Текст книги "Танец Арлекина"

Автор книги: Том Арден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)

ГЛАВА 14
КАБАТЧИЦА

Когда эрцгерцог покидал родовое гнездо, солдаты-синемундирники сопровождали и его карету, и весь обоз. Деревенские жители и крестьяне, сбежавшиеся с окрестных полей, выстроились вдоль дороги, уходившей к югу. Некоторые плакали. Здоровяки крестьяне падали на колени. Толстая прачка с руками, напоминавшими бараньи окорока, бросилась наперерез карете и стала умолять господина не уезжать, и другие были готовы просить эрцгерцога о том же. Морщинистые старики с доверчивыми добрыми глазами не могли поверить, что господин может покинуть их. Молодые смотрели на проезжавший мимо обоз, не моргая, опасливо и нервно, не умом, но сердцем чувствуя, что стали свидетелями исторического события. Одним казалось, что синемундирники увозят их господина. Они думали, что король – в замке. Они думали, что синемундирники – враги короля. Наспех проведенный сход на деревенской лужайке имел целью объяснить крестьянам, что они жестоко ошибались. Никто не ведал, что истинный король под покровом ночи был тайно увезен из замка в оковах. Однако на несколько дней умолкли пушки и утихла ружейная стрельба.

Что-то случилось.

Казалось, время остановилось.

Во главе отряда синемундирников ехал командор – мужчина с лицом как бы выточенным из стали, с огромными усами, кончики которых загибались вверх, и глазами, взгляд которых был тверже кремня. Его звали Оливиан Тарли Вильдроп. Жители Тарна возненавидели его. По его приказу некоторых пытали, а других били.

Иногда командор сам производил экзекуции. Это Вильдроп хладнокровно и жестоко выколол глаза Сайласу Вольверону.

Деревня жила в страхе. А теперь от имени эрцгерцога жителям Ириона было объявлено, что Вильдроп – не враг, а друг. Они не сразу поняли, что для эрцгерцога это так и есть. В то же мгновение, когда эрцгерцог предал короля, все его бывшие враги тут же стали его друзьями – словно небрежные пальцы перевернули монетку.

Его должны были вознаградить. В глубине души эрцгерцог всегда мечтал о славе, и вот, наконец, до славы было рукой подать. Больше он не будет править горсткой баронов-воришек. В Агондоне он станет третьим министром в правительстве синемундирников. А со временем непременно станет премьер-министром. Эрцгерцог Ирионский даже не оглянулся на покидаемый им замок предков. Он не собирался возвращаться сюда. Может быть, на лице его и запечатлелась вина за содеянное, может быть, вина смешалась с жестокой решимостью, но никто не видел лица эрцгерцога за занавесками на дверцах кареты.

Но прежде чем карета, а с ней и весь обоз скрылись из глаз, возникло небольшое препятствие. Кто-то швырнул в карету комья грязи и гнилые овощи.

– Предатель! – послышался чей-то гортанный голос. Командор Вильдроп едва повел бровями, не повернув головы, и чуть придержал своего великолепного скакуна.

– Убить этого мерзавца, – распорядился он, и гвардейцы, толком не разобрав, кто кричал, расстреляли нескольких крестьян, а командор продолжил путь.

Занавески на дверцах кареты даже не шевельнулись.

Все это случилось цикл тому назад. Потом еще целый цикл деревенские жители вспоминали, размышляли, делились друг с другом подозрениями, и, в конце концов, подозрения превратились в холодную уверенность.

Поползли слухи.

Хозяином кабачка «Ленивый тигр» был спившийся старик по имени Эбенезер Трош. На самом деле всеми делами в кабачке заправляла его жена, безропотная страдалица, добродетельная женщина. Муж ее только пил дни напролет, и, похоже, ничто другое его не интересовало. Но вот у старого Эбенезера вдруг появилась новая страстишка.

Как-то раз вечером, по обыкновению посиживая за столиком в собственном кабачке, старый пьяница вдруг ни с того ни с сего принялся что-то бормотать насчет каких-то всадников, которых якобы видел глубокой ночью после окончания Осады. «Всадники? Что за всадники?» – спросила его жена. Эбенезера часто где-то носило по ночам, но его пьяным россказням не стоило придавать значения.

«Синемундирники это были, – заявил он в тот вечер. – Токо без мундиров».

«Что он несет?» – возмутился Стефель, камердинер из замка.

В общем, никто не поверил ни единому слову Эбенезера Троша.

В последнее время Стефель избегал компаний. Он напивался в одиночку, сидя за столиком в углу и покуривая свою вонючую трубку. Мужчины поговаривали, что Стефель какой-то чокнутый, что им он всегда не шибко-то нравился. В тот вечер только он и подал голос после того, как Эбенезер Трош пытался рассказать байку. Старый камердинер сидел в углу, мрачный, насупившийся. Тянулись часы. А изрядно захмелевший Эбенезер вновь принялся рассказывать о якобы увиденном. На сей раз он говорил о том, что видел какого-то узника в кандалах – человека высокородного, по всему судя, но в лохмотьях.

«Синемундирники, – заплетающимся голосом вещал пьяница. – Синемундирники с высокородным узником, вот что я вам скажу».

Потом уже никто не смог бы сказать, кому первому пришло в голову заподозрить, что в пьяных россказнях Эбенезера есть доля истины. Новость распространилась мгновенно, словно разбушевавшееся пламя.

– Король!

Кабачок огласился ропотом. А за несколько последующих дней слух со скоростью ветра разлетелся по всем Тарнским долинам. Да, похоже, красноглазый пьяница Эбенезер, валявшийся в придорожной канаве где-то на задворках Ириона, стал свидетелем трагедии истинного короля.

В мгновение ока завсегдатаи «Ленивого тигра» собрались около Эбенезера. Налитые кровью глазки старого забулдыги сверкали.

«Они такие были злые, – бормотал Эбенезер, – будто глотку ему перерезать хотели, вот что я вам скажу». Завсегдатаи ахали, качали головами. Старый камердинер Стефель, все время так и просидевший в углу, вышел на улицу и только там сменил свою угрюмость на злобный оскал.

На улице дул сильный ветер и раскачивал ветви старых высоченных вязов, окружавших деревенскую лужайку. Сезон Терона еще не окончился, а с тех пор, как уехал эрцгерцог, отмечались все признаки приближения сезона Джавандры. Начался листопад. Листья вились у ног старого Стефеля, пьяной походкой бредущего к повозке. Неуклюжими, плохо слушающимися руками он запряг старую серую лошаденку. Говорили, что в этом году холода придут раньше обычного. Так и вышло.

Это было в году 996, сразу после окончания осады, и к началу первого года 997 цикла в Тарнских долинах никто уже не сомневался, что сезоны взбунтовались и перестали сменять друг друга, как раньше.

Кое-кто поговаривал о том, что все это – предвестники конца света, что в мире все начало рушиться. Другие винили в происходящем отступников от древней веры и утверждали, что в те времена, когда крестьяне собирались в храме, ныне заброшенном и полуразрушенном, они якобы воздействовали молитвами на регулярную смену сезонов. Третьи утверждали, что лихолетье началось со времени Осады. Эти говорили, что своей изменой королю эрцгерцог нарушил равновесие в мире. Сама земля, по мнению этих людей, мстила за его измену.

И через несколько дней после ухода ваганов из Ириона с Колькос Ароса задули леденящие ветры.

ГЛАВА 15
СНАДОБЬЕ

– Джем! Джем! К тебе пришел твой друг!

Джем, одетый в свой лучший черный костюм, сидел на стуле с высокой жесткой спинкой. Его неподвижные ноги аккуратно стояли на низком табурете. Он не пошевелился, не посмотрел на тетку. Умбекка устроила его в отдельной комнатке, где теперь, по ее мнению, Джем должен был жить, так как подрос, и негоже ему было спать вместе с матерью. Джему совсем не нравилось это место – каменный мешок, где полумрак рассеивал только огонь в почерневшем от копоти камине.

– Ты ведь помнишь Тисси, Джем? Сынишку досточтимого Воксвелла? – ворковала тетя Умбекка, отодвинув в сторону черный полог, закрывавший вход в комнату. Вошел тот, кого тетка Умбекка называла «Тисси».

Вернее – Полтисс.

А еще вернее – Полти.

– Ну, мальчики, поиграйте вдвоем, – распорядилась Умбекка и, притворно смеясь, повернулась к лекарю, ожидавшему ее в коридоре, освещенном свечой.

Позднее, вспоминая детство, Джему казалось, что он был страшно одинок. Ему казалось, что жизнь течет где-то далеко-далеко. Заключенный в свое малоподвижное тело, он чувствовал себя пойманной рыбкой, которую посадили в банку с водой. Только к концу второго цикла своей жизни Джему посчастливилось с кем-то подружиться, да и этот друг был выбран для него двоюродной бабкой.

Занавес закрылся.

– Господинчик бастард! Ну, здрасьте!

Настроение у Джема сразу упало. Он даже не мог придумать, что сказать Тисси. Нужно было тянуть время до того мгновения, когда явится Нирри и принесет им чай. А потом придет Умбекка и скажет: «Ну, Джем, попрощайся со своим другом» или «Что ж, Джем, все хорошее когда-нибудь кончается». А Джем, как обычно, подумает про себя: «И все плохое тоже».

– Глянь-ка, – хихикнул Тисси, – тут потолок протекает.

Полти явился к Джему во второй раз и теперь вел себя куда более развязно, хотя Джем его сразу раскусил. Теперь Полти не стал сидеть с Джемом у огня, не расхаживал туда-сюда у окна, не разглядывал зензанские шахматы. Как только шаги старших в коридоре стихли, рыжий мальчишка подскочил к стулу, на котором сидел Джем.

С потолка действительно текло.

– Ну, прям, как ты, дохлый потолочек, – снова хихикнул Полти и ткнул пальцем в Джема. – Ну и как оно? – Полти говорил негромко, с издевкой, в самое ухо Джема. – Болячка твоя вверх ползет, или как? Наверное, ползет, а? Щас у тебя ноги ни хрена не чувствуют, они как доски. А потом у тебя все онемеет. Папаша говорит, что ты ваще ничего чувствовать не будешь. Похоже, а?

И пухлые пальцы Полти впились в лодыжки Джема.

– Чувствуешь, бастард, чего или нет?

Джем чувствовал. Тупую, но вполне ощутимую боль. Руки Полти поползли выше, к бедрам Джема, потом к ребрам и плечам. Ему было ужасно больно, и боль была острой, а не тупой, как в ногах. Он знал, что потом будет весь в синяках. А рыжий мучитель ходил и ходил вокруг стула Джема и противно усмехался:

– А так? А вот тут? Ну, говори, что чувствуешь?

Джем крепко сжал зубы. Мальчишка был сильный, намного сильнее его. Но Джем не собирался кричать. Он ни за что не закричит.

– Ты калека, урод! Вонючий гнилой урод!

И тут кто-то взвизгнул.

– Нет! Я не желаю его видеть!

– Племянница, да ты что? Мне стыдно за тебя!

Досточтимый Воксвелл вошел в комнату Элы. Умбекка, вздохнув, обернулась от кровати, на которой сидела Эла, гневно сверкая глазами. Но Умбекка знала: долго сопротивляться Эла не сможет.

– Может быть, немножечко снотворного?

– О, конечно! – воскликнула Умбекка, округлив глаза. Добродетельный Воксвелл крабьей походочкой подошел к кровати с неизменной своей кривой улыбочкой. Распустил завязки кожаного мешка и принялся там ковыряться. Звякали пинцеты, ножнички и ножи. В мешке у Воксвелла было полным-полно всякой всячины: коробочек с порошками и пилюлями, бинтов и примочек, кожаных ремешков, мотков шпагата, скомканных носовых платков, просыпанного табака, каких-то нюхательных порошков, волос и перхоти. Наконец, покопавшись среди всего этого хлама, лекарь выудил из мешка маленькую липкую бутылочку с притертой пробкой. Он поднес бутылочку к губам, зубами вытащил пробку. Послышался звонкий хлопок. Наполнив ложку темной, похожей на желчь жидкостью, лекарь поднес ее к губам Элы. Жидкость скользнула в рот, и Эла без сил упала на подушку.

– Моя женушка называет это питье «сонной патокой», – сообщил лекарь.

Противно хохотнув, лекарь отступил назад, к своей подруге-толстухе. Умбекка улыбалась. Впереди был приятный вечер у камина. Погода стояла премерзкая. Небо заволокли низкие мрачные тучи, дороги развезло и припорошило мокрым снегом. Лекарь явно не будет торопиться домой.

– Ваганский карлик? Вот это да!

Визгливый звук издала колесная лира. Со времени ухода ваганов прошло несколько месяцев, но Полти не забыл коротышку, сопровождавшего арлекина.

Но увидеть его здесь – этого Полти никак не ожидал.

Рыжий мальчишка шагнул к Варнаве, навис над ним. Джем с тревогой смотрел на них. Теперь он готов был закричать в любой миг, но все же сдерживался и молчал, онемев, как карлик. А Варнава играл, извлекая из колесной лиры странную, тягучую мелодию. Музыка, похожая на струйку дыма, наполняла альков, и казалось, что здесь, в этом мрачном каменном мешке, становится светлее.

Полти обернулся и понял, что свет исходит не от окна, а от камина, вдруг разгоревшегося ярче и веселее. Полти сразу стало жарко, он расстегнул пуговицы на вороте рубашки. Пот побежал со лба, из-под курчавых рыжих волос. Полти попятился к занавесу, стремясь уйти от жара.

И вот тут-то Полти увидел нечто необычайное.

Все это время мальчик-калека сидел на стуле, не шевелясь, словно манекен, одетый в черный костюм. Полти знал, что на большее Джем не способен. Но оказывается, ему не стало жарко, как Полти, хотя пламя в камине разгоралось все яростнее. Наверное, калека медленно умирал и уже не чувствовал боли. Может, он и не закричал поэтому, хотя Полти щипал его немилосердно, тыкал в него пальцами и бил.

И вдруг, окутанный облаком музыки карлика, мальчик-калека встал на ноги – плавно, спокойно. Его ноги, еще мгновение назад искореженные, страшные, вдруг необъяснимым образом распрямились. Безо всякого напряжения и страха Джем пересек комнату и подошел к камину. Там он опустился на колени и бесстрашно сунул руку в пламя.

И не закричал.

– Добродетельный Воксвелл, хотите печенья?

– О, как вкусно. Ваша служанка просто кудесница!

– Нирри? О нет, досточтимый Воксвелл. Это я пекла.

– О моя добрая госпожа! Тысячу извинений.

К губам лекаря прилипли крошки. Мягкие пальцы коснулись пухлой руки хозяйки, погладили ее. Они сидели рука об руку у огня, и лекарь подвинулся поближе к Умбекке. Их окутало облако смеха и звон чайных ложек. Эла, окутанная облаком совсем другого свойства, слышала их приглушенные голоса, казавшиеся ей жужжанием пчел, кружащихся у нее над головой.

– Великое возрождение веры, вы говорите?

– Мне так сообщили.

– Эрцгерцог?

– О, бедная моя племянница…

Затем разговор превратился в сплошное жужжание. Вдруг голос Умбекки прозвучал громче и резче:

– Сколько она протянет?

И снова жужжание.

В эти холодные месяцы после ухода Тора здоровье Элы с каждым днем становилось все хуже и хуже. То ли она сильно простудилась, то ли затосковала после исчезновения брата, а может быть, ее губило ожидание вестей о зензанской войне.

Нечего было и ждать, что Эла поправится. Это было бы противоестественно. Она боролась с болезнью, боролась изо всех сил, но что-то внутри у нее сломалось, жизнь уходила из нее по каплям еще с тех пор, как закончилась Осада.

Сколько же времени это продолжалось?

Взмокший Полти в ужасе смотрел на калеку. Тот встал, медленно повернулся и торжественно протянул Полти сокровище, вытянутое из горящего камина.

На ладони у Джема лежал раскаленный докрасна уголек.

Уголек лежал у Джема на ладони и не обжигал его, а глаза мальчика горели жарче углей. Он смотрел на своего врага победно, торжествующе.

Это было чудо.

Или фокус.

И все это время странная, преследующая музыка заполняла комнату, но Джем на самом деле не трогался с места. Он тоже был зрителем этого маленького пугающего спектакля. Он смотрел то на ловкие руки карлика, снующие по клавишам колесной лиры, то на мокрого от испарины Полти, то на свой призрак, умевший ходить и ухитрившийся сунуть руку в огонь и не обжечься.

Вспышка.

Еще вспышка.

И тут неожиданно призрак Джема сжал горячий уголек в пальцах, и уголек исчез.

У Полти закружилась голова.

– Сколько протянет? Это трудно сказать.

– Они пытаются встретиться?

– Да. Пытаются.

Сознание Элы было отуманено зельем. Прежде чем она уснула окончательно, ей вдруг показалось, что ее жизнь всегда и была такой, что все слова, которые она когда-либо слышала, звучали вот так: словно монотонное жужжание насекомых, бессмысленно снующих туда-сюда. Ее словно окутало какой-то пеленой, и хотя эта пелена казалась Эле легкой, непрочной, как паутина, руки ее так ослабли, что у нее не было сил даже поднять их. Паутина не отпускала ее. Порой она вдруг отлетала, и тогда Эла дышала полной грудью, но сейчас, когда внешний мир сковал ледяной холод сезона Агониса, паутина, окутывавшая Элу, стала прочнее и толще.

Она стала похожа на зелье.

Липкое, сонное зелье.

А потом Полти увидел, что мальчик-калека опять сидит на стуле с высокой прямой спинкой, как ни в чем не бывало.

Как будто ничего не было.

Но ведь было!

Музыка все звучала, и Полти вдруг охватило отчаяние, похожее на резкую тошноту. Он шагнул к камину. Взметнулось золотистое пламя. В глубине Полти увидел большой уголек. Наверняка тот самый, который схватил калека. Наверняка!

Но как он смог?

Этого Полти не знал, он знал другое: он тоже должен схватить этот уголек. Пламя обжигало жаром брови, ресницы, волосы. Ему казалось, что его щеки поджариваются. Полти сунул руку в огонь. Боль оказалась так сильна, что у него даже не хватило сил закричать. Он даже руку не сразу отдернул.

А потом все кончилось.

Толстяк Полти отскочил от камина с диким воплем, бросился к занавесу и попытался потушить загоревшийся рукав рубахи. А потом он убежал, и Джем остался наедине с Варнавой.

Он знал: рыжий мальчишка больше никогда не явится к нему.

– О, как славно. Действует замечательно, правда?

Умбекка подошла к изголовью кровати Элы. Досточтимый Воксвелл стоял рядом с ней. Племянница Умбекки крепко проспала весь вечер.

– Бедняжка Эла. Ей так больно. Вот бы ей подольше спать.

– Подольше и… почаще?

– Друг мой, вы часто упоминали об опасности кровоизлияния. А бедняжка Эла порой так волнуется, что…

Тут тетка была права. Эла яростно, но тщетно пыталась удержаться от падения в темные бездны недуга, готовые поглотить ее в любой миг. Иногда она плакала. Иногда проклинала судьбу. Иногда вставала с постели и отказывалась ложиться. Тогда Эла ходила из угла в угол по своей комнате, не обращая внимания на увещевания тетки, да и не только по комнате – она выходила в коридоры, а там было так холодно… И в конце концов падала в обморок. Тогда снова нападала лихорадка, и все попытки тетки вылечить Элу приводили к тому, что здоровье несчастной только ухудшалось. Умбекка очень надеялась на снотворное – может быть, оно поможет бедняжке Эле смириться с судьбой.

Толстуха улыбнулась и высказала эту мысль вслух.

– Гм-м, – протянул досточтимый Воксвелл, поскреб подбородок и нахмурил брови. Когда он заговорил, в голосе его звучала твердость. – Надеюсь, вы понимаете, госпожа моя, что подобные снадобья должны применяться только… изредка? Последствия превышения дозировки могут быть весьма серьезны. Думаю, вы все понимаете, мне и не стоило напоминать.

Лекарь взял мешок. Сгущались сумерки. Ему было пора возвращаться домой.

Красные щеки Умбекки стали еще краснее.

– Конечно, досточтимый, у меня и в мыслях не было… И она проводила лекаря до лестницы.

– Варнава, как это вышло? – поинтересовался Джем позже, после того, как они с карликом сыграли партию в зензанские шахматы.

Но карлик, конечно, ничего не ответил ему. Он встал на колени у кровати Джема и запустил на полу волчок.

Джем не сводил глаз с волчка. Он смотрел и смотрел на него. Камин жарко пылал. За узким окном-бойницей падал снег.

– Досточтимый, я не уверена… – проговорила Умбекка.

– Наш храм разрушается! – выкрикивал лекарь. – Быть может, настанет Возрождение, а быть может, и нет! Но мы, те, кто еще хранит веру предков, должны собираться, елико возможно, на общую молитву! Только так мы сможем пережить эти смутные времена!

Они стояли под аркой перед выходом во внутренний двор замка. Лекарь, уже надевший перчатки и обмотавший шею длинным шарфом, возился с пуговицами широченного плаща.

Падал легкий снежок, и костлявая клячонка лекаря, запряженная в обшарпанную карету, сильно дрожала от холода и переступала с ноги на ногу. Стефель держал вожжи. Нос его от мороза покраснел. Мальчишка, сын лекаря, уже сидел в повозке. Вид у него был напуганный, он время от времени постанывал.

– Госпожа моя, думайте о своей вере, не забывайте, – вещал тем временем Воксвелл. – Ирион ушел с богоугодного пути. К счастью, король красномундирников свержен. Однако зараза распространяется. Откройте глаза, посмотрите вокруг! Долго ли еще ждать того времени, когда и вы отступитесь?

Эти слова лекарь повторял постоянно. Но до сегодняшнего дня Умбекка относилась к излияниям Воксвелла с известной долей сомнений. Она в свое время дала обет. Она исполняла свой долг. А сейчас, озабоченно нахмурившись, она следила за тем, как лекарь достает из кармана плаща шерстяную шапку. Почему-то Умбекке пришло в голову, что и эту шапку, перчатки и шарф давным-давно связала жена досточтимого Воксвелла – тощая, болезненная особа. И от этой мысли толстухе Умбекке почему-то вдруг стало невыразимо больно.

Стефель кашлянул и сплюнул.

– Когда мы с вами видимся, – продолжал лекарь, – мы чувствуем, как важна наша вера. Но нужно, чтобы как можно больше людей присоединилось к нам. Нас должно стать больше, хотя, безусловно, дело не только в том, сколько нас. Добрая госпожа, если бы на наших собраниях появились вы, то, без сомнения, вы бы стали нашей путеводной звездой.

Стефель задумчиво изучал свой плевок на булыжной мостовой. Полти помимо воли тоже уставился на плевок. Слюна в сумерках, на скользких камнях казалась каким-то живым существом. Но через несколько мгновений колеса повозки раздавят это существо. Стефелю, наверное, будет жалко. А Полти – ни капельки.

Повозка заскрипела, когда лекарь, отдуваясь, взобрался на козлы.

– Через два дня – Чернолуние. Прислать за вами карету, добрая госпожа?

Умбекка потупилась, прикусила губу. Долг. Обет. Но все же… вероятно, собрания, проводимые досточтимым Воксвеллом, помогли бы ей уверовать еще глубже, чем она веровала теперь?

«О, даже не знаю, досточтимый Воксвелл», – могла бы ответить Умбекка, но учтиво кивнула, а лекарь уже ударил вожжами свою несчастную клячу.

Карета покатилась к воротам.

Полти стонал. Только потом, когда они добрались до дома, он сказал отцу о том, что случилось с ним в замке. Он отлично знал, что скажет отец. «Ты сунул руку в огонь? Ну и тупица же ты, Тисси!» – завопит отец и заставит мальчишку спустить штаны.

Шлеп!

Шлеп!

А потом у «Тисси» начнется жар.

Не на шутку растревоженная, Умбекка вернулась в замок и, дойдя до лестницы, поежилась. Как она замерзла! А Нирри еще свечи не зажгла! В окне мерцал тусклый огонек. Умбекке стало так одиноко, так одиноко! Эла все еще спала. Гость ушел.

Но на маленьком столике у изголовья кровати Элы стояла бутылочка с притертой пробкой, которую лекарь как бы забыл забрать с собой.