Текст книги "Кожное лекарство (ЛП)"

Автор книги: Тим Каррэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Дядя Арлен хотел ударить его, как делал много-много раз, но удержался и уставился на мальчика свирепыми, неумолимыми глазами.

– Запомни, малец… Если человек умирает – он умирает. Он не может ходить и говорить, а даже если бы смог…, – он запнулся и почесал бороду. – Нет, не может, малец. Просто не способен.

– Но…

– Никаких «но», малец! Вперёд, за работу! И не отлынивать!

Годы шли, Джеймс Ли рос. Дети продолжали его сторониться и держаться подальше, за исключением Роули Каммингса, который набрался смелости и сказал Джеймсу Ли, что он ни чуть не лучше той сумасшедшей женщины в хижине на холме. Он заявил, что скоро и сам Джеймс Ли будет пить мочу и спать со свиньями. И это непреложный факт.

Джеймс Ли, хотя и был на три года младше обидчика, прыгнул на него с шипением, как дикий горный кот. Он бил, пинал, кусался и царапался.

Оттащить его смогли только вчетвером.

Сначала его хорошенько за это выпорол школьный учитель Парнс, а затем – дядя Арлен; на следующий день из-за отёка мальчик мог еле-еле открыть глаза.

На что тётушка Маретта запричитала:

– Только не мой мальчик, только не мой милый маленький ангел Джимми Ли! Не трогай его! Не смей поднимать на него руку!

Поэтому дядя Арлен отстал от мальчишки и принялся взамен за свою жену.

А потом его отпустило.

Как и всегда, когда у него чесались кулаки, дядя Арлен поднимался на холмы и прихватывал с собой выпивку. А когда возвращался, ему становилось заметно лучше.

Дьявол бы изгнан.

* * *

Однажды ночью, когда они думали, что Джеймс Ли спит, он услышал их приглушённые голоса у плиты.

– Не хочу, чтобы этот парень когда-либо узнал, слышишь? – прохрипел он. – Он не должен знать, что эта женщина – его мать.

– Никогда-никогда, – закивала тётушка Маретта. – Джимми Ли, мой мальчик, моя гордость… Он ведь не похож на неё, ты же видишь! Он – моя плоть и кровь…

– Но это не так, женщина, – заметил дядя Арлен. – Там, откуда он родом… всё не так просто. Это неправильно.

Тётушка Маретта несколько минут переваривала то, что ей сказал дядя Арлен, но ей это не понравилось.

– Он мой, а не её! Разве ты не видишь? Господи, иногда мне хочется, чтобы она взяла и умерла!

– Она наша родственница, женщина.

– Не говори, что тоже этого не хочешь, Арлен Кобб.

– Иногда, да. Но… Чёрт, как это может быть? В этой хижине она делает то, что делает, и продолжает жить… Как это может быть, женщина? Как это может быть? Даже в лютый мороз она не замерзает насмерть? Как?

Тётушка Маретта лишь покачала головой.

– Проклята – вот и всё.

– Я беспокоюсь за этого мальчика… Ты же знаешь: он несёт в себе эту заразу. То, что есть в ней, есть и в нём. Кровь – не вода. Да и сама кузина Мэрилин, кажется, уже не человек. Весь род их проклят… Господи, глянь только на её старика – убил сам себя! А он, между прочим, был священником.

– Люди с востока, – подала плечами тётушка Маретта. – У них не всё в порядке с головой.

– Как и у нашего мальца. Ему нравится кровь, нравится убивать. Он несёт в своей душе эту заразу, как и его мать.

Джеймсу Ли было тринадцать, когда он это услышал. Но это было не в первый раз.

Он не знал всей истории, но к тому времени уже знал достаточно, чтобы сложить всё воедино.

Эта сумасшедшая женщина была его матерью, и они пришли с востока, из какого-то ужасного ведьминского поселения – из проклятого места, весь кошмар которого не опишешь словами.

По ночам он лежал, уставившись в потолок, и думал, думал…

Так или иначе, он собирался во всём разобраться. Он решил, что в первую очередь нужно подняться на холмы и увидеть… увидеть свою мать.

Ему было запрещено туда ходить, но иногда истина стоит хорошей порки.

* * *

Уже следующей зимой ему выдался такой шанс.

Сильная метель вонзила свои зубы в Озарк, и снег заметал окна, которые были плотно покрыты морозными узорами. Все щели были заткнуты тряпками, чтобы защититься от ветра, но в помещении по-прежнему было холодно. Холод набрасывался на тебя, как оголодавшая пума, стоило только отойти от очага.

Джеймс Ли расположился у огня и решал арифметические задачки при свете пламени свечи.

Его дядя и тётя сидели за деревянным столом; он – с трубкой, она – с вязанием.

Всякий раз, когда тётушка Маретта ловила его взгляд, она одаривала его ласковой лёгкой улыбкой, которая говорила о любви и доверии. Её взгляд, казалось, говорил: «Ты хороший мальчик, и я это знаю».

Всякий раз, когда дядя Арлен ловил его взгляд, он бросал на него жёсткий, испепеляющий взгляд, который говорил совсем другое: «Не забывай о своих школьных занятиях, мальчик, и хватит уже, чёрт возьми, мечтать!»

Поэтому Джеймс Ли сидел на полу и писал.

Хижина представляла собой бревенчатый дом с дощатым полом и закопченными балками, перекрещивающимися над головой. Там же был и запертый чердак, но теперь, когда Мэрилин жила в старой хижине, им никто не пользовался.

В углу стояла чугунная печка, в которой горел огонь. На ней кипятились два котелка с водой.

В воздухе пахло древесным дымом, горелым жиром и кленовым сиропом.

Пока тётушка Маретта отмывала посуду – синие в крапинку тарелки и жестяные чашки – дядя Арлен кашлянул. Он всегда так делал, когда хотел высказать то, что было у него на уме.

– Ну что, малец, – произнёс он, – готов к новому поручению? Готов бросить вызов ночи и снегу?

Джеймс Ли захлопнул книгу. Он никогда ещё так не было готов.

– Конечно, дядя.

– Отлично, тогда слушай. Отправляйся в коптильню, окорока там уже должны были поспеть. Возьми один из них – но не самый большой, заверни в кулёк и отнеси мисс Ливи, которая живёт на главной улице.

Он набил трубку табаком.

– Она была к нам добра, и мы будем добры к ней. Ну что, справишься?

– Конечно.

– Тогда беги.

Снаружи было очень холодно; снег завивался и свистел вокруг хижины, но Джеймс Ли знал, что справится.

Подойдя к коптильне, он откопал заметённую снегом дверь, вошёл внутрь и запаковал окорок.

Он пробирался через сугробы и метель к дому мисс Ливи.

Она забрала окорок и заставила Джеймса Ли выпить перед уходом чашку горячего ромашкового чая.

На обратном пути он срезал дорогу через лес.

Он знал, куда идёт.

Он знал, что должен увидеть.

С сосен над головой падали снежные хлопья, и воздух, казалось, промёрз насквозь. Дыхание замерзало на губах мальчика; диковинные тени окружали его плотным кольцом.

Но Джеймс Ли чувствовал, что способен справиться с чем угодно.

Он крепко сжимал в руке масляную лампу и зажёг её только тогда, когда впереди замаячила хижина.

Запретная хижина.

Втянув в лёгкие холодный воздух и сжав кулаки, он подошёл к лачуге.

Он стоял снаружи, заносимый снегом, и думал о том, что ещё не поздно повернуть назад. Совсем не поздно.

А затем его рука, казалось, без вмешательства сознания скинула варежку и отбросила в сторону засов.

Первым, что мальчик услышал, было дребезжание и звон цепей. Затем – хриплое дыхание, больше напоминавшее стон кузнечных мехов.

Мальчишка замер. А стоит ли идти дальше?

«Чёрт возьми, Джеймс Ли Кобб, – эхом отозвался в его голове голос, – это ведь то, чего ты хотел! Ты ведь хотел посмотреть ужасу прямо в глаза и не сметь отвести взгляд? Разве не так? Не так?»

Именно так.

Цепи снова загремели, и мальчик услышал шорох.

Джеймс Ли медленно-медленно открыл дверь, полагая, что его мозгу нужно будет привыкнуть к открывшемуся зрелищу. Это как купание в прохладном озере ранней весной – в воду лучше заходить постепенно.

Дверь распахнулась, и в лицо мальчику ударила волна горячего, зловонного воздуха. Он вонял, как червивое мясо, кипящее на плите.

Ноги перестали держать мальчика, и смелость улетучилась в один момент.

В мерцающем свете фонаря он ясно увидел…

Увидел свою мать.

Она была прикована цепью к полу и старалась уползти от падающего света, как гигантский червяк. Её тело стало мраморно-белым, влажным и блестящим, как мякоть гриба. На её коже виднелись раны и язвы, которые разъедали плоть до костей.

Сложно было сказать, свисала ли с неё изорванная одежда или это были лохмотья её собственной кожи.

Волосы женщины были грязно-серыми и спутанными, а глаза – просто бездонными дырами, прорезанными на пергаментном лице.

Но больше всего Джеймса Ли поразили не глаза, и не запах, и не фекалии, и не грязная солома вместо постели, и даже не разбросанные крошечные кости животных… У женщины, казалось, были щупальца.

Как у одного из тех морских монстров из книги, которые целиком заглатывают корабли.

Длинные жёлтые отростки разворачивались и сворачивались, как часовые пружины.

А потом… Потом Джеймс Ли понял, что это её ногти.

Должно быть, они были сантиметров шестьдесят в длину – твёрдые, костлявые наросты, которые вылезали из её пальцев и ложились на пол, как скрученные змеи.

Джеймс Ли вскрикнул. Женщина открыла шелушащиеся губы, обнажая серые гнилые зубы, которые торчали их изъеденных, кровоточащих дёсен, как старый штакетник. Она издала кряхтящий звук, напоминающий хрюканье свиньи.

А потом она потянулась к мальчику, словно узнала его, и её ногти застучали друг о друга, как кастаньеты.

Джеймс Ли быстро захлопнул дверь.

Вернул засов на место.

И побежал вниз по снегу, через ежевичные заросли, огибая засохшие дубы и перепрыгивая через упавшие бревна.

Он бежал всю дорогу до дома, а добежав, заколотил по дереву кулаками.

Дядя Арлен распахнул дверь, впуская мальчика в безопасное тепло и не переставая спрашивать, что случилось.

Но Джеймс Ли не мог ему ответить.

* * *

В Озарке существовала прекрасная традиция рассказывать истории.

Иногда о достоинстве человека судили по тому, как усердно он работает и как хорошо может сплести рассказ.

Поэтому неудивительно, что Джеймс Ли знал истории о призраках и привидениях, об ограх-людоедах, живущих в глубинах леса, и о дьявольских кровососущих кланах, населявших тайные пещеры.

Для всего, что жители не понимали или понимали частично, существовала диковинная история.

Это было поселение, где сказки и мифы были неотъемлемой частью повседневной жизни. В них были ведьмы, водяные, лешие, целители и маги – все, о ком когда-либо слышало человечество.

А в чём Озарк никогда не испытывал недостатка – это в ведьмах.

Некоторые из них были злыми, некоторые – добрыми. Одни – настоящими, другие – выдуманными.

Стоит только спросить у любого жителя деревушки, где найти ведьму, и он укажет вам на это место… Или на того, кто может этой ведьмой быть.

Дети в школе рассказывали о старике по имени ведьмак Геллер, который жил в какой-то туманной лощине, куда мало кто отваживался заходить. Он мог изгонять бесов и призывать их, лечить болезни и заставлять волосы расти.

Джеймс Ли решил, что это очередная байка… Но однажды он отправился в город.

Дядя Арлен выбирал еду.

Джеймс Ли стоял на тротуаре, бросая на улицу камешки.

Внезапно у него возникло чертовски неприятное чувство. У него закружилась голова, и родимое пятно на спине начало гореть огнём.

Он развернулся и увидел, что на него пристально смотрит седой старик. Он был похож на старого и грязного фермера в лохмотьях. В нижней челюсти у него сохранился один-единственный золотой зуб, который поблёскивал на солнце.

– Малец… На тебе метка, – произнёс он. – Она лежит на тебе, и тебе никуда не деться…

Потом вышел дядя Арлен и потащил Джеймса Ли прочь.

И даже после того, как он забросил мальчишку на телегу, и они выехали из города, Джеймс Ли чувствовал, что эти глаза смотрят на него; чувствовал, что отметина на его спине горит, как угли в печи.

Дядя Арлен кричал, бушевал и предупреждал Джеймса Ли не разговаривать с незнакомцами, потому что однажды «это будет плохой человек, он придёт к нам на ферму и перережет всем глотки».

Джеймс Ли спросил:

– Это был он? Ведьмак?

– Ничего подобного, чёрт тебя дери! Ведьмаков не существует!

Но Джеймса Ли уже было не заткнуть.

– Говорят… говорят, он может делать всякое. То, чего не могут остальные. Может… Может, если мы приведём к нему ту сумасшедшую женщину, он сможет её вылечить?

За такие слова Джеймс Ли получил от дяди Арлена кулаком в челюсть. А когда они приехали домой, был наказан ещё хуже.

Когда дядя Арлен закончил экзекуцию, Джеймс Ли лежал на земле и истекал кровью.

– Никогда, никогда, никогда больше при мне не упоминай этого человека, слышишь?! – крикнул дядя Арлен. – Этот языческий, дьявольский ведьмак приносит лишь боль и разрушение! Он не может вылечить никого и ничего; всё, что он несёт – это девять кругов ада!

После этого Джеймс Ли больше не упоминал о колдуне Геллере.

Даже тётушка Маретта смотрела теперь на него по-другому. Она не была холодна, но любовь и тепло, которые Джеймс Ли знал раньше, исчезли.

Иногда мальчику казалось, что она его боится.

И однажды ночью он услышал, как дядя Арлен сказал:

– Что я тебе говорил, женщина? Подобное притягивает подобное.

Хотя он не упоминал о странном старике, Джеймс Ли никогда не переставал думать о нём и о той, что жила в хижине на холме.

Дни превратились в недели, которые обернулись месяцами и годами.

Все ответы на интересующие Джеймса Ли вопросы мальчик получил от старого самогонщика по прозвищу Чокнутый Мартин. Чокнутый Мартин знал ведьмака, который жил в лощине известной – и не безосновательно – как «Пол-акра ада».

И вот однажды летним днем Джеймс Ли совершил «паломничество».

Ему потребовалось несколько часов, чтобы сориентироваться в грязных тропках, испещривших тёмный лес. Но, в конце концов, в лощине, где не пели птицы и не жужжали насекомые, а растительность выглядела серой и мёртвой, он нашёл хижину колдуна.

Геллер сидел у огня.

– Подходи, малец, присаживайся, – произнёс старик, даже не глянув в сторону Джеймса Ли. – Я знал, что ты придёшь. Рано или поздно, тебе пришлось бы. Поэтому присаживайся. Люди поговаривают, что я кусаюсь, но ты этому не верь.

Джеймс Ли сел к костру, стараясь не смотреть старику в глаза.

У Геллера на коленях лежала скрипка, и он играл медленную, меланхоличную мелодию, а сам без умолку болтал о своём урожае и о том, как он растёт, и о том, что это будет хороший год, если Бог убережёт их от пожаров и заморозков.

– Вы сказали, что на мне лежит метка, – выдавил Джеймс Ли после того, как понял, что старик – не монстр-людоед, каким его выставляли жители. Он был простым стариком, который жил в странной лощине и беспокоился о своём урожае.

– Я помню, малец, я помню, – он положил скрипку обратно на колени. – Твой папа… Хотя нет, твой дядя… Да, дядя… твой дядя разозлился, когда ты со мной заговорил, не так ли?

Джеймс Ли был поражён.

После стольких прошедших лет старик вспоминал случайную встречу, словно это было вчера. И, казалось, он знал о том, о чём ему не говорили. Может быть, он всё-таки не просто какой-то старый грязный фермер…

– Думаю… Думаю, он вас боится, – искренне ответил Джеймс Ли. – Как и большинство в этой деревне.

– Да, они боятся. Конечно, боятся, – старик на минуту задумался. – Твой дядя… думаю, он мудрый человек. За общение со мной можно заплатить ужасную цену. Малец вроде тебя… не может позволить себе то, чем я обладаю. Но вот если он не ценит свою душу… Ты ценишь свою душу, малец?

– Да… Да, ценю.

– Хороший мальчик. А теперь рассказывай, зачем пришёл. Не могу же я сам всё вытаскивать из твоей головы.

И Джеймс Ли рассказал ему о своей матери и о тайнах, которые окружали его переезд в Миссури.

Он всё говорил и говорил старику одно и то же, задавал одни и те же вопросы, потому что раньше никогда ни с кем не обсуждал свои проблемы, хотя безумно хотелось.

– Во-первых, малец… Твоей маме я помочь не смогу. Моей силы не хватит, чтобы бороться с тем, что её удерживает. Она была проклята, малец… Да, проклята этой злобной старой сукой. Я вижу в голове образ этой ведьмы. Она владеет магией, малец… Даже будучи мёртвой, её магия сильна.

– Я надеялся…

– Нет, малец. Но то, что обладает твоей мамой… Оно почему-то слабеет. И если ты подождёшь… Уверен, твоя мама обретёт мир.

Старик наклонился вперед, его глаза горели.

– Но послушай меня, малец… ты носишь эту метку, и жизнь твоя будет мрачна. Ни один лучик солнца не пробьёт эту завесу, ведь за ней лишь тьма.

Джеймс Ли не понимал, о чём говорит старик.

Геллер продолжал говорить о «метке дьявола» и о том, что те, кто её носит, прокляты.

Но наконец, когда тени стали длиннее, и день начал подходить к концу, Геллер отпустил мальчика, приказав подниматься вверх по холму, где бы самый короткий выход из лощины.

– Не останавливайся, даже если захочешь в туалет. Продолжай идти, глядя прямо перед собой.

Геллер предупредил, что если Джеймс Ли встретит кого-то на тропе, то не надо слушать, что они говорят, и смотреть, что они делают. А если он услышит голоса из чащи, нужно их просто игнорировать и продолжать идти, невзирая на то, что они будут говорить и обещать.

– Эти леса, малец… Они полны голосов, и не дают нам покоя.

Джеймс Ли выбежал из лощины и снова оказался под солнцем и зеленью.

Когда он вернулся домой, никто с ним не заговорил, словно он был запятнан.

Запятнан безумным стариком и ведьмой.

На следующий день он собрал все свои пожитки и покинул деревню на холмах, решив, что ему уже семнадцать и он уже мужчина. Пришло время самому разбираться с этим миром.

Он направился на запад.

А по дороге связался не с теми людьми. Казалось, его притягивало к ним, а их – к нему.

И по прошествии нескольких недель и месяцев то, что затаилось внутри него на целых семнадцать лет, начало пускать корни, прорастать и расцветать. Но это был не цветок, а язва; разъедающая опухоль, которая пожирала его сантиметр за сантиметром.

К моменту начала Американо-мексиканской войны Джеймс Ли уже убил шестерых… Топором, ножом, пистолетом и просто голыми руками.

– 4-

В глубинах гор зарождались порывистые ветра. Они рыскали по пустынной местности, завывали в сухих оврагах и свистели на вершинах скалистых обрывов. От него дрожали заросли дикого кустарника. К небу взвивался песок, и змеи прятались средь скал. В жёлтом туманном небе кружили стервятники. Мухи садились на лица живых и мёртвых, а ветер пах солью, жарой и страданием.

В общем, Северная Мексика была выжженной, нечестивой страной – филиалом ада на земле.

Джеймс Ли Кобб, доброволец из Миссури, наблюдал, как два одетых в оленьи шкуры ополченца вытаскивают из грязного кустарника ещё один мексиканский труп.

– Это уже шестой, босс, – произнёс один из солдат по фамилии Джонс, сплёвывая смешанную с табаком слюну на лицо испанца, убитого в живот выстрелом картечи. От грудины до мошонки погибший мужчина представлял собой дыру, в которую можно было забросить мяч и не коснуться плоти. – Шестой грязный, грёбаный сукин сын.

– Каждый раз при виде мёртвого мексикашки я думаю о том, – протянул Кобб, – что мир стал чуточку чище.

Джонс кивнул, скидывая на песок паука.

– Да, Джеймс, я бы с этим согласился. Я бы согласился, – закивал Джонс и снова плюнул на тело. – Знаешь что? А местность-то здесь и неплоха. Если бы не чёртовы мексикашки, пачкающие её, то здесь можно было бы жить. Как думаешь?

Кобб прищурился. Он всегда был настороже. Всегда.

– Возможно. Только здесь, наверно, жарче, чем в заднице у дьявола.

– Стоит подумать, да?

Кобб прислушивался к словам ветра, говорящего ему голосами демонов, что будет ещё больше смертей, ещё больше мерзких убийств, прежде чем эта небольшая вечеринка подойдёт к концу.

Кобб облизнул пересохшие губы и улыбнулся.

* * *

Кем бы Джеймс Кобб ни был в детстве, повзрослев, он стал совсем другим человеком. Он никогда не мог искренне отметить тот момент, когда из наивного простака с широко раскрытыми глазами он превратился в кровожадного убийцу.

Возможно, это было во время его первого убийства.

Тот бродяга, которого он зарезал в Канзасе после побега из Миссури. Тот, который решил показать молодому мальчишке, что нет ничего противоестественного в отношениях двух мужчин.

Наверно, это превращение произошло, когда он вытащил охотничий нож и вонзил его прямо в живот вонючего извращенца; когда увидел, как горячая кровь пузырится на земле, подобно лаве… Вот тогда всё и произошло.

И стоило ему совершить первое убийство, как дальше всё стало легко и естественно. Словно он был для этого рождён.

Как и предрекал ведьмак Геллер, жизнь его стала мрачной.

После отъезда Кобб редко вспоминал Миссури, Геллера, дядю Арлена или тётушку Маретту. Или то существо, что некогда было его матерью.

Всё, что имело значение – это жизнь, здоровье, набитый желудок и целый череп.

Он крал лошадей и угонял скот. Охотился на бобров в Скалистых горах и в Вайоминге. Поставлял контрабандный виски индейцам и снабжал их американскими карабинами для борьбы с переселенцами и армией.

В общем, ежедневно рука об руку с ним шли убийство и насилие.

Всё хорошее в нём увядало, как зелёные лозы в засушливую погоду, и вместо него поднималось, чтобы заполнить пустоту, что-то тёмное и зловещее. То, что жило внутри Джеймса Ли давно, но просто ждало.

Ждало своей очереди.

Когда Техас решил присоединиться к Соединенным Штатам, Кобб присоединился к группе кровожадных добровольцев из Миссури, чтобы бороться за свою независимость от Мексики.

Любая война была сложным и трудным делом, но Джеймсу Ли она нравилась.

Первый раз он ощутил вкус битвы в лагере в Мартаморосе, где все горячие головы хотели скорее в бой, и в свободное время ничего не оставалось, как затевать драки друг с другом. Добровольцы из Миссури часто задирались с добровольцами из Джорджии и Индианы, но чаще всего – с солдатами регулярной армии, которые смотрели на добровольцев, как на мусор. В лучшем случае, они называли их «наёмниками», в худшем – «разбойниками и головорезами». Поэтому каждый день добровольцы устраивали им ад.

Если драку затеять не удавалось, они хватались за мушкеты и стреляли во всё, что движется, и что не движется.

Матаморос был неуправляемым ульем беспорядка и неподчинения.

Регулярная армия была в ярости от необходимости жить бок о бок с этими проклятыми разбойниками-добровольцами. А для добровольцев не существовало ничего веселее, чем злить солдат.

Но затем Кобба и остальных запихнули на речной катер и повезли вниз по Рио-Гранде. Река то выходила из берегов, то возвращалась к нормальному уровню. Затем снова разливалась.

Рулевые не могли справиться с лодкой. Они даже не могли толком разобраться, где заканчивается река и начинается пойма.

Лодки то и дело увязали на илистых отмелях.

Время от времени солдатам приходилось сходить на берег и искать дрова для костров и приготовления еды… А в такой бедной и богом забытой местности это занимало много-много времени.

В конце концов, лодки прибыли в крохотный Камарго – плевок на карте, который принадлежал то одной, то другой стороне. Небольшой мексиканский городок на берегу реки Сан-Хуан в трёх милях от её впадения в Рио-Гранде. Когда-то он был довольно большим, но теперь, после наводнения, превратился в руины.

Измученные и злые солдаты выгрузились с лодок в лагерь, который одолевали рои насекомых, змеи и удушающая жара.

В этом грязном, заброшенном месте, где бушевали жёлтая лихорадка и дизентерия, мужчины мыли лошадей и стирали бельё в одной и той же воде. Больничные палатки были переполнены заболевшими и умирающими.

Кобб и другие добровольцы проводили большую часть времени в спорах, отмахиваясь от мух и хороня мертвых.

Вот такое это было место.

Смерть повсюду… а сражение ещё даже нее началось.

* * *

Добровольцы из отряда Кобба выискивали среди скал оставшихся мертвецов и сбрасывали тела в огромную кучу.

Теперь их было уже двенадцать. Двенадцать мексиканских повстанцев.

Из тех, что охотятся на небольшие отряды американских солдат. Вырезают их и отстреливают. Хватают живьём в плен, если получается, и пытают. Бьют их, пока солдаты не лишаются сознания, или отрезают от них плоть по небольшим кусочкам, пока те не истекут кровью.

Может быть, регулярная армия и не знала, как обращаться с этими свиньями, но добровольцы, без сомнения, знали. Когда они захватывали мексикашек живыми, они играли с ними в игру.

Закапываешь их по шею в песок, мажешь лицо мёдом – и дальше огненные муравьи сами делают своё дело.

Или тащишь их, привязанных к лошадям, по камням, пока тела не ломаются, как детские игрушки.

Или подвешиваешь за ноги и раскачиваешь над костром.

Или бросаешь в ямы с гремучими змеями.

Или привязываешь к столбу и позволяешь дикой природе самой разобраться с убийцей.

А если чувствуешь, что хочешь привнести в игру капельку творчества, можно взять нож для разделки шкур… И это может длиться часами…

Но лучше всего найти их деревню и выжечь дотла. Пристрелить их детей и изнасиловать женщин.

Один из добровольцев решил как-то помочиться на труп мексикашки, и Коббу пришлось на него прикрикнуть.

– Это так ты выказываешь уважение мёртвым, сукин ты сын? – прорычал он, прижимая парня к стене. – Так ты обращаешься с этими чёртовыми чилийцами? Похоже, друг мой, ты ни хрена не знаешь. Дай-ка я тебе покажу, что надо делать.

Кобб вытащил свой охотничий нож и прижал лезвие к большому пальцу до крови, чтобы убедиться, что он достаточно острый. А затем медленно и уверенно взял одного из мертвецов за волосы и провёл лезвием: сначала под подбородком, затем по скуловой кости вверх к зоне роста волос – и снова вниз, прочертив на лице убитого кровавый овал. И, потянув, оторвал кожу лица от подлежащей кости.

Кобб вытянул вперёд окровавленную маску.

– Всё готово. Можно пугать детишек.

Остальные добровольцы смеялись и хлопали друг друга по спинам.

Да это было самое смешное, что они когда-либо видели. Кобб любил придумывать что-то подобное.

Стоило вам задуматься о том, что у Джеймса Ли истощилась фантазия, как он выкидывал что-то новое: или делал себе кисет для табака из мошонки убитого мексикашки, или вешал на шею ожерелье из их пальцев.

Вытащив ножи, остальные принялись повторять выходку Кобба.

Тот прогуливался среди наёмников, размахивая окровавленным ножом, как школьный учитель, обучающий тонкостям спряжения глаголов. Только вот вместо класса у Кобба была выжженная пустыня, а предмет обучения – безжалостные убийства.

Он выглядел довольно внушительно среди всей этой братии: высокая крепкая фигура в потёртой одежде из оленьих шкур и в фуражке, лихо надетой набекрень. Его борода была длинной и спутанной, а волосы свисали до плеч сальными прядями.

На поясе у него висело множество револьверов, пистолетов, ножей и тесаков. Вместе с недавно вырезанной мексиканской посмертной маской и мумифицированной рукой священника, которую он отрубил в Монтеррее и высушил на солнце на плоском камне.

Трупов оказалось немного, и люди Кобба начали спорить, кому что достанется. Кобб разрешил конфликт, заявив, что первыми трофеи забирают те, кто первым пришёл. Кто появился в самом начале, могут вырезать себе маски и отрезать всё, что хотят. Остальным придётся либо смириться с утратой, либо позаимствовать, либо украсть.

Кобб уверил их – и мужчины поверили ему безоговорочно, – что по пути они раздобудут ещё кучу трофеев. Может, завтра, а может, сегодня.

– В одном можете быть уверены, парни, – сказал им Кобб, – всегда появятся новые и новые трофеи. Мексика ими полна.

Он смотрел, как они работают: рубят, пилят, режут и поют частушки, которым научились у мексиканцев, но смысла и содержания которых не понимали.

Да, Кобб наблюдал за ними, зная, что они следовали его примеру.

Он поступил в армию рядовым, но довольно скоро – возможно, из-за жестокости в бою, а может, просто из-за дикого характера – стал офицером и их лидером.

Они смотрели на него снизу вверх.

Они завидовали всем значками и военным атрибутам, которые он снимал с мёртвых мексиканцев и прикалывал на свою рубашку.

Они мечтали о таких же ожерельях из пальцев или почерневших ушей; или о черепе мексиканского полковника, который он повесил на лошадь вместе с седельными сумками.

Они хотели быть похожими на него.

Они хотели быть кровожадными мудаками, как Джеймс Ли Кобб.

Они хотели броситься в бой, как он сделал это в Буэна-Виста, стреляя из двух рук, нанося удары и прокладывая себе путь сквозь ряды мексиканцев.

Поэтому в каждой битве они выкладывались на полную, чтобы обладать такими же трофеями, как и их вожак. Но они могли сражаться и умирать, грабить и осквернять мёртвых сколько угодно, но никто из них никогда не станет похож на Джеймса Ли Кобба.

У них никогда не будет его своеобразного желания причинять страдания и смерть.

Желания, рождённого в безымянных местах, где человеческие кости складывались в пирамиды, а человеческие души кипели в котлах.

У них никогда не будет этой необходимости, как и не будет такого родимого пятна на спине.

Пятна, которое по форме напоминало красный отпечаток четырёхпалой руки.

Отпечаток, который горел огнём, когда рядом была смерть.

* * *

А в битве при Буэна-Виста произошло вот что: около 14 000 мексиканских солдат под командованием генерала Санта-Анны атаковали американские войска Закари Тейлора, которые насчитывали менее 5000.

Благодаря решительности, смелости и чистой удаче американцы смогли отбросить мексиканцев.

Легко сказать – но нелегко сделать.

Мрачным февральским утром 1847 года солдаты под командованием Тейлора получили приказ собирать палатки и выдвигаться в сторону Буэна-Виста. Двадцать пять километров – и они на месте… Без провизии и без сухих дров.

На следующее утро, едва рассвело, прибежали часовые и сообщили, что приближается войско мексиканцев.

Джеймс Ли Кобб и добровольцы из Миссури расположились на узком гребне, сразу за артиллерией, в ожидании врагов. Вместе с ними были группы кавалерии Кентукки и Арканзаса. Все ждали, широко раскрыв глаза, с кремневыми мушкетами и карабинами наготове, с заточенными ножами и топорами в руках.

В воздухе стояла вонь – кислая, сильная, пьянящая. Запах страха.

Потому что внизу враги собирались в кучу, и все, кто рассредоточился на этом гребне, могли прекрасно их видеть. Их было не перечесть. В кои-то веки разведка не уменьшила, но и не завысила численность врага.

Мексиканцы маршировали ровным строем, выстраиваясь в шеренги и рассыпаясь на группы.

Кобб наблюдал, как они ни на секунду не останавливались.

– Не надо смотреть на них и видеть свою смерть, парни, – произнёс негромко Кобб. – Надо смотреть вниз и думать, что если они всё же достанут тебя, то ты заберёшь с собой в ад десяток!

Заметив расположение отряда, мексиканские пушки – восьми– и шестнадцатифунтовые – открыли огонь по склону холма. К ночи они разогрелись и обрушили адский дождь на две Индианские стрелковые роты.

Звучали горны, люди умирали, воздух наполняли клубы дыма… но настоящая битва ещё и не началась.

И регулярная армия, и добровольцы ждали.

Голодные, замёрзшие, но не осмеливающиеся закрыть глаза, когда разряды картечи взрывали песок вокруг них.