Текст книги "КГБ во Франции"

Автор книги: Тьерри Вольтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

Ястреб

Пограничный зал железнодорожного вокзала на Фридрихштрассе в Восточном Берлине: автоматические камеры хранения расположены прямо перед контрольно-пропускными стойками, разделявшими на две части древнюю германскую столицу. Марсель Обель прекрасно знает это место. Уже восемь раз он оставлял, прежде чем перейти в восточный сектор города, в одном из боксов камеры хранения чемодан, набитый документами. На другой стороне его неизменно поджидал некий Фриц. Француз передавал ему ключ от бокса, а взамен получал продление визы на пребывание в ГДР.

Этот незамысловатый маневр повторялся свыше двух лет. С 1972 по 1974 год Обель таким способом передал целый ряд документов о нефтяной политике Франции министерству безопасности ГДР: импорт, запасы, хранилища (на поверхности и под землей), проекты и бюджет Французского института нефти (ФИН), где он работал инженером-химиком. Иногда в чемодане оказывались биографические сведения на лидеров Движения левых радикалов, организации, в которой он исполнял обязанности секретаря исполнительного комитета.

На самом деле информация не была слишком секретной. Тем не менее министерство безопасности было удовлетворено. Виктор (кличка Обеля) получал от 500 до 700 марок за каждую передачу.

Его случай доказывает, что для восточных спецслужб не существовало больших и малых секретов. Охота шла за любой информацией. Обель попал в ловушку именно по этой причине. Подав в первый раз в 1972 году документы на оформление визы в ГДР, он указал и свою профессию и место работы: химик, ФИН. Это и привлекло внимание министерства безопасности ГДР. Французский институт нефти входил в число учреждений, которые особенно интересовали восточноевропейские спецслужбы, – ведь Советский Союз, занимавший первое место в мире по добыче черного золота, всегда испытывал огромные трудности в эксплуатации своих природных ресурсов из-за отсутствия современных технологий. И в этой области СССР вынужден был кое-что брать "взаймы" у иностранных государств, чтобы как-то сгладить недостатки системы.

В 1972 году Обель приехал в Восточную Германию, чтобы отыскать Марианну Арндт, молодую женщину, с которой он познакомился шесть лет назад на фестивале Балтийских стран в Ростоке. Их идиллия не имела продолжения. По возвращении из Ростока Обель женился на француженке, стал отцом двух детей. Однако в 1971 году жена покинула его. Он вспомнил о Марианне и решил разыскать ее в Восточном Берлине. Любовь вспыхнула с новой силой. Они решили пожениться. Во время второй поездки спустя две недели начались осложнения. Восточногерманские власти отказались выпустить из страны молодую невесту. Именно в этот решающий момент появились два "синдикалиста", Фриц и Берндт. Они горячо пообещали влюбленным, что помогут им "ради Франции".

"В обмен на что?" – поинтересовался Обель.

"Просто так", – заверили новоявленные друзья.

При третьей встрече Фриц и Берндт заговорили совсем по-другому. Они дали понять, что судьба Марианны зависит от его поведения. Последовало конкретное предложение: разрешение для невесты Обеля выехать из ГДР в обмен на информацию о ФИН.

Обель стал агентом министерства безопасности ГДР. В 1974 году молодым людям выдали разрешение на брак. Спустя год Марианна получила выездную визу. Инженер-химик продолжал поставлять информацию восточногерманским спецслужбам. Теперь встречи происходили в Париже.

Его частые поездки в ГДР в начале 70-х годов привлекли внимание французской контрразведки. Легкость, с которой родители его жены добились разрешения на поездку во Францию в начале 1980 года, еще больше заинтриговала УОТ. Марселя Обеля пригласили на допрос. Он не выдержал и все рассказал.

23 февраля 1982 года парижский суд приговорил его к пяти годам тюремного заключения, из них полтора года – условно. Со времени отмены Суда государственной безопасности (4 августа 1981 года) это был первый случай, когда суд присяжных заседателей вынес приговор по делу о шпионаже.

Судебные реформы, предпринятые социалистами после прихода к власти, значительно усложнили работу контрразведки. После роспуска Суда государственной безопасности было предложено разбирать дела, имеющие отношение к государственной безопасности, в трибуналах вооруженных сил. Но и они были распущены. В конечном итоге все дела такого рода перешли в ведение суда присяжных, причем большинство слушаний проходило в отсутствие самих присяжных заседателей. Эти бесконечные колебания политической власти привели к тому, что следствие по некоторым делам затянулось, и существует вероятность, что по ним уже никогда не будет вынесен приговор.

Приведем в качестве примера дело Рольфа Доббертина, арестованного 21 января 1979 года по обвинению в контактах с агентами иностранной державы. Выходец из ГДР, он работал научным сотрудником в Национальном центре научных исследований (НЦНИ). Его дело должно бьшо слушаться в Суде государственной безопасности, затем в Постоянном трибунале вооруженных сил (ПТВС). Из-за целой серии проволочек дело дважды рассматривалось в парижском суде присяжных и дважды в кассационном суде. Затянутость процедуры может отдалить завершение процесса на неопределенное время. В данном случае, может статься, мы никогда не узнаем истину об этом показательном деле, о котором сложилось два совершенно противоположных мнения.

Рольфа Доббертина обвинили в том, что он является агентом восточногерманских спецслужб, что он устроился на работу в НЦНИ с единственной целью: добывать информацию о достижениях французских ученых. Его адвокаты не отрицали, что Доббертин отправлял сведения в ГДР, но не считали, что информация была секретной. Обвиняемый же утверждал, что действовал в рамках научно-технического обмена между странами, подписавшими хельсинкские соглашения. Эти соглашения предусматривают, в частности, дальнейшее развитие научного сотрудничества между Востоком и Западом.

Таким образом, факты приобрели совершенно неожиданную трактовку. Рассмотрим для начала факты.

Рольф Доббертин, 45 лет, был арестован УОТ в своей квартире утром 19 января 1979 года. Спустя двое суток ему предъявили обвинение. Шесть дней он находился под наблюдением, а 25 января его заключили в камеру. Конкретность выдвинутых против него обвинений заставила его дать показания. У Доббертина не было выбора. Контрразведка располагала некоторыми архивами министерства безопасности ГДР, в которых оказался перечень переправленных им в Восточный Берлин документов. Это был "подарок" Вернера Штиллера, лейтенанта научного отдела министерства безопасности ГДР, перешедшего 18 января в Западную Германию. Штиллер привез с собой дюжину досье на агентов, работавших на Западе. Среди них и досье Рольфа Доббертина. Западногерманская контрразведка поставила в известность своих коллег в Париже. Незамедлительно последовал арест. Была полная уверенность в достаточности улик против агента. Действительно, сведения, переданные Штиллером, представлялись вполне достоверными.

Доббертин, уроженец Ростока в ГДР, получил свое первое задание от министерства безопасности в 1954 году, в двадцатилетнем возрасте. Он должен был следить за участниками фестиваля молодежи, прибывшими из западных стран. Через год поступил в Университет Гумбольдта, на физико-математический факультет. В тот же период стал членом СЕПГ. Тогда же министерство безопасности ГДР завербовало его окончательно. С 1956 года он начал проходить специальную подготовку: техника конспиративных встреч, расшифровка кодированных радиопередач, применение карбида… В 1959 году это был уже готовый агент. Специалист по физике плазм, он получил задание внедриться во французские научные круги. Ему дали кличку Шпербер (по-немецки "ястреб").

Доббертин перебрался в ФРГ. В то время берлинской стены еще не существовало, и обмен между двумя Германиями был достаточно прост. Он немедленно получил западногерманское гражданство, как любой другой выходец из ГДР, переходивший на Запад. Первый этап плана, разработанного министерством безопасности, был завершен. Став обладателем новых документов, Доббертин мог теперь выехать во Францию. В Париж он приехал с рекомендательным письмом из Университета Гумбольдта Институту Анри Пуанкаре. Его приняли в качестве стажера в физическую лабораторию Луи де Брогли, где он проучился три года. В 1963 году решением комиссии из 20 человек он был привлечен к работе в НЦНИ. Поставленная перед ним задача была выполнена. Защитив диссертацию, он получил в том же НЦНИ более серьезную должность научного сотрудника. За это время он успел жениться на немке, с которой познакомился на лекциях о Французском союзе. В 1968 году у них родился сын.

В рамках своей научной деятельности он получил доступ к исследованиям в области осуществления термоядерной реакции при помощи лазера. Этими разработками занималось несколько лабораторий теоретической и экспериментальной физики политехнического института, работавших в интересах армии. Доббертин не имел доступа к секретной документации, но переправлял министерству безопасности ГДР любую информацию, попадавшую ему под руку. Ему переслали фотоаппарат "Минокс", скрыв его в настольных часах, а также камеру "Пентака", зашитую в плюшевого медвежонка. Кодированные послания из Восточного Берлина передавались на коротких волнах. Восточноевропейские спецслужбы обычно использовали этот способ для связи со своими "нелегалами".

За 20 лет, с 1959 по 1979 год, Доббертин получил из Центра около 500 тысяч франков. Он также не раз ездил в ГДР через Западную Германию, Австрию, Швейцарию или Югославию. Министерство безопасности даже разработало для него план побега в случае провала. Две марки, наклеенные на его почтовый ящик, должны были послужить сигналом об опасности. Тогда ему предписывалось срочно отправиться в Роттердам, в Голландию, и там сесть на корабль восточногерманского флота. Арестовав его сразу же после перехода Штиллера, контрразведка не позволила министерству безопасности предупредить Доббертина.

Рольф Доббертин не отрицал факты, но трактовал их по-своему. Прежде всего касательно информации, переданной Центру: исследования, теоретические статьи, которые должны были появиться в специальных журналах. "Речь идет о документах, которые мои восточногерманские коллеги получили бы совершенно легальным путем, если бы могли свободно выезжать за границу и поддерживать нормальные отношения с иностранцами, – объяснял он. – Я прекратил эту деятельность, являвшуюся проявлением моей солидарности, еще в 1976 году по просьбе властей ГДР, которые опасались, что моя работа могла быть использована с целью компрометации политики сближения с Францией". По утверждению Штиллера, информация, переданная Ястребом, напротив, представляла большой интерес. Она касалась не только гражданского, но и военного сектора.

Пытаясь объяснить необычность методов связи с ГДР (кодированные радиограммы и т.п.), Доббертин начал говорить о необходимости соблюдать меры предосторожности. "Я использовал методы пассивной защиты… чтобы предотвратить возможное нарушение тайны переписки. Эти методы вполне законны, – добавил он, – так как ни один закон не оговаривает способов, которыми может быть написано письмо, ни один закон не ограничивает прослушивание радиопередач".

Однако он главным образом отстаивал, и не без успеха, мотивы – если не сказать философию – своей деятельности. Он сразу же отверг все предложения об обмене на западных агентов, арестованных в ГДР. Его родина – Германия. "Для немца государство не является синонимом нации, – писал он в министерство общественных отношений в письме от декабря 1981 года. – И вам не сделать из меня патриота западной или восточной, северной или южной Германии. Не надейтесь на это". И наконец, основная линия его защиты: право ученых общаться со своими коллегами из других стран – ведь наука по своей сути – явление наднациональное. "Научные исследования не могут одновременно иметь международный характер и подчиняться национальной юрисдикции, – утверждал он в своем заявлении, обнародованном его адвокатами в декабре 1979 года. – Международный характер исследований – это не подарок, не проявление щедрости того или иного государства, но форма существования науки… Всякое цивилизованное государство обязано способствовать развитию науки. Это в его интересах… Интересы Франции и ее добрая воля (в этой области) были выражены в момент подписания заключительного акта Хельсинкской конференции. В этом документе говорится, что сотрудничество в области науки и техники "может планироваться и осуществляться на правительственном уровне… с использованием также и различных форм связей, включая прямые и индивидуальные связи". Именно это я и делал".

Такой аргумент нашел поддержку у некоторых его покровителей в НЦНИ. Для них Рольф Доббертин стал жертвой устаревшей концепции научных связей конца XX века. В памятной записке, направленной в ноябре 1981 года президенту республики и министру юстиции, ученые высказали опасение, что случай Доббертина может стать концом их собственной свободы. Авторы послания напомнили о существовании определенных традиций, "открытых исследований и свободного обмена университетскими лабораториями между различными странами". Они также заявляли, что обвинения, выдвинутые против их коллеги, "составлены таким образом, что в соответствии с ними все ученые попадают в разряд шпионов". В данной ситуации, по их мнению, появлялся риск усиления "мелочного контроля, который постепенно ограничил бы наши свободы". В то же время 500 ученых распространили петицию с требованием об освобождении Доббертина и "полном пересмотре Уголовного кодекса в части, касающейся государственной безопасности", а также признания "в уставах научных учреждений права на свободу передвижений, связей, обмена идеями и публикациями".

После четырехлетнего предварительного заключения Доббертин был наконец в мае 1983 года выпущен на свободу, под залог. Его друзья-ученые собрали необходимую сумму – 150 тысяч франков, – затребованную парижским судом за его освобождение. Находясь под наблюдением, он должен был дважды в месяц отмечаться в ближайшем от места его жительства комиссариате. Эта мера была в дальнейшем отменена, залог возвращен.

В настоящее время Рольф Доббертин вновь вернулся к своей научной деятельности. Он хотел бы, чтобы все забыли о Ястребе. Он хотел бы, чтобы восторжествовало правосудие. Если когда-нибудь вообще состоится суд.

Для восточноевропейских разведслужб Франция занимала особое место в западном мире. Разведку чрезвычайно интересовали французские научные разработки, их использование в гражданской и военной областях, оборонная промышленность. Вполне естественно: со времен де Голля Франция стремилась развить свое собственное производство, чтобы утвердить политику независимости. Возросшая активность КГБ, ГРУ, спецслужб "братских стран" на территории Франции свидетельствовала о значительных успехах страны в военной промышленности. Очевидно, что если бы французское самолетостроение не находилось на столь высоком уровне, то оно не заинтересовало бы Советский Союз. Однако заводы "Дассо" или Национальная компания авиационной и космической промышленности занимали первые позиции в списках восточноевропейских спецслужб.

На страницах этой книги невозможно рассказать обо всех делах, связанных с научно-техническим шпионажем на территории Франции за последние 20 лет. Все прекрасно понимают, что если "Конкорд" и "Туполев-144" похожи друг на друга как две капли воды, то это не случайность. Здесь можно припомнить и историю советского военного атташе Евгения Миронкина, которого взяли с поличным в 1973 году во время проведения авиасалона в Бурже. Или двух работников советского консульства в Марселе, Геннадия Травкова и Вячеслава Фролова, выдворенных в 1980 году за слишком уж большой интерес, проявленный ими к самолету "Мираж2000". Кроме того, и другие дела, о которых не слишком писала пресса, с очевидностью показывают, с каким упорством, изобретательностью, "эклектизмом" действовали восточноевропейские разведслужбы. Вот три примера.

– До 1975 года французская контрразведка считала Сергея Агафонова, 28 лет, простым сотрудником советского торгового представительства в Париже. Он поддерживал прекрасные отношения с двумя десятками таких известных фирм, как "Колгейт" и "Пальмолив", имеющих торговые связи с СССР. Одна из них даже выделила в его распоряжение служебный автомобиль. Он прекрасно говорил по-французски и выдавал себя за инженера-химика. Впрочем, молодой человек обладал неплохими знаниями в этой области.

Во время своего пребывания во Франции Агафонов посетил практически все проходившие здесь выставки. Позднее выяснилось, что он собирал любую документацию для своего настоящего работодателя: ГРУ.

В 1975 году на авиасалоне в Бурже советский служащий заинтересовался французским предприятием, специализирующимся на производстве ракет. У экспозиционного стенда он встретил доверчивого молодого инженера. Агафонов, назвавшийся Сергеем, начал расспрашивать своего нового знакомого о специальных сплавах, применяющихся в самолетостроении. Француз вежливо отвечал на все вопросы. Прежде чем расстаться, офицер ГРУ подарил своему собеседнику бутылку водки и записал его служебный телефон.

Спустя два месяца они встретились снова. Вместе пообедали. Встреча состоялась у касс станции метро "Пон-де-Неи". Это удивило француза. На всякий случай он поставил в известность сотрудника службы безопасности своего предприятия. Решение было правильным. С этого момента инженер принял условия игры советского дипломата, чтобы выяснить намерения последнего. За полгода мужчины встречались еще много раз. Незаметно Агафонов принимал меры безопасности. Он больше не звонил на предприятие, но заранее договаривался о времени и месте встречи в конце каждой беседы. Свидания всегда назначались на одной из станций метро. Обедать они ходили в разные рестораны.

Офицер ГРУ поначалу интересовался происхождением инженера, его семьей, учебой, вкусами, политическими убеждениями. Узнав, например, что француз любит абстрактное искусство, он подарил ему великолепную картину художника-абстракциониста. Уже во время второй встречи он попросил инженера достать для него материалы о ракетном топливе (проперголе) и о типах топливных баков для космических аппаратов. Речь шла об "открытых" документах. Француз выполнил просьбу.

Серьезные вещи начались только после шестой встречи. Вопросы Агафонова становились все более конкретными. Он попросил француза составить записку о системах передачи изображения со спутников "Визирь" и "Велимат". Ему также понадобилось исследование Высшей национальной школы современной техники о процессе сгорания твердого композитного проперголя (ракетного топлива). Инженер понял, что советский дипломат хотел незаметно собрать информацию о характеристиках французских стратегических ракет, в частности "Плутона". Контрразведка, следившая за развитием событий, решила прекратить игру.

13 апреля 1976 года Сергей Агафонов был арестован в момент, когда француз передавал ему документы с грифом "для служебного пользования" о бутарголе (ракетном топливе).

Дело не получило широкой огласки. Инженера поблагодарили за сотрудничество. Агафонов, пользовавшийся дипломатическим иммунитетом, был отозван в СССР.

– В январе 1983 года парижский суд без присяжных заседателей вынес приговор – два года тюремного заключения – Траяну Мунтяну, тридцатитрехлетнему выходцу из Румынии. Приговор достаточно мягкий по делу одновременно и банальному и сложному.

Банальному – потому что обвиняемый, специалист в области информатики, работавший в Гренобле, оказался виновным в "сотрудничестве с агентами иностранной державы". Он передал около 20 документов офицерам секуритате во время тайных встреч в различных городах Европы.

Усложнилось же дело с того момента, когда Траян Мунтян начал отрицать свои показания. "Я подписывал протоколы, потому что меня били, – заявил он. – Мне не давали спать во время первых допросов".

Его арестовали 17 июля 1979 года по возвращении со стажировки в Великобритании. Контрразведка получила о нем информацию от Иона Пачепы, заместителя начальника румынской контрразведки, перешедшего в 1978 году на Запад. Первый допрос не дал никаких результатов. Однако при обыске были обнаружены два листка, заполненных цифрами и буквами: это был очень сложный шифр. Мунтян, ставший более сговорчивым, сам дал ключ к шифру. После этого полицейским удалось расшифровать дюжину писем, найденных у него в квартире. На первый взгляд безобидные, все они были получены из Румынии. Речь в них шла о тайных встречах с румынскими офицерами в Женеве, Вене, Люксембурге, Копенгагене… Были указаны точные места встречи, опознавательные знаки. На письмах стояла подпись: Триаян Поп, вымышленное имя, под которым скрывался "почтовый ящик" в Румынии. Мунтян отказался дать дополнительную информацию, так же как он отказался сообщить что-то о характере переданных им тайно документах.

Находясь в предварительном заключении до июня 1981 года, он в процессе следствия разработал почти совершенную систему защиты. Приехав во Францию в 1969 году как стипендиат румынского государства, он, по его утверждению, вынужден был поддерживать связи с официальными представителями Румынии для продления визы. Поступив в Институт прикладной математики Гренобля (ИПМГ), он продолжал переписываться с учеными, оставшимися на родине. "Шифр я использовал лишь для переписки с румынскими учеными, боявшимися цензуры", – заявил он следователю.

Как и в деле Доббертина, его гренобльские коллеги организовали защиту. Переданные им документы? "Диссертации, статьи, доклады, не имеющие ничего общего с секретной документацией", – утверждали в ИПМГ. Один из ученых заявил: "Свободное передвижение идей и знаний – основополагающий принцип развития науки и жизни лаборатории". Комитет поддержки потребовал его освобождения под залог. С ним солидаризировались Лига прав человека и Международная амнистия.

Для французской контрразведки Траян Мунтян остался агентом румынской секуритате. В его задачу входило внедриться во Франции в область информатики. В 1976 году он, по мнению контрразведки, подал по совету румынского посольства прошение о получении гражданства, что позволило бы с успехом выполнить задание. Блестящий и уважаемый ученый, Мунтян мог сделать головокружительную карьеру, стать "кротом" высшего уровня, если допустить, что таковы были намерения секуритате.

Парижский суд присяжных так и не смог сделать окончательный выбор между виновностью и невиновностью. Приговорив его к двум годам заключения, судьи всего лишь покрыли период предварительного заключения. После освобождения Мунтян должен был быть отправлен в Румынию. Однако он воспротивился этому, чтобы еще раз показать, как несправедливо с ним поступили.

– Александр Зайцев – один из 47 советских "дипломатов", выдворенных из Франции 5 апреля 1983 года. Он занимал пост торгового атташе при посольстве СССР. Под этим прикрытием он работал по "линии X": научный и технологический шпионаж за рубежом. О Зайцеве много говорили 14 и 15 ноября 1984 года на заседании парижского суда присяжных, где слушалось дело Патрика Герье, молодого архивариуса Научно-исследовательского центра угледобычи.

Зайцев с давних пор интересовался этим центром. В конце 1981 года он официально связался с начальником отдела документации для получения информации о подземной газификации и разжижении угля. Начальник отдела согласился передать ему "открытую" документацию при условии, что советский "дипломат" со своей стороны также сообщит ему некоторые сведения. Зайцев не дал ответа. Он предпочел обратиться к Патрику Герье, только что устроившемуся в отдел после путешествия по разным странам (Ливан, Румыния, Чехословакия и др.). Между молодыми людьми установились хорошие отношения. Общительный и веселый, советский сотрудник очаровал француза. По наивности архивариус даже пригласил Зайцева к себе домой. Когда француз первый раз передавал документы, то делал он это не за деньги, не из убеждений, а просто чтобы сделать приятное своему симпатичному другу. Что же он передал? В принципе ничего: несколько документов НЦНИ и отчет Научно-исследовательского центра за 1980-1981 годы.

Комиссар Нар из УОТ заявил в суде, что этот отчет позволил Советскому Союзу сэкономить значительные суммы на исследованиях в области подземной газификации угля. Годовой разведплан ВПК требовал от КГБ получения именно такой информации.

Арестованный 30 марта 1983 года – за шесть дней до выдворения его знакомого офицера, – Патрик Герье был приговорен к пяти годам тюремного заключения.