Текст книги "Кожное лекарство (ЛП)"

Автор книги: Тим Каррэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

На рассвете следующего дня мексиканские пушки снова запели, и всё началось по новой.

В ответ на их залп ударили пушки американцев.

Весь горный склон кишел врагами и напоминал битву варваров, ослеплённых жаждой крови и готовых разграбить город.

Кобб вывел свои войска и атаковал скрытую мексиканскую огневую точку, которая поливала огнём индианский полк; они рубили направо и налево, пока враги не остались лежать на земле рядом со своим разгромленным оружием.

Но за каждый десяток убитых приходило ещё двадцать солдат. А за ними – Господь всемогущий! – ещё половина мексиканской армии. Пехота в зелёных мундирах, кавалерия – в алых. Они были вооружены британскими ост-индскими винтовками и длинными копьями, а на голове носили медные шлемы с большими чёрными перьями, похожими на вороньи.

И разверзся ад.

Над головами добровольцев свистели пушечные ядра, взрываясь осколками камней и комьями грязи. Картечь попадала в людей, разрывая внутренности.

Над землёй, подобно туману, висел дым от орудий, и кавалерия напоминала пробиравшихся сквозь него призрачных всадников.

Люди кричали и визжали; кровь покрывала землю липкими, горячими лужами.

Солдаты – и мексиканские, и американские – умирали и падали друг на друга, как брёвна. Некоторые поднимались только для того, чтобы снова упасть и быть раздавленными копытами мчащихся лошадей.

Зазвучали горны.

Люди ползли сквозь эту мясорубку с оторванными конечностями и развороченными животами, из которых тянулись кишки.

Некоторые хотели сбежать… но другие хотели сражаться дальше.

Кобб заколол штыком одного солдата и рассёк лицо другому. Он видел, как падают добровольцы, но каждый раз, когда он бросался им на помощь, к его ногам падали тела, кровь и мозги брызгали ему в лицо, а на него самого бросались вражеские солдаты. Поэтому он стрелял в них и резал тесаком, когда они оказывались на его пути.

А вокруг него добровольцы карабкались по грудам тел, и в бой вступила вооружённая миссиссипская конница. На них были ярко-красные рубашки и широкополые соломенные шляпы.

Мексиканская кавалерия встретила их беспощадно; раздались выстрелы мушкетов и звон сабель; лошадей разрывало пушечными ядрами, а люди падали сотнями; пейзаж превратился в кровавое море израненных тел, конечностей и сверкающих на солнце внутренностей.

За мексиканской конницей следовала пехота с выставленными вперёд штыками.

Добровольцы из Миссури, чёрные от пороха и пыли, продолжали держать оборону, готовые ко всему.

Кобб стрелял из пистолетов, пока они не опустели и не превратились в бесполезный раскалённый кусок железа. Он схватился за мушкет, выстрелил, перезарядил и снова выстрелил с заправским мастерством.

Но мексиканцы хлынули вперед бурным, нескончаемым потоком, перерезая американскую линию фронта, и Кобб оставалось лишь крушить черепа врагов прикладом винтовки, резать их ножами и рубить тесаком, не останавливаясь ни на минуту.

Теперь мексиканцы атаковали не только спереди, но и сзади, и с флангов.

Это был настоящий ад.

Люди падали и извивались в грязи.

Лошади сбрасывали всадников и топтали своими копытами, обезумев от ужаса, ран, ударов, стрельбы и криков.

Разрывались снаряды; свистели, как бешеные шершни, ружейные пули; слепящими вихрями поднимались дым и пыль.

Грохотали мушкеты, и им вторили огромные пушки.

Фургоны и грузы на них были разбиты в щепки; повсюду в крови и обломках лежали убитые и раненые.

А к склону подходили всё новые и новые мексиканские войска.

Кобб, переполненный теперь настоящим, неистовым голодом, ворвался в их ряды, убивая людей из пистолетов и мушкетов. Он разрубил топором голову одного копейщика, перерезал горло другому, выхватил копьё и сбросил с коня мексиканского офицера.

Он проткнул остриём грудь мужчины и пригвоздил его к земле.

Убив ещё двоих или троих, он вскочил на коня убитого мексиканца – прекрасного белого жеребца – и бросился в атаку, рубя и режа, стреляя и пронзая. Но когда залп картечи перебил животному ноги, Кобб вновь оказался на своих двоих.

Сверху открывалась жуткая картина: пропасть, заполненная дымом и огнём, кишела людьми и лошадьми без всадников. Это была истинная бойня, и в суматохе трудно было сказать, кто выигрывал, а кто проигрывал.

Но Коббу было на это плевать.

Он продолжал сражаться, убивая всё больше врагов, перерезая сухожилья коням и разрывая линию наступления мексиканцев, как огненный клинок.

Битва продолжалась ещё долгое время, но, в конце концов, мексиканцы отступили.

Мертвецы грудами лежали на земле, пропитанной багровой кровью.

Кавалерия мексиканцев оказалась под постоянным огнём, и главнокомандующий принял решение отступить, но даже эта заминка стоила им десятков и сотен жизней.

Когда сражение закончилось, поле битвы превратилось в кладбище.

В бойню.

Везде, насколько хватало глаз, валялись тела, конечности, разорванные пушечными ядрами лошади и закинутые взрывной волной на деревья люди. Это напоминало картину Брейгеля Старшего «Триумф смерти» – дым, пламя, трупы и разрушенные повозки.

Изрытая земля.

Лужи крови.

Тысячи мух, взлетающих с трупов и тех раненых, кто не мог пошевелиться.

Люди молили о помощи, о воде, ещё хоть об унции жизни, чтобы они смогли убить больше мексиканцев во имя своих матерей и возлюбленных.

Когда Кобб шёл через бойню, и его оленьи шкуры были мокрыми от крови и обожжёнными пылающей шрапнелью, он видел, как живые люди выбираются из-под трупов. С дикими, залитыми кровью глазами они размахивали пустыми мушкетами и ножами. Они кололи штыками мёртвых и тех, кто простил о смерти.

Потрясённые кровавой битвой офицеры шатались по полю боя, всхлипывая, проклиная этот мир и выкрикивая приказы мертвецам. Они требовали, чтобы трупы поднялись и бросились в погоню за врагом, в то время как солдаты бродили среди мертвецов в поисках павших товарищей.

Кобб и его покрытые кровью, крещённые огнём добровольцы двинулись по горящему полю из трупов, выныривая из клубов дыма и добивая мексиканцев. Они снимали скальпы, срезали посмертные маски, отрезали уши, руки и пальцы. Они хохотали, как безумные, устраивая мексиканские трупы в непристойных позах.

А Кобб подталкивал их к новым, всё более извращённым зверствам, в то время как родимое пятно на его спине пылало и пульсировало.

Что-то внутри него было очень, очень довольно увиденным.

Война – это ад.

И для Кобба она напоминала возвращение домой.

* * *

Пламя.

Дым.

Жар.

Крики.

Горело здание школы.

Голоса внутри кричали на испанском, ублюдочном английском, индийском… Они умоляли, просили пощадить их, отпустить во имя Иисуса Христа.

И Кобб собирался их отпустить… прямиком к создателю.

Кобб смотрел на огонь, питался им, чувствовал, как он горит внутри него. Его кровь была кислотой, которая пузырилась и кипела. Его сердце раскалённым докрасна поршнем стучало и грохотало, выбрасывая искры и маслянистый пар. Родимое пятно на его спине напоминало выжженное на плоти клеймо.

Добровольцы окружили здание школы, держа мушкеты наготове.

– Если любой из этих чилийских ублюдков попытается выскользнуть, – процедил Кобб, – стреляйте.

Здесь, в небольшом городке под названием Дель Барра, Кобб и его люди выследили местный партизанский отряд. Здесь они жили, здесь их лечили и оперировали.

Это был даже скорее не городок, а деревня: несколько продуваемых ветрами и выбеленных солнцем лачуг, старая испанская церквушка и школа.

В подвале церкви добровольцы обнаружили винтовки и боеприпасы, оружие и форму, снятую с убитых американцев. На большей части одежды до сих пор виднелись пятна крови.

Священник попытался отказаться показать им подвал.

И Кобб перерезал ему глотку.

А потом они подпалили здание школы; оно горело в этой жаркой, засушливой степи, а солнце таяло, как монета из желтого воска в безоблачном небе над головой.

Пот катился градом по лицу Кобба, оставляя за собой тонкие чистые полоски кожи. Обведённые красной краской глаза, напоминавшие врата ада, не мигая смотрели на пламя.

Кончиком языка Кобб слизал соль с губ.

Он слышал доносящиеся изнутри крики и вопли.

Пламя уже охватило одну сторону здания школы и жадно лизало другую. А внутри… внутри были старики, женщины и дети. Они стучали в двери и молили их выпустить.

Внезапно раздался дикий рёв, и всё здание школы оказалось охвачено огнём в считанные секунды. Дерево было сухим, как трут, и горело превосходно. В воздухе клубился дым, завиваясь причудливыми воронками. Везде воняло обуглившимся деревом, опаленными волосами и горелой плотью.

Крики и удары стихли.

– Думаю, все поджарились, – сплюнул Джонс, почёсывая промежность.

Внезапно из горящего здания вырвались несколько фигур, объятых пламенем. Они спотыкались, безумно размахивая руками. Это могло бы быть смешно, если бы не было так мерзко.

Добровольцы разошлись в стороны, выпуская горящих людей наружу.

За первыми фигурами последовали другие. Люди были готовы на всё, чтобы только избежать адского пламени.

Добровольцы выстрелили, перезарядили и снова выстрелили.

Последняя фигура прибежала странной, дёргающейся походкой; пламя лизало её мерцающими перьями. В руках у неё что-то было.

Кобб заметил, что это была мать, несущая своего ребёнка.

Кобб вскинул руку.

Его люди перестали стрелять.

Женщина прошла три-четыре метра и рухнула дымящейся кучей.

Кобб наблюдал за ней, пока огонь не погас, и она не превратилась в сломанный, почерневший манекен, а её плоть не рассыпалась пеплом.

Мать и ребёнок оказались зажарены вместе.

Исходящий от них дым был горячим и зловонным.

Не прошло и часа, как добровольцы сидели возле пожарища, пили мескаль и жевали лепешки, добытые из подвала.

Здание школы рухнуло само по себе, превратившись в груду сажи и почерневших балок. От него ничего не осталось.

Через некоторое время добровольцы сожгли церковь и взорвали подвал, пока в деревне Дель Барра не осталось ничего, кроме тлеющих углей, дыма и запаха смерти.

Такой они её и оставили.

* * *

Но, естественно, война должна была когда-нибудь закончиться.

После Монтеррея и Камарго, Буэна-Висты и Вера-Крус, Серро-Гордо и Пало-Альто мексиканцы – разбитые, изнурённые и уставшие от резни – подписали мирный договор Гвадалупе-Идальго, и война подошла к концу.

Американцы вернулись обратно в Техас и Нью-Мексико.

Некоторые были счастливы, что всё закончилось. Другие отправились на поиски следующей битвы.

Джеймс Ли Кобб тоже что-то искал… Но не был уверен, что именно.

– 5-

Задолго до Американо-Мексиканской войны мексиканские власти начали платить частным армиям, чтобы те выслеживали и убивали мародерствующие племена индейцев – особенно апачей и команчей, – которые совершали набеги на мексиканские города и деревни.

Индейцы промышляли по другую сторону границы Штатов – убивали мужчин, похищали женщин, крали скот и лошадей, да и всё, что попадётся под руку.

Мексиканская армия просто не могла бороться с этими налётчиками, поэтому были приняты законы об «охотниках за скальпами». За каждый снятый скальп, как за «квитанцию», платили по сто песо. А для энтузиастов своего дела совокупная награда выходила весьма существенной.

Можно было бы предположить, что такой отталкивающий бизнес не будет иметь множество последователей… Но всё было как раз наоборот. После паники 1837 года[1] появилось много желающих быстрой наживы.

И они не были особенно разборчивы в том, что должны сделать для получения выплат.

Во время Американо-Мексиканской войны индейские набеги несколько уменьшились. Главным образом потому, что американские солдаты проводили своё свободное время, выслеживая банды ренегатов.

Но когда войне пришёл конец, набеги вновь участились. Команчи и апачи убили сотни мексиканцев, украли тысячи голов скота и похитили несметное количество женщин и детей. В большинстве мексиканских штатов, а особенно в Чиуауа и Соноре, награды за скальпы увеличились в несколько раз. Теперь цена составляла двести американских долларов за одну «квитанцию».

Джеймс Ли Кобб, как и многие другие солдаты, внезапно обнаружил, что работает на то самое правительство, отставки которого он добивался, сражаясь на войне. Всё регулировалось комитетами и инспекторами.

Мексиканские власти для предотвращения мошенничества установили новые правила: теперь скальп обязательно нужно было сдавать с теменной частью и с обоими ушами. Это не позволяла охотникам за наживой растягивать скальпы и разрезать один на несколько частей, получая прибыль за каждый кусок.

Кобб работал с командой, состоящей из него самого, двух бывших техасских рейнджеров и трёх индейцев шауни, которые были экспертами в снятии скальпов.

Они охотились на апачей, команчей и даже на индейцев сери. Они снимали скальпы с мужчин, женщин и детей, не щадя никого.

Поскольку работать было легче со свежеубитым телом – живые почему-то яростно сопротивлялись снятию скальпа – Кобб и его парни обычно всаживали в них несколько пуль.

Прямой выстрел в сердце упрощал всем жизнь. Когда жертва падала, как подкошенная, можно было сразу приниматься за дело, а не ждать, пока они истекут кровью от множества несмертельных ран. Ведь охота за скальпами – это такой же бизнес, как и любой другой, а время – деньги.

Конечно, чтобы сэкономить время, можно было перерезать им горло или заколоть ножом.

На женщин и детей можно было накинуть лассо, как на скот, а потом, когда они в панике начинают носиться из стороны в сторону, пристрелить.

«Свалить с ног и освежевать», как любил поговаривать Кобб.

Для мужчин-храбрецов требовался другой подход.

Иногда Кобб и его парни устраивали тщательно подготовленные засады на охотничьи отряды, и тогда стрельба из винтовки на дальнее расстояние была незаменима.

Шауни прекрасно обращались со скальпами. Они надрезали кожу вокруг темени, а затем, упёршись ногами в плечи жертвы, сдёргивали кожу одним куском. Они могли бы освежевать десяток индейцев в рекордно короткий срок.

Конечно, Кобб и техасцы тоже не ленились работать.

После снятия скальпы выдерживали в солёной воде и затем высушивали на столбах, чтобы сохранить их в приличном виде до момента «обналичивания».

Однажды в Дуранго охотники Кобба убили отряд из тридцати храбрецов, застрелив их в лощине из винтовок. После того, как они их «свалили и освежевали», они отправились в лагерь индейцев и убили ещё не менее шестидесяти женщин и детей.

Хотя, по правде говоря, они провели большую часть дня, обыскивая кусты в поисках сбежавших.

В итоге, бизнес по охоте за скальпами разжёг ненависть и враждебность со стороны индейских племён. Они начали программу кровавых расправ. Именно это в большей степени заставило Кобба и его людей начать охоту на мирные племена, такие как пимы и юмы на территории Аризоны.

За один рейд они сняли почти четыреста скальпов.

Но настоящий бум для них наступил примерно в то время, когда индейцы начали активно охотиться на охотников.

В тот момент Коббу и пришла в голову блестящая идея.

Скальпы мексиканцев выглядели так же, как скальпы индейцев. Не существовало никакого способа определить разницу между скальпами… Так какого чёрта? Пусть мексиканцы заплатят за убийство собственного народа.

Это была гениальная мысль.

Но один из техасцев, парень по имени Грендон, был не совсем в восторге от этой идеи.

– Я не знаю, – пробормотал он. – Ну… Чёрт, одно дело убивать индейцев, но мексикашки… Они же почти как люди…

– Ты же убивал их во время войны, так? – спросил его Кобб. – Так в чём разница? Они же не люди, они – индейцы, которые возомнили себя белыми! Ещё одна причина свалить их и освежевать. Чёрт возьми, сынок, этот урожай только и ждёт, когда его соберут! Пойдём с нами, и ты горя знать не будешь.

Остальные согласились более охотно, особенно Кулан – крупный бывший рейнджер, который, как говорили, обезглавил не менее двух десятков мексиканских офицеров во время войны, используя только охотничий нож с коротким лезвием.

Но Грендон не смог смириться с такой моралью и этикой, поэтому они просто пристрелили его, а Кулан в шутку снял с него скальп.

Они напали на мексиканскую деревню и заперли всех жителей в церкви. Они атаковали верхом, нажимая на спусковые крючки и бросая ножи и топоры, пока руки у них не заболели, пистолеты не задымились, а мертвецы не завалили кучами все улицы, как снопы пшеницы.

Им потребовалось почти четыре часа, чтобы снять скальпы со всех двухсот жителей, но они взялись за дело с усердием и рвением, присущим профессионалам. Они прочесали всю Центральную Мексику и собрали столько скальпов, что начали связывать их в связки.

В 1850 году, как раз перед тем, как грянул бум, они въехали в Сонору с почти восьмью тысячами скальпов, сложенных в кузове фургона.

Вскоре после этого дело со скальпами пошло наперекосяк, и Кобб уехал из Мексики, потому что из-за убийства мексиканцев власти объявили за его голову награду.

Но, как сказал сам Кобб, это было весело.

* * *

Следующие двадцать с лишним лет его жизни прошли в мгновение ока.

Кобб угонял скот и лошадей. Работал детективом на различных скотоводческих предприятиях, наёмным убийцей для всех, кто готов был платить. Он грабил банки и дилижансы и сделал себе на этом имя.

Его арестовывали не менее трёх раз, и каждый раз он избегал петли, сбегая из тюрьмы.

Он служил разведчиком во время индийских войн, продавал оружие перебежчикам-апачи и управлял борделем в Сан-Франциско.

Но всё это резко оборвалось, когда выяснилось, что он и его подчинённые не только грабят своих клиентов, но и убивают их, а останки хоронят в подвале.

После этого он сновал по индейской территории, воруя, убивая и заставляя индейцев и белых платить деньги за то, чтобы на них не нападала его банда.

Его имя внушало страх от Мексики до Арканзаса.

А потом в 1873 году… он проиграл пять тысяч долларов в карты в Дедвуде, штат Дакота. Проиграл профессиональному игроку по имени Мэйнард Эллсворт.

Кобб вытащил топор и расколол голову Эллсворта.

После этого он прожил свою жизнь в бегах.

Но в 1875 году его арестовали за вымогательство в горах Биг-Хорн на территории Вайоминга и приговорили к пяти годам в территориальной тюрьме.

Из которых он отсидел каждый день.

Как сказал надзиратель в Совете по условно-досрочному освобождению, «Джеймс Ли Кобб полностью лишен всех качеств, которые можно было бы хоть отдаленно назвать человеческими. Он, джентльмены, воплощение того, от чего нужно очистить наши земли – от существ, которые ходят как люди, но думают как животные».

Когда Кобб вышел, избегая охотников за головами и многочисленных ордеров, выписанных на него под различными псевдонимами, он присоединился к трём мужчинам – Джоне Глиру, Лоуренсу Барлоу и Бутчу Нулану – в специфическом предприятии.

Кобб вынудил их следовать за ним в Сьерра-Неваду, чтобы отыскать золотую жилу, о которой он слышал в тюрьме.

Проблема была в том, что Кобб на самом деле не знал, где она находится. Просто голос в его голове сказал ему, что в горах Сьерра-Невады он найдёт свою судьбу.

Голос был не тихим и не внятным, как обычно, а вполне чётким и уверенным, поэтому Кобб к нему прислушался.

И отправился в горы.

И так круг замкнулся.

– 6-

Прошло шесть недель.

Шесть недель Кобб сидел в горах и просто ждал. Глир, Барлоу и Нулан ждали вместе с ним, хотя Барлоу и предложил героически прорываться через снег, занёсший проход и заперший их у подножья вершины.

Никто его не поддержал. По крайней мере, пока.

Пока они ещё недостаточно отчаялись.

Но отчаяние уже приближалось; Кобб видел это по их обветренным, потрескавшимся лицам, обожжённым морозными ветрами и минусовыми температурами. В их глазах плескалась горечь, злость и беспокойство, грозившие выплеснуться наружу.

Всю прошлую неделю внутри каждого из мужчин бушевало это ядовитое варево, кипящее на дне бездонных ям души. Варево, которое с каждым днём всё быстрее просачивалось на поверхность.

В тесной деревянной лачуге, занесённой снегом, оно вскоре стало практически осязаемым.

За последние три дня никто из них не произнес ни слова. Они достигли того момента, когда выбор был сделан за них. Природой. Господом Богом. Той жестокой силой, которая заточила их в горах, не оставив ни единой надежды на спасение.

И, естественно, напряжение усиливалось из-за всеобщей ненависти к Коббу. Хоть никто и не произносил это вслух, мужчины винили Джеймса Ли в своём затруднительном положении. Ведь именно он настоял на том, чтобы отправиться в эту чёртову шахту в январе, и теперь, когда их занесло, им оставалось только сидеть… и ждать.

Ждать и сходить с ума.

Да, им всем были знакомы понятия этики и морали, но эти слова умерли в этой безбожной, нечестивой пустоши.

Глир отвечал за ловушки.

Барлоу каждое утро выходил с винтовкой на охоту.

Кобб и Нулан рубили хворост для костра.

Но еды не было, а пламени очага и горячей воды не хватало, чтобы убить голод.

Мужчины похудели и напоминали скелеты, обтянутые пергаментной кожей. Глаза запали в глазницы. Щёки втянулись, обтягивая челюсти. Зубы расшатались, а костлявые пальцы превратились в скрюченные лапы.

Они уже съели лошадей. Даже сварили суп из копыт.

Барлоу посасывал свой кожаный ремень, а Глир жевал ножны из оленьей шкуры.

Существовавшее в этих стенах безумие зародилось из голода.

Из одиночества.

Из отчаяния и безысходности.

Дичи не было, а тех нескольких кроликов, что поймал Глир на прошлой неделе, еле хватило, чтобы отогнать муки голода на несколько часов.

Им нужно было мясо. Настоящее мясо.

Их животы молили об этом, а зубы разочарованно скрежетали. Их языки облизывали потрескавшиеся губы, мечтая о бифштексах из оленины и говяжьих голенях. О непрожаренных стейках с кровью.

Из всех них только Кобб воспринял заточение спокойно.

Что-то внутри него радовалось тяжёлому положению остальных. Он наслаждался тем, как они медленно превращались в живые скелеты, отвратительные фигуры, которые выглядели бы совершенно естественно – или неестественно – бредущие от ворот кладбища, беспокоясь о своих собственных саванах.

По мере того, как рос их голод, социальные и нравственные устои рушились один за другим.

Мысли их были только о мясе. Сны – о нём же.

В этой продуваемой всеми ветрами преисподней с заснеженными вершинами, завывающими ветрами и ревущими метелями существовал только один способ добыть мясо.

Один последний, немыслимый способ.

Кобб его ждал.

Он уже видел это в мёртвых озерах их глаз. Видел, какие взгляды они бросали на него и друг на друга.

Желание выжить разрушило любые существовавшие между ними узы.

Мужчины понимали своим воспалённым, безумным мозгом, что весной из этой хижины выйдет лишь один.

Ими владел голод. Запретная жажда плоти себе подобных. Она явственно ощущалась в тесном, замкнутом помещении хижины… Её тяжёлый, кислый, мерзкий запах, отравляющий сам воздух.

Может, всё дело было в голоде. Может, именно он вызывал эти жуткие мысли в их головах. А может, это было что-то иное…

Может, это было то, что они нашли в пещерах.

Или то, что нашло их.

* * *

Первым это выяснил Барлоу.

Он был на охоте с Нуланом. Они оба ввалились в хижину, продрогшие и измученные, с широко распахнутыми от страха глазами. Они стояли на пороге, обутые в снегоступы, сжимая в руках винтовки и не закрывая двери, и за ними на улице бушевала метель и завывала смерть.

– Что такое? – рыкнул на них Кобб. – Ради бога, хватит стоять столбом! Что вы нашли?

Возможно, глубоко внутри он надеялся, что они нашли шахту… Но сам в это не верил. Потому что то, что он видел в их глазах, не предвещало ничего хорошего. Даже если бы на них напал полк индейских мертвецов, они бы не выглядели такими мрачными и напуганными.

– Идём с нами, – произнёс Нулан. – Просто идём с нами…

И вот, закутанные в буйволиные шубы и медвежьи шапки, спелёнутые, как младенцы, со всем своим снаряжением, они пробивались сквозь сугробы и ветра, которые пытались сбросить их с узких тропинок вдоль зубчатого утёса.

Мир вокруг был белым, огромным и измученным.

Серое предгрозовое небо нависало прямо над скалами, и сложно было сказать, где заканчивалось одно и начиналось другое.

Нулан подвёл их к небольшому входу в пещеру, расположенному в основании известнякового утеса со скалистыми стенами и выступающим навесом, который, казалось, мог упасть и раздавить их в любой момент.

Кобб заметил ведущие вдаль следы от снегоступов. Они выглядели так, словно их обладатели старались как можно быстрее оказаться подальше от входа в пещеру.

– Ну, и что за хрень? – выдохнул Кобб облачко пара, которое тотчас зависло в воздухе. – Вы наткнулись на золотую жилу или на самого Дьявола во плоти?

– Просто войди внутрь, – прошептал Барлоу.

Кобб пошёл первым, за ним по пятам следовал Глир. Оба фыркали и пыхтели, пытаясь пролезть по-пластунски очередной метр. Шахта была настолько узкой, что другого способа передвижения не находилось. В тяжёлых шубах и меховых штанах сложно было передвигаться быстро, поэтому путь до центральной шахты занял какое-то время.

Они словно очутились внутри бутылки, заткнутой грязной тряпкой.

Там было темно, хоть глаз выколи.

Кобб окликнул Глира, и его голос эхом отразился от высоких сводов.

У Глира был фонарь. Он чиркнул спичкой о стену пещеры и поднес её к фитилю, регулируя пламя.

Пещера была большой, тут рядом могли поместиться два грузовых фургона. Пологий, усыпанной галькой склон вёл в другую, такую же тёмную каверну.

Кобб огляделся и рассмотрел кучи гранита и гравия и огромные массы скальных пород, упавших с потолка много лет назад. Больше ничего примечательного не было.

И всё же… Всё же здесь что-то ощущалось. Что-то необычное.

Он чувствовал это так же, как обычный человек чувствует свою кожу или яйца, болтающиеся между ног.

Здесь было нечто. Нечто важное. Нечто тайное.

Глир поднял вверх фонарь, и по стенам заскакали причудливые фигуры из теней. Или поднимались и опускались, ныряли вниз и подпрыгивали вверх.

Кобб облизал пересохшие губы.

Внутри было теплее, чем на улице, и льдинки в его бороде начали таять, а вода закапала на куртку.

– Ну и какого хрена вы здесь нашли? – поинтересовался он. – Здесь только грязь и камни, и больше ни хера.

Но они оба знали, что это не так; оба чувствовали, что здесь что-то есть, но боялись облечь свои мысли в слова. Мужчины застыли в ожидании, с беспокойством вглядываясь в темноту. Как человек, который сидит возле палатки и чувствует, что кто-то кружит вокруг костра.

Кто-то большой. Кто-то жуткий. Кто-то дикий и зубастый.

Кобб не чувствовал страха. Он всегда говорил себе, что страх – это его вдохновение, а не беспокойство. Возможно, это была чистая правда, а возможно – полная хрень, но в эту секунду он действительно не боялся. Потому что голос его голове шептал: «Да, да! Это именно то, что ты искал!»

Где-то в этой пещере и коридорах Кобба ждало откровение.

– Здесь ничего нет, – надтреснутым голосом произнёс Глир. – Так что давай…

– Нет, есть… ты был прав, – Кобб посмотрел на Глира; пылинки кружили вокруг него, как мошки. – Разве ты не чувствуешь?

– Да… Да, думаю, чувствую.

Коббу он напоминал запах разложения. Сладкий аромат гниения, похожий на мусорное ведро, наполненное испорченной картошкой, или на раздутый мухами труп, выброшенный на берег реки. Влажный, резкий запах, которому не место в этом сухом, обезвоженном месте, где даже воздух пах пылью и сухостью.

Глир тяжело сглотнул.

– Мне это совсем не нравится. Давай выбираться отсюда к чёртовой матери.

– Идём за мной, – произнёс Кобб.

Он последовал за запахом, как за восхитительном ароматом, позволяя ему привести себя в сердце этого места, в его «кухню», где томятся и кипят на огне вкусности.

Он двинулся вверх по склону, осторожно обходя острые выступы скал и перешагивая через плоские обвалившиеся камни. Вместе с Глиром они двинулись вверх по узкому извилистому коридору, задевая меховыми шапками потолок.

И в следующей пещере они увидели…

Они увидели кости. Некоторые принадлежали животным, но в основном кости были человеческими.

Посреди помещения в полу находилась выдолбленная кирками и лопатами яма глубиной пять-шесть метров, заполненная костями. Словно гигантская кремационная урна. Погребальная яма для бедренных и лучевых костей, для позвонков и рёбер. И черепов…

Господь милосердный, там были сотни черепов. И взрослых, и детских.

И единственное, что у всех этих костей было общего, это то, что они обуглились… как будто их поджарили.

Почерневшие черепа уставились на них пустыми глазницами, намекая на омерзительные тайны, которые они не хотели раскрывать.

Внезапно одна из лопаток пошатнулась и вызвала обвал наваленных сверху плечевых и бедренных костей. Череп с отсутствующей нижней челюстью упал со своего места и ухмыльнулся Коббу с Глиром.

– Оно движется, – Глир, как завороженный смотрел на яму. – Матерь божья, заступница Мария… Там что-то движется!

Ему хотелось выхватить свои револьверы и опустошить весь барабан в то, чему он не ведал имени.

Он был из тех, кто сражался с неизвестным голыми руками, топорами и пистолетами. А тому, что лезло из глубин, он не мог найти определения.

– Они уже давно мертвы, – произнёс Кобб. – Просто пошатнулись и обвалились. Если бы на месте костей были обычные камни, ты же не испугался бы, так?

Глир сделал глубокий вдох и взял себя в руки.

– Думаю, нет.

– Вот видишь? А эти кости причинят тебе не больше вреда, чем камни.

Но вслух он хотел сказать, что у него было странное, необъяснимое чувство, что то, что было в пещере, что скрывалось и шепталось вокруг них, могло заставить эти кости сдвинуться с места.

И могло принести им кучу неприятностей.

А может… Чёрт побери, может, оно могло заставить эти скелеты встать и пойти!

Кобб и Глир обошли эту пещеру и нашли вход в третью. Она была такая же, как и предыдущая.

Кости повсюду. Кучи, кучи костей.

Их владельцы были уже давным-давно мертвы.

В каменную плиту высоко наверху были ввинчены какие-то металлические кольца. С них свисали куски старой пеньковой верёвки, напоминавшие мёртвых змей. На некоторых из них болтались потемневшие мумифицированные конечности. Как будто людей подвесили и оставили умирать, а потом их тела гнили и распадались, пока не остались висеть только руки, привязанные к верёвкам.

Кобб коснулся одной из верёвок, и она начала разваливаться прямо у него в пальцах.

– Это место чертовски старое, – произнёс Глир с придыханием, не сводя глаз в канатов почти в религиозном экстазе. – Очень, очень старое. Ты только посмотри сюда, Джимми! Думаю, эти пещеры вырублены индейцами прямо из гор.

Кобб изучил грубо вытесанные стены: они действительно были выбиты из цельного камня. Естественной из всех трёх пещер была лишь первая; в двух других явственно читалась работа инструментов.

Глир издал странный звук – что-то среднее между рвотным позывом и смешком.