Текст книги "Любовь к камням"

Автор книги: Тобиас Хилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

Магазины еще закрыты, тротуары за ночь отмыты от помоев с рынка Лезер-лейн. Нахожу открытое кафе и, пока чай остывает в пластиковой чашке, думаю о мистере Три Бриллианта.

Кажется, он преследует меня. Конечно, это иллюзия. Никто из идущих по моим стопам не покупал «Трех братьев» восемьдесят девять лет назад в восточной части Лондона. Я постоянно встречаю это имя, но лишь потому, что оба мы искали одну и ту же вещь с разрывом в девять десятилетий. Две жизни, устремленные к одной цели. Если на то пошло, это я преследую мистера Три Бриллианта. Он нашел «Трех братьев». А все, чего добилась я, – встретила человека, который некогда касался этой драгоценности.

В девять часов я отдаю чашку с недопитым чаем официанту и иду к холборнскому концу Хаттон-Гарден. Там меньше ломбардов, меньше ощущения, что твоя покупка представляет собой любимое украшение чьей-то мамы. На торговой аллее по другую сторону улицы находится холтовский оптовый магазин самоцветов. Я звоню и вхожу.

За те несколько лет, что я здесь не была, почти ничего не изменилось. Магазин неестественно блестит, словно каждую пылинку на нейлоновом ковре и стеклах выискивали с помощью геммологических луп. Вдоль стен расположены освещенные витрины, как в зоомагазине аквариумы. В стеклянных ящиках ряды камней. Подсвеченные трубки турмалина, каждая из розовой постепенно становится зеленой. Отколотые стенки жеод с друзами кристаллов. Из ниши над ящиками за мной, поворачиваясь, следит камера наблюдения. Владелица магазина смотрит на меня из-за прилавка так же настороженно. Когда заговаривает, голос ее звучит чуть громче, чем необходимо.

– Вы ищете что-нибудь определенное?

– Собственно, я пришла продать.

– А, отлично.

У нее темные глаза, полные губы, выразительное лицо, застывшее, чтобы ничего не выражать. Украшений на ней нет. Густые волосы красиво вьются. Я отдаю ей рубин, и она отправляется с камнем в заднюю комнату, чтобы его оценить. Посередине нейлонового ковра стоит виварий ювелирной экзотики. Я разглядываю центральную фигуру уменьшенную копию памятника принцу Альберту, сделанную из драгоценного камня. Какое-то неоготическое безобразие из малахита, порфира и сердолика.

Ювелирша без ювелирных украшений возвращается. Обеими руками кладет рубин на прилавок.

– Камень хороший, слов нет. – В голосе ее звучит плохо скрытое удивление. – Весьма. Даже лучше тех, что мы обычно берем, не имея конкретного покупателя. Бирманский? Из-за политических осложнений мы стараемся не покупать…

– Шри-ланкийский. – Я поднимаю чемодан. —

Если он вас не интересует, предложу его куда-нибудь еще.

– Нет, мы заплатим за него шестьсот сорок. Однако, честно говоря, если походите с ним, то, возможно, получите немного больше. У кого-нибудь, как всегда, найдется покупатель, ждущий хорошего рубина. Вы, наверное, знаете места.

Я соглашаюсь на то, что она предлагает. Банковского счета у меня нет ни в Англии, ни где бы то ни было, а ювелирша до обеденного перерыва не сможет найти наличных. Возвращаюсь в кафе и сижу, читая вчерашний номер «Ивнинг стандард»; машины на улице, сигналя и подскакивая, несутся к Холборну и Луд-гейт-серкус. Поглотив столько сообщений о кражах в метро, сколько мне не по силам, достаю из чемодана стамбульскую книгу и читаю о рубине Черного Принца, о монгольском браслете Елизаветы, пропавшей короне Генриха Восьмого и происхождении «Трех братьев». Официант злобно смотрит на меня из-за стойки с пирогами. Заказываю ему особый суп и надеюсь, что он не плюнул в тарелку.

В час я возвращаюсь в магазин. Ювелирша ест шоколадные конфеты из коробки. Снаружи поднимается ветер. Пересчитывая деньги у прилавка, вижу, что небо затягивают тучи. Город выглядит под ними уютнее, словно дома строились с расчетом на этот преждевременно меркнущий свет.

Когда я выхожу, падают первые капли дождя. Перехожу улицу к ближайшей телефонной будке, звоню в справочную, затем по полученному телефону, а дождь раздраженно стучит по стеклам.

– Японское посольство, Пиккадилли, – произносит голос с южнолондонским акцентом.

– Хочу узнать, есть ли у вас библиотека. Я…

В трубке раздаются частые щелчки, потом внезапно включается музыка. За «Четырьмя временами года» следует «Девушка из Ипанемы». Отвожу трубку от уха и жду. Снаружи мимо пробегают двое мужчин, прикрыв головы бульварными газетами. В полуярде за ними следует женщина с хозяйственной сумкой поверх волос, последняя в этой детской игре. Ее каблуки скользят на мокром асфальте, и она едва не падает. Мимо нее проплывает раскрытый зонтик.

– Алло?

Новый голос, женский, с японским акцентом. Я снова поворачиваюсь к поцарапанному телефону.

– Это библиотека?

– Да. Библиотека и архив.

– Я хочу узнать, в какое время вы работаете.

– Мы закрыты с полудня до двух часов ежедневно, по всем нерабочим дням Соединенного Королевства и по всем японским национальным праздникам. Это относится и ко всей деятельности посольства.

Женщина владеет английским языком почти безупречно, старательно произносит каждое слово. Как говорящая кукла.

– Но сейчас вы открыты?

– О да. Завтра у нас прием, большой обед. Но сегодня дополнительный рабочий день. Мы не закроемся до пяти часов.

Благодарю ее и кладу трубку. Снаружи ливень хлещет по безлюдным улицам. В будке я остаюсь не поэтому. Наклоняюсь к чемодану, достаю письмо Энн и разворачиваю его, прислонив к стенке.

Энн пишет, что будет через месяц в Китае. С тех пор прошел уже год. Время описывает круг. В письме указан четырнадцатизначный телефонный номер. Не знаю, в каком городе этот телефон и живет ли еще там моя последняя кровная родственница. Родственники: возможно, Энн уже не последняя. Выгребаю всю мелочь, какая у меня есть – фунтовые монеты, пятидесятицентовики и двадцатипенсовики. Чувствую в будке их запах, запах потускневшего металла. Опускаю все в узкую прорезь и звоню снова.

Гудок звучит отдаленно, одинокий сигнал, идущий по морскому дну или через спутники. После четвертого гудка происходит соединение, и Энн отвечает. Открываю рот, чтобы заговорить, и сдерживаюсь, чувствуя себя обманутой.

– Шестнадцать двенадцать три три один девять. Пожалуйста, оставьте сообщение или отправьте факс после долгого гудка.

Потом ее голос произносит то же по-китайски. Кажется, чисто, хотя я не могу об этом судить. Жду долгого гудка.

– Привет, Энн. Это Кэтрин. – Голос мой звучит непривычно. Это не просто эхо длинной телефонной линии. Я говорю слишком медленно, слишком задумчиво, словно вспоминаю, что должна сказать. – Получила твое письмо. Звоню, чтобы узнать…

– Кэтрин? – Голос Энн застает меня врасплох. Опять обманута, думаю я. Представляю себе сестру в ее китайской квартире за стряпней или едой. Дома, с включенным автоответчиком. – О Господи, это ты?

– Я. – Чувствую, что стараюсь улыбнуться. – С Рождеством, с Новым годом, с днем рождения.

– Где ты где… – Прежде чем успеваю ответить, ее голос отдаляется от трубки. Энн обращается к кому-то, возможно, к Рольфу: «Кэтрин. Это Кэтрин. Не знаю». – Кэтрин? Господи, мы не знаем, где ты. Прошло уже почти три года. У тебя все хорошо?

– Я в Лондоне.

– В Лондоне? Так какого черта не звонила? С тобой может случиться что угодно!..

Пытаюсь не говорить этого и все-таки говорю:

– Ты прямо как мать.

Пауза. На телефонном жидкокристаллическом дисплее улетучиваются секунды.

– Энн, как ты? Ты мама? Я тетя?

Она смеется:

– Господи! Да, да.

– Мальчик или девочка?

– Девочка.

– Эдит.

Снова пауза.

– Эдит? Нет. Почему ты так подумала?

– Ты всегда так говорила.

– Вот как? Не помню. Нет, ее назвали Сьюзен. Сью. Она такая хорошенькая, Кэтрин, о, ты бы полюбила ее, она… Хочешь поговорить с ней? – Энн снова отворачивается от трубки. «Рольф, неси ее сюда, быстрее!» – Ну вот, Сью, это твоя тетя. Кэтрин, это твоя племянница.

Я слушаю. На другом конце линии не слышно ничего, кроме дыхания. Думаю о трех. Это неудобное число. В семье из трех человек нечего делить. Если она распадется, кто-то неизбежно останется в одиночестве. Я шепчу:

– Привет, Сью.

Снова голос Энн:

– Она слышала. У нее такой испуганный вид. Приехала бы повидать ее. Время у тебя есть? Чем сейчас занимаешься?

– Ты знаешь чем. Ищу «Трех братьев».

– Шутишь!.. Нет, не шутишь.

– Нет, и поэтому звоню. – Поворачиваюсь в будке, смотрю на юг, в сторону Темзы. Металлический телефонный шнур обвивает мне руку. – Дела идут хорошо. Я кое-чего добилась. Вчера вечером встретилась…

– Не желаю слушать об этом.

– …встретилась с человеком, отец которого продал аграф. Энн, в этом нет сомнений. Возможно, придется ехать в Японию…

– Знать этого не хочу. Когда состоялась продажа?

– Не важно когда. – В футе от моего лица дождь барабанит о стекло будки. – Главное, что я знаю, куда иду.

– То был тысяча шестьсот сорок девятый год, так? Средневековая Франция? Сколько лет прошло? Ты не знаешь, куда идешь, никогда не знала. Сколько можно мытарить себя?

Зажмуриваю глаза, извлекаю из них усталость кончиками пальцев.

– Энн, у меня кончаются монеты. Я позвонила, чтобы узнать про твою жизнь. Как дела?

– У меня все превосходно. Я беспокоюсь о тебе. – В отдалении голос Рольфа. После паузы Энн продолжает говорить. – Тут происходят странные вещи.

Я открываю глаза.

– Какие?

– Ничего особенного, просто непонятные звонки. Один раз кто-то проник в наши файлы на работе. Потом нам позвонили сюда, кто-то попросил твой новый адрес, только мы его не знали. – Она снова сделала паузу. – Кэтрин?

Телефон издает предупреждающую трель. Оборачиваюсь. На дисплее остается тридцать секунд, и они быстро убывают. Я подавляю гнев. Он направлен не на Энн, и я не хочу, чтобы она его уловила.

– Да-да. Время почти истекло, слушай, я позвонила, чтобы узнать, как ты живешь. Была рада услышать о малышке. Сью. Приятное имя.

– Я могу позвонить тебе? Как…

– Я созвонюсь с тобой еще, обещаю. Заботься о семье, Энн. Я люблю тебя.

Лишь перестав говорить, осознаю, что связи уже нет. Кладу трубку. Не знаю, слышала ли Энн мои последние слова, да это и не важно.

Дождь почти прекратился. Выхожу из будки и жду такси. Холод приятно освежает лицо. Думаю о людях, которые меня выслеживают. Вспоминается каменный диярбакырский дом. Собака-ящерица, идущая за мной в толпе. Сирруш, которая ничего не означает, – просто чудовище. Когда подъезжает такси, дождя уже нет. Я все-таки сажусь в машину, на сегодня метро с меня хватит. У меня такое ощущение, что я приближаюсь к цели, и если она не в Лондоне, тем лучше.

Посольство находится напротив Грин-парка, это каменное здание с двумя фасадами между дорогими магазинами ковров и потемневшими от уличной грязи отелями. Очередь к отделу виз, извиваясь, тянется по мраморным ступеням в вестибюль. Миную пост охраны и поворачиваю направо. Спрашивать, где находится библиотека, нет нужды – она отделена от вестибюля только плексигласовой стенкой.

Внутри женщина в черной юбке и белой блузке переставляет книги на полках над невысоким столом. За ним сидят два японских бизнесмена в нейлоновых костюмах. Один, покуривая, читает помятый номер газеты «Иомиури симбун». Другой тайком бросает взгляды на юбку женщины. Все не совсем так, как мне представлялось. Открываю застекленную дверь и жду возле стойки, пока библиотекарша не заканчивает расстановку книг.

– Могу я вам помочь?

Женщина приветливо улыбается. На груди у нее именная бирка с надписью «Акико Куросаки, старший библиотекарь». Она моложе, чем показалось во время разговора по телефону, и я не ожидала, что Говорящая Кукла окажется красивой. Она совершенно однообразна – черные волосы, белая кожа, черные глаза, белая блузка – если не считать косметики. Помада у нее темно-красная, ногти такого же оттенка. Открываю чемодан, достаю девятую записную книжку, старые листки из Диярбакыра заложены между более светлыми страницами.

– Не уверена. Вот подробности сделки, состоявшейся здесь, в Лондоне, в тысяча девятьсот девятом или десятом году. Покупателем был японец. Я надеялась, что у вас могут сохраниться записи о визах, выданных в те времена, но, кажется, попала не по адресу. Не скажете ли, куда обратиться?

– Конечно. Может быть, все выяснится здесь. Это и библиотека, и архив посольства. У нас сохранились некоторые документы еще с первой японской миссии в Британию в тысяча восемьсот восемьдесят четвертом году. – Она наклоняет голову, пытаясь прочесть записи вверх ногами. – Можно взглянуть?

Придвигаю ей листок. Библиотекарша, хмурясь, смотрит на неразборчивый почерк Р.Ф. фон Глётта. Я указываю ей нужные слова.

– Этот человек был продавцом – Пайк. А этот покупателем – Три Бриллианта. Не может это в переводе на японский быть фамилией?

Библиотекарша поджимает губы.

– Мицубиси? Нет. Это лишь название компании.

Я подаюсь вперед через стойку.

– «Три Бриллианта» переводится «Мицубиси»?

– Да. – Она снова улыбается, проводя пальцем по покрытой лаком стойке. Три черты и ромб. – Мицу. Биси. Он закупал мотоциклы?

Бизнесмен поднимает взгляд от стола и шикает на нас. Библиотекарша кланяется и произносит извинение по-японски. Я забираю листок. Снова кладу в записную книжку.

– Нет, не мотоциклы. Когда была основана компания «Мицубиси»?

Акико пожимает плечами:

– Очевидно, давно.

– У вас нет списков японских компаний?

– Нет. – Лицо у нее вытягивается. – Были, но мы недавно передали их в Школу изучения стран Востока и Африки при Лондонском университете.

– Могу я туда отправиться?

– Это сложнее. – Акико снова веселеет. Подается ко мне через стойку. – Но я знаю там всех библиотекарей. Могу им позвонить. Вы хотите узнать, существовала ли какая-то компания под названием «Мицубиси» в девятьсот девятом году, так ведь?

– Вас это не затруднит?

Она подмигивает.

– Подождите здесь, пожалуйста. Можно узнать ваше имя?

– Кэтрин.

– Подождите, пожалуйста, Кэтрин. Это займет какое-то время.

Как только Акико скрывается, библиотечный вуайю начинает пялиться на меня. Я не в его вкусе; через несколько минут он поднимается и выходит. Пластиковый стул, на котором он сидел, сырой. Другой бизнесмен усаживается на его место и засыпает с раскрытым ртом. Над ним висят три портативных телевизора, где показывают кадры, Привлекающие внимание ко Дню пожилых людей. Изображения счастливых морщинистых лиц плавно вращаются в кондиционированном воздухе.

Библиотекарша возвращается через полчаса, с огромным количеством факсов, напечатанных причудливым убористым шрифтом. Выкладывает все это и гордо улыбается:

– Вот, пожалуйста. Надеюсь, вам это поможет.

– Тут сплошь «Мицубиси»?

Поворачиваю к себе один лист. На нем перечень компаний:

«12. Мицубиси электронике. Основана в 1921 году. Основатель Ибузе Ивадзаки.

13. Мицубиси инжиниринг. Основана в 1916 году. Основатель Кэндзабуро Ямато».

Сведения о нынешнем статусе, доходах, курсовой стоимости акций в течение десяти лет.

– Да. Иногда это филиалы крупных фирм, иногда независимые. Самая крупная фирма «Мицубиси» основана в тысяча восемьсот семидесятом году – это пароходство. И в девятьсот девятом году их еще не так много. Это лесопромышленная. Это угольная. Эта тоже очень старая.

Там, где останавливается ее палец, одна краткая запись:

«32. Торговая компания „Мицубиси-Манкин“. Основана в 1894 году. Основатель Эндзо Мусанокодзи. Прекратила существование в 1910 году».

– Постойте! «Манкин». Что это означает?

– «Ман» – это тысяча. «Кин» – золото, деньги, монеты. Хорошее название для компании. Счастливое.

– Не столь уж счастливое. Она просуществовала всего шестнадцать лет. Этот человек, Эндзо…

– Мусанокодзи. – Акико качает головой. – Очень необычная фамилия. Богатое семейство. Известный бизнес. 316

– Какой?

– Соевый соус. Очень известный в Японии. – Она улыбается. На больших плоских зубах пятнышко помады. – Очень вкусный.

– Этот… Эндзо – приезжал когда-нибудь в Англию? У вас может быть список выданных виз?

В конце стойки компьютер. Акико идет к нему, говоря на ходу:

– Иногда старые архивы очень хорошие, иногда нет. Проверю.

Экран вспыхивает. Она быстро касается пальцами клавиш, не глядя на руки. На голубом экране возникают буквы, словно нечто живое, как движение в вивариуме.

– Ой, смотрите! – вскрикивает Акико. Бизнесмен на пластиковом стуле хмурится и бормочет. Я поворачиваю экран к себе. Там говорится, что Эндзо Мусанокодзи возглавлял компанию, названную в честь бриллиантов и золота. Что компания торговала военным сырьем и минералами. Указано, что Эндзо получал визы во Францию, Германию и Англию. К нам трижды: в 1893, 1904, 1909 годах.

«Это он», – произношу мысленно. Это никого не касается, кроме меня. Акико снова поворачивает экран, ее обеспокоенное лицо омывает голубой свет.

– Кэтрин, что он закупал?

– То есть?

– Военное сырье или минералы?

Я кладу факсы в чемодан и застегиваю его.

– Минералы.

– А! Отлично. – Акико улыбается. – Ну что ж, Кэтрин, было очень приятно познакомиться. Если потребуется еще помощь, пожалуйста, обязательно приезжайте.

Обещаю приехать, хотя знаю, что это ложь. Оставляю библиотекаршу с ее портативными телевизорами, вуайю и останавливаю на улице первое же такси. У водителя кожа цвета черного дерева. Говорю ему, чтобы ехал в Хитроу, и откидываюсь на спинку сиденья. Энн говорит, что я не знаю, куда иду, и никогда не знала. Тут она ошибается. Я больше не думаю о ней. Мое пальто скрипит о сиденье, кожа о кожу. Снаружи улицы все еще блестят от прошедшего дождя. Я закрываю глаза и мысленно представляю себе бриллианты.

Братья поселились в Шордиче. За четыре шиллинга три пенса в неделю сняли комнату над лавкой сефарда Соломона Абендолы, торговавшего яйцами. Запах тухлых яиц и куриного помета пропитал неокрашенные стены и въелся в его одежду.

Даниил отправился в полицию и описал происшедшее на дешевой бумаге. Писал по-английски он старательно, не допуская ни завитушек, ни следов еврейского или арабского в начертании букв. Он сидел в приемной на Уайтхолл с бумагами в руках; входили и выходили полицейские в синих мундирах, рослые, деловитые, не обращающие ни на кого внимания. Дежурный записал его «Бен Леви». Глаза его напоминали пламя газовой горелки. Даниил не сказал об ошибке. В помещении было еще два стула, на одном сидела женщина с ребенком на руках. В течение двух часов она бранила полицейских непонятными Даниилу словами. Никто ей не отвечал. Никто не брал у него бумаги.

Ноги ребенка были обернуты черной ватой. Глаза женщины косили. Другой стул оставался пустым. Через два часа женщина поднялась и вышла, больше Даниил ее не видел. Со двора доносились ржание лошадей и скрежет сабель по точильному камню. Вошли двое полицейских с повисшим у них на руках человеком, лицо у него было все в крови, капавшей на опилки. Даниил ушел через три часа и больше туда не возвращался.

– Два продадим, один оставим.

Наступил вечер, небо еще было светлым. Залман говорил за едой. На общей тарелке у них лежали четыре картофелины в бараньем жире и кусок вареного мяса. Трефное, недозволенная для евреев пища.

– Продадим все, что удастся, непременно.

– Прозрачный камень оставим себе.

– Он ничего не стоит, так сказал имам Хусейн. Если оставлять какой-то камень, то уж лучше хороший.

– Если ничего не стоит, его никто не купит. Нужно продавать все, что сможем, сам говоришь. Я сказал, мы оставим его.

Даниил посмотрел на брата. Плечи его были все еще забинтованы. В жару раны заживали плохо. За недели, прошедшие с тех пор, как они покинули Хардуик-плейс, Залман раздобыл деньги на лекарство, Даниил не знал где. Аптекарь из Сохо прописал ему настойку опиума. «Болеутоляющее, антиспазматическое и снотворное», прочел Даниил на голубой стеклянной бутылке. Он видел, что Залман каждый вечер принимает дозу, по десять капель в оловянной ложке. О Джейн они постоянно помнили, но не говорили.

Братья негромко разговаривали в отдельной кабинке. На полу харчевни вечерняя толпа оставила следы во влажных опилках. Залман смотрел на них во время еды. Это был бессмысленный шрифт, безобразный, как английский. Он жевал и глотал, не сводя глаз с пола. Мысли его были заполнены камнями.

– Я сказал, мы оставим его.

1837 год, июнь. Газеты писали о холере. Обитатели трущоб говорили о нищих, у которых кожа стала слоистой, как рыбья чешуя. В ночь на девятнадцатое король Вильгельм Четвертый умер, его усадили в кожаное кресло с прямой спинкой, чтобы легче дышалось, и у него остановилось сердце. Девятнадцатилетняя Виктория Вельф была провозглашена королевой Англии. Контракт на изготовление короны для нее получила наиболее респектабельная фирма, «Ранделл и Бридж», ювелиры покойного короля, мастерская которых находилась по адресу Лудгейт-Хилл, 32.

Ранделл и Бридж. Уксус и Масло. Не самые модные ювелиры. Самым модным был Гаррард, имя которого не произносилось в демонстрационных залах с тусклой позолотой, расположенных на холме над пивной «Король Луд». Юная королева не совершила бы этого выбора, будь у нее такая возможность. Это был заказ, сделанный стариками, хранителями и канцлерами, и предоставленный старикам – Эдмунду Ранделлу и Джону Гоулеру Бриджу, до сих пор известными среди коллег как Свежий Уксус и Свежее Масло. Ранделл и Бридж были ювелирами королей Англии за десятилетия до появления на свет Виктории.

Округлую витрину затянули черным крепом. Он закрывал демонстрационные залы от взглядов с улицы, где когда-то стоял, наблюдая, Залман. Так хотелось мистеру Ранделлу. Когда последние работники разошлись – мистер Бридж к жене и детям, Джордж Фокс к бутылке, в пивную, – Эдмунд сидел один в неосвещенной мастерской. В темноте думалось лучше. Он размышлял о компании и о том, скоро ли она перестанет существовать.

Выставленные драгоценности были не видны. Значения это не имело. Эдмунд знал на память их расположение, знал цену каждой еврейской ложки, каждых дамских часиков, лежащих там. Он подумал: «Это двенадцатая ночь викторианской Англии». Опробовал новое слово на звучание. Оно щелкнуло о его сухое нёбо.

В семьдесят семь лет он все еще был красив, окрашенные черной краской волосы казались от помады еще чернее. Даже шлюхи с Хеймаркета говорили, что иметь с ним дело одно удовольствие. В Эдмунде оставалось достаточно жизни для всех них. В фирме за спиной его по-прежнему называли Свежим Уксусом, и это ему нравилось. Он подался вперед в кромешной тьме, локти уперлись в бедра.

Эдмунд думал о компании. Он знал ее как свои пять пальцев, даже лучше. Жизнь вне фирмы всегда казалась ему убогой, никчемной. Он вспоминал, как они с Джорджем Фоксом много лет назад, когда они располагались в мастерских на Дин-стрит, разговаривали с новыми подмастерьями: «Так вот, запомните! Вы поступили на работу в компанию „Ранделл и Бридж“, предмет зависти всех ювелиров и восхищения почти всего света».

И это было правдой. Когда Эдмунд начал заниматься ювелирным бизнесом, агенты компании вели дела на трех континентах, Ашер в Смирне, Сидни в Константинополе. Эдмунд давал своим людям указания и никогда с ними не встречался. Это были подвластные ему силы. Они доставляли изделия компании Екатерине Великой и египетскому паше, а в Лондоне мистер Бридж-старший оказывал услуги американскому послу и лорду Нельсону. Они много лет ежегодно отправляли через Манилу партии украшений правителю Поднебесной империи. Но теперь не стало заказов, не стало изделий, которые можно отправлять.

«Восхищение всего света». Теперь это было неправдой, и даже заказ на изготовление короны не мог тут ничего изменить. Великим ювелира делает не потребность в нем, а то, что он может предложить. Однако случались чудеса. Основатели компании некогда продали бриллиант Пиго. Эдмунд помнил, как держал в руках этот камень и его немыслимую цену. Камень чистейшей воды весом сто восемьдесят семь каратов, совершенный овал, длиной и шириной с верхнюю фалангу его большого пальца, без дефектов, за исключением крохотного красного пятнышка возле экваториальной плоскости. Словно пятнышко крови в свежем яйце. Эдмунд думал, что этот бриллиант будет первым из многих знаменитых камней. Тридцать лет спустя он понял, что никогда уже не коснется ничего столь же прекрасного.

По профессии он был ювелиром. Торговлю оставил мистеру Бриджу. Каждый учился делу у своего дяди, и после смерти старших родственников племянники тут же заменили их. Были не хуже основателей, думал Эдмунд. Даже лучше. В упадке дел фирмы их вины нет. Повинна алчность, неспособность выпустить вещи из рук. Собственничество, присущее каждому, кто долго имел дело с камнями.

Мимо проскакала лошадь, оскальзываясь на влажном булыжнике. Эдмунд сидел совершенно неподвижно, прислушиваясь. Он думал о своем дяде, Филипе Ранделле. Старом Уксусе. Он то ездил на охоту с лордами и леди, то сидел за рабочим столом. Был суровым человеком, слов нет, даже жестоким, но его суровость в делах заслуживала восхищения. Эдмунд всегда считал ее совершенно восхитительной. Старик дожил до восьмидесяти одного года. Эдмунд мог прожить дольше, он это чувствовал.

– Чего ты хочешь, парень? Партнерства?

Это первое, что мог Эдмунд припомнить о дяде. Его голос, хриплый, скребущий, как поверхность шлифовального колеса. Тогда он только что приехал из Бата в Лондон. Искать работу, разумеется. Он покачал головой. От его волос и сюртука пахло помадой и духами.

– Нет, сэр. Место подмастерья даже превзойдет мои ожидания.

– Так. – И старик подался к нему. Один Уксус к другому. – Неплохо. Только щеголи и джентльмены нам здесь ни к чему. Понятно? Здесь нужны простые, скучные люди дела. – До Эдмунда донесся неприятный запах его дыхания. – Кто ты, парень?

Он был человеком дела. Тенью Филипа. Дядю не любил, только восхищался им. Восхищался даже тем, что другие осуждали. Дядя по совместительству был банкиром у проституток, правда, выплачивал им не совсем справедливый процент. Во время наполеоновских войн Старый Уксус скупал бриллианты у французских беженцев. Рынок был насыщен, и камни шли за бесценок. У беженцев не было ни дома, ни еды, лишь холодные бриллианты. Но покупать дешево и продавать дорого никогда не считалось преступлением. Если у Филипа и были какие-то неприглядные тайны, то компания крепла благодаря им.

Французские бриллианты принесли фирме состояние. Те, которые Филип использовал для украшений, прославили ее, но последние из тех камней давным-давно исчезли. Основатели забрали их с собой. Старое Масло покинул фирму богатым, но Филип Ранделл переплюнул его. Десять лет назад он умер, завещав на сторону миллион с четвертью фунтов. Оставив компанию на мели.

Он с каждым годом все меньше походил на дядю. Какое-то время они были похожи, как братья, Эдмунд и Филип. Лица их были морщинистыми, горбоносыми. Черты четкими, как вытравленные кислотой изображения. Но когда Филип состарился, глаза его стали моложе, чем лицо. Эдмунд знал, что не может похвастаться тем же. В этом была повинна неудача в делах. Упадок тянулся долго. Сидящему одиноко в темной комнате Эдмунду хотелось, чтобы все скорее кончилось, чтобы фирма обанкротилась навсегда.

Патроном дяди он стал еще молодым, в сорок четыре года, когда и он, и компания находились в расцвете. Теперь ему казалось, что он чувствовал запах ее гнили в ночном воздухе. Дело рук Филипа. В демонстрационном зале и мастерских стояла тишина. На столе продавца подле него лежал заказ, ждущий исполнения. Перечитывать его Эдмунду не было нужды.

Ему хотелось, чтобы с делами было покончено. Сидя в темноте, Эдмунд закашлялся, сухой звук огласил душную комнату. Он знал ее как свои пять пальцев. Ювелир без драгоценных камней, обитающий в мавзолейной тени собора Святого Павла. Он думал о камнях, как Залман. Как Кэтрин, закрывал глаза и представлял себе бриллианты.

– Мистер Ранделл.

Он проснулся мгновенно и, не открывая глаз, стал прислушиваться. У него это получилось непроизвольно, как симуляция глухоты, для того что-бы слышать, что говорят за его спиной и кто говорит. Снаружи доносились звуки утреннего уличного движения. Поближе слышалась болтовня продавцов и подмастерий. Говорили они вполголоса, Эдмунд отметил это. Было слишком позднее время для сна, мастерской следовало открыться несколько часов назад. «Они ждут меня, – подумал Ранделл. – Я – дремлющий в кресле старик». Он продолжал прислушиваться, сам себе осведомитель, пока тот же голос не окликнул его снова:

– Мистер Ранделл?

Голос звучал слишком уж близко. Льстиво и настойчиво. Эдмунд терпел его семь лет.

– Мистер Бридж.

Эдмунд открыл глаза, уголки его губ искривились. Незнакомый человек счел бы, что он улыбается. Джон Гоулер Бридж отступил назад.

– Извините, у меня не было намерения… Вы спали, сэр?

– Спал? С чего вы взяли?

– Как скажете…

Эдмунд наблюдал, как он колеблется. Джон Бридж с его коричневым бархатным сюртуком и глазами ищейки. «От него пахнет маслом, – подумал Эдмунд. – Старым маслом и страхом. Протух от многолетнего подобострастия».

В комнате было необычно темно. Эдмунд поднялся, хрустнув суставами, и отодвинул траурные драпировки. Заставляя торговца ждать, как ему и положено. Вверху на склоне холма высокие дома Лудгейта находились в тени собора Святого Павла. Стены его были покрыты длинными потеками грязи, купол вздымался в желтеющий вверху воздух города. Улицы внизу были заполнены людьми. Возле церкви Святого Мартина упала лошадь угольщика, вывалив антрацит в канаву. Толпа дралась за него, словно несчастный случай сделал уголь общей собственностью.

Эдмунд приник к окну.

– Взгляните на них.

– На кого, сэр?

– На толпу. Неотесанную толпу.

Он прошептал последние слова. Отражающийся в стекле Бридж приподнял брови.

– Все покупатели.

– Покупатели? Им не по карману приобрести у нас хотя бы еврейскую ложку. Они всего-навсего город, а город – это лжец, мистер Бридж. Он пытается внушить нам, что между нами есть нечто общее. Что по сути своей мы одинаковы. Посредственность и серость находят в этом утешение. Я нет. – Он отошел от окна. – Мистер Бридж, у вас такой вид, будто вы собираетесь обделаться.

– А! Я хотел бы обсудить кое-что с вами, сэр, если можно.

– Говорите.

– Я рассматривал наш заказ, сэр.

Эдмунд кивнул:

– Вы произвели его оценку. И что же?

– Мы не сможем его выполнить. У нас недостаточно денег и материалов. Даже если бы можно было купить лучшие камни. У наших конкурентов запасы лучше. Они проворнее…

– Угу. Тогда мы возьмем плату авансом. Как бы то ни было, заказ достался нам, а не кому-то еще. И я не допущу, чтобы он ушел к какому-нибудь своднику-выскочке из Уэст-Энда.

– Безусловно. Но я поговорил с канцлером и мистером Свифтом, хранителем регалий. Аванса не будет. Однако, – Бридж бросил взгляд на дверь задней комнаты, – дело обстоит тоньше – ее величество может предоставить нам пустые остовы нескольких старых церемониальных корон.