Текст книги "Закон девяток"

Автор книги: Терри Гудкайнд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Алекс положил локти на столешницу.

– Ну, какие новости?

Она задумчиво прожевала кусок бутерброда, затем, не поднимая глаз, еле слышно ответила:

– Последнее время никого из них не вижу.

– О-о? – протянул он, решив подыграть. – А чего они хотят?

Нелегко вести беседу, когда понятия не имеешь, о чем идет речь.

– Как обычно. Ищут ворота.

– Какие ворота?

У Алекса никак не получалось подстроиться к ее воображению.

Мать вдруг вскинула лицо.

– А что ты здесь делаешь?

Он пожал плечами.

– Мам, сегодня мой день рождения. Захотелось провести его рядом с тобой.

– Алекс, тебе не следовало бы в свой день рождения сидеть в больнице.

На миг у него перехватило дыхание. Можно было по пальцам пересчитать случаи, когда мать по собственному почину обращалась к сыну по имени.

– Так ведь это мой праздник. Имею право проводить его так, как захочу, – негромко ответил он.

Ее мысли, похоже, успели переключиться на другую тему.

– За мной подглядывают сквозь стены, – заявила она вдруг. В следующее мгновение ее глаза стали бешеными. – Они на меня пялятся! – завизжала мать. – Да когда же это кончится?!

Кое-кто в противоположном конце террасы обернулся на вопящую женщину, но большинство не обратило никакого внимания. Вопли в психиатрической больнице были в порядке вещей. Санитар с тележкой, впрочем, кинул взгляд через плечо, оценивая ситуацию. Алекс поспешил накрыть руку матери ладонью.

– Мам, все в порядке, успокойся. Сейчас никто на тебя не смотрит.

Она обшарила взглядом стены и наконец угомонилась. А в следующую секунду как ни в чем не бывало уже жевала свой бутерброд.

Отпив глоток апельсинового сока, она спросила:

– И сколько тебе исполнилось?

– Двадцать семь.

Мать замерла, не успев откусить очередной кусок. Отняла недоеденный бутерброд ото рта и медленно положила его на бумажную тарелку. Оглянулась по сторонам, затем подергала Алекса за рукав.

– Я хочу в свою комнату.

Алекс немного растерялся от столь резкой перемены настроения, однако перечить не стал.

– Хорошо, мам. Мы можем посидеть и у тебя. Это даже лучше – только мы вдвоем…

Всю короткую дорогу по унылому коридору она не выпускала его руку из крепко стиснутых пальцев. Алекс шел обычным шагом; мать шаркала ногами. Хелен нельзя было назвать пожилой женщиной, однако дух ее казался сломленным.

Все дело в торазине и прочих нейролептиках, которыми ее пичкали, – отсюда подавленность и шарканье. Доктор Хоффманн уверял, что лишь торазин и поддерживает миссис Рал в более-менее сносном состоянии и что без него мать была бы настолько буйной, что пришлось бы круглые сутки держать ее в смирительной рубашке. Алексу, разумеется, этого не хотелось.

Когда мать с сыном добрались до скромной палаты, Хелен захлопнула дверь поплотнее. Замка не было. Она три раза открывала и закрывала створку, выглядывая в коридор, пока, судя по всему, не удовлетворилась увиденным. Вообще говоря, палата матери не была одиночной: имелась соседка по имени Агнес, постарше возрастом. Впрочем, Агнес никогда не разговаривала, хотя и любила пялиться на посетителей. Алекс был рад, что старушка сидела сейчас в солярии.

Телевизор, прикрепленный болтами высоко над полом, не издавал ни звука – его громкость всегда была приглушена до минимума. И еще: мать никогда не переключала каналы.

– Беги, – сказала она.

– Да я никуда не тороплюсь. Мне просто хочется с тобой посидеть.

Агнес помотала головой.

– Беги и прячься.

– От кого? Зачем?

– Прячься, – повторила она.

Алекс сделал глубокий вздох.

– Объясни, почему и от кого я должен прятаться?

Вместо ответа мать некоторое время просто смотрела на него.

– Двадцать семь, – наконец промолвила она.

– Правильно. Мне сегодня двадцать семь. Я у тебя родился двадцать семь лет назад, в девять вечера девятого сентября. Причем именно в этом самом корпусе, еще когда здесь была обычная больница.

Она подалась ближе и нервно облизнула губы.

– Прячься.

Алекс устало потер лицо.

– Мам, ну от кого мне прятаться, а?

Он уже устал от бессмысленного хождения словесными кругами.

Мать поднялась с краешка постели и подошла к небольшому шкафу. Покопалась в вещах на полке. После недолгих поисков вытащила найденную шаль. Поначалу Алекс решил, что ей холодно, однако мать не стала укутывать плечи.

Встав перед крохотным туалетным столиком, она набросила шаль на полированный кусок металла, который здесь сходил за зеркало и был, как обычно, наглухо привинчен к стене.

– Мам, ты что делаешь?

Она обернулась, стреляя огненными глазами:

– Я тебе уже говорила: они на меня пялятся! Подглядывают через окна и стены.

Алекса бросило в дрожь.

– Послушай… Сядь-ка сюда.

Мать вновь пристроилась на краю кровати, но на сей раз поближе к сыну, и даже обеими руками взяла его ладонь. От этого непривычного ласкового жеста у Алекса слезы навернулись на глаза. Она никогда так не поступала, но вот сегодня сделала сыну на день рождения самый лучший подарок из всех, даже лучше, чем пятьдесят тысяч акров земли.

– Алекс, – шепнула она. – Ты должен бежать и укрыться, пока они тебя не нашли.

Удивительно, вот уже второй раз за день он слышит от нее свое имя. Пришлось приложить изрядные усилия, прежде чем Алекс сумел выдавить хотя бы слово.

– Мам, от кого я должен прятаться?

Она подалась ближе, чтобы только Алекс мог слышать ее шепот:

– От людей другого сорта.

Молодой человек пару секунд просто смотрел на мать. Вновь бессмыслица, однако сейчас в ней читались неподдельные искренность и серьезность.

И тут его внимание отвлек экран телевизора. Он посмотрел вверх и увидел, что передают выпуск местных новостей. В окружении микрофонов выступал представитель полицейской пресс-службы.

Бегущая строка внизу сообщила: «Обнаружены тела двух сотрудников городской полиции».

Алекс протянул руку к пульту дистанционного управления и увеличил громкость.

«Вам известна причина, по которой они оказались в районе складов?» – задал вопрос кто-то из репортеров.

«Центральная и Девятая улицы входят в пределы участка, который патрулировали погибшие, – ответил представитель. – Там множество ведущих к докам переулков, и мы часто их проверяем».

Алекс знал, что Девятая улица, проходившая где-то в десяти-двенадцати милях от его дома, в свое время располагалась на окраине города.

Поверх голосов прозвучал вопрос другого репортера:

«Говорят, что обоим сломали шею! Это правда?»

«Я не вправе комментировать слухи. Как я уже говорил, мы ждем официального заключения патологоанатома и только тогда сможем выпустить пресс-релиз».

«Семьям сообщили?»

Мужчина за лесом микрофонов взял паузу, явно с трудом справляясь с эмоциями. От гнева у него заострились черты лица.

«Да. В эту тяжелую минуту все наше сочувствие и молитвы обращены к семьям погибших».

«А имена хотя бы можете назвать?» – крикнула какая-то женщина, махавшая авторучкой, чтобы привлечь к себе внимание.

Представитель молча взирал на толпу репортеров; наконец взгляд его пополз вниз.

«Сержанты Джон Тинни и Питер Славинский».

Затем он принялся произносить их фамилии по буквам, чтобы журналисты не наделали ошибок. Алекс между тем чувствовал себя так, словно его закатали в ледяной студень.

– Да, они ломают людям шеи, – уставившись на экран, произнесла мать мертвым голосом. Алекс, правда, еще надеялся, что она просто повторяет вслух услышанное. – Ищут ворота.

Ее глаза расфокусировались. Алекс знал: она вновь погружается во мрак. Опыт показывал, что, когда глаза матери теряли осмысленность, она потом неделями ни с кем не разговаривала.

В кармане завибрировал мобильник. Очередная эсэмэска от Бетани. Он мысленно послал ее к чертям и ласково обнял мать за плечи.

7

Алекс некоторое время просто сидел, прижимая к себе мать и пытаясь вообразить, что за безумие ее преследует. Похоже, она уже не понимала, что рядом находится сын.

Беда в том, что у него не осталось надежды. Врачи говорили, что миссис Рал никогда не поправится, никогда не станет прежней, и ему с этим надо смириться. По их словам, повреждения головного мозга необратимы, и хотя сами медики не понимали их причину, они уверяли, что побочным следствием является буйное поведение. В общем, ничего нельзя исправить, заявляли они.

Через пару минут Алекс ласково уложил мать на постель. Она была безвольной, как матерчатая кукла: ворох костей и мышц, мешок крови и внутренних органов, находившихся под управлением рудиментарного разума, а зачастую сосуществовавших вообще без какой-либо сознательной связи. Алекс взбил подушку, положил ей под голову. Глаза матери были устремлены в потолок. Насколько он знал по опыту, сейчас она не понимала, где находится и что происходит. Другими словами, была практически мертва для внешнего мира, просто ее тело еще не успело осознать этот факт.

Он стянул шаль с зеркала, аккуратно сложил и вернул на место в шкаф, после чего вновь присел на краешек материнской кровати.

Когда в кармане зазвонил телефон, он извлек его и ответил на вызов.

– Эй, именинник! – прощебетала Бетани. – А у меня для тебя большой сюрприз!

Алекс усилием воли не дал досаде прорваться в голос.

– Ты извини, но…

– Я стою напротив твоего дома!

Он сделал небольшую паузу.

– Моего дома?

Ее развеселый голос приобрел флиртующий оттенок.

– Вот именно!

– Что ты там делаешь?

– Как? – выдохнула она легким интимным шепотом. – Тебя поджидаю. Хочу сделать подарок.

– Спасибо, Бетани, но мне ничего не нужно, честное слово. Не трать зря деньги.

– А деньги тут ни при чем, – сообщила она. – Давай-ка, именинник, тащи свой задик домой. Сегодня тебя ждут постельные скачки.

Теперь Бетани уже всерьез докучала Алексу. Впрочем, не так-то легко об этом сказать вслух. Ему не хотелось устраивать перепалку с едва знакомой женщиной. Какой смысл?

– Послушай, Бетани, я что-то не в настроении…

– А вот это предоставь мне. Я тебя живо приведу в нужное состояние. Ты сегодня должен быть счастливым, а я как раз такая девушка, которая сделает твой день рождения особенным.

Бетани была довольно привлекательной особой – пожалуй, даже соблазнительной, – однако чем больше Алекс с ней общался, тем менее интересной ее находил. В ней не было ничего, кроме внешнего лоска. Она не годилась для сколько-нибудь осмысленных бесед, хотя и не по причине полного отсутствия интеллекта. Просто ничем стоящим она не интересовалась. Хуже того, Бетани являла собой живой образчик поверхностности и даже активно культивировала такое отношение к жизни. Она привлекала внимание лишь маниакальной сосредоточенностью на их отношениях и стремлением к веселому времяпрепровождению… по крайней мере в ее собственном толковании.

– Не могу я сейчас, – буркнул он, стараясь все же не демонстрировать гнев.

Бетани издала долгий горловой смешок.

– О, я уверена, что сможешь… Ничего, не беспокойся. Просто беги домой, а уж Бетти позаботится обо всем.

– Я сейчас у матери.

– Думаю, для тебя я могла бы придумать нечто более увлекательное. Обещаю. Дай мне только шанс, и эти именины ты никогда не забудешь.

– У меня мать в больнице, понимаешь ты? Она больна, ей сейчас плохо. Я буду сидеть рядом с ней.

Это известие наконец заставило Бетани призадуматься.

– О… – протянула она, уже не подпуская сладострастные нотки в голос. – Я не знала.

– Я потом перезвоню, – пообещал Алекс. – Может, через пару дней.

– Ну, – сказала она, явно потеряв нить, но не желая так быстро заканчивать разговор, – твоей маме наверняка нужен покой. А давай ты мне позвонишь сегодня вечером, когда вернешься из больницы?

Отчего-то в ее словах не чувствовалось вопросительных интонаций – скорее это прозвучало как приказ. Алексу с самого начала не хотелось продолжать разговор, во всяком случае, не сейчас, когда рядом лежит больная мать, однако Бетани попросту не оставила ему лазеек.

– Знаешь, если честно, я не подхожу тебе по характеру. Ты привлекательная женщина, есть масса парней, которым ты нравишься. Мне кажется, тебе будет гораздо лучше с кем-нибудь из них, а не со мной. С ними будет веселее… в смысле, когда их интересуют те же вещи, что и тебя.

– Да, но мне нравишься ты.

– Почему?

– Не знаю. – Бетани выдержала небольшую паузу. – Я от тебя балдею, – наконец заявила она, вновь включая свой чувственный голос, словно вожделение и было тем волшебством, которое способно смести любые преграды. Наверное, с большинством других мужчин так оно и было, да только вот Алекс не принадлежал к их числу.

– Не сердись, Бетани. Мы просто не подходим друг другу.

– Ясненько.

Алекс отмолчался, втайне надеясь, что она сообразит больше не напирать и не превращать все в отвратительную сцену. Как ни крути, а они встречались-то всего ничего; тут и близко нет повода для сильных обид. Два невинных свидания, не более того. Ну, допустим, поцеловались пару раз. И все! Впрочем, она давала понять, что не прочь, если он решит развить успех – до упора, если на то пошло, – однако что-то заставляло Алекса не подпускать эту девушку к себе. Сейчас он был рад такой предусмотрительности.

– Ладно, Алекс, мне надо бежать. И… и подумать.

– Конечно-конечно. Ты пока подумай, но мне все же кажется, что нам лучше всего пойти разными путями.

Пару секунд в трубке раздавалось ее сопение, а затем, без дальнейших слов, она прервала связь.

– Фу-у… – облегченно выдохнул Алекс, большим пальцем запихивая мобильник поглубже в карман джинсов.

Он бросил взгляд на мать. Не мигая, та продолжала смотреть в потолок.

Молодой человек взял в руку пульт управления, потому что на телеэкране появились новые кадры про убийство двух городских патрульных. Место, где были обнаружены тела, отстояло на добрую дюжину миль от той улицы, где он утром видел сержанта Славинского с его напарником Тинни.

Страшная смерть… Оба патрульных выглядели опытными ребятами, все у них было под контролем. Алекс никак не мог ожидать столь печального конца. Стремительность событий повергла его в растерянность и еще глубже загнала в депрессию.

Люди, способные радоваться собственному дню рождения, – настоящие счастливчики…

В этот миг вновь проснулся его телефон. Совсем не хочется отвечать; наверняка опять Бетани с целым списком упреков за свои травмированные чувства и желанием наорать. Однако когда он взглянул на экранчик, там было написано «Вне зоны».

Алекс откинул крышку и приложил мобильник к уху:

– Слушаю вас.

Ответом ему были странный клекот и бестелесный шепот, от которых пересохло во рту.

Алекс тут же захлопнул крышку. Пару секунд смотрел на телефон, затем сунул его обратно в карман.

Услышанные звуки были до того необычными и зловещими, что он вспомнил прошлый случай, когда собирался покинуть дом деда, только что узнав о наследстве.

На память пришло кое-что еще: звонок раздался сразу после того, как ему почудилось, будто кто-то подсматривает за ним сквозь зеркало. Как раз перед этим он спрашивал у Бена, не грозит ли ему безумие по примеру матери.

Алекс принялся озираться по сторонам и первым делом бросил взгляд на полированное металлическое зеркало, висевшее на стене салатного цвета. А что, если ему и вправду суждено загреметь в такую психушку?..

Отсюда вопрос: как понять, что ты уже спятил? Потому что прямо сейчас Алекс чувствовал себя вполне здоровым.

8

Когда совершенно неожиданно позвонил мистер Мартин, Алекс едва поверил собственным ушам: все его картины проданы!

Прижав телефон плечом, он ополоснул кисть в банке с мутной водой, затем выжал ее бумажным полотенцем, пока мистер Мартин предлагал зайти в салон за деньгами. Алекс был глубоко погружен в работу над пейзажем, где сверхъестественный вечерний туман заливал побережье горного озера, и не хотел отрываться, однако владелец галереи с непонятной настойчивостью требовал, чтобы Алекс пришел как можно быстрее. Мистер Мартин не сказал, кто именно скупил все картины, но дал понять, что оплата произведена наличными и он прямо сейчас хочет отдать художнику его законную долю.

С момента посещения больницы минуло два дня, и Бетани за все это время ни разу не позвонила. Дела вроде бы налаживались по всему фронту. Даже джип завелся с первого раза.

Алекс оставил машину возле чьего-то новенького внедорожника, надеясь, что на обратном пути двигатель вновь заработает без осечки. Впрочем, раз уж удалось продать шесть полотен, теперь, вне всякого сомнения, можно позволить себе новый стартер. А не заменить ли его своими руками? Хотя нет, сначала надо закончить тот пейзаж, от которого его оторвал мистер Мартин своим звонком. Салону надо запастись новыми работами Алекса, на тот случай если недавний покупатель решит вернуться за добавкой. Не исключено, что появится и новый клиент. Гораздо проще продавать картины и состригать себе комиссионный процент, когда вещь уже выставлена во всей красе.

Прежде чем запереть машину, Алекс взял с заднего сиденья небольшую работу, завернутую в коричневую бумагу. Он не собирался возвращать горный пейзаж с соснами в руки мистера Мартина, однако оставлять его в машине было рискованно: а вдруг украдут? А возил он его с собой потому, что лелеял надежду вновь увидеть ту девушку. Это был бы прекрасный для нее подарок.

В торговом комплексе оказалось более людно, чем в прошлый раз, когда они с ней встретились. Сунув картину под мышку, Алекс бодро добрался до художественного салона, по ходу дела приглядываясь к лицам встречных женщин. Наверное, зря он надеется ее здесь найти, однако Алекс ничего не мог с собой поделать. Уловив собственное отражение в зеркале одного из бутиков, он безотчетно прибавил шаг.

Мистер Мартин ходил взад-вперед в тыльной части салона. На нем был темный костюм с ярко-оранжевым галстуком: странное сочетание, которое отчего-то шло хозяину галереи. Когда Алекс вошел внутрь, колокольчики над дверью издали знакомый мягкий перезвон. Потирая руки, мистер Мартин поспешил навстречу гостю.

– Ах, Алекс, спасибо, что пришли так быстро!

– Давненько не было у меня дня зарплаты, – улыбаясь, ответил молодой художник, пытаясь сообразить, отчего у хозяина салона такой взволнованный вид.

– Да-да, – кивнул тот, не отвечая улыбкой на приветствие.

Они переместились в тыльную часть магазина, где мистер Мартин присел на крутящийся стул и дрожащей рукой сразу же принялся открывать сейф. Он извлек из него металлическую коробку, где обнаружился толстый конверт. Внутри – целая пачка денег. Мистер Мартин встал и принялся пересчитывать купюры.

– Постойте-ка, – вскинул ладонь Алекс. – Раньше вы всегда рассказывали мне, как все прошло. Мне еще ни разу не удавалось сбыть шесть работ сразу. Наверное, какой-то необычный покупатель? Кто он? И как это вообще произошло? Как вы ухитрились продать ему шесть полотен? Ему настолько сильно они понравились, что он решил забрать все мои работы скопом?

Мистер Мартин пару секунд молча смотрел Алексу в глаза, словно пулеметная очередь вопросов сбила его с толку. Наверное, даже немножко испугался подобной напористости. Алекс довольно часто замечал, что своими вопросами заставляет людей нервничать.

– Э-э… – наконец промямлил мистер Мартин, по-видимому, пытаясь припомнить подробности. – Вошел мужчина. Начал осматриваться, но я вскоре подметил, что на самом деле он даже не приглядывался к выставленным в витрине работам. Не переходил от одной вещи к другой, как обычно делают посетители. Такое впечатление, что он целенаправленно искал нечто конкретное. Я и спросил, мол, не требуется ли моя помощь. Он ответил, что хочет взглянуть на работы Александра Рала. Естественно, я с радостью подвел его к вашим полотнам, но не успел я начать вас расхваливать, как он заявил, что хочет их купить. Я пояснил, что ваших картин у меня целых шесть штук и надо уточнить, какая именно его интересует. А он ответил, что берет все. Я, можно сказать, потерял дар речи… Этот мужчина сразу спросил, сколько он мне должен. Я к тому, что он даже не уточнял цену, а именно так и выразился: «Сколько я вам должен?»

Мистер Мартин обеспокоенно облизал тонкие губы.

– Я так за вас обрадовался, не передать. Алекс, я знаю, что вы нуждаетесь в деньгах, поэтому, как только пришел в себя, сразу ухватился за этот шанс… раз уж я владелец салона и как бы ваш импресарио, то это просто моя обязанность – добиться для вас наилучшей сделки. Я припомнил старые низкие цены, которые мы назначили для ваших работ, и ввиду столь явной заинтересованности покупателя кое-что к ним накинул…

Алекс был приятно изумлен поворотом дел и деловой сметливостью мистера Мартина.

– И сколько же вы накинули?

Мистер Мартин нервно сглотнул.

– Ну… в общем… я назвал двойную цену. Сказал этому мужчине, что каждая из картин идет по четыре тысячи… и что это прекрасный шанс инвестировать средства в работы молодого, но очень перспективного художника современной школы…

– То есть на круг получается двадцать четыре тысячи долларов? – ошеломленно пролепетал Алекс. – Мистер Мартин, вы более чем заслужили свой процент!

Тот кивнул.

– Да. И после вычета моей комиссии ваша доля составляет четырнадцать тысяч четыреста долларов.

Не откладывая дела в долгий ящик, он продолжил отсчитывать названную сумму. Алекс тупо стоял и смотрел на сотенные купюры. Наконец закончив, владелец салона выдохнул, словно был несказанно рад отделаться от этих денег. Получив пачку банкнот, Алекс придал ей более аккуратную форму и лишь затем убрал в конверт. Сложил его пополам и сунул в передний карман джинсов.

Он не мог взять в толк, отчего мистер Мартин так нервничает. В этом салоне встречались цены куда более высокие. Скажем, одна из работ Р. К. Диллиона шла за сумму, которая намного превышала общую выручку за все шесть картин Алекса. Наверное, его просто беспокоит, что сделка оплачивалась наличными.

– А потом? – спросил он с растущим подозрением. – Что еще сказал этот мужчина?

– Да, дело на этом не закончилось. – Мистер Мартин оттянул душивший его галстучный узел. – Когда покупатель расплатился, причем наличными – вот этими самыми купюрами, что вы получили, то он добавил: «Они теперь мои, да?» Я ответил, мол, разумеется. И тогда он взял одну из ваших работ, вытащил из кармана толстенный черный фломастер – знаете, такие, с несмываемой тушью? – и принялся водить им по картине! Я не знал, что сказать!.. А когда он закончил свою мазню, то проделал то же самое с остальными картинами. Все их исчеркал…

Мистер Мартин всплеснул руками.

– В жизни не видел ничего подобного. Я ему говорю: «Что вы творите?!» А он: дескать, раз это уже мои картины, то что хочу, то и делаю.

Хозяин салона подался вперед.

– Алекс, я бы его остановил. Клянусь, остановил бы… но пейзажи и вправду были теперь его собственностью и… и он выглядел очень целеустремленным. С таким типом лучше не связываться. В общем… я не стал. Потому что уже получил деньги… да еще наличными…

Весь этот монолог Алекс простоял с отвалившейся челюстью. Он был страшно рад заработку, однако новость про обезображенные работы разгневала его до чрезвычайности.

– То есть он разрисовал мои картины и просто ушел, захватив их с собой?

Пряча глаза, мистер Мартин почесал подбородок.

– Не совсем. Он бросил их на пол и сказал, чтобы я их вам вернул. Так и сказал: верните их, дескать, Александру Ралу. Я, говорит, угощаю…

Алекс тяжело вздохнул.

– Я хочу на них взглянуть.

Мистер Мартин показал на стопку, прислоненную к стене в углу его кабинета. Полотна оказались попарно повернуты лицевой стороной друг к другу; рам уже не было.

Когда Алекс обеими руками взял первую из них и повернул к себе изображением, то едва не подавился. По диагонали через всю картину шла надпись, сделанная крупными печатными буквами: «ЧТОБ ТЫ СДОХ, ГАД ВОНЮЧИЙ!»

Имелись другие, куда более мерзкие словечки, от которых так и несло неприкрытой злобой и вульгарностью.

– Алекс, я не могу держать здесь подобные вещи.

Художник стоял с трясущимися руками.

– Алекс, вы слышите? Не могу, поймите. А вдруг какой-нибудь клиент случайно сюда заглянет? Нет-нет, пожалуйста, заберите их с собой. Немедленно. Унесите. Я прошу вас их отсюда забрать. Я хочу забыть весь этот инцидент.

Ярость Алекса была столь велика, что он едва нашел в себе силы молча кивнуть. Конечно, он знал, что мистера Мартина волнует вовсе не потенциальная проблема с любопытствующей клиентурой. Многие художники, чьи работы он у себя выставлял, то и дело позволяли себе нецензурно выражаться в присутствии покупателей. Те, в свою очередь, воспринимали такую «цветастую» манеру речи как свидетельство обостренной социальной восприимчивости и артистического темперамента. Чем чаще тот или иной «мастер» вворачивал словесные бомбы, тем более вдохновенной натурой он им казался.

Нет-нет, мистер Мартин ничуть не был оскорблен подобными словами: их он слышал в своем салоне по сотне раз за день. Он был попросту запуган тем человеком, который их написал, да и теми чувствами, которые они выражали. Речь шла о предельной ненависти.

Хозяин галереи откашлялся.

– Я много размышлял над этим и пришел к выводу, что нам больше не следует выставлять здесь ваши работы.

Алекс вскинул недоумевающие глаза.

– Что?!

Мистер Мартин махнул рукой в сторону картин.

– Ну как же, вы только взгляните. Люди подобного сорта, знаете ли, склонны к насилию. Он вообще выглядел так, словно был готов свернуть мне шею, если я вздумаю хотя бы пальцем шевельнуть, чтобы его остановить.

Сначала Алекс подумал, что все произошло с подачи Бетани. Нет, вряд ли. Не было у нее таких денег, чтобы швырять их на изъявление досады.

– А как он выглядел? Опишите его.

– Ну… – промямлил мистер Мартин, на сей раз обеспокоенный горячечным тоном Алекса. – Такой высокий… и крепкий. Примерно как вы. Одет без вызова и недорого. Песочного цвета слаксы, гладкая рубашка навыпуск – бежевая, с вертикальной синей полосой слева.

Алекс никого не признал в этом описании.

Его подташнивало от гнева. Он сердито отодрал холст от подрамника, затем то же самое проделал с остальными пятью картинами, стараясь не смотреть на кощунственные заявления, осквернившие тонкую красоту работ. От масштаба содеянного и виртуозного разнообразия гнусных словечек его желудок был готов вывернуться наизнанку – не от ругани как таковой, а от ненависти, в них заключенной.

Ведь это просто картины, пусть и редкой красоты. Вещи, которым полагается поднимать настроение людям, помогать им чувствовать радость жизни и великолепие окружающего мира. Злобствовать в адрес красоты – это одно, но специально тратить время, силы и такие сумасшедшие деньги… Тут совсем другой коленкор.

Мистер Мартин прав: такой человек и впрямь способен на многое.

Алекс надеялся с ним повстречаться.