Текст книги "Острова пряностей"

Автор книги: Тим Северин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Не ошибся ли Буди, думал я, не слишком ли это хорошо, чтобы быть правдой? Я так часто читал, что природный мир Индонезии очень сильно пострадал и что места обитания эндемичных видов навсегда разрушены… Но сейчас, в первом же месте, куда мы причалили на Кай-Бесаре, мы обнаружили множество редких насекомых и большое количество птиц. Может быть, так будет и дальше? Или нам просто случайно повезло? Крайне маловероятно, что специалисты-биологи ошиблись, и мы будем повсюду находить нетронутый рай. Но краткая экскурсия Буди на берег положила конец нашим сомнениям, не тратим ли мы напрасно время в поисках утерянного рая, описанного Уоллесом.

Стало понятно, что, по крайней мере, в некоторых удаленных уголках Моллукского архипелага природный мир в значительной степени сохранился в первозданном состоянии.

Бабочка-птицекрыл

Мы направились на север вдоль берега, и страницы книги Уоллеса оживали перед нашими глазами. Известняковые, палево-желтые скалы отвесно поднимались из воды вдоль береговой линии. Маленькими островками у их подножия лежали обвалившиеся в воду глыбы.

Условия здесь были столь благоприятными, что растения росли всюду – даже за прибрежные обломки скал цеплялись корнями деревца, увитые лианами и другими вьющимися побегами. Первые 15–25 километров, проходя вдоль берега, мы не встретили на берегу никаких поселений, и старались идти как можно ближе к берегу, чтобы Буди мог рассматривать в бинокль вершины деревьев в поисках птиц, а остальные – наслаждаться их пением. Мы отчетливо слышали крики майны – еще одной разновидности ярко-синего зимородка – и наблюдали, как кружит в небе большая скопа. Мы видели, как этот хищник бросился в воду и вытащил такую большую рыбу, что с трудом донес ее, сжав когтями, до облюбованного им дерева, медленно, пологими кругами набирая высоту.

Мы обнаружили немногочисленные следы человеческой деятельности. Иногда на фоне темно-зеленого коренного леса виднелись светло-зеленые заплатки плантаций маниоки. Несколько раз мы замечали поднимающиеся из леса столбы бледно-серого дыма – местные жители жгли костры или зачищали участки под огороды. Уже далеко за полдень мы увидели следующую деревню, и хотя она лежала всего в 50 метрах от берега, все дома были сориентированы в противоположную от моря сторону. Дома стояли на низком земляном уступе, вверх вела лестница из каменных ступеней. На берегу лежали три небольших каноэ, каждое не более чем на двух человек, а за домами, на склонах холмов, расстилалась большая плантация маниоки. «Земледельцы, – сказал Буди, – не моряки».

Пройдя еще 15 километров вдоль берега, мы бросили якорь и встали на ночную стоянку у следующей деревни, но решили переночевать на борту – место нам не понравилось: повсюду грязь и разруха. Нас не очень обрадовал вид подплывающих к нам на каноэ неопрятно одетых юношей, явно желавших разузнать, кто мы такие. Здешняя деревня, видимо, имела более интенсивное сообщение с внешним миром, чем место нашей предыдущей ночевки, – об этом свидетельствовала пестрая одежда, явно купленная по дешевке на каком-нибудь городском рынке, и пачки сигарет, также прибывшие сюда, очевидно, издалека. Но это, несомненно, была деревня моряков – на берегу лежало множество лодок, из которых не менее двух десятков вышло в море, едва стемнело. В каждой лодке помещался только один гребец, и все они отправлялись на обычное место ночной ловли рыбы, в район коралловых рифов. Вскоре длинная цепочка фонарей-молний, отражаясь в черной воде, протянулась мористее нашей лодки на расстоянии не более километра.

Огни фонарей использовались для того, чтобы привлечь рыбу. Каждый из рыбаков напевал песенку, одиноко покачиваясь в долбленой лодке в сотне метров от своего коллеги. Всю ночь мы слышали, как они поют, то вразнобой, то хором. Звук их песни, смешанный с шумом волн, мы слышали и ранним утром, когда на рассвете рыбаки возвращались на берег.

Побережье Кай-Бесара

Мы двинулись в дальнейший путь на север, когда красноватое рассветное солнце только пробивалось сквозь утренние облака, поскольку нам еще предстояло достичь места, где, по моим расчетам, Уоллес впервые сошел на берег. Мы проплыли три или четыре деревни – цепочки домов, плотным строем вытянувшиеся вдоль берега, отличные от всего, виденного нами раньше. Они принадлежали людям, чьи предки попали на Кай-Бесар двумя столетиями ранее, когда их родные острова – архипелаг Банда – подверглись «этнической чистке» в ходе жестокой борьбы за контроль над торговлей пряностями. Беженцы попали на Кай-Бесар и поселились на берегу. Их потомки до сих пор говорили на собственном диалекте, предпочитая его местному, а их деревни с виду напоминали фотографии поселений инков в Андах. К домам вели каменные лестницы, и – возможно, как память о давно миновавшей опасности – вокруг деревень банданезийцев сохранились следы защитных стен, а со стороны берега дома были отгорожены деревянным частоколом.

Теперь мы были очень близки к первой цели нашего путешествия – деревне, в которой Уоллес впервые сошел на берег для исследования природного мира Кай-Бесара. В 1850-х годах это место называлось Хаар; капитан судна, на котором путешествовал Уоллес, приобрел две недостроенные лодки у деревенских жителей, которые были, как и все здешние островитяне, отличными кораблестроителями, и ждал четыре дня, пока лодки будут готовы. Этот перерыв позволил Уоллесу вдоволь побродить в окрестностях деревни и составить отличный каталог птиц и насекомых региона.

Деревня с названием Хаар была обозначена на современной карте почти на самой северной оконечности Кай-Бесара. Янис уверенно заявил, что сможет указать ее с моря, потому что побережье Кай-Бесара ему хорошо знакомо по предыдущим путешествиям. Становилось понятно, что наш беззаботный спутник – настоящий бродяга, который за свою жизнь успел побывать в самых отдаленных уголках Моллукских островов.

Впервые Янис оказался за пределами Варбала еще подростком, когда за скромную порцию еды нанялся работать юнгой на бугийском торговом судне. Оно курсировало между мелкими островками, бросая якорь у деревушек, жители которых обменивали копру и сушеные кокосовые орехи на дешевые пластиковые предметы домашнего обихода. Потом Янис долго работал палубным матросом на корейском рыболовном судне, рыскавшем по всему Моллукскому архипелагу в поисках хорошего улова: от островов Ару до лежащего далеко на западе Амбона. После этого устроился в большую лесозаготовительную компанию; работал грузчиком и водителем грузовика, валил лес, работал на буксире, перевозящем баржи с бревнами. Янис утверждал, что на буксире он был первым помощником капитана, хотя у нас имелись на этот счет некоторые сомнения. Янис казался недостаточно внимательным и слишком беспечным для того, чтобы самостоятельно вести моторное судно.

Теперь, проплывая вдоль берега и рассматривая маленькие деревушки, мы ждали указаний Яниса. Но мы так ничего и не услышали, даже когда подошли к самой дальней оконечности острова, за которой океан простилался уже до самой Ириан Джайи. Либо мы неправильно определили местоположение Хаара, либо это поселение больше не существовало, либо оно изменило свое местоположение – так случается на островах, когда жители перемещают свои домики в более удобное место. По счастливой случайности, когда мы уже были напротив последней полоски земли, мы увидели бугийский торговый корабль, стоящий на якоре. По всей видимости, судно стояло точно в том же месте, где когда-то причалил корабль, на котором плыл Уоллес, – чуть к югу от мыса, защищавшего его от преобладающих здесь муссонов. Мы подошли достаточно близко к корме бугийского корабля, чтобы прокричать наш вопрос: где Хаар? В ответ бугийские матросы указали на юг. Нам пришлось развернуться и пройти на юг вдоль следующего мыса; первая же большая деревня оказалось искомым Хааром.

Янис без малейшего смущения нашел выход из ситуации. Конечно же, он узнал Хаар, когда мы проходили его на пути к северу. Просто он не понял, что нам нужно там остановиться, я ведь не сказал ему об этом. Итак, мы развернулись и, поскольку стоянка прямо напротив Хаара показалась не очень удобной – место было слишком открытым, – встали под защиту крошечной бухточки, вклинивавшейся в побережье узким рукавом. Отсюда, как я предположил, не более часа ходьбы до Хаара, который Альфред Уоллес описывал весьма пренебрежительно: «Несколько домишек, ютящихся на берегу прямо около пляжа, на скале неправильной форме, под сенью кокосовых пальм, бананов и других фруктовых деревьев. Дома были очень плохонькими – черные, наполовину сгнившие».

Войдя внутрь, Уоллес обнаружил, что эти дома – просто лачуги: каркас из бревен был обит стеблями бамбука, а крыша покрыта пальмовыми листьями. Окон не было, немного света проникало сквозь небольшое отверстие под крышей, которое служило также для отвода дыма; дверь тоже маленькая. Пол, сделанный из бамбуковых стеблей, прогибался на каждом шагу, так что Уоллес «рисковал провалиться в любой момент». Обстановка комнаты ограничивалась ящиками и ковриками из листьев пандануса, из посуды здесь были глиняные горшки и миски местного изготовления, небольшое количество предметов, завезенных из Европы. «Все внутри было темным от копоти, – писал Уоллес, – и жалким до предела».

Но Уоллес прибыл сюда не затем, чтобы рассматривать местные убогие домики. Пока капитан прау присматривал за строительством купленных лодок, а матросы выменивали у местных жителей деревянную утварь, резные сувениры, попугаев и лори – все, что можно было продать на обратном пути в Макассар, Уоллес и двое его помощников-малайцев, Али и Бадерун, исследовали тропинки в лесу за деревней с помощью деревенских ребятишек, выступивших в роли проводников. Почти сразу же они были озадачены, услышав громкое воркование и резкое щелканье, доносившиеся с вершины одного из более высоких деревьев. Уоллес вскоре понял, что эти звуки издает большой голубь, и после нескольких неудачных попыток его помощникам удалось застрелить птицу для более подробного изучения. Оказалось, что это фруктовый голубь – огромный экземпляр «двадцати дюймов в длину, голубовато-белого цвета; концы крыльев и хвост были блестящими, ярко-зелеными с сине-фиолетовым переливом, лапки – кораллово-красными, а глаза – золотисто-желтыми».

Уоллес отметил, что зев голубя был удивительно эластичным – несмотря на довольно узкий клюв, он мог заглатывать сравнительно большие фрукты, в том числе семена длиной в дюйм, за счет того, что челюсти и горло сильно растягивались. Уоллес отнес фруктового голубя к разряду «редких видов». Это был тот же самый вид фруктового голубя – синехвостый императорский голубь, – которого обнаружил Буди во время своей первой вылазки на берег, когда наше любопытство было возбуждено доносившимся с берега гортанным воркованием и странным металлическим клацаньем.

Уоллес обнаружил, что ходить по лесу возле Хаара ничуть не проще, чем ступать по угрожающе «тонкому, скользкому и прогибающемуся» бамбуковому полу местных хижин. Тропинки, протоптанные по глинистой почве, были очень скользкими, и, хотя местные жители, шлепая босиком, не испытывали особых неудобств, Уоллес в своих кожаных башмаках поскальзывался и падал чуть ли не на каждом шагу.

Бугийские лодки

Хуже того – тропинки вели к скальным выступам, где поверхность была настолько неровная, с таким количеством провалов и острых зазубренных краев, что даже оба помощника Уоллеса часто падали, получая синяки и ссадины, хотя всю свою жизнь ходили босиком. Их ноги вскоре покрылись порезами, а башмаки Уоллеса, и без того недостаточно прочные и толстые, чтобы обеспечить настоящую защиту, стали попросту разваливаться. Только местные ребятишки бегали здесь без опасений. «Они бежали вприпрыжку с удивительной легкостью и ловкостью», и не могли взять в толк, отчего их спутники перемещаются так медленно и с такими мучениями. Уоллес в конце концов отказался от этой затеи, чтобы сберечь то, что еще оставалось от башмаков, и в последующие дни ограничился прогулками по пляжу и по ровным участкам, где слой почвы скрадывал неровности лежащих в основании острова острых скал. Здесь он в свое удовольствие охотился на жуков и других насекомых, преследовал маленьких изумрудных ящериц с небесно-голубыми хвостами и поймал дурно пахнущего жука из семейства скакунов, который напоминал «очень большого муравья – длиной больше дюйма, красно-черной расцветки». Спасаясь от преследования, жук «стремительно огибал дерево по спирали, так что для его поимки требовались очень быстрые ноги и очень ловкие пальцы».

Вид очкастого англичанина в широкополой шляпе, бегающего по лесу за жуками, очень позабавил по меньшей мере одного обитателя Хаара. Понаблюдав за действиями Уоллеса некоторое время и дождавшись, когда пойманный экземпляр будет наколот на булавку и аккуратно уложен в коробку, этот старик «больше не мог сдерживаться – он расхохотался от всей души, даже согнулся пополам от смеха». Это, по мнению Уоллеса, было прекрасной иллюстрацией различия между малайским и папуасским национальным характером: «Малаец мог бы с изумлением уставиться на вас и спросить, что же это вы делаете, но никогда бы не стал хохотать над чужестранцем с таким откровенным удовольствием».

Несмотря на сложный рельеф, затруднивший прогулки по острову, и то, что самых красивых бабочек поймать не удалось – они упархивали прямо из-под сачка, Уоллес записал, что в целом очень доволен посещением острова. За четыре дня он увеличил свою коллекцию насекомых на 194 вида (в том числе 35 видов бабочек, многие из которых были неизвестны европейским энтомологам), а коллекция птиц пополнилась на пятнадцать экземпляров.

Эта поездка оказалась успешной в финансовом отношении – когда часть коллекции была продана в Лондоне, за нее удалось выручить хорошие деньги.

Но какая часть из увиденного Уоллесом сохранилась до наших дней? В час тридцать, оставив Бобби охранять лодку, мы все отправились в маленькую деревушку на берегу, рядом с местом нашей стоянки, для ознакомления.

Старейшина деревни, которая, как выяснилось, называлась Охойрат, встретил нас на берегу. Для своего звания он был довольно молод – лет, может быть, сорока с небольшим. У него была странноватая манера фыркать носом при разговоре, а чтобы обозначить конец фразы, он двигал бровями вверх-вниз, словно удивляясь сказанному. Он начал с извинений за то, что не пришел к нам с приветствием сразу же, когда мы бросили якорь у его деревушки. Он принял нас за китайских торговцев, которые приходили в деревню прошлой зимой: двое китайцев, прибывших на маленькой лодке, пытались наладить скупку моллюсков и жемчуга, но назначили такую ничтожную цену и при этом были так требовательны, что стали причиной многих неприятностей. Очевидно, в отношении торговли на островах мало что изменилось со времен Уоллеса. Я сказал старейшине, что мы ничего не собираемся покупать, разве что хотели бы пополнить наш запас свежих овощей, – и он начал извиняться, объясняя, что хозяйство на острове столь скромное, что на продажу никто ничего не выращивает. Затем, продолжая тихонько фыркать и шевелить бровями вверх-вниз, он отвел нас на край деревни и показал дорогу к Хаару.

Это была узкая тропинка, пересекающая поле маниоки и затем уходящая прямо в лес. Перемена была разительной: из жаркого марева, окутывающего невысокие, по плечо, деревца маниоки с узкими листьями, мы попали прямо в прохладу и сумрак тропического леса. Многие деревья достигали в высоту 25 и даже 30 метров. У подножия деревьев виднелись тонкие побеги папоротника, а почва была укрыта пышным травяным ковром, украшенным сине-фиолетовыми цветами и каким-то стелящимся растением, похожим на миниатюрный плющ, с миндалевидными листьями: наружная поверхность каждого светло-оливкового цвета, а внутренняя – более темная. Цветы, листья и стебли располагались по обеим сторонам тропинки столь живописно, будто мы шли по оранжерее, где пышные растения экваториальных лесов были специально подобраны и высажены самым эффектным образом.

Солнечный свет там и тут пробивался сквозь густую листву, и в его лучах кружились бабочки: куда бы ни упал взгляд, можно было увидеть яркие разноцветные вспышки. Некоторые, черно-белые или черно-желтые, достигали огромных размеров – разные виды птицекрылов, о которых нам рассказал Буди. Другие бабочки, совсем маленькие, были ослепительно желтого цвета. Самые красивые, с изысканным коричнево-оранжевым рисунком, усаживались парами на оливково-зеленые листья рядом с тропинкой.

Янис уверенно шел впереди. Для него местные красоты были привычны, и он сошел с тропинки лишь однажды, когда на полпути к нашей цели заметил свисающую с дерева редкую черную орхидею. Он быстро вскарабкался по стволу, чтобы сорвать ее, желая, вероятно, продать в следующем более или менее крупном порту; откуда орхидея, скорее всего, попадет на рынок Джакарты. Время от времени Янис останавливался и поджидал нас, потому что мы шли гораздо медленнее, непрерывно крутя головами и заглядываясь на порхающих повсюду бабочек. Буди в этом отношении был совсем пропащий человек. Услышав пение какой-нибудь птицы, он, не глядя, сворачивал с тропинки и отправлялся на поиски, углубляясь все дальше в лес. Пройдя полмили по тропинке, мы его окончательно потеряли.

Выйдя из Охойрата, мы перешагнули через низкую коралловую загородку, выстроенную для защиты маниоковой плантации от живущих в лесу кабанов. Пройдя чуть дальше, мы почувствовали запах дыма – оказалось, местные жители расчищали еще один участок леса под новую плантацию. Женщины вырубали подлесок и сжигали древесину. Тропинка шла в основном по красной глине, но время от времени встречались выходы на поверхность коралловых скал, которые оказались таким серьезным препятствием для Уоллеса. К счастью, у нас были прочные башмаки, так что мы не беспокоились. Иногда тропинка уводила в заросли кокосовых пальм, многие из которых в это время сбрасывали старые листья. Здесь, меж золотистых листьев, тоже кружились бесчисленные бабочки.

По пути мы встретили нескольких местных жителей – мужчин и женщин, возвращающихся с работы. Каждый из них в одной руке нес свое орудие труда – нож, который повсюду в Индонезии называется парангом, кроме того, вокруг головы у многих был завязан ремень, к которому сзади крепилась плетеная корзина с грузом.

В корзине обычно переносили дрова. Поравнявшись с нами, местные вежливо уступали дорогу, ожидая в стороне, пока мы пройдем. Несмотря на тяжелый груз за плечами, они внимательно разглядывали нас, пока мы проходили мимо них по тропинке.

Кроме того, мы видели множество диких птиц. Здешние фруктовые голуби были настолько крупными, что не заметить их, когда они садились на одинокие вершины высоких деревьев, было невозможно. Были здесь ласточковые сорокопуты, нектарницы и шпорцевые кукушки. Рядом с нами, почти как ручной, перелетал с ветки на ветку вдоль тропинки черный дронго с блестящим оперением и веерообразным хвостом. Время от времени он останавливался, повисая вверх ногами на ветвях, усеянных дикими красными ягодами, и клевал их, а потом спешно бросался нас догонять.

После часовой прогулки мы увидели пару кустов бугенвиллеи по обеим сторонам тропинки – похоже, неподалеку жилье. Неожиданно мы вышли на край высокого скального обрыва – слева открывалось море, а прямо перед нами лежал Хаар. Теперь это была не та убогая деревенька с закопченными хижинами, которая предстала перед Уоллесом, – Хаар стал большим, богатым и ухоженным поселком. Он мог похвастаться прекрасным расположением на берегу большого залива, разделенного надвое высоким перешейком, где возвышалась церковь с высоким шпилем и белыми стенами и два-три каменных здания, принадлежащих местной элите. Остальные дома лепились по склонам холмов, спускающихся к заливу, и из каждого окна под крытой пальмовыми листьями крышей открывался великолепный вид на море. На берегу лежало несколько десятков долбленых каноэ, а за ними стояли деревянные стойки для сушки рыболовных сетей. Здесь же были брошены несколько старых, вышедших из употребления каноэ, огромных по сравнению с новыми лодками – будучи метр в ширину, в длину они достигали 18 метров. Глядя на них, можно было представить себе, какие огромные деревья, должно быть, встречались здесь прежде. Либо местные рыбаки утратили искусство строительства лодок из таких больших стволов, либо все высокие деревья на острове сведены – современные каноэ существенно короче. Вдоль улиц поселка росли банановые деревья, кокосовые и саговые пальмы, а на крутом спуске к пляжу кто-то высадил декоративные кактусы и кустарник с темно-розовыми листьями.

Альфред Уоллес, наверное, порадовался бы этим переменам.

Мы нанесли визит вежливости местному старейшине и провели остаток дня, прогуливаясь по Хаару. Как и во времена Уоллеса, на берегу строили лодки. Группа мужчин сооружала небольшую рыбацкую моторную лодку, используя точно ту же технику, что и на Варбале. Но здесь, видимо, дело было организовано более профессионально – руководитель давал указания и распоряжался строительством, в то время как Джонни из-за своей застенчивости не мог выполнять такие задачи и пускал все на самотек, так что его подмастерья работали каждый в своем ритме и по собственному разумению.

Христианское кладбище растянулось на полкилометра вдоль прибрежной дороги. Могилы были наполовину скрыты высокой травой и камышом, а украшения надгробий представляли собой весьма эклектичную смесь. Большинство могил было украшено простыми белыми плитками, налепленными случайным образом, но одна была оформлена с помощью бутылок из-под кока-колы, а в дизайне другой основную роль играли фарфоровые изоляторы, снятые с телеграфных столбов. Пальмы здесь были очень старые, примерно 25 метров в высоту, и сверху донизу обвешаны лианами. Между деревьями протянулись огромные паутины диаметром более двух метров. И – опять-таки – высоко в кронах пальм вились десятки бабочек, кружась и порхая по спирали, все выше и выше, пока не достигали верхушек деревьев.

Когда мы пустились в обратный путь по тропинке в Охойрат, уже смеркалось, и я постарался идти поближе к Буди, чтобы расспросить его о вечернем полете лесных птиц. Целые эскадрильи маленьких попугаев, с красными головками и зеленым оперением, торопились к своим насестам, шумно перекрикиваясь. Парочка ярко окрашенных попугаев заявила о своем появлении громким воплем, нахально усевшись на голую ветку прямо у нас над головами. Высоко в кронах деревьев фруктовые голуби пристраивались на ночь с громким воркованием, постепенно стихающим, как маленький одноцилиндровый дизель, снижающий обороты. Мы услышали последние ноты того странного, похожего на совиное, уханья, которое разбудило нас два дня назад напротив южной оконечности Кай-Бесара и которое мы так и не смогли идентифицировать. Затем началось уханье настоящих сов.

Далеко на севере собирались грозовые тучи, и на фоне пылающего закатного неба стали появляться силуэты, похожие на летающих лисиц, – это огромные фруктовые летучие мыши вылетели на свою еженощную кормежку. Неудивительно, что Альфред Уоллес остался доволен посещением «Большого Кая». Растительная жизнь здесь удивительно разнообразна, а великое множество птиц и насекомых живут, кажется, в полной гармонии друг с другом.

Кроме того, в лесу Кай-Бесара я испытал удивительное ощущение безопасности – в этих джунглях не было ничего угрожающего для человека. Самыми крупными млекопитающими на острове были два вида кускусов – пушистых сумчатых с цепкими хвостами. Эти родственники австралийских опоссумов не отличаются агрессивностью и вообще совершенно безобидны. Из рептилий здесь водились несколько крупных видов ящериц, небольшие питоны и – хотя никто не был в этом полностью уверен – один или два вида змей, которые могли быть ядовитыми. Но что оказалось самым приятным и замечательным, так это, если можно так выразиться, дружелюбие здешних растений: хотя они росли очень плотно, а тропинка была узкой, так что мы постоянно задевали ветви и листья, но ни разу нам не попался какой-нибудь колючий куст, который зацепился бы за одежду или оцарапал руку. А когда Буди внезапно уводил меня с тропинки в джунгли, чтобы последовать за промелькнувшей неизвестной птицей, растения послушно расступались, и можно было идти в любом направлении без опасений, что в руки или ноги вонзится какой-нибудь острый шип. На земле не было ловушек из сплетения корней, в которых может застрять нога торопливого путника. Ничто здесь не вызывало страхов – что было особенно удивительно, когда стемнело, и мы продолжали путь в почти полной темноте. Света едва хватало, чтобы угадать направление тропинки, а кусты и деревья поднимались смутными черными силуэтами по обеим ее сторонам. Иногда эти силуэты сливались в единую стену выше человеческого роста, которая вставала прямо перед нами, и тогда мы уже совсем теряли из виду нашу путеводную нить. Но, доверяясь лесу, мы смело ступали вперед, прямо в черноту. Это напоминало ныряние в темную воду, которая мягко раздвигалась и пропускала нас вперед. Несколько шагов наугад – и мы снова выходили на тропинку, а непроглядная черная стена распадалась на отдельные кусты и деревья.

Прямо перед окончанием прогулки нам довелось увидеть незабываемое зрелище. Мы в очередной раз выскользнули из темноты, и там, чуть в стороне от тропы, стояло небольшое деревце размером с крупный остролист.

Это было растение семейства бобовых, как оказалось, чем-то очень привлекательное для светлячков. Десятки этих насекомых облепили его так, что фосфоресцирующие зеленые огоньки вычерчивали в темноте каждую веточку и каждый лист. Деревце мерцало, как новогодняя елка, украшенная самой природой. Эта картина поразила меня до глубины души, и я замер, зачарованный вспыхиванием и угасанием зеленых огоньков, узор которых постепенно менялся, когда светлячки перемещались с места на место.

Через сто метров мы с Буди перешагнули через сооруженную из кораллов загородку, охраняющую плантации маниоки Охойрата от кабанов, и через пять минут уже стояли на берегу, глядя на нашу лодку, слегка покачивающуюся от западного муссона.

Спустя некоторое время, ближе к концу нашего путешествия по следам Альфреда Уоллеса, я спрашивал себя, почему это первое посещение Кай-Бесара оставило столь сильное впечатление. Это был наш первый остров, и на меня просто с непривычки так сильно подействовал вид тропического леса? Или была какая-то другая причина? Деревья на Кай-Бесаре не поражали своей высотой, а растительность не отличалась чем-то особенным. В наших последующих прогулках по островам мы заходили глубже в джунгли и останавливались на ночлег среди гораздо более высоких деревьев и необычных растений. Но я все же чувствовал, что в лесах Кай-Бесара есть что-то особенное – вероятно, гармония между человеком и природой. На каждом шагу были заметны следы человеческого присутствия: расчищенные участки леса, плантации маниоки, идущие по тропе местные жители, дым костров, удары паранга. Но при этом обитатели леса, казалось, не испытывали особого беспокойства. Тысячи бабочек мелькали повсюду; птицы прилетали и улетали, почти не обращая внимания на людей, и Буди насчитал 42 вида птиц там, где даже сам Уоллес собрал в свою коллекцию только 25 видов.

Несомненно, уединенность этого места была одной из причин, обусловивших ощущение девственной природы. Северная оконечность Кай-Бесара столь труднодостижима, что до сих пор она остается свободной от давления западной цивилизации и рынка. Но, возможно, есть и другая причина. Позже я узнал, что территория вокруг Хаара находится под управлением традиционного правителя – раджи, который очень серьезно относится к охране окружающей среды. Надо сказать, его полномочия довольно расплывчаты. Официально Кай-Бесар управляется согласно принятому в Индонезии порядку с полным иерархическим подчинением регионов центру и единым бюрократическим аппаратом; но параллельно с этой формальной структурой существует другая, гораздо более древняя система правления. В прежние времена все жители Кай-Бесара были разделены на три социальные группы, которые практически никогда не смешивались друг с другом – перекрестные браки очень редки. Хотя считалось, что эта традиция устарела и более такого разделения не существует, но старейшины деревень практически всегда избирались из прежнего класса власть предержащих. Посредники между человеком и природой, такие как туан танах на Варбале, который председательствовал на обеде в честь спуска на воду нашей прау, обычно были членами одной и той же семьи. В некоторых вопросах с мнением этих традиционных лидеров считались больше, чем с официальными распоряжениями, приходящими из Джакарты. Раджа, или «король», Маур Охойрата – территории, включающей поселок Хаар, – непоколебимо верил в старые традиционные методы управления природными ресурсами. Он считал, что эксплуатация земель и моря должна осуществляться в соответствии с традицией. Издревле существовали определенные сроки и квоты для сбора кокосовых орехов, ягод, заготовки древесины, сбора устриц, вылова определенных видов рыбы. Эти правила были освящены традицией, а сроки и квоты определялись эмпирически. Присутствие же такого защитника традиций, как раджа, способствовало тому, что законы выполнялись. По всей видимости, те же самые законы и традиции существовали во времена Альфреда Уоллеса, но он о них не знал. Возможно, они охраняли природу Кай-Бесара в течение полутора сотен лет, пока мы не оказались здесь, чтобы увидеть этот остров своими глазами. Но мы смогли оценить степень сохранности природного мира Кай-Бесара только после того, как оказались в настоящем природном заповеднике, лежащем на нашем пути. Первый официально зарегистрированный природный заповедник был нашим следующим пунктом назначения – он находился на островах Ару, лежащих в 100 километрах к востоку; Уоллес охарактеризовал их как «чрезвычайно интересные и почти неизведанные».