Текст книги "Острова пряностей"

Автор книги: Тим Северин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Покидая Англию, Уоллес не был большим приверженцем христианской религии и по возвращении не изменился. В письме своему зятю-фотографу он вспоминал о своей юности, когда провел полтора года в семье священника и «почти каждый четверг слушал речи самого лучшего, самого серьезного и самого впечатляющего проповедника, с которым меня сводила судьба, но никакого воздействия на мое сознание это не оказало. С тех пор я много путешествовал и встречался с представителями разных народов и разных религий; я изучал людей и природу во всех аспектах и искал истину. В своем одиночестве я размышлял о таких загадочных вещах, как пространство, вечность, жизнь и смёрть. Я думаю, что многое узнал и многое проанализировал, взвесил доводы за и против, но остался при своем – я совершенно не верю в большую часть из того, что Вы считаете самыми непреложными святынями». По его словам, он «благодарен за то, что может видеть многое, достойное восхищения, во всех религиях».

Поэтому странно, что в своем описании Индонезии он практически не упоминал о распространенных там анимистических религиях, которые в определенном отношении напоминали его собственные взгляды. Большинство туземцев на островах, лежащих на окраинах архипелага, верили в духов и практиковали культ предков. Аборигены Серама, например, считались могущественными магами, способными входить в контакт с духами; на Амбоне полагали, что они могут летать по воздуху и разговаривать с умершими предками. Ко времени написания своей книги Уоллес также стал верить в возможность общения с душами умерших людей – он сделался ярым спиритом.

Спиритизм тогда был в моде. В шестидесятые и семидесятые годы XIX столетия имена нескольких спиритов и ясновидцев в Лондоне были у всех на слуху; они устраивали сеансы, о времени проведения которых публиковались объявления в газетах. Уоллес посещал сеансы с верчением столов, прохождением людей сквозь стены и парением в воздухе. Души умерших выстукивали свои сообщения. Уоллес сам проводил такие сеансы дома у Симса, с присущей ему наивностью рассылал приглашения коллегам-ученым и звал их поучаствовать – хотя бы для того, чтобы попробовать, что это такое. Но сама идея спиритизма была несовместима со строго научным и рационалистическим мировоззрением людей, к которым обращался Уоллес, – натуралистов практического склада. Над ним смеялись, а его репутация как ученого сильно пошатнулась.

Не уступая общественному мнению, он опубликовал статью «Научные аспекты сверхъестественного: обоснование желательности экспериментального исследования учеными предполагаемых способностей ясновидящих и медиумов». Возникло судебное разбирательство, на котором Уоллес выступал в качестве защитника обвиненного в шарлатанстве медиума, а Чарльз Дарвин анонимно оплатил часть расходов стороны обвинения.

Как обычно, Уоллес был абсолютно искренен. Он пришел к спиритизму в результате посещения лекции по гипнозу – или месмеризму, как это тогда называлось, – в 1844 году, когда он был еще молодым школьным учителем в Лестере и отправился на лекцию с несколькими учениками своей школы. Лектор пригласил на сцену нескольких добровольцев из зала, ввел их в транс и объяснил различие между настоящим гипнозом и его имитацией. Он также предложил зрителям попробовать провести аналогичные эксперименты самостоятельно. Естественно, школьники попробовали загипнотизировать друг друга, когда вернулись в школу, и некоторым это удалось. Они уговорили Уоллеса также попробовав свои силы; к своему удивлению, он обнаружил в себе способности гипнотизера и смог ввести нескольких добровольцев в глубокий ране. Отсюда уже несложно перейти к убеждению, что человек, плодящийся в трансе, подобно шаману или спириту, способен входить в контакт с потусторонним миром.

Спиритизм считался неприличной для ученого забавой, но френология – учение, согласно которому форма черепа человека определяет его умственные способности, – еще как-то допускалась. Уоллес позволял себе обе «слабости». Экспериментируя с гипнозом, он обнаружил, что может добиться определенных реакций от человека, находящегося в трансе, прикасаясь к различным участкам головы. Работая землемером в Уэльсе, он ходил к специалисту-френологу для «считывания» формы своего черепа. Результаты показались ему поразительно верными, и он получил подтверждение своей веры в то, что существуют определенные психические феномены, не объяснимые современной наукой. В конце концов это привело его к отходу от дарвиновского принципа теории эволюции. Уоллес пришел к выводу, что эволюция путем естественного отбора объясняет большую часть современного состояния живого мира, но в отношении рода человеческого остается некая загадка – духовная область, лежащая за пределами возможностей объяснения научными методами.

От френологии оставался всего шаг до уже вполне уважаемой отрасли знания – краниоскопии, учения о формах черепа человека. Когда Уоллес отправлялся в Индонезию, уважаемые ученые мужи – антропологи измеряли длину, ширину и форму сотен человеческих черепов. Их целью было создание большой базы данных, на основе которой можно было бы составить классификацию людей по форме черепа. Поэтому в Индонезии Уоллес, стараясь внести свой вклад в эти исследования, измерял размеры черепов туземцев – уроженцев различных островов – и старался определить, означают ли что-нибудь различия в форме черепа. Собранные им данные, однако, не дали никакого определенного результата, и когда он вернулся в Лондон, обнаружилось, что его работа была напрасной. Краниоскопия как наука отжила свой век и была за ненадобностью отправлена на свалку истории.

Некоторые записи Уоллеса постигла такая же участь: они закончили свой путь в корзине для бумаг. Во время своих странствий он составил базовые словарики местных языков – не менее 57 штук, – большая часть которых, как он считал, была ранее неизвестна. Целью этой работы также была помощь антропологам; они справедливо полагали, что изучение языка помогает понять, как образовалась та или иная этническая группа. Уоллес составлял в своих полевых тетрадках списки слов местных диалектов и по возвращении в Англию одолжил записи Джону Кроуфорду, автору грамматики и словаря малайского языка.

К сожалению, Кроуфорд в это время как раз переезжал в новый дом, и рукописи с материалом по 25 словарям были утрачены. Человек небольшого ума был бы сильно обижен, но Уоллес сохранил философское отношение: «Будучи, по сути, старыми и затрепанными тетрадками, они, вероятно, нашли свой конец в какой-нибудь мусорной яме вместе с другими ненужными бумажками». Не утратив присутствия духа, он опубликовал краткие словарики на основе того, что осталось.

Через год после публикации «Малайского архипелага» Уоллес оказался втянутым в скандальное и опасное дело. Мистер Джон Хэмпден, убежденный в том, что Земля на самом деле плоская, вызывал на спор всех, кто мог бы убедить его в обратном. В частности, он предлагал 500 фунтов стерлингов любому ученому, который смог бы доказать ему, что поверхность воды может быть искривленной. Уоллес, вспомнив свой опыт работы землемером, построил, как ему казалось, простое и убедительное доказательство кривизны земной поверхности.

На кирпичном парапете моста Олд-Бедфорд над Бедфордским каналом он натянул кусок белой хлопчатобумажной ткани с проведенной поперек толстой черной линией. Эта черная линия находилась от воды на расстоянии в точности 13 футов 3 дюйма. Пройдя вдоль канала шесть миль, до расположенного там металлического моста Уэлни, он установил на нем большой телескоп в точности на такой же высоте. На полпути между двумя мостами он поставил длинную вертикальную палку с двумя красными дисками на ней. Верхний диск находился точно на высоте 13 футов и 3 дюйма над водой, а нижний диск – на четыре фута ниже. Если бы поверхность воды была в действительности плоской, глядя в телескоп, можно было бы увидеть верхний диск и черную отметку на белой ткани на дальнем мосту в точности на одной линии. Уоллес вычислил, что из-за кривизны земной поверхности и с учетом рефракции именно нижний диск должен оказаться на одной линии с отметкой.

Когда два наблюдателя – один от лица Хэмпдена, а другой – выбранный Уоллесом – посмотрели в телескоп, они убедились, что все выглядело именно так, как предсказал Уоллес: верхний диск оказался существенно выше, чем отметка на ткани на кирпичном мосту. Но, к изумлению Уоллеса, наблюдатель Хэмпдена заявил, что это как раз доказывает абсолютную плоскость водной поверхности. А сам Джон Хэмпден отказался даже взглянуть в телескоп – он сказал, что для него достаточно слов ассистента.

Уоллес предложил пригласить третейского судью, и Хэмпден согласился на кандидатуру мистера Уэлша, редактора журнала «Филд». Уэлш быстро решил дело в пользу Уоллеса, но Хэмпден, одержимый злобой на Уэлша и в особенности на Уоллеса и его «бездарную глобулярную теорию», стал рассылать письма друзьям и знакомым Уоллеса, понося его как мошенника и обманщика. Такие же обвинения он разослал в ученые общества, членом которых являлся Уоллес, а также поставщикам различных продуктов и товаров, снабжавшим Уоллеса. Злобное письмо он отправил даже жене Уоллеса Анни. Эти нападки продолжались в течение шестнадцати лет; он даже умудрился вернуть свои деньги на том сомнительном основании, что, когда он впервые потребовал их назад, средства находились у Уэлша – лица заинтересованного, поэтому пари якобы вообще не состоялось. Напрасно пытался Уоллес призвать своего обидчика к порядку, апеллируя к суду и пытаясь наложить на него штраф. Его мучитель объявил себя банкротом (что не соответствовало реальному положению дел), провел несколько недель за решеткой и затем возобновил нападки.

Уже в 1885 году Хэмпден пришел на выставку Королевского географического общества, чтобы раздать памфлеты, в которых говорилось, что по Библии Земля плоская, а все, кто не согласен, – поганые язычники.

Даже этот случай не поколебал веры Уоллеса в человека. Он сказал, что сожалеет о том, что не впустил Хэмпдена, когда «плоскоземельный» безумец неожиданно появился перед его парадной дверью. Лучше было бы, по мнению Уоллеса, пригласить его к себе.

Затянувшийся скандал с Хэмпденом обошелся Уоллесу дорого – как в финансовом отношении, так и в плане излишней нервотрепки. Он истратил сотни фунтов стерлингов на судебные издержки как раз в то время, когда его сбережения в значительной степени истощились из-за злосчастной привычки переезжать в новый дом каждые два или три года. Возможно, эту тягу к скитаниям он унаследовал от своего отца, а путешествия по Индонезии, где он совершил за восемь лет более восьмидесяти переездов с одного места на другое, только усугубили природную склонность. По той или иной причине Уоллесу трудно было оставаться на одном месте. Он строил и перестраивал один дом за другим и всегда мог убедительно объяснить необходимость переделок. Первый дом был расположен неподалеку от нового Музея искусств и естественной истории в Бетнал-Грин, финансировавшегося из государственного бюджета. Уоллес подал заявление на должность директора музея и надеялся получить это место. Он написал статью, высказывая очень прогрессивные взгляды на то, как следует вести дела в музее, чтобы его работа была максимально полезна обществу и науке, и как организовать экспозицию наиболее простым и удобным для посетителей образом. Он также предлагал установить в музее кресла, как в театре, чтобы посетителям было удобнее созерцать экспонаты. Правительство не одобрило предложенные нововведения и отложило письмо Уоллеса до лучших времен.

Итак, Уоллес обосновался в 20 милях ниже по Темзе, в районе Грейз, где купил участок и нанял бригаду для строительства большого удобного дома. Строители обманули его, и дом был продан через четыре года. Следующий дом в Доркинге прослужил приютом Уоллесу всего два года, после чего семья перебралась в Кройдон – более цивилизованное место, так как сыновей Уоллеса уже пора было отдавать в школу.

Как и его отец в свое время, Уоллес обнаружил, что дохода, достаточного для холостяка, не хватает на обеспечение семьи всем необходимым. Вращение в высших научных кругах и должность президента ученых обществ давали стимул к интеллектуальному развитию и поднимали социальный статус, но не приносили денег. Уоллес изо всех сил пытался свести концы с концами.

Он писал статьи для Британской энциклопедии, проверял экзаменационные работы претендентов на замещение должностей на государственной службе в Индии; подал прошение на замещение вакансии директора охотничьего заказника Эппинг Форест. Но опять-таки его идеи далеко опережали время: он предложил придать большой части леса статус национального парка, высадить деревья секторами в соответствии с местом их происхождения, так чтобы посетителям удобнее было знакомиться с флорой и фауной разных стран. Но городские власти Лондона решили, что это обойдется чересчур дорого, и должность директора получил другой кандидат. Ситуация усугублялась тем, что Уоллес по совету друзей-спиритов перевел б ольшую часть своих вложений в акции железнодорожных компаний других стран, в предприятия, занимавшиеся добычей сланца в Уэльсе и добычей свинца в Англии. Практически без исключений все эти компании обанкротились во время кризиса 1875–1885 годов, и Уоллес потерял б ольшую часть нажитого тяжелым трудом капитала.

К тому времени ему исполнилось 55 лет, и напряжение, вызванное необходимостью постоянно беспокоиться о хлебе насущном, уже начало сказываться. Уоллес осунулся и даже, казалось, стал ниже ростом – его рост составлял шесть футов и один дюйм. Седые бакенбарды и шапка белых волос придавали ему патриархальный вид. Но это было только внешнее впечатление. Он по-прежнему фонтанировал свежими идеями и публиковал статьи по эволюции видов, орнитологии и спиритизму. Он написал книгу по вопросу, в котором был первопроходцем, – «Географическое распределёние видов», и еще одну о природе тропиков. Кроме того, он оставался ярым приверженцем Оуэна. Пока Уоллес был на Востоке, валлийский социалист-реформатор умер, но ученый остался верен социальным идеалам своей юности и в заключительных абзацах «Малайского архипелага» подверг резкой критике свойственную викторианскому обществу эксплуатацию народных масс. Нищета, в которой они влачили свое существование, «безусловно глубже, чем когда-либо ранее», утверждал он. Полчища нищих вынуждены наблюдать картины богатой и роскошной жизни, которую вели немногие избранные, и «таким результатом нельзя похваляться или просто быть довольным». Уоллес стремился к тому, чтобы в обществе больше внимания уделялось просвещению и развитию сострадания и нравственных чувств в народных массах, так как в противном случае «мы никогда… не достигнем сколько-нибудь существенного превосходства над обычными варварами». Это, как веско заключал Уоллес, «урок, который я получил, наблюдая за людьми нецивилизованными».

Когда философ-социолог Джон Стюарт Милль прочел последние страницы «Малайского архипелага», он был столь впечатлен оптимистическими описаниями устройства первобытного общества, что написал Уоллесу письмо с просьбой о встрече.

Таких предложений, однако, не последовало от миссионерских организаций, которые стремились к проповеди Писания в странах, которые они считали «лежащими во тьме невежества». Уоллес лишь вкратце упоминал о деятельности христианской миссии в Юго-Восточной Азии, и при этом не всегда положительно. Он соглашался, что миссионерам «есть чем гордиться» в Минахасе на Сулавеси, где местное население теперь имеет «лучшую еду, одежду, дома и образование» на всем архипелаге. Но он не удержался от замечания, что директор школы, прошедшей подготовку у миссионеров, «мнит себя великим и способен поучать и читать наставления три часа сряду, как завзятый английский пустослов. Для слушателей это просто пытка, хотя сам он получает от процесса нешуточное удовольствие; и я склонен думать, что преподаватели из местных, обретя дар речи и получив в пользование богатый запас религиозных банальностей, оседлали своего вновь обретенного конька и поскакали, не обращая особого внимания на паству».

Приобретя репутацию ученого-диссидента, осаждаемый финансовыми неурядицами, Уоллес тем не менее не отступал от своих идей и принципов. В 1881 году он вступил в должность президента вновь созданного Общества национализации земли, основное кредо которого заключалось в отрицании частной собственности на землю; предполагалось, что земля должна принадлежать государству, которое будет сдавать участки в аренду на тех или иных условиях. Подобную идею, разумеется, не могли разделять такие представители социальной элиты, как Дарвин или его сосед, ученый и банкир Джон Леббок, которому принадлежали три тысячи акров земли около Даун-хауса. Они были в курсе денежных проблем Уоллеса и, вероятно, считали, что тот сам оказывался для себя злейшим врагом, когда речь заходила о занятии должности с более или менее приличным окладом. Пытаясь помочь Уоллесу, Дарвин сначала предложил ему работу помощника редактора за семь шиллингов в час, но потом возникла другая идея. С группой влиятельных друзей он обратился к правительству с просьбой назначить Уоллесу персональную пенсию из средств, выделяемых на содержание членов королевской семьи и двора, за заслуги перед английской наукой. Премьер-министр Гладстон решил удовлетворить эту просьбу и обеспечить будущность Уоллеса – ему была назначена пожизненная, хотя и довольно скромная пенсия в 200 фунтов стерлингов в год.

Это было «наследство» от Дарвина Уоллесу, и таким образом Дарвин смог рассчитаться за «деликатное соглашение», заключенное в Линнеевском обществе двадцать лет назад. Пенсия была назначена примерно таким же способом: небольшая группа высокопоставленных ученых собралась и приняла решение, которое впоследствии осуществила. На сей раз решение было в пользу Уоллеса.

Репутация Дарвина как ученого была столь высока, что когда на следующий год Дарвин умер, его похороны стали общенациональным событием. Друзья настояли на том, чтобы похоронить Дарвина в Вестминстерском аббатстве, а не в Дауне, как сначала хотела семья. Гроб несли два герцога и член палаты лордов, а также американский посол и четыре представителя английской науки, включая Гукера. Из-за недосмотра Уоллес, как человек другого круга, не был приглашен заранее. Затем кто-то спохватился и спешно связался с Уоллесом, который согласился сопровождать похоронную процессию.

Уоллесу было суждено пережить Дарвина на целых тридцать лет; он умер в возрасте 90 лет, за год до начала Первой мировой войны. Б ольшую часть времени он провел со своей женой и детьми, обосновавшись наконец в Дорсете и обретя душевный покой и счастье. Годы шли и приносили Уоллесу почести и славу – медали, почетные научные степени и в конце концов орден «За заслуги». Он с благодарностью принимал почести, но с озорным огоньком в глазах напоминал почтенным ученым мужам Оксфорда, что закончил учиться в 14 лет. Ничто не могло заставить его замолчать, даже если его мнение было полностью противоположно общепринятому – например, он не боялся высказывать странную идею о том, что всеобщая вакцинация приносит больше вреда, чем пользы. Он был отчасти критиканом, отчасти – гуру. Его просили прокомментировать, есть ли жизнь на Марсе, – он отвечал, что это крайне маловероятно. Он писал книги по экономике, социальным вопросам и эволюции; кроме того, он написал автобиографию, которую назвал кратко и без затей – «Моя жизнь». Он не утратил и своего оптимистичного взгляда на жизнь. Заказанную ему статью – обзор современного состояния науки – он, вполне естественно для себя, назвал «Этот чудесный век». На вопрос, кому все-таки принадлежит честь создания теории эволюции путем естественного отбора, он всегда говорил, что гораздо большую часть работы проделал Дарвин и что по справедливости именно его следует считать основоположником этой теории.

В последние годы жизни Уоллес стал похож на веселого и озорного лепрекона, он с удовольствием копался в саду и был твердо убежден, что все люди в глубине души честные и добрые. Он с радостью встречал каждый новый день – точно так же, как делал это во время своих путешествий по Индонезии, которые, как он понял, стали ключевым, определяющим периодом его жизни.

Последние страницы автобиографии написаны, по сути, тем же добродушным и жизнерадостным человеком, который более полувека назад, сразу по прибытии на Кай-Бесар, записал в своем походном дневнике: «Это совершенно счастливый день».