Текст книги "Тысяча незабываемых поцелуев (ЛП)"

Автор книги: Тилли Коул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– Я в порядке, – сказала я скромно. Взяв его за руку, я пыталась вести его по улице. Рун потянул меня, и заставил посмотреть в его обеспокоенное лицо.

– Поппи...

– Я в порядке, – перебила я его, прижавшись губами к его для убедительности.

Раздраженно застонав, Рун закинул руку мне на плечо и повел меня вперед. Я высматривала название улиц и жилых массивов, разбираясь, куда идти отсюда.

– Ты собираешься рассказать мне, куда мы? – спросил Рун.

Уверенная, что мы идем в правильном направлении, я покачала головой. Рун запечатлел поцелуй в мой висок, когда подкурил сигарету. Когда он закурил, я воспользовалась возможность оглядеться вокруг себя. Я полюбила Нью-Йорк. Полюбила все в нем. Эклектичных людей – художников, деловых людей и мечтателей – вплетенных в гигантскую мешанину жизни. Забитые улицы, гудки машин и крики идеального симфонического саундтрека города, который никогда не спит.

Я вдохнула свежий запах снега в холодном воздухе и придвинулась ближе к груди Руна.

– Мы сделали это, – сказала я и улыбнулась, на краткое мгновение закрыв глаза.

– Что? – спросил Рун, теперь знакомый запах его сигаретного дыма развевался между нами.

– Это, – сказала я. – Мы… гуляем по Бродвею. Вот так мы бы гуляли по городу, направляясь встретиться с друзьями, в наши колледжи или квартиру. – Я подтолкнула его руку плечом. – Ты бы держал меня точно также, и мы бы болтали. Ты бы рассказал мне о своем дне, а я тебе о своем. – Я улыбнулась нормальности сцены. Потому что мне не нужны были широкие жесты или сказки; нормальной жизни с парнем, которого я люблю, было бы достаточно.

Даже в этот момент оно того стоило.

Рун ничего не ответил. Я уже запомнила, что когда я так откровенно говорила о вещах, которые не сбудутся, Рун выбирал ничего не отвечать. И это было нормально. Я понимала, почему он защищал свое уже разбитое сердце.

Если я могла защитить его за него, я бы сделала это, но я была тому причиной.

Я также молилась, чтобы все было хорошо, чтобы я также могла оказаться лекарством.

Увидев вывеску на старом здании, я посмотрела на Руна и сказала:

– Мы почти на месте.

Рун огляделся вокруг в недоумении, и я была рада. Я не хотела, чтобы он видел, куда мы идем. Я не хотела, чтобы он злился на жест доброты. Не хотела, чтобы ему было больно от принуждения увидеть будущее, которое может его ждать.

Я направила Руна влево в сторону здания. Рун бросил бычок на землю и взял меня за руку. Подойдя к турникету, я попросила наши билеты.

Рун оттолкнул мою руку от кошелька, когда я пыталась заплатить. Он заплатил, еще не зная, куда мы направляемся. Я потянулась и поцеловала его в щеку.

– Такой джентльмен, – подразнила я, и наблюдала, как он закатил глаза.

– Не уверен, что твой отец думает то же самое обо мне.

Я не смогла сдержать смех. Когда смех вырвался на свободу, Рун остановился и посмотрел на меня, протянув руку. Я вложила свою в его и позволила ему потянуть меня. Его рот оказался чуть выше моего уха, и он сказал:

– Почему, когда ты так смеешься, я неистово хочу сфотографировать тебя?

Я подняла голову, мой смех угас.

– Потому что ты умеешь запечатлеть все аспекты человеческого состояние: хорошие, плохие, правду. – Я пожала плечами и добавила: – Потому что, несмотря на то, как сильно ты протестуешь и источаешь ауру тьмы, ты борешься за счастье, хочешь быть счастливым.

– Поппи. – Рун отвернул голову. Как всегда, он не хотел воспринимать правду, но она была там, заперта в его сердце. Все, что он хотел когда-либо, быть счастливым – только он и я.

Я же хотела, чтобы он научился быть счастливым сам по себе. Хотя я буду проживать рядом с ним каждый день в его сердце.

– Рун, – мягко призвала я. – Пожалуйста, пойдем со мной.

Рун уставился на мою вытянутую руку, прежде чем смягчился и переплел наши пальцы вместе. Даже тогда он пялился на наши соединенные ладони с намеком на боль в сдержанном взгляде.

Приблизив наши руки к своим губам, я поцеловала тыльную сторону его ладони и прижала их к моей щеке. Рун выдохнул через нос. Наконец он притянул меня под защиту своей руки. Обняв его за талию, я провела его через двойные двери, открывая взору происходящее за ними.

Мы были встречены огромным, открытым пространством известных фотографий, обрамленных стенами. Рун замер, и я подняла голову как раз, чтобы увидеть его удивленную, тем не менее, страстную реакцию на зрелище перед ним – его мечту перед ним. Выставка фотографий, которые сформировали наше время.

Фотографии, которые изменили мир.

Идеально запечатленные моменты времени.

Грудь Руна медленно поднялась, когда он глубоко вдохнул, затем выдохнул со сдержанным спокойствием. Он опустил взгляд на меня и приоткрыл губы. Ни звука не вышло. Ни одного слова.

Потерев его грудь своей рукой, под фотоаппаратом, который висел на его шее, я сказала:

– Я нашла эту выставку вчера вечером, и захотела, чтобы ты увидел ее. Она будет здесь целый год, но я хотела оказаться здесь с тобой, в этот момент. Я... я хотела разделить это с тобой.

Рун моргнул, его выражение лица было нейтральным. Единственной видной реакцией было то, что он стиснул челюсти. Я не была уверена, был ли это хороший знак или нет.

Перестав держать его под руку, я свободно держала его пальцы. Изучив пособие, я подвела нас к первой фотографии выставки. Я улыбнулась, увидев матроса в центре Таймс-сквер, который наклонил медсестру, чтобы поцеловать.

– Нью-Йорк. 14 августа 1945. «День Победы над Японией на Таймс-сквер», сделанная Альфредом Эйзенштадтом, – прочитала я. И ощутила легкость и волнение праздника через фото передо мной. Я чувствовала, будто нахожусь там, разделяя этот момент со всеми.

Я подняла взгляд на Руна, и заметила, что он изучает фотографию. Его выражение лица не изменилось, но я заметила, что его челюсть расслабилась, а голова была слегка наклонена.

Его пальцы дернулись в моих.

Я снова улыбнулась.

Он не остался невосприимчив. И неважно, как сильно отнекивался, он любил это. Я чувствовала это также легко, как ощущала снег на своей коже на улице. Я подвела его ко второй фотографии. Мои глаза расширились, когда я осмотрела драматичную сцену. Танки катились колонной, мужчина стоял у них на пути. Я быстро прочитала информацию, и мое сердце забилось быстрее. «Площадь Тяньаньмэнь, Китай. 5 июня, 1989. На фото запечатлено, как единственный мужчина протестует, чтобы остановить военное подавление продолжавшихся протестов против китайского правительства».

Я подошла ближе к фотографии и сглотнула.

– Грустно, – сказала я Руну, на что он кивнул.

Казалось, каждая новая фотография вызывала различные эмоции. Смотря на эти запечатленные моменты, я по-настоящему поняла, почему Рун любил фотографировать. Выставка демонстрировала, как эти запечатленные моменты воздействовали на общество. Они показывали человечность в самом лучшем и худшем свете.

Они подчеркивали жизнь во всей наготе и чистой форме.

Когда мы остановились у следующего фото, я немедленно отвела взгляд, не в силах смотреть. Стервятник терпеливо ждал, зависая над изможденным ребенком. Я мгновенно почувствовала печаль.

Я двинулась дальше, но Рун подошел ближе к фотографии. Я повернула голову, наблюдая за ним. Он изучал каждую деталь фото. Его глаза вспыхнули, а руки сжались в кулаки по бокам.

Его страсть прорвалась.

Наконец-то.

– Это фото одно из самых противоречивых из всех снятых, – проинформировал он меня тихо, все еще фокусируясь на изображении. – Фотограф освещал голод в Африке. Когда он делал это фото, то видел, как ребенок шел за помощью, а стервятник ждал, чуя смерть. – Он сделал вдох. – Это фото одним кадром показывает масштабы голода гораздо яснее, чем все предыдущие письменные отчеты, когда-либо существующие. – Рун посмотрел на меня. – Оно вынуждает людей сесть и обратить внимание. Во всей своей жестокой тяжести фото показывает, как ужасно расти в голоде. – Он снова указал на ребенка, скорчившегося на земле. – Из-за этой фотографии увеличилась помощь, СМИ стали больше освещать голодающих. – Он сделал глубокий вдох. – Это фото изменило мир.

Не желая останавливать его импульс, мы перешли к следующему фото.

– Ты знаешь, о чем эта?

Чтобы посмотреть большинство фотографий мне приходилось бороться с самой собой, на большинстве были боль, страдания. Но фотографы испытывали определенный тип благоволения, несмотря на то, что вид был душераздирающим. Для них это были глубокие и бесконечные сообщения, запечатленные в одном кадре.

– Это были протесты – война во Вьетнаме. Буддийский монах совершил самосожжение. – Рун опустил голову и наклонил набок, изучая под разными углами. – Он даже не дрогнул. Он испытывал боль, делая этим заявление, что должен воцариться мир. Он обратил внимание на затруднительное положение и бесперспективность этой войны.

День проходил, Рун объяснил почти каждую фотографию. Когда мы достигли финального снимка – это было черно-белое фото молодой женщины. Оно было старым, казалось, ее прическа и макияж из шестидесятых. Ей было около двадцати пяти, она улыбалась на фотографии.

От этого я тоже улыбнулась.

Я посмотрела на Руна. Он пожал плечами, молча давая мне понять, что не знает ничего о фотографии. Название гласило: «Эстер». Я искала информацию в путеводителе, мои глаза сразу же наполнились слезами, прочитав описание. Когда я прочитала, почему это фото было здесь.

– Что? – спросил Рун, в его взгляде плескалось беспокойство.

– Эстер Рубинштейн. Последняя жена мецената этой выставки. – Я моргнула и наконец смогла продолжить: – Умерла в двадцать шесть, от рака. – Я сглотнула ком эмоций в горле и подошла ближе к портрету. – Размещена на этой выставке своим мужем, который больше никогда не женился. Он сделал фото и повесил на этой выставке. Написано, что хоть Эстер и не изменила мир, она изменила его.

Медленные слезы стекали по моим щекам. Чувство было красивым, а честь захватывающая.

Вытерев слезы, я снов посмотрела на Руна, который отвернулся от фотографии. Мое сердце ухнуло в желудок. Я встала перед ним, он повесил голову. Я убрала волосы с его лица, и мученическое выражение на его лице разорвало меня надвое.

– Почему ты привела меня сюда? – спросил он через ком в горле.

– Потому что это то, что ты любишь. – Я жестом показала вокруг комнаты. – Рун, это Школа искусств «Тиш» в НЙ. Где ты хотел учиться. Я хотела показать тебе, чего ты можешь достигнуть когда-нибудь. Я хотела показать, что все еще может ждать тебя в будущем.

Рун закрыл глаза, когда открыл их, то заметил мой зевок.

– Ты устала.

– Со мной все хорошо, – спорила я, желая разрешить все прямо сейчас. Но я устала. И не была уверена, что смогла бы сделать больше, не отдохнув немного.

Рун взял меня под руку и сказал:

– Пойдем отдохнем перед вечером.

– Рун, – я пыталась спорить, поговорить об этом всем подробнее, но Рун повернулся и тихо произнес: – Поппимин, пожалуйста. Больше не надо. – Я слышала напряжение в его голосе. – Нью-Йорк был нашей мечтой. Нет НЙ без тебя. Поэтому, пожалуйста... – он затих, затем тихо прошептал: – Перестань.

Не желая видеть его таким сломленным, я кивнула. Рун поцеловал меня в лоб, поцелуй был нежным – это была благодарность.

Мы покинули выставку, и Рун поймал такси. Через пару минут мы уже вернулись в отель, и как только достигли номера, Рун лег со мной в своих объятиях.

Он не говорил, когда я засыпала. Я погружалась в сон с изображением Эстер в своей голове, задаваясь вопросом, как ее муж исцелился, после того как она вернулась домой.

Задаваясь вопросом, исцелился ли он вообще.

***

– Поппимин?

Нежный голос Руна будил меня. Я моргнула в темноте комнаты, ощущая только нежное поглаживание Руна по моей щеке.

– Привет, малышка, – сказал он тихо, когда я перекатилась, чтобы оказаться лицом к нему. Вытянув руку, я включила лампу. Когда зажегся свет, я сфокусировалась на Руне.

Мои губы дернулись в улыбке. Он был одет в облегающую белую футболку под коричневым блейзером. Его черные джинсы обтягивали ноги, а на ногах были знакомые замшевые ботинки. Я потянулась к лацканам его блейзера.

– Ты выглядишь таким заучкой, малыш.

Губы Руна растянулись в полуулыбке. Он наклонился вперед и захватил мой рот в нежном поцелуе. Когда отстранился, я заметила, что его волосы были свежевымыты и расчесаны. И в отличие от обычных дней, сегодня он расчесал их, золотистые пряди ощущались шелком между моих пальцев.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

Я потянула руки и ноги.

– Немного устала и все побаливает после ходьбы, но я в порядке.

Лоб Руна испещрили морщинки.

– Ты уверена? Мы не пойдем никуда сегодня, если ты не очень хорошо себя чувствуешь.

Подвинувшись вперед на подушке, я остановилась только в сантиметрах от губ Руна.

– Ничего не удержит меня от сегодняшнего вечера. – Я провела рукой по его мягкому коричневому блейзеру. – Особенно когда ты так принарядился. Я понятия не имею, что ты запланировал, но если ты снял свою кожаную куртку, должно быть, это что-то грандиозное.

– Думаю, что это так, – ответил Рун, после продолжительной паузы.

– Тогда я точно в порядке, – сказала я уверенно, позволяя Руну помочь мне присесть, когда эта простая задача стала для меня немного сложной.

Когда я присела, Рун изучил мое лицо.

– Я люблю тебя, Поппимин.

– Я тоже люблю тебя, малыш, – ответила я. Когда я встала с помощью Руна, то покраснела. Он становился все красивее с каждым днем, и выглядя таким образом, заставлял мое сердце пуститься вскачь.

– Что мне надеть? – спросила я Руна. Он повел меня в гостиную номера. В центре комната находилась девушка, а вокруг нее разные принадлежности для макияжа.

Изумленная я посмотрела на Руна, когда он нервно убирал волосы с лица.

– Твоя тетя организовала все это. – Он пожал плечами. – Поэтому ты будешь выглядеть идеально. Не то чтобы ты не выглядишь так обычно.

Девушка махнула рукой и похлопала по месту рядом с собой. Рун поднес мою руку к своему рту и поцеловал.

– Иди, нам нужно выходить через час.

– Что мне надеть? – спросила я, затаив дыхание.

– Мы организовали и это. – Рун повел меня к месту, и я села, на мгновение остановившись, чтобы представиться стилисту.

Рун двинулся, чтобы сесть на диван в другом конце комнаты. Я ощутила прилив счастья, когда он вытащил свой фотоаппарат из чехла. Я наблюдала, как Рун поднял его к глазам, когда Джен, стилист, начала трудиться над моими волосами. И следующие сорок минут он запечатлевал на пленку эти моменты.

Я не могла стать еще счастливее, даже если бы попыталась.

Джейн наклонилась, проверяя мое лицо, и после последнего мазка кистью по моей щеке, отстранилась и улыбнулась.

– Вот так, девочка. Готово. – Она сделала шаг назад и начала собирать свои вещи. Когда закончила, поцеловала меня в щеку. – Хорошего вечера, леди.

– Спасибо вам, – сказала я и проводила ее до двери.

Когда я развернулась, Рун стоял передо мной. Он поднял руку к моим накрученным в локоны волосам и прохрипел:

– Поппимин, ты выглядишь невероятно.

Я наклонила голову.

– Да?

Рун поднял фотоаппарат и нажал на кнопку. Снова его опустив, он кивнул:

– Идеально.

Рун потянулся к моей руке и повел меня в спальню. На двери висело черное платье с завышенной талией. Туфли на низком каблуке стояли на плюшевом ковровом покрытии.

– Рун, – прошептала я, проведя рукой по мягкому материалу. – Оно такое красивое.

Рун снял платье и положил его на кровать.

– Одевайся, малышка, нам нужно идти.

Я кивнула, все еще находясь в оцепенении. Рун покинул комнату и закрыл дверь. Через минуту я скользнула в платье и туфли на низком каблуке. Я пошла к зеркалу в ванной и ошеломленно махнула, когда увидела девушку в отражении. Мои волосы были завиты и ни одного волоска не торчало. Мои глаза были накрашены в стиле «смоки-айс» и сережки в форме бесконечности ярко сияли.

Раздался стук в дверь спальни.

– Войдите! – закричала я. Я не могла оторвать взгляда от своего отражения.

Рун встал позади меня, мое сердце растаяло, когда я увидела его реакцию в отражении... сраженный взгляд на его красивом лице.

Он положил свои руки на мои, наклонился, когда одна его рука поднялась убрать мои волосы, чтобы поцеловать место за ухом. От его прикосновения у меня перехватило дыхание, в то время как его глаза все еще смотрели в мои в зеркале.

Мое черное платье было слегка открыто спереди, демонстрируя мою грудь и шею, а на плечах были широкие лямки. Рун покрывал поцелуями мою шею, прежде чем приподнял рукой мой подбородок, чтобы повернуть его и поцеловать меня в губы. Его теплые губы растворились на моих, и я выдохнула ощущение чистейшего счастья в его рот.

Рун вытянул руку к стойке и поднял мой белый бант, прицепив его к моим волосам. Сверкнув мне застенчивой улыбкой, он сказал:

– Теперь ты идеальная. Теперь ты моя Поппимин.

Мой желудок сжался от хрипоты в его голосе, а затем сделал сальто, когда Рун взял меня за руку и повел из комнаты. Пальто было в комнате, и как истинный джентльмен, он поднял его и накинул мне на плечи.

Когда я повернулась к нему лицом, Рун спросил:

– Готова?

Я кивнула и позволила ему отвести меня к лифту и затем на улицу. Нас ждал лимузин, хорошо одетый водитель открыл дверь для нас. Я повернулась к Руну, чтобы спросить, как он все организовал, но прежде чем я смогла, он ответил:

– Диди.

Водитель закрыл дверь. Я крепко держалась за руку Руна, когда мы проезжали по шумным улицам. Я наблюдала, как оживленные улицы Манхэттена проносились мимо нас, затем мы остановились.

Я заметила здание, еще до того, как покинула лимузин, мое сердце загудело от предвкушения. Я повернула голову к Руну, но он уже вышел из лимузина. Он появился у моей двери, открыл ее для меня и протянул мне руку.

Я ступила на улицу и подняла голову на огромное здание перед нами.

– Рун, – прошептала я. – «Карнеги-холл». – Я накрыла рот ладошкой.

Рун закрыл дверь и лимузин уехал. Он притянул меня ближе и сказал:

– Пойдем со мной.

Когда мы подошли ближе, я пыталась прочитать все вывески, указывающие на представление. Но неважно как упорно искала, не могла отыскать, кто выступает сегодня.

Рун прошел через огромные двери, и человек, встретивший нас внутри, указал куда идти. Рун повел меня вперед, когда мы прошли фойе и попали в главный зрительный зал. Если я до этого не дышала, то ничего не сравнится с тем, что я чувствовала в этот момент – я стояла в зале, который был моей мечтой с детства.

Когда осмотрела огромное впечатляющее пространство – золотые балконы, мягкие красные кресла и ковры – я нахмурилась, осознав, что мы тут одни. Не было других зрителей. Не было оркестра.

– Рун?

Рун нервно раскачивался на пятках и указал на сцену. Я проследила взглядом направление – в центре огромной сцены находился стул, сбоку была прислонена виолончель, а сверху лежал смычок.

Я пыталась понять, что видела, но не могла. Это был «Карнеги-холл». Одна из самых известных концертных площадок во всем мире.

Без слов, Рун повел меня по проходу к сцене, останавливаясь время от времени. Я повернулась к нему лицом и Рун встретился взглядом с моим:

– Поппимин, если бы все было по-другому... – У него перехватило дыхание, но он взял себя в руки, чтобы продолжить: – Если бы все сложилось по-другому, то когда-нибудь ты бы играла здесь на профессиональном уровне. Ты бы играла как часть оркестра – как ты и мечтала. – Рун сжал мою руку. – Ты бы выступила сольно, как всегда хотела на этой сцене.

Слеза скатилась из глаза Руна.

– Но так как этого не произойдет, раз жизнь такая чертовски несправедливая... я все еще хочу, чтобы ты испытала это. Знать, что твоя мечта воплотилась в жизнь. Я хочу, чтобы ты испытала свой шанс оказаться в центре внимания. Центр внимания, который, по моему мнению, ты заслужила не только потому, что ты мой самый любимый человек во всем мире, а потому что ты лучшая виолончелистка. Самый одаренный музыкант.

Осознание настигло меня. Масштабы того, что он сделал для меня, проникли в мое сознание, медленно перемещаясь, чтобы оказаться в моем сердце. Ощущая, что в моих глазах стоят слезы, я сделала шаг ближе к Руну, положив руку ему на грудь. Я пыталась сморгнуть слезы, не в состоянии сдерживать свои эмоции, я попыталась проговорить:

– Как ты… как ты... сделал это...?

Рун потащил меня вперед и вверх по лестнице, пока мы не оказались на сцене, которая была величайшим желанием всей моей жизни. Рун снова сжал мою руку вместо слов.

– Сегодня у тебя есть эта сцена, Поппимин. Мне жаль, что я буду единственным зрителем на твоем выступлении, но я просто хотел воплотить твою мечту. Я хотел, чтобы ты выступила в этом зале. Чтобы твоя музыка наполнила его. Я хотел, чтобы твое наследие отпечаталось на этих стенах.

Подойдя ближе ко мне, Рун обхватил руками мои щеки и вытер слезы подушечками больших пальцев. Прижавшись своим лбом к моему, он прошептал:

– Ты заслуживаешь этого, Поппи. У тебя должно быть больше времени, чтобы увидеть, как осуществиться эта мечта, но... но...

Я обернула руки вокруг запястий Рун, когда он пытался закончить. Я крепко зажмурила глаза, изгоняя из них оставшиеся слезы.

– Нет, – промямлила я, и подняла запястье Руна, чтобы поцеловать его кожу, под которой бился ускоренный пульс. Приложив его руку к своей груди, я добавила: – Все хорошо, малыш, – выдохнула я, и со слезами на глазах улыбка растянулась на моих губах. Запах древесины наполнил мои ноздри. Если бы я закрыла глаза достаточно плотно, я словно могла услышать эхо всех музыкантов, ступивших на эту деревянную сцену; профессиональных музыкантов, которые украшали этот зал своей страстью и гениальностью.

– Мы сейчас здесь, – закончила я и отошла от Руна. Открыв глаза, я моргнула, чтобы с моего место было отчетливее видно зрительный зал. Я представила, что он полон людей, всех наряженных для концерта. Мужчины и женщины, которые любят чувствовать музыку своими сердцами. Я улыбнулась, так ярко увидев это в своей голове.

Когда я обернулась к мальчику, который устроил все это для меня, я потеряла дар речи. У меня не было слов, чтобы точно выразить, что же этот жест значил для моей души. Рун подарил мне этот чистый и светлый дар... воплотил мою самую большую мечту в реальность.

Поэтому я не говорила. Я не могла.

Вместо этого я выпустила его запястье и пошла к одинокому сиденью, ожидающему меня. Я провела рукой по черной коже, ощущая текстуру под пальцами. Подошла к виолончели, инструменту, который всегда был как продолжение моего тела. Инструменту, который наполнял меня радостью, которую никто не сможет объяснить, пока по-настоящему не испытает. Радостью, которая является такой всеобъемлющей и несет в себе высшую форму мира, спокойствия, безмятежности, нежной любви как ничто другое.

Расстегнув пальто, я начала спускать его по рукам, когда две такие знакомые руки взяли его, затем нежно прошлись по моей коже. Я оглянулась на Руна, который молча поцеловал мое обнаженное плечо и покинул сцену.

Я не видела, где он сел, когда ушел со сцены, прожектор над сиденьем изменился с тусклого сияния на мощный блеск. Огни здания были приглушены. Я смотрела на ярко освещенный стул с пьянящей смесью нервозности и волнения.

Одна нога шагнула вперед; каблуки на моих туфлях вызывали эхо, которое отражалось от стен. От этого звука мои внутренности тряслись, опаляя пламенем мои расслабленные мышцы, наполняя их жизнью.

Наклонившись, я подняла виолончель, ощущая гриф в своей хватке. Я взяла смычок в правую руку, тонкое дерево идеально лежало в моих пальцах.

Я опустилась на стул, наклонив виолончель на идеальную для себя высоту. Поправив инструмент, самую прекрасную виолончель, которую я когда-либо видела, я закрыла глаза и подняла руки к струнам, проведя по каждой из них, чтобы проверить, что инструмент настроен.

Конечно, все было точно.

Я придвинулась на край стула, уперла ноги в деревянный пол, пока не почувствовала готовность и энергию.

Затем я позволила себе поднять голову. Я запрокинула голову к свету прожектора, как будто это было солнце. Сделав глубокий вдох, я закрыла глаза, затем соединила смычок со струной.

И я заиграла.

Первые ноты «Прелюдии» Баха лились от моего смычка к струне и в зал, распространяясь вперед, чтобы заполнить огромное пространство помещения небесными звуками. Я покачивалась, когда музыка взяла меня в свои объятия, выливаясь из меня, открывая мою душу для всех.

В моей голове зал был заполнен. Каждое место было занято, когда поклонники слушали мою игру. Слушали музыку, которая требовала быть услышанной. Мелодию, которая довела бы зрителей до слез. Излучала страсть, которая заполняла бы сердца и трогала душу.

Я улыбнулась под палящим светом, который согревал мои мышцы и уничтожал боль. Эта симфония подошла к концу. Затем я начала следующую. Я играла и играла, пока не прошло столько времени, что мои пальцы начали болеть.

Я подняла смычок, зияющая тишина окутывала зал. Одинокая слеза скатилась по щеке, когда я думала, что сыграть следующим. Что я должна сыграть дальше.

Музыкальная симфония, которую я мечтала сыграть на этой сцене. Симфония, которая говорила с моей душой, как никакая другая. Симфония, которая будет присутствовать здесь, когда меня уже не будет. Та, которую я сыграю в знак прощания с моей страстью. После того как услышу ее идеальное эхо в этом великолепном зале, я больше не буду, больше не смогу сыграть ее снова. Для меня больше не будет виолончели.

Вот где я оставлю часть своего сердца. Вот где я попрощаюсь со страстью, которая помогала мне быть сильной, которая была моим спасением, пока я была потерянной и одинокой.

Это будут ноты, которые будут танцевать в воздухе вечность.

Я ощутила, что мои руки дрожат, когда я взяла паузу, прежде чем начать. Слезы лились быстрее и сильнее, но они не были грустными. Они проливались ради двух близких друзей – музыки и жизни, что ее создавала – рассказывая друг другу, что они должны расстаться, но в один прекрасный день, когда-нибудь, они снова будут вместе.

Собравшись с силами, я приставила смычок к струнам и начала «Лебедь» из «Карнавала Животных». Когда мои уже не дрожащие руки начали создавать музыку, которую я так обожала, в моем горле сформировался комок. Каждая нота была прошепченной молитвой, а каждое крещендо было громко спетым гимном Богу, который дал мне этот дар. Подарил мне дар играть музыку, чувствуя ее в своей душе.

И эти ноты были моей благодарностью инструменту за то, что дал мне возможность сыграть свой триумф с такой милостью.

Позволив мне полюбить это так сильно, что музыка стала частью меня – основой моего существования.

И наконец, когда нежная мелодия так мягко растеклась по помещению, она сигнализировала мою вечную благодарность мальчику, который сидел один в темноте. Мальчику, который обладал даром фотографировании, как я даром музыки. Он был моим сердцем. Сердцем, которое он охотно отдал мне еще ребёнком. Сердцем, которое стало половинкой моего собственного. Мальчик, хоть и разрушенный внутри, любил меня так сильно, что подарил это прощание. Подарил мне в настоящем мечту, которая никогда не осуществилась бы в будущем.

Моя родственная душа, который запечатлевал моменты.

Моя рука дрожала, когда прозвучала финальная нота, слезы забрызгали дерево. Я держала руку в воздухе, конец симфонии повис, пока финальное эхо верхней ноты возносилось к небесам, чтобы занять свое место среди звезд.

Я сделала паузу, позволив прощанию поглотить меня.

Затем, так тихо, как это возможно, я встала. И, улыбнувшись, представила, как зал рукоплещет. Я опустила голову и опустила виолончель на пол сцены, положив смычок на вершину, где он и лежал.

Я запрокинула голову в туннель света в последний раз, затем шагнула в тень. Звук моих каблуков был похож на глухой звук барабана, пока я шла по сцене. Когда достигла нижней ступеньки, зажглись огни здания, смывая остатки мечты.

Я сделала глубокий вдох, когда порхала взглядом над пустующими красными креслами, затем бросила взгляд на виолончель, которая стояла на том же месте на сцене, терпеливо ожидая следующего молодого музыканта, который будет благословлен ее благодатью.

Все было кончено.

Рун медленно поднялся на ноги. Мой желудок скрутило, когда я увидела, как его щеки покраснели от эмоций. А мое сердце пропустило столь необходимый удар, когда я увидела выражение на его красивом лице.

Он понимал меня. Понимал мою правду.

Он понимал, что это был последний раз, когда я играла. И с очевидной ясностью я могла видеть смесь печали и гордости в его взгляде.

Когда он потянулся ко мне, Рун не прикасался к слезам, стекающим по моему лицу, как и я к его. Закрыв глаза, он захватил мой рот в поцелуе. И в этом поцелуе я чувствовала излияние его любви. Я чувствовала любовь, которую была благословлена получить в семнадцать лет.

Любовь, которая не знала границ.

Тип любви, вдохновляющий писать музыку, которая живет потом на протяжении веков.

Любовь, которую нужно ощущать, понимать и дорожить ею.

Когда Рун отстранился и посмотрел мне в глаза, я знала, что этот поцелуй будет написан на розовом бумажном сердце с большим благоговением, чем прежние.

Восемьсот девяностый поцелуй, который изменил все. Поцелуй, который доказал, что широкоплечий, длинноволосый мальчик из Норвегии и немного странная девчушка из южного штата смогли найти любовь, которая может конкурировать с великими.

Это показывало, что любовь была настолько живучей, чтобы позволить половинке твоего сердце познать, что он или она был обожаем. Каждую минуту каждого дня. Эта любовь была нежностью в самой чистой форме.

Рун глубоко вдохнул, затем прошептал:

– Прямо сейчас у меня нет слов... ни на одном из языков.

Я слабо улыбнулась в ответ. Потому что у меня тоже их не было.

Тишина была идеальной – лучше, чем слова.

Взяв Руна за руку, я повела его по проходу и затем в фойе. Холодный порыв февральского нью-йоркского ветра был долгожданным облегчением от жары здания. Наш лимузин ждал у обочины, должно быть, Рун позвонил водителю.

Мы скользнули на заднее сиденье. Водитель втянулся в движение и Рун притянул меня к своему боку. Я охотно прижалась, вдыхая свежий запах от его блейзера. С каждым поворотом лимузина мое сердце ускоряло бег. Когда мы прибыли к отелю, я взяла Руна за руку и повела внутрь.

По дороге сюда не было произнесено ни одного слова, ни одного звука не было издано, когда лифт достиг верха. Звук открытия электронного замка ключ-картой прозвучал как гром в тихом коридоре. Я открыла дверь, мои каблуки цокали по деревянном полу, и прошла через гостиную.

Без слов, я вошла в спальню, только оглянувшись убедиться, что Рун следуют за мной. Он стоял в дверном проеме, наблюдая мой уход.

Мы не смотрели друг на друга, и, нуждаясь в нем больше чем в воздухе, я медленно подняла голову. Я хотела его. Нуждалась в нем.