или ответит лекарю оскорбленно.

Ничего подобного тетка не сделала.

Заговорила она спокойно и непринужденно.

– Да, досточтимый, – сказала она. – У меня были кое-какие сомнения.

– Я так и знал!

– Нет. Я сомневалась не в справедливости наших с вами намерений. Они были добрыми. Они были достойными всяческого почитания. Я засомневалась в самом нашем деянии. В том, что нам почти удалось совершить. Что-то в моем сердце взбунтовалось против этого, досточтимый. Я долго и упорно размышляла о случившемся и вынуждена заявить вам, что если бы мальчик каким-то образом не освободился сам от пут, я бы освободила его сама. О досточтимый! Освобождение мальчика стало волей господа нашего Агониса. Бог осудил нас и освободил Джема. Наш план был глуп, неужели вы не понимаете этого? Он был дерзок. Он был суеверен. Он был… досточтимый… он был провинциален!

Джем вдруг понял, что до сегодняшнего вечера никогда не видел досточтимого Воксвелла одетым иначе как в черные одежды агониста. Зря он пытался нарядиться, как подобает светскому господину. Жилет, расшитый золотым галуном! Бутоньерка в петлице! Особенно же не удалась шелковая лента через плечо. Досточтимый Воксвелл ее непрестанно теребил, дергал, тянул. Ему, видимо, казалось, что лента то давит, то висит, и он никак не мог ее приладить как следует. Новый белый парик лекарю был явно великоват и все время сползал набок.

– Вы нас давненько не навещали, любезная госпожа, – щебетал меж тем досточтимый Воксвелл, – и должен признаться, это меня беспокоит. Я спрашиваю себя: может быть, что-нибудь случилось? И я спрашиваю себя: может быть, что-то не так? И еще я спрашиваю себя: так же ли вы тверды в вере своей, как прежде?

– В вере? – холодно переспросила Умбекка. – Досточтимый, вы же видите меня в храме каждый Канун, или нет? Просто поразительно, откуда у вас вообще какие-то сомнения на этот счет.

Хирург особенно нервно рванул ленту на груди.

– Служба в храме, любезная госпожа моя, вещь, безусловно, хорошая, но не сомневаюсь, вы понимаете – понимаете сердцем, что служба может превратиться в форму, утратив содержание. Всякая видимость, она видимость и есть – уверен, вам это ведомо. Внешняя показуха – она только внешняя показуха, и более ничего.

– Досточтимый, но что вы предлагаете?

Лекарь приблизился к Умбекке вплотную. Джем прислушивался изо всех сил. Уж не звучал ли упрек в хнычущем, гнусавом голосе Воксвелла?

Мимо проскользнул дворецкий в великолепном фраке с подносом, на котором искрились напитками бокалы. Голлукская джига закончилась. Гости весело захлопали в ладоши.

– О, я все вижу! Теперь я все вижу яснее ясного! – с горечью проговорил лекарь. Его унылая физиономия побагровела. – А вижу я, что среди нас появился некто, кто продал истинную веру за мыльные пузыри мирских утех!

Лекарь отступил назад, дернул ленту на груди, она порвалась и осталась у него в руке.

Но в этот миг Джем уже не смотрел на Воксвелла. И даже не слушал, о чем они говорят с его теткой. Пусть у него звенело в ушах, пусть кружилась голова, но он начал что-то вспоминать. Воспоминания бились у него в мозгу, налетали друг на друга.

Он вспомнил!

Он схватил костыли, встал. Вдруг ему показалось, что оркестр играет слишком громко и в зале нестерпимо душно.

Ему ужасно захотелось уйти. Нет, не уйти – бежать отсюда.

Умбекка закрыла глаза. Какое счастье – лекарь оставил ее в покое. Но где же капеллан? Он ведь был рядом с ней весь вечер. Если он не танцевал какой-то танец с ней лично, он передавал ее, что называется, с рук на руки какому-нибудь молодому красивому офицеру, чьи имена появлялись, словно по волшебству, в бальной карточке Умбекки. Умбекка растерянно оглядывалась, неожиданно почувствовав, что ей жарко и душно. Она вдруг увидела, как великолепно одеты дамы, какие у них гладкие, тонкие, поистине лебединые шеи. Какие тонкие талии – вот уж действительно, как у песочных часов. Впервые за вечер Умбекка осталась совсем одна.

Однако это длилось всего лишь одно мгновение.

– Госпожа Ренч?

Ей низко поклонился какой-то молодой человек.

– Весь вечер мечтал вам представиться, но все никак не удавалось, но не потому, что я был недостаточно настойчив, а потому, что слишком много кавалеров у такой очаровательной дамы.

Умбекка улыбнулась. Молодой человек был исключительно галантен. Она смутно помнила подобный монолог – кажется, он звучал в романе сестры «О делах военных и любовных». Если Умбекка не ошибалась, монолог этот был вложен Руанной в уста скользкого грязного Юстэна Вайлзха. Но сейчас перед Умбеккой стоял красивый молодой офицер в новенькой, с иголочки, форме. А какие у него были дивные локоны!

Как ни странно, лицо его показалось Умбекке знакомым.

– Очаровательный господин – этот досточтимый Воксвелл, – отметил молодой офицер, проводив взглядом сгорбленную спину лекаря. Воксвелл с трудом протиснулся между двумя дамами в пышных платьях. Ему пришлось нервно кашлянуть, чтобы они расступились и пропустили его.

– О да, весьма, – откликнулась Умбекка с улыбкой.

– У Ириона есть все основания испытывать к нему благодарность – и лично у меня тоже.

Умбекка узнала собеседника – и просияла:

– Полтисс Воксвелл?