Текст книги "Острова пряностей"

Автор книги: Тим Северин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Другим неудобством, связанным с обладанием таким великолепным и быстроходным судном, являлось то, что его странные паруса были весьма неудобны в использовании, а при неблагоприятном стечении обстоятельств даже смертельно опасны. При необходимости переложить паруса с одного борта на другой, в случае перемены направления ветра или при изменении курса, команде приходилось проявлять чудеса акробатики. Сначала каждый парус необходимо свернуть, намотав его вокруг нижней перекладины, как сворачивают ролл-шторы. Для этого нужно отстегнуть от палубы передний конец бамбуковой перекладины, схватить его за короткую ручку, продетую сквозь бамбук, и начать крутить перекладину, наматывая на нее парус. В хорошую погоду это не представляло особого труда, но при сильном ветре требовало незаурядной физической силы и ловкости, особенно для человека стоящего на качающейся и неогороженной передней палубе, когда необходимо свернуть большой главный парус. Если в этот момент матрос выпускал ручку из рук или удерживал ее недостаточно сильно, парус, как пружина, мгновенно раскручивался, ручка при этом вращалась с такой скоростью, что представляла собой немалую опасность. Когда парус свернут должным образом, его плотно, во избежание самопроизвольного разматывания, стягивают двумя ремнями, после этого он готов для дальнейшего перемещения. Скрученный подобным образом рулон из паруса и пары перекладин ставят вертикально на один из торцов, затем перекидывают через верхушку мачты на другую сторону, там развязывают стягивающие ремни, соблюдая при этом осторожность, чтобы избежать удара вращающейся ручкой. Нетрудно вообразить, что эти действия требовали больших физических усилий и отличной слаженности в совместной работе, поэтому было вполне очевидно, почему островитяне постепенно стали переходить на использование менее опасной и трудоемкой парусной оснастки.

Но самым серьезным недостатком лайар танья была невозможность брать рифы, то есть уменьшать размеры парусов во время сильных ветров, подбирая и стягивая их нижние части. Парус мог быть либо свернут, либо развернут – средней позиции практически не существовало. У «Альфреда Уоллеса», как и у всех прау калулис, не было настоящего киля, который удерживал бы судно в вертикальном положении при внезапных порывах сильного ветра, поэтому всегда существовала достаточно высокая вероятность перевернуться, если вовремя не убрать паруса. Самым опасным временем, естественно, была ночь, когда внезапный шквал, способный перевернуть лодку, налетал из темноты.

Мы очень хорошо понимали, на что идем, когда, любуясь великолепным закатом, вышли в плавание с Ару в сторону островов Кай. Наше судно по-прежнему вело себя безукоризненно. Всякий раз, когда лодка накренялась на волне, тяжелый бамбуковый рей главного паруса откидывался назад, а затем бился с глухим стуком о мачту – монотонность и однообразие этих ударов свидетельствовали о том, что на судне все в порядке. Нос лодки ритмично поднимался и опускался над линией горизонта, и коленопреклоненный силуэт Буди – который удалился на бак с молитвенным ковриком и молился, обратясь лицом в сторону Мекки, – резко выделялся на фоне багряного закатного неба. Одетый в белую тюбетейку, он выглядел в точности так же, как, должно быть, на протяжении многих веков выглядели его предшественники, мореплаватели с Буги, когда возвращались домой, на запад, после торговых поездок на Ару.

В течение ночи наша уверенность в судне возросла. Ветер стих, а потом и вовсе исчез. Мы спустили паруса и пристегнули, чтобы парусина не терлась напрасно о мачту. Еще через час снова поднялся ветер, но уже с другой стороны, поэтому мы подняли паруса, перекинули их через верхушку мачты и установили должным образом. Все пришлось делать в полной темноте, не все прошло гладко – без ошибок не обошлось, но мы успели их исправить вовремя, и наша лодка снова легко заскользила по ночному морю. Никому не удалось поспать вдоволь, поскольку среди нас не было достаточно опытных моряков, которые способны, находясь на вахте, без посторонней помощи справиться с управлением парусной оснасткой, поэтому любые действия с парусами требовали участия всей команды. Едва лишь мы правильно установили лайар танья, как ветер снова изменил направление, и нам пришлось повторить всю процедуру переброски паруса на другую сторону. В этот раз мы справились с задачей быстрее, несмотря на то, что было уже темно и мы работали при свете фонариков. Возвращаясь к прерванному сну, мы были вполне довольны собой.

Рассвет выдался унылый и нерадостный. Солнце, накануне заливавшее все вокруг ярким светом, исчезло; небо было серым и неприветливым, а лазурное еще вчера море превратилось в волнующуюся массу тяжелого стального цвета. Вокруг нас, между мрачной водой и тяжелыми тучами, висели завесы идущих то там, то тут дождей. Ветер дул теперь с северо-востока, вскоре он стал в два раза сильнее, а затем очень быстро усилился в пять-шесть раз; с собой он принес проливной дождь. Горизонт резко придвинулся и поднялся, превратясь в изломанную линию сердитых волн, обрушивавшихся на нас. Для обычного судна ситуация была, конечно, не очень приятной, но не опасной, однако «Альфред Уоллес» не был обычным судном, и держать поднятыми громоздкие паруса в данных условиях было далеко не безопасно. Сворачивание парусов при сильном ветре было весьма непростым делом, особенно пришлось повозиться с главным парусом, что требовало предельной собранности и осторожности. Янис бросился на бак, отстегнул передний конец нижней бамбуковой перекладины, схватил поворотную ручку и стал ее вращать, пытаясь свернуть парус.

Лодку болтало и швыряло во все стороны. Яниса, кривоногого и босого, бросало взад и вперед на скользкой и качающейся палубе, пока он, стараясь удержать равновесие, продолжал крутить ручку. Джо и Бейл пытались ему помочь, стравливая канаты, которые были привязаны к верхнему концу бамбуковой перекладины, упреждая тем самым раскачивание всего паруса. Канаты хлестали во все стороны. Одной из петель каната, которую отнесло в сторону кормы, был ловко подцеплен наш самый большой котел – он взметнулся высоко в воздух и улетел далеко за борт. Волны перекатывались через палубу, она стала очень скользкой и ходить по ней стало опасно. Янис и Бобби громко перекликались между собой на местном диалекте бахаса кай. Янис поскользнулся и упал, но успел схватиться за перекладину и повис на ней, раскачиваясь как маятник. Вернувшись на свое место, он продолжал неистово крутить ручку, сматывая парус, пока наконец не довел дело до конца. Затем они с Джо и Бейлом опустили парус на палубу. Теперь наступил черед бизани – меньшего по габаритам косого паруса, и снова повторилась та же история. Однако на этот раз Буди, новоиспеченный моряк, держал канат, находясь на корме. Он стоял слишком близко к краю палубы и смотрел вверх на парус, когда его левая ступня соскользнула на несколько сантиметров назад по мокрой поверхности палубы и он упал за борт. Все произошло моментально: только что Буди был здесь, и вот он уже находится по самую шею в воде. К счастью, два обстоятельства сыграли ему на руку: во-первых, «Альфред Уоллес» фактически стоял на месте, так как оба паруса были свернуты и не могли сообщать судну поступательное движение. Во-вторых, Буди изловчился ухватиться за канат, когда падал в воду, и сейчас держался за него. Кроме того, он был очень ловок и силен, поэтому практически без посторонней помощи добрался по канату до края лодки, дотянулся до поручня и в яростном порыве, с диким взглядом вскарабкался на борт, мокрый до нитки и дрожащий от озноба.

Позднее, во время нашего путешествия, в джунглях, мне довелось увидеть, как Буди ловко вскарабкался на десять метров вверх по прямому стволу дерева. Именно благодаря своей ловкости и сноровке он и сумел в этот день вернуться на борт в штормовую погоду. После этого случая каждый член экипажа уяснил для себя, что перемещаться по палубе «Альфреда Уоллеса» в плохую погоду следует с величайшей осторожностью. Желание удержать равновесие на мокрой палубе сродни попытке устоять на куске скользкого мыла в тот момент, когда наше легкое суденышко то взмывало вверх, то проваливалось в яму, переваливаясь с борта на борт под ударами могучих волн. Хуже всего было, когда маленькая лодка шла параллельно волнам: при каждой наваливающейся волне судно накренялось так сильно, что верхние доски его обшивки погружались глубоко в воду. После падения Буди за борт каждый счел разумным пристегиваться к страховочному канату при сколько-нибудь заметном усилении ветра; это делал даже Янис, который никогда прежде, за долгие годы работы моряком, вообще не видел подобного приспособления.

Наутро все было по-прежнему: дул такой же сильный ветер, и волнение продолжалось. Во избежание непредвиденных ситуаций мы подняли два небольших штормовых паруса. Это были не лайар танья, а так называемые опускаемые люгерные паруса – такой тип парусного вооружения использовался на островах, но также был достаточно широко распространен и в северных водах. Под этими маленькими парусами «Альфред Уоллес» потихоньку продвигался вперед, пока изможденная недосыпанием команда ждала улучшения погоды.

К вечеру ветер стих, и море стало гораздо спокойнее. К полуночи мы снова подняли паруса, на сей раз уже лайар танья; когда ветер стих совсем, мы запустили мотор и стали медленно пробираться сквозь ночь в сторону островов Кай. Мы прибыли как раз вовремя, чтобы высадить Билла на берег, и он успел на автобус до Туаля, отправляющийся в полдень. Его месячное пребывание с нами завершилось, и он отбыл домой, уже имея некоторое представление, что значит ходить под парусом на прау калулис. Остальные были удовлетворены сознанием того, что наше судно способно преодолевать длинные морские переходы, до 300 километров, и что мы добрались до самой восточной точки нашего плавания по графику. Мы достигли границы Моллукского архипелага и проследовали по следам экспедиции Уоллеса на Кай-Бесар и Ару. Это было хорошее начало, и при точной навигации наша прау должна была выдержать оставшуюся часть запланированного зигзагообразного маршрута по Островам пряностей Уоллеса.

Опыт, который мы приобрели во время плавания на Кай и Ару, заставил нас о многом задуматься. Стало ясно, что государственные заповедники – не единственные места, где можно найти ту дикую природу, которой так восторгался Уоллес, или где дикие животные и растения могут пережить предсказанную им опасность человеческого вмешательства. Кай-Бесар наглядно продемонстрировал, что некоторое равновесие в сосуществовании местного населения и редких птиц, насекомых и растений в принципе возможно. Напротив, посещение заповедника Баун оставило тревогу и беспокойство – переживет ли он равнодушие и бездействие официальных властей? Остров Эню с мертвыми черепахами, конечно же, представлял собой зону бедствия. Оставалось только удостовериться, подкрепит ли посещение других запланированных мест столь противоречивые впечатления. Успешное путешествие Уоллеса на Ару побудило его остаться еще на пять лет на Островах пряностей. Гораздо позже, когда писал отчет о путешествии по Индонезии, он охарактеризовал свое пребывание на Ару следующими словами: «Оглядываясь в прошлое, могу утверждать, что из всех моих поездок именно эту я вспоминаю с ощущением самого полного удовлетворения». Что ж, следующая тысяча миль плавания «Альфреда Уоллеса» покажет, сойдемся ли мы с великим натуралистом в оценках.

Глава 6. Сокровища Моллукских островов

В Варбале Джонни и его бригада жаждали узнать, как у нас идут дела. «Альфред Уоллес» побывал уже так далеко, как ни одна из построенных ими прау калулис прежде не забиралась, и они были очень довольны тем, что лодка получилась столь удачной. Когда я попросил усилить тяжелую деревянную поперечину, поддерживающую рулевые весла, которые болтались при сильном волнении, Джонни и его помощники преисполнились такого энтузиазма, что принялись за работу немедленно и трудились на протяжении всей ночи при свете фонарей-молний. Мы же провели следующие два дня, сидя на песке в тени пальмовых деревьев, распарывая и перешивая небольшие штормовые паруса, чтобы тщательно подготовить их к следующей встрече с непогодой. Теперь наш статус в сознании населения Варбала изменился. Если ранее нас принимали за несколько эксцентричных иностранцев, которые, возможно, не вполне отдавали себе отчет в том, что делают, то сейчас все уже знали, что мы в состоянии дойти на прау до Ару и вернуться обратно, поэтому к нам стали относиться с некоторым почтением, как к настоящим морякам. У меня, правда, было подозрение, что, увидев нас вновь, жители Варбала облегченно вздохнули, поскольку опасались, что, если мы утонем и не вернемся, всю деревню ждут неприятности со стороны местных властей.

За годы на Варбале побывали многие мореплаватели – заказывали лодки и ждали, пока их сооружение не будет завершено. Затем они уплывали на вновь построенных судах и, вполне возможно, островитяне больше никогда с ними не встречались. Мы приняли нашу отремонтированную лодку и, с точки зрения местных жителей, как только команда Джонни сделала последний взмах топором, мы были предоставлены сами себе и могли двигаться дальше по своим делам. Поэтому без каких-либо церемоний утром 27 марта мы в последний раз покинули Варбал. «Альфред Уоллес» был пришвартован на своем привычном месте, в лагуне позади деревни, и вскоре после рассвета мы повели судно, отталкиваясь шестами, по мелководью, затем вошли в канал, который извивался за выдающейся в море косой. Здесь, где деревня доходила до границы воды, мы подняли паруса; Янис посмотрел в сторону ближних домов, затем громко крикнул и кому-то помахал рукой. Там был его приятель – он коротко махнул Янису в ответ и вернулся к своему занятию. Больше никто не уделил нам ни малейшего внимания. Наше отплытие оставило местных равнодушными: ну вот и еще одна лодка местной постройки уходит.

Рукоять управления такелажем

Жизнь на борту обрела какую-то упорядоченность. За время плавания на Кай-Бесар и Ару мы выяснили, где и как лучше складывать груз на прау. Имея на борту небольшой лодки команду из шести человек – Яниса, Бобби, Джо, Леонарда, Буди и меня, нам приходилось соблюдать максимум осторожности. Вход в каюту находился со стороны кормы и представлял собою невысокий дверной проем немногим больше отверстия в собачьей конуре, через него в каюту проникали свет и свежий воздух. Подобный проем в передней стенке каюты служил нам прежде всего в качестве вентиляционного отверстия, и по всей каюте гулял приятный сквознячок; но для входа-выхода проем был не очень удобен, поскольку наполовину его загораживало подножие головной мачты, поэтому протискиваться удавалось, лишь проявляя изрядную гибкость и ловкость. На бамбуковом полу каюты было разложено более двадцати водонепроницаемых баулов с одеждой и спальными мешками, а также с различным профессиональным снаряжением вроде принадлежностей для рисования Леонарда, атласов определителей птиц Буди и тому подобного. В середине каюты, как раз под коньком, оставался проход между баулами, где можно было перемещаться практически в полный рост – человек в шесть футов мог стоять здесь лишь слегка наклонив голову. Три домотканых полотнища, натянутых между свисающими с верхних балок веревками, отгораживали спальные места по углам каюты. Четвертый угол оставили открытым, чтобы развешивать промокшие во время дождя вещи и спасательное снаряжение. Тут же имелось свободное местечко, где я, сидя на полу с компьютером на коленях, мог писать отчеты для школьной программы.

Интерьер каюты

Передняя палуба и помпа

У стен каюты мы соорудили грубые полки, где разместили весь комплект моментально заржавевших инструментов, пил, сверл и стамесок для ухода за лодкой, а также самую необходимую вещь – небольшой ручной вакуумный насос, помогавший фильтровать питьевую воду. Этот насос прогонял воду сквозь очищающий от примесей и обеззараживающий фильтр – жизненно важная предосторожность, поскольку мы добывали питьевую воду повсюду, где только представлялась возможность: из колодцев, водоколонок, лесных ручьев. У нас не было штурманского стола, поэтому запасные карты хранились в моей подвесной койке под матрацем из прессованной соломы. Сбоку от нее висел аварийный радиомаяк, готовый к использованию в том случае, если наше маленькое и почти невесомое суденышко внезапно наскочит на расположенный в неожиданном месте обособленный риф, попадет под большое судно или просто перевернется.

Полутемная каюта была тесновата для европейцев, но для индонезийцев вполне впору – там могли разместиться семь или восемь членов команды. Мы довольно быстро приспособились к несколько стесненным условиям: три человека спали в подвесных койках и один в проходе на полу, в то время как Джо и Буди предпочитали спать на палубе под легким навесом. Давка возникала лишь во время сильных ливней, когда все шесть участников экспедиции прятались под палубой; передний вход при этом закрывался деревянными щитами от брызг и потоков дождя, в каюте становилось темно, влажно и душно.

Тем не менее в хорошую погоду наш «дом», как его назвал Джонни со своими подмастерьями, был уютным и удобным. На пружинящем бамбуковом полу было очень удобно разлечься, вытянувшись в полный рост, и разглядывать на потолке красивые желтые и коричневые геометрические узоры из стеблей и листьев бамбука. Над койкой нависали девять положенных рядком деревянных балок, как на чердаке в жилом доме, их покрывали аккуратное переплетение полосок расщепленного бамбука и сверху – крыша из многих слоев бамбуковых листьев. Если, лежа в койке, отвести взгляд в сторону, то совсем рядом, на расстоянии меньше метра, сквозь узкую, всего в несколько сантиметров, щель между нижним краем крыши и палубой, удавалось видеть гребешки волн. Время от времени на стене каюты что-то вдруг мелькало – настолько быстро, что наблюдатель едва успевал отметить боковым зрением движение и в сомнении – не почудилось ли? – застывал в ожидании, всматриваясь в тот угол, где привиделась загадочная тень. И тогда, при определенном везении, терпеливое ожидание вознаграждалось появлением геккона. Откуда он появился, было неизвестно, но нетрудно было догадаться, что геккон проник на борт судна еще при постройке, так как впервые мы заметили эту маленькую ящерицу при спуске лодки на воду, и с тех пор она путешествовала вместе с нами. До самого конца нашего плавания мы могли мельком видеть ее молниеносные перемещения по деревянным частям судна, когда она охотилась за насекомыми. Один или два раза тихой ночью посреди моря она напугала нас, издав серию резких звуков – «чик-чик-чак-чак-чак».

Мы использовали пространство под передней палубой дня хранения якорей, швартовов и не требующих особых условий хранения вещей, таких как консервы, доски и пиломатериалы на случай, если понадобится ремонт, и запас веревок и канатов. Под кормовой палубой мы хранили продовольствие. Капусту, ямс, картофель, лук и морковь – все, что можно было приобрести на рынке, – мы подвешивали в сетках с нижней стороны палубных балок. Грубые, импровизированные полки были забиты контейнерами с мукой и сахаром, мешками с сушеными креветками и вяленой рыбой, а где-то между ними непременно втиснут огромный куль с рисом – нашим основным продуктом питания. За этим продуктовым складом, в самой корме, Янис держал в пластмассовых канистрах наши запасы питьевой воды и топлива. Это была его вотчина, и если что-нибудь требовалось оттуда достать, он поднимал крышку люка, спускался в открывшееся отверстие и полностью исчезал во мраке, переползая из освещенного участка трюма в темные закоулки.

Янис получал огромное удовольствие от путешествия. Обычно он был одет в выгоревшую желтую футболку и просторные голубые шорты и, естественно, всегда ходил босиком. Он очень любил кепки, особенно ярких расцветок и с длинными козырьками, и выклянчил у нас изрядное их количество. Однако его густые курчавые волосы, напоминающие плотную и упругую мочалку, служили весьма ненадежным основанием для какого-либо головного убора, и все шляпы и кепки обычно постигала сходная участь – их либо срывало с головы порывами ветра, либо сбивало болтающимися веревками. Он пытался закреплять их на голове, привязывая к шляпе веревку, а свободные концы веревки стягивать за ушами, но это не помогало. Когда очередная шляпа улетала, Янис хлопал себя рукой по голове и оскаливался в широкой ухмылке. В среднем мы провожали сочувственными взглядами качающуюся на волнах за кормой шляпу Яниса один раз в шесть дней.

Янис всегда находился в поиске какого-либо занятия или работы, которую нужно выполнить, – успокаивался он лишь тогда, когда спал. Он мог скоблить или начищать грязную кухонную посуду до такого состояния, что в днище попавших в его руки кастрюль и котлов уже вот-вот должны были появиться дыры; подметать палубу рассыпающейся на части метлой, которая оставляла за собой ошметков ничуть не меньше, чем мусора, собранного с ее помощью; или вычерпывать до последней капли воду из трюма, используя в качестве черпака старую консервную банку. Как только мы становились на якорную стоянку, он тут же с двумя-тремя пустыми 10-литровыми пластиковыми канистрами прыгал на песчаный берег и удалялся в глубь острова, а вскоре появлялся обратно, покачиваясь под тяжелой ношей. Когда ему хотелось отдохнуть, он забивался в самый маленький, самый неудобный угол, какой только можно найти на судне, свертывался там в невообразимой позе и засыпал крепким, здоровым сном. Он мог соорудить себе лежбище в трюме, внутри старой почтовой сумки, или под долбленым каноэ, которое было привязано вверх дном на крыше каюты. И, где бы ни спал, он невыносимо громко храпел.

Бобби – аккуратный, застенчивый, всегда готовый прийти на помощь – изо всех сил старался не отставать от Яниса. Он повсюду следовал за Янисом, и весь его вид выражал озабоченность поиском того, что еще можно сделать. Поначалу он взялся было готовить пищу для команды, но очень скоро Джо и Леонард вытеснили его с кухни, поскольку им совершенно не нравился принятый на островах способ приготовления риса – последний получался слишком вязким и переваренным. Таким образом, Бобби пришлось ограничиться мытьем посуды – и то когда удавалось перехватить эту работу у Яниса; кроме того, он стремился быть полезным в палубных работах. Но и здесь его вскоре опередил Буди. Наш новоиспеченный моряк вовсе не был обескуражен неудачным падением за борт на пути с Ару на Кай, и за время пребывания на судне он доказал, что является прирожденным мореплавателем. Как человек, выросший в лесу, он уже умел работать с деревом и вязать безопасные узлы. Сейчас он овладевал непростой наукой обращения с лайар танья, показал себя самым искусным швецом на судне и очень аккуратно зашивал дырки в парусах и изготавливал из парусины накидки для нашего оборудования. Когда Буди стоял за штурвалом, он был спокоен, уверен в себе, внимателен и казался чрезвычайно компетентным в управлении судном. В фуражке, которая накрывала тенью его загорелое малайское лицо, он выглядел так, как будто бороздил моря всю жизнь.

Из Варбала наш путь пролегал на северо-запад, в направлении островов Банда. Плавание длилось чуть больше двух дней, и на всем протяжении маршрута мы встретили только два судна – это были тайваньские траулеры, они совершенно не обратили на нас внимания. Самым примечательным событием за это время стало получение по радио сообщения о том, что фотография с изображением спасенной нами на Ару черепахи успешно передана по спутниковой связи в Ирландию и впоследствии разослана по школам страны.

Приближаясь к островам Банда

На рассвете следующего дня вдали на горизонте едва заметным пиком, окаймленным облачками, появились острова Банда. В полдень, когда мы подошли ближе, стало понятно, почему этот небольшой архипелаг называли сокровищем Моллукских островов.

Над ними возвышался величественный профиль действующего 600-метрового вулкана, вознесшегося к небу из самых глубин моря Банда. По мере приближения мы стали различать серебристые и белые облака, которые клубились с подветренной стороны вершины вулкана. Эти облака возникали в зонах турбулентности – там, где конус вулкана нарушал однородность воздушного потока, и за вершиной образовывались зоны с разной плотностью и скоростью движения воздуха, что и вызывало появление облаков, однако с некоторого отдаления казалось, что из вулкана под сильным давлением извергаются дым и пар и он вот-вот взорвется. Прямо перед нами был маленький, плоский, стоящий отдельно остров – Хатта.

По ту сторону восьмикилометрового пролива из моря поднималась горная гряда, крутые склоны которой до самого гребня были густо покрыты лесом и пальмовыми плантациями. Несколько в стороне и некотором отдалении от хребта – так, что возникало ощущение перспективы, – виднелся изумительный по своей красоте конус вулкана, темной громадой возвышающийся над окрестными горами. Мимо нас пролетали стаи олушей, беззвучно скользя на распростертых крыльях, на поверхности пролива Хатта резвилась стая из 20–30 дельфинов. Они выпрыгивали из воды, кувыркались в воздухе, выпускали фонтаны воды из дыхательных отверстий, их темные лоснящиеся тела сверкали на солнце. Весь окружающий вид мог бы быть достойной иллюстрацией для какого-нибудь произведения Жюля Верна; и местное название вулкана – Гунунг Апи, или Огненная гора, – по нашему мнению, подходило для него как нельзя лучше.

Дымящийся вулкан навел Альфреда Уоллеса, который по разным причинам трижды посещал остров, на размышления о том, насколько иначе по сравнению с большинством европейцев местные жители видят землю, где живут. По его словам, жители Европы считали почву под ногами чем-то твердым и основательным, что никогда не меняется, обитатели же Банда и других вулканических районов Индонезии жили в постоянном ожидании того, что земная поверхность может внезапно содрогнуться от землетрясения или взорвется вулкан, исторгая из своего чрева дождь из обжигающего пепла и испепеляющие все на пути потоки смертоносной лавы. «Практически каждый год здесь происходят землетрясения, и раз в несколько лет – очень сильные, которые разрушают жилые дома и выбрасывают целиком корабли из бухты на берег и даже на прилегающие улицы». Уоллес видел целые леса мертвых, но стоящих на корню деревьев, – результат последовавшего за землетрясением цунами: вышедшее из берегов море затопило лес, волны подмыли корни и деревья погибли от соленой морской воды.

Уоллесу не удалось собрать здесь сколько-нибудь значительную коллекцию животных или насекомых, поскольку земли Банда были в основном обработаны. Он побывал тут три раза просто потому, что Банда был в то время обычным портом захода для голландских колониальных пароходов, на которых Уоллес передвигался по более обжитым частям Индонезии. Единственным заслуживающим интереса видом, обнаруженным Уоллесом, был «яркий и очень красивый фруктовый голубь». Эта птица широко распространилась потому, что питалась небольшими круглыми плодами, размером и формой напоминавшими персики, которые однажды сделали Банда баснословно богатым.

Когда этот фрукт созревает, он раскрывается и становится видна искрящаяся малиновая волокнистая сеть, обволакивающая большое, блестящее коричневое ядро. Это мускатный орех, а волокнистый мешочек вокруг – его шелуха. Эти два вида специй – сам мускатный орех и его шелуха – настолько высоко ценились в начале XVII века, что голландцы прибегли к «этнической чистке», чтобы приобрести контроль над столь драгоценным товаром. В то время коренные банданезийцы были самой крупной торговой общиной в южной части Островов пряностей. Они единственные владели достаточно большими судами, чтобы напрямую плавать до азиатского материка; во главе банданезийского общества стояли оранг кайя (буквально – «богатые люди»), которые имели торговые отношения в том числе и со столь отдаленными землями, как Китай и Малайя. Голландцы решили положить этому конец, чтобы добиться монополии на торговлю специями и превратить Банда в принадлежащий только им источник мускатных орехов. Они спровоцировали оранг кайя и их подданных на вооруженное столкновение и затем жестоко истребили туземцев. Небольшие флотилии беженцев сумели укрыться на Кай-Бесаре и других островах, расположенных на безопасном расстоянии, но подавляющее большинство аборигенов Банда были расстреляны или схвачены в облавах и повешены. Некоторых торжественно обезглавили японские наемники. Из пятнадцати тысяч коренного банданезийского населения уцелели меньше шестисот человек. После этого голландцы завезли на Банда более сговорчивых людей для работы на плантациях мускатного ореха; они привозили рабов, наемных рабочих, даже каторжников, их доставляли как с других индонезийских островов, так и из более удаленных мест – Бирмы, Индии, Китая и Мозамбика.

Состав почвы и климат на Банда очень благоприятны для выращивания мускатных деревьев, а их размножение большей частью происходит естественным образом – с помощью тех самых «ярких и очень красивых фруктовых голубей», которых обнаружил Уоллес. Эти птицы обладали широко открывающимися клювами, поэтому они могли заглатывать плоды мускатного дерева целиком, при этом сердцевина плода, содержащая в себе ядро, то есть орех, проходила сквозь пищеварительный тракт птицы неповрежденной; таким образом, в птичьем помете сохранялось жизнеспособное зерно, из которого могло вырасти дерево. Обязанностями работников на плантациях была прополка посадок молодых деревьев от сорняков, уход за деревьями кенари, которые обеспечивали плантации жизненно необходимой тенью, а также сбор фруктов. Весьма выгодным обстоятельством был тот факт, что в условиях теплого экваториального климата мускатные деревья плодоносили круглый год. Всего за два столетия колониального правления в крошечном владении на острове Банда Голландия получила от производства специй миллиард гульденов. Прибыль от монопольного производства специй на острове Банда занимала столь значительное место в голландской внешней политике, что Голландия предложила Британии остров Манхэттен в обмен на отказ от притязаний на крошечный – едва лишь три километра длиной и полтора шириной – островок Рун в архипелаге Банда. Что еще более удивительно, на самом Руне мускатные деревья не росли. Голландцы выкорчевали их с целью сосредоточить все мировое производство мускатных орехов и шелухи на остальных островах Банда.