Текст книги "История Рима. Книга вторая"

Автор книги: Теодор Моммзен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)

664 год [90 г.] начался во внешней политике резким отказом от соглашения, предложенного италиками, а во внутренней – волной процессов, которыми капиталисты, самые ревностные поборники патриотического эгоизма, мстили всем заподозренным в умеренности и в агитации за своевременные уступки. Но уже в конце этого года трибун Марк Плавтий Сильван, вступивший в свою должность 10 декабря, провел закон, изменявший состав комиссии по делам о государственной измене; вместо присяжных из капиталистов в нее вошли новые присяжные, избираемые всеми трибами свободно без всяких цензовых ограничений. В результате эта комиссия из бича для умеренных превратилась в бич для крайних. В числе прочих был приговорен к изгнанию сам учредитель этой комиссии Квинт Варий, которого общественное мнение обвиняло в худших злодеяниях демократической партии, отравлении Квинта Метелла и убийстве Друза.

Важнее, чем этот странно откровенный отказ от прежних взглядов, была перемена политики в отношении италиков. Ровно 300 лет прошло с тех пор, как Рим в последний раз был вынужден принять условия мира, продиктованные победителем. Теперь Рим снова оказался побежденным, и мир, которого он жаждал, был возможен лишь при условии хотя бы частичного удовлетворения требований противника. Что касается тех городов, которые уже взялись за оружие с целью подчинить и разрушить Рим, то вражда к ним зашла слишком далеко, и римляне не могли превозмочь себя и согласиться на требуемые уступки; а если бы Рим даже пошел на эти уступки, то, возможно, они были бы отвергнуты противной стороной. Другое дело, если бы Рим удовлетворил теперь с некоторыми ограничениями первоначальные требования тех городов, которые до сих пор еще оставались верны ему. Рим сохранил бы видимость добровольной уступчивости, предотвратил бы неизбежное расширение вражеского союза и проложил бы себе путь к победе. Итак, двери римского гражданства, которых так долго не могли открыть никакие просьбы, теперь внезапно раскрылись, когда в них стали стучаться мечом. Но и теперь они открылись не полностью: даже те, которые были впущены в них, впущены были неохотно и обидным для них образом. Проведенный консулом Луцием Юлием Цезарем ⁶⁶66
  Закон Юлия был принят, по-видимому, в конце 664 г. [90 г.], так как летом Цезарь находился в походе. Закон Плавтия, вероятно, был проведен в обычном для предложений трибунов порядке, т. е. непосредственно по вступлении трибуна в должность, в конце декабря 664 г. или в январе 665 г. [89 г.].


[Закрыть]закон предоставил права римского гражданства гражданам всех тех италийских союзных общин, которые еще не отложились открыто от Рима. Согласно второму закону, предложенному народными трибунами Марком Плавтием Сильваном и Гаем Папирием Карбоном, всем лицам, проживавшим в Италии на правах италийских граждан, был предоставлен двухмесячный срок, в течение которого они могли вступить в число римских граждан, заявив об этом римскому магистрату. Однако эти новые граждане, подобно вольноотпущенникам, получали лишь ограниченное право голоса: они могли быть приписаны лишь к восьми из 35 триб, подобно тому как вольноотпущенники – к четырем. Нельзя установить с точностью, было ли это ограничение личным или, как кажется, наследственным. Эта мера распространялась первоначально только на собственно Италию, которая простиралась тогда лишь немного севернее Анконы и Флоренции.

В стране кельтов по эту сторону Альп, юридически считавшейся зарубежной страной, но по своему управлению и благодаря учреждению колоний давно уже признававшейся частью Италии, все латинские колонии находились на одинаковом положении с италийскими общинами. С тех пор как перестали существовать старые родовые общины кельтов, б ольшая часть циспаданской территории, хотя не получила муниципального устройства, принадлежала римским гражданам, жившим большею частью в торговых местечках (fora). Союзнические города Циспаданской Галлии (их было немного), в частности Равенна, а также вся территория между По и Альпами, получили согласно закону, предложенному в 665 г. [89 г.] консулом Страбоном, италийское городское право. При этом те общины, у которых не было данных для этого, а именно поселения в альпийских долинах, были приписаны к отдельным городам в качестве зависимых и платящих подать деревень. Однако эти новые городские общины не получили прав римского гражданства. При помощи юридической фикции, что они являются латинскими колониями, их наделили теми же правами, которыми до сих пор пользовались непривилегированные латинские города. Таким образом в тот период Италия простиралась фактически до реки По, а страна по ту сторону реки считалась как бы ее преддверием. Здесь, к северу от По, не было полноправных гражданских или латинских колоний, за исключением – Кремоны, Эпоредии и Аквилеи, и туземные племена не были вытеснены здесь, как к югу от По. Уничтожение кельтского областного устройства и введение италийского городского устройства расчистили путь для романизации этой богатой и значительной страны. Это было первым шагом на длительном и чреватом последствиями пути преобразования галльского племени. Галлы, против которых некогда объединилась вся Италия, становятся в результате этого преобразования товарищами своих италийских повелителей.

Как ни важны были эти уступки в сравнении со строгой замкнутостью круга римского гражданства, длившейся более 150 лет, все же они нисколько не были капитуляцией перед действительно восставшими общинами. Эти уступки преследовали цель удержать в повиновении те общины, которые колебались и угрожали отпадением, и привлечь на сторону Рима возможно больше перебежчиков из рядов неприятеля. Нельзя точно сказать, в каких масштабах применялись эти законы, особенно наиболее важный из них, закон Юлия, так как размеры восстания к моменту издания этого закона известны нам лишь в общих чертах. Во всяком случае, самое важное было то, что таким образом вступили в римский гражданский союз те общины, которые до сих пор были латинскими: остатки старого латинского союза, как Тибур и Пренесте, и особенно также латинские колонии, за исключением немногих, перешедших на сторону восставших. Кроме того, новый закон был применен к оставшимся верными Риму союзным городам в Этрурии, и особенно в южной Италии, как то: Нуцерия и Неаполь. Некоторые общины, которые до сих пор пользовались особыми привилегиями, колебались, принять ли право римского гражданства. Это понятно. Так например, Неаполь сомневался, отказываться ли ему от существующего договора с Римом, гарантировавшего его гражданам свободу от военной службы и их греческое городское устройство, а может быть, также пользование государственными землями, чтобы получить взамен этого лишь ограниченные права новых римских граждан. По-видимому, этими колебаниями объясняется тот факт, что с Неаполем, Регием, а может быть и с другими греческими городами в Италии, были заключены договоры, согласно которым эти города и после вступления в римский гражданский союз сохраняли свое прежнее греческое городское устройство и официальное употребление греческого языка. Так или иначе, эти законы чрезвычайно расширили круг римских граждан. В него вошло теперь много крупных городов от Сицилийского пролива до реки По. Кроме того, страна между По и Альпами получила наиболее полные союзнические права, что делало ее как бы законным кандидатом на получение полных прав римского гражданства.

Опираясь на эти уступки в пользу колебавшихся общин, римляне с новой силой ведут борьбу против мятежных районов. Из существующих политических установлений Рима было уничтожено ровно столько, сколько считалось необходимым для того, чтобы помешать распространению пожара. С тех пор восстание по крайней мере не расширялось.

В Этрурии и Умбрии, где восстание только начиналось, оно было подавлено поразительно скоро, причем не столько силой оружия, сколько благодаря закону Юлия. В бывших латинских колониях, в густонаселенных местностях по течению По открылся обильный источник новых воинских контингентов, на которые отныне можно было положиться. С их помощью и силами самих римлян можно было приступить к тушению пожара, оказавшегося теперь изолированным. Оба полководца, руководившие до сих пор военными действиями, вернулись в Рим; Цезарь был избран цензором, а Марий был отозван, потому что его руководство считали нерешительным и медлительным. 66-летний Марий был объявлен впавшим в старческий маразм. По всей вероятности, этот упрек был лишен основания. Марий ежедневно появлялся в Риме на гимнастических упражнениях и доказал, что он, во всяком случае, сохранил свои физические силы. Да и в качестве полководца он, кажется, проявил в последней кампании в общем свое прежнее искусство. Но ему не удалось добиться блестящих успехов, которые одни могли бы реабилитировать его в общественном мнении после его политического банкротства. Поэтому, к великому огорчению Мария, его прославленный меч пошел теперь в лом. Место Мария в армии, действовавшей против марсов, занял теперь консул этого года Луций Порций Катон, отличившийся в боях в Этрурии, а место Цезаря в кампанской армии – его помощник Луций Сулла, которому римляне были обязаны некоторыми из важнейших успехов в кампании прошлого года. Гней Страбон, который в прошлом году с таким большим успехом командовал армией, действовавшей в области пиценов, остался во главе этой армии теперь в качестве консула.

Так началась вторая кампания 665 г. [89 г.]. Повстанцы открыли ее еще зимой. Отряд марсов в 15 000 человек сделал смелую попытку, напоминавшую грандиозные эпизоды войн с самнитами: этот отряд должен был пойти в Этрурию на помощь начинавшемуся в северной Италии восстанию. Но Страбон – отряд этот должен был пройти через район его армии – преградил ему путь и разбил его наголову; лишь немногим марсам удалось вернуться на свою далекую родину. Когда время года позволило римлянам перейти в наступление, Катон вступил в область марсов и успешно продвигался вперед. Но в окрестностях Фуцинского озера он был убит при штурме неприятельского лагеря. Тогда руководство военными действиями в средней Италии перешло к Страбону.

Страбон занялся, с одной стороны, продолжением осады Аскула, с другой – покорением земель марсов, сабеллов и апулийцев. Юдацилий с пиценским ополчением отправился на выручку своего родного города и появился у стен Аскула. Юдацилий атаковал армию, осаждавшую город, а осажденные одновременно сделали вылазку и бросились на римские линии. В этот день, как утверждают, сражалось 75 000 римлян против 60 000 италиков. Победа осталась за римлянами, но Юдацилию с частью приведенных им войск удалось укрыться в городе. Осада возобновилась. Она была очень продолжительна ⁶⁷67
  И теперь еще в окрестностях Асколи находят свинцовые метательные ядра с обозначениями легионов, которые ими пользовались, и с пожеланиями, вроде: «беглым рабам», или «попади в пицена», или «попади в Помпея». Первые две надписи были, очевидно, римскими, последняя – италийской.


[Закрыть], так как город был хорошо укреплен, а жители сражались с мужеством отчаяния; они помнили трагические события в их городе, которыми началась война. После нескольких месяцев мужественной обороны Юдацилий, предвидя неизбежность капитуляции, приказал предать пыткам и умертвить вождей преданной Риму партии и сам лишил себя жизни.

Городские ворота раскрылись перед римлянами, и римские экзекуции заменили италийские. Все офицеры и все видные граждане города были казнены, остальные были изгнаны из города и обречены на нищенство, все их имущество было конфисковано в пользу государства.

Во время осады Аскула и после его падения сильные римские отряды обходили восставшие соседние области и склоняли одну за другой к изъявлению покорности. Марруцины покорились после решительного поражения, нанесенного им Сервием Сульпицием под Теате (Chieti). В Апулию вторгся претор Гай Косконий, взял Салапию и Канны и осадил Канусий. Самнитский отряд под начальством Мария Эгнатия пришел на помощь этой маловоинственной области; ему удалось оттеснить римлян. Но римский полководец разбил самнитов во время переправы через реку Ауфид. Эгнатий был убит, а остатки его войска заперлись в Канусии. Римляне двинулись дальше, достигли Венусии и Руби и завладели всей Апулией. Они восстановили свою власть также в главных центрах восстания, у Фуцинского озера и в Майелльских горах. Марсы сдались помощникам Страбона Квинту Метеллу Пию и Гаю Цинне, а вестины и пелигны в следующем, 666, году [88 г.] – самому Страбону. Столица повстанцев «Италия» снова превратилась в Корфиний, скромный город пелигнов. Остатки италийского сената бежали в Самнитскую область.

Южная римская армия, находившаяся теперь под начальством Луция Суллы, начала наступление одновременно с армией Страбона и проникла в занятую повстанцами южную Кампанию. Стабии были взяты и разрушены самим Суллой (30 апреля 665) [89 г.], Геркулан – Титом Дидием, который, по-видимому, погиб при штурме этого города (11 июня). Помпеи сопротивлялись дольше. Самнитский полководец Луций Клуентий явился на выручку города, но был отражен Суллой. Когда Клуентию пришли на помощь кельты, он повторил свою попытку, но потерпел решительное поражение, главным образом, вследствие ненадежности этих помощников. Самнитский лагерь был взят, а сам Клуентий погиб вместе с большинством своих воинов во время бегства по направлению к Ноле. Благодарное римское войско поднесло своему главнокомандующему венок из трав; по римскому солдатскому обычаю это скромное отличие давалось воину, спасшему своей доблестью отряд своих товарищей по оружию.

Не тратя времени на осаду Нолы и других кампанских городов, занятых еще самнитами, Сулла немедленно двинулся в глубь страны к главному очагу восстания. Быстрое падение Эклана и страшная кара, постигшая этот город, навели страх на всю Гирпинскую область. Она покорилась, не выжидая подкреплений из Лукании, шедших к ней на помощь, и Сулла получил возможность беспрепятственно проникнуть во владения самнитского союза. Он обошел горный перевал, где его поджидало самнитское ополчение под начальством Мутила, атаковал врага с тыла и разбил его. Лагерь неприятеля был взят, раненый самнитский полководец спасся бегством в Эзернию. Сулла подошел к главному городу самнитов Бовиану и после второй победы, одержанной под стенами этого города, заставил его сдаться. Лишь наступившее холодное время года прекратило здесь военные действия.

Положение совершенно изменилось. В начале кампании 665 г. [89 г.] восстание было грозно, победоносно и расширялось; к концу этого года оно оказалось подавленным, повсюду разбитым и совершенно безнадежным. Вся северная Италия была замирена. В средней Италии оба берега были в полной власти Рима, Абруццы почти полностью, Апулия до Венусии, а Кампания до Нолы. Заняв Гирпинскую область, римляне перерезали сообщение между Самнитской и Лукано-Бреттийской областями, которые только и продолжали еще открытое сопротивление. Территория восстания походила на громадное потухавшее пожарище: всюду пепел, развалины и тлевшие головни, то там, то здесь между руинами вспыхивало пламя, но везде с пожаром уже справились, и опасность миновала. К сожалению, по дошедшим до нас поверхностным преданиям нет возможности установить в достаточной мере причину этого резкого поворота. Несомненно, успеху римлян много содействовало искусное руководство Страбона, а еще более – Суллы, а именно более энергичная концентрация римских сил и более быстрое наступление. Но кроме военных причин этому беспримерно быстрому крушению мощи восстания должны были содействовать также политические. Возможно, что закон Сильвана и Карбона достиг своей цели и посеял в рядах врагов разлад и измену. Возможно также, что неудачи, как это часто бывает, вызвали раздоры между восставшими общинами, весьма слабо связанными между собой.

Мы знаем лишь (и это тоже указывает на внутреннее разложение «Италии», несомненно, сопровождавшееся сильными потрясениями) следующее. Самниты, возможно, под предводительством марса Квинта Силона, который с самого начала был душою восстания и после капитуляции марсов бежал к соседним самнитам, ввели у себя теперь новое устройство на чисто сельско-областной основе и после падения «Италии» продолжали борьбу в качестве «сафинов» или самнитов ⁶⁸68
  К этой эпохе относятся, по-видимому, редкие денарии с надписью Safinim и G. Mutil на оскском языке, ибо пока существовала «Италия», отдельные восставшие области не имели суверенного права чеканить монету со своими именами.


[Закрыть]. Укрепленный город Эзерния стал из цитадели римлян последним оплотом самнитской свободы. Здесь собралось войско, насчитывавшее, по рассказам, 30 000 человек пехоты и 1 000 всадников; 20 000 рабов, отпущенных на свободу, были зачислены в войско. Во главе его стояли 5 военачальников, на первом месте Силон, затем Мутил. Ко всеобщему удивлению, после 200-летнего перерыва возобновились самнитские войны, энергичный земледельческий народ, совсем как в V веке [сер. IV – сер. III вв.], пытается еще раз силой оружия завоевать себе независимость от Рима, делает эту попытку на свой риск, так как общеиталийский союз потерпел крах. Но эта решимость отчаянного мужества не изменила положения дел в основном. Военные действия в самнитских и луканских горах потребовали от римлян еще некоторого времени и некоторых жертв, однако по существу восстание уже теперь было подавлено.

Впрочем, тем временем возникли новые осложнения. Создавшаяся в Азии обстановка настоятельно потребовала объявления войны понтийскому царю Митридату и отправки в ближайшем, 666, году [88 г.] в Малую Азию консула с консульской армией. Если бы эта война вспыхнула годом раньше, то одновременное восстание половины Италии и важнейшей провинции поставило бы римское государство в чрезвычайно опасное положение. Теперь же, после того как удивительное счастье Рима еще раз сказалось в быстром подавлении италийского восстания, начавшаяся война в Азии не была в сущности опасной, хотя и совпала с еще незаконченной италийской войной. К тому же Митридат в своей самонадеянности отклонил просьбу италиков оказать им прямую помощь. Так или иначе эта война все же была очень некстати для Рима. Прошли те времена, когда римляне, не задумываясь, одновременно вели войну в Италии и за морем. Два года войны совершенно истощили государственную казну; создание новой армии наряду с действующими в Италии казалось почти неосуществимой задачей. Римляне сделали все возможное. Денежные средства были добыты путем продажи под постройки земельных участков на Капитолийском холме, которые издавна оставались незастроенными (I, 104). Это дало 9 000 фунтов золота. Вместо того, чтобы сформировать новую армию, решено было отправить в Азию кампанскую армию Суллы, как только положение дел в южной Италии позволит взять ее оттуда. Успехи армии Страбона в северной Италии позволяли надеяться, что такая возможность явится скоро.

Итак, третья кампания 666 г. [88 г.] началась при благоприятных для Рима условиях. Страбон подавил последнее сопротивление повстанцев в Абруццах. В Апулии преемник Коскония Квинт Метелл Пий, сын завоевателя Нумидии, не уступавший своему отцу ни военными дарованиями, ни твердостью своих консервативных убеждений, покончил с восстанием, овладев Венусией, причем захватил в плен 3 000 вооруженных повстанцев. В Самнии Силону удалось снова овладеть Бовианом; но в сражении, данном им римскому полководцу Мамерку Эмилию, победили римляне, и – что было важней самой победы – среди 6 000 убитых, оставленных самнитами на поле сражения, оказался сам Силон. В Кампании Сулла отнял у самнитов еще занятые ими мелкие города и осадил Нолу. В Луканию вторгся Авл Габиний и достиг здесь значительных успехов. Но при штурме неприятельского лагеря римский полководец был убит, и тогда вождь повстанцев, Лампоний, снова стал господином обширной и дикой Лукано-Бреттийской области, почти не встречая сопротивления. Он даже пытался захватить Регий, но наместник Сицилии Гай Норбан воспрепятствовал этому. Несмотря на отдельные неудачи, римляне неудержимо приближались к цели. Казалось, что вскоре предстоит падение Нолы и покорение Самния и явится возможность отправить в Азию значительные силы, когда неожиданный поворот дел в столице дал возможность восстанию, почти уже подавленному, снова окрепнуть.

В Риме царило сильнейшее возбуждение. Нападение Друза на всаднические суды, его внезапная смерть, дело рук партии всадников, затем обоюдоострое оружие Вариевых политических процессов – все это вызвало самую острую вражду между аристократией и буржуазией, равно как и между умеренными и крайними. Ход событий полностью доказал правоту партии, стоявшей за уступки; то, что она предлагала дать добровольно, теперь пришлось уступить большей частью под гнетом необходимости. Но форма, в которой были сделаны эти уступки, носила отпечаток эгоистической и близорукой зависти, совершенно в духе прежних отказов. Вместо того, чтобы дать всем италийским общинам равные права, теперь лишь иначе формулировали пренебрежительное отношение к ним.

Многие италийские города получили право римского гражданства, но это было сопряжено с известным унижением; новые граждане поставлены были по отношению к старым примерно в такое же положение, как вольноотпущенники к свободнорожденным. Предоставление латинского права городам между р. По и Альпами скорее раздражило, чем удовлетворило их. И, наконец, значительная и отнюдь не худшая часть италиков, все восставшие и затем покоренные города, не получили права римского гражданства. Мало того, в отношении этой категории даже не восстановили формально старых договоров, аннулированных восстанием, в лучшем случае восстанавливали их лишь в виде милости с возможностью отмены их по своему усмотрению ⁶⁹69
  Лициниан (стр. 15, под 667 г. [87 г.]) говорит: Dediticiis omnibus [ci]vita[s] data; qui polliciti mult[a] milia militum vix XV… cohortes miserunt. Мы имеем здесь повторение рассказа Ливия (Epit. 80): Italicis populis a senatu civitas data est, отчасти в более резкой формулировке. Dediticii по римскому государственному праву – свободные чужестранцы, которые стали римскими подданными и не были допущены к союзу ( Gaius, 1, 13—15, 25. Ulp., 20, 14. 22, 2). Им не только сохранялась жизнь, свобода и собственность, но они могли также образовать общины с собственным управлением., Ἀπόλιδες, nullius certae civitatis cives ( Ulp., 20, 14, сравн. Dig., 48, 19, 17, 1) – не что иное, как вольноотпущенники, приравненные только путем юридической фикции к dediticii (ii qui dediticiorum numero sunt), лишь неправильно называются прямо «dediticii», что весьма редко встречается у лучших писателей ( Gai., 1, 12; Ulp., 1, 14; Paul., 4, 12, 6). Точно так же как близкие к ним по значению liberti Latini Iuniani.
  Однако по отношению к римскому государству dediticii бесправны, поскольку по римскому государственному праву всякая dediticio непременно носит безусловный характер ( Polyb., 21, 1, сравн. 20, 9, 10, 36, 2), и все прямо предоставленные или молчаливо допускаемые права дарованы им precario, т. е. до отмены их ( App., Hisp., 44), так что как бы ни поступало римское государство со своими dediticii в момент сдачи или впоследствии, по отношению к ним оно не может совершить правонарушения. Это бесправное положение прекращается лишь с заключением союзного договора ( Liv., 34, 57). Поэтому deditio и foedus с точки зрения римского государственного права являются противоположностями, исключающими друг друга. ( Liv., 4, 30, 28, 34. Cod. Theod., 7, 13, 16 и к нему Gothofr).
  Это такая же противоположность, как хорошо знакомая юристам противоположность между quasidediticii и quasilatini, так как латины и являлись союзниками в полном смысле слова ( Cic., Pro Balb., 24, 54). По старому государственному праву, за исключением немногих общин, которых после войны с Ганнибалом лишили их договорных прав (I, 754), в Италии не было dediticii. Еще в законе Плавтия от 664/665 г. [90/89 г.] определение qui foederatis civitatibus adscripti fuerunt ( Cic., Pro Arch., 4, 7) включало в сущности всех италиков. Но так как трудно допустить, что под dediticii, получившими в 667 г. [87 г.] право гражданства, разумелись только пицены и бреттии, то приходится предположить, что все повстанцы, сложившие оружие и не получившие права гражданства по закону Плавтия и Папирия, считались dediticii, а это значит, что их договоры, расторгнутые восстанием (поэтому у Цицерона употреблено здесь прошедшее время: qui foederati fuerunt), не были юридически возобновлены при изъявлении ими покорности.


[Закрыть]. Ограничение в праве подачи голосов было тем более обидно, что при тогдашнем составе комиций оно было политически бессмысленно; лицемерная заботливость правительства о незапятнанной чистоте избирателей должна была казаться смешной всякому беспристрастному человеку. Но все эти ограничения были опасны тем, что открывали демагогам широкую возможность преследовать свои цели, принимая на себя роль защитников более или менее справедливых требований новых граждан и тех италиков, которые не получили права римского гражданства.

Эти половинчатые уступки, проникнутые духом недоброжелательства, должны были казаться недостаточными не только новым гражданам и тем, которые были совершенно лишены прав, но также и наиболее дальновидной части аристократии. Кроме того, она болезненно ощущала отсутствие в ее рядах многих выдающихся представителей ее, приговоренных к изгнанию Вариевой комиссией. Они были осуждены не народным постановлением, а судом присяжных; но тем труднее было вернуть их из изгнания, ибо народное постановление, даже носящее характер судебного решения, можно было без всяких опасений отменить другим народным постановлением, но отмена приговора присяжных народом была бы, по мнению этих лучших представителей аристократии, весьма опасным прецедентом. Таким образом, ни умеренные, ни крайние не были довольны исходом италийского кризиса.

Еще сильнее было негодование старого полководца. Марий отправился на италийскую войну с новыми надеждами, а вернулся домой не по своей воле, с сознанием, что за новые заслуги ему достались лишь новые горькие обиды. Он вернулся с горьким чувством, что враги уже не боятся его и ни во что его не ставят. И вот сердце его стал точить червь, жажда мщения. О нем можно сказать то же, что о новых гражданах и о совершенно исключенных из римской общины: при всей его неспособности и беспомощности его популярное имя могло сделаться опасным орудием в руках демагога.

К этим элементам политических потрясений присоединялся быстрый упадок старых воинских нравов и военной дисциплины. Семена, посеянные допущением пролетариев в армию, развивались с убийственной быстротой. Деморализации армии содействовали условия союзнической войны, когда на военную службу допускались все способные носить оружие, а главное, когда политическая пропаганда проникала прямым путем в главную квартиру и в солдатскую палатку. Результаты не замедлили обнаружиться в ослаблении всех уз военной иерархии. Во время осады города Помпей солдаты осаждающей армии заподозрили в измене своего начальника, консуляра Авла Постумия Альбина, и убили его камнями и дубинами. А главнокомандующий Сулла ограничился тем, что обратился к солдатам с призывом загладить своим мужеством перед неприятелем воспоминание о случившемся. Зачинщиками этого убийства были солдаты флота, издавна самая распущенная воинская часть. Их примеру скоро последовал отряд легионеров, набранный преимущественно из городской черни. Подстрекаемые одним из героев форума Гаем Титием, легионеры покушались на жизнь консула Катона. Случай спас на этот раз консула; Титий был арестован, но не понес никакого наказания. Когда вскоре после того Катон погиб в бою, виновниками его гибели считали его собственных офицеров и особенно Гая Мария Младшего. Нельзя установить, справедливы ли эти обвинения или нет.

К этому начинающемуся политическому и военному кризису присоединился, быть может, еще более опасный экономический кризис. Он ударил по римским капиталистам в результате союзнической войны и волнений в Азии. Должники не имели возможности уплачивать даже проценты, но кредиторы были беспощадны. Тогда должники обратились к соответствующей судебной инстанции, к городскому претору Аселлиону с просьбой об отсрочке для того, чтобы они могли продать свое имущество (I, 286); одновременно они откопали старые забытые законы о ростовщичестве и потребовали возвращения им в четырехкратном размере взысканных с них вопреки закону процентов. Аселлион пошел на это, признав за буквой закона преимущество перед фактически существующим правом, и дал законный ход этим искам. Тогда озлобленные кредиторы, под предводительством народного трибуна Луция Кассия, собрались на форуме, напали на претора и убили его в тот момент, когда он в жреческом одеянии совершал жертвоприношение перед храмом Согласия. По поводу этого злодеяния не было даже произведено следствия (665) [89 г.]. С другой стороны, среди должников шли толки о том, что страдания народной массы могут облегчить лишь «новые счетные книги», т. е. аннулирование в законодательном порядке всех существующих долговых обязательств. Повторилось в точности то же самое, что уже происходило в Риме во время борьбы сословий: снова капиталисты в союзе с пристрастной аристократией повели войну и процессы против угнетенной массы и умеренной партии, призывавшей к смягчению строгой нормы закона. Рим снова очутился на краю той пропасти, в которую доведенный до отчаяния должник увлекает за собой кредитора. Но с тех пор обстановка изменилась; вместо простых нравов и морали большого крестьянского города, каким был старый Рим, – разноплеменная столица и деморализация, охватившая все слои общества, от принца до нищего. Все недостатки стали глубже, острее, грознее. Союзническая война восстановила друг против друга все находившиеся в брожении политические и социальные элементы и создала почву для новой революции. Взрыв этой революции был вызван случайностью.

В 666 г. [88 г.] народный трибун Публий Сульпиций Руф выступил перед народом со следующими предложениями: лишить сенаторского звания всех сенаторов, задолжавших более 2 000 денариев; разрешить возвращение на родину гражданам, осужденным судами присяжных, которые не были свободны в своих решениях; распределить новых граждан по всем трибам и равным образом предоставить вольноотпущенникам право голоса во всех трибах. Эти предложения в устах такого человека явились отчасти неожиданностью.

Публий Сульпиций Руф (родился в 630 г. [124 г.]) был обязан своим политическим влиянием не столько знатности происхождения, обширным связям и полученному по наследству богатству, сколько своему исключительному ораторскому таланту, в котором никто из его сверстников не мог с ним сравняться. Могучий голос, резкие, иногда театральные жесты, бурный поток его речи увлекали даже тех, кого они не убеждали. По своей партийной принадлежности он с самого начала стоял на стороне сената, и его первым выступлением на политической арене (659) [95 г.] было обвинение Норбана, которого смертельно ненавидела правящая партия. Среди консерваторов он принадлежал к фракции Луция Красса и Ливия Друза. Мы не знаем, что побудило его добиваться в 666 г. [88 г.] должности народного трибуна и выступить с этой целью из патрициата. Консерваторы преследовали его, как и всю умеренную партию, преследовали его как революционера, но, кажется, это не сделало Сульпиция революционером, и он отнюдь не стремился к свержению существующего строя в духе Гая Гракха. Скорее можно предположить, что Сульпиций, как единственный из видных членов партии Красса и Друза, уцелевший среди бури судебных преследований, поднятых Варием, считал своим долгом закончить дело, начатое Друзом, и добиться окончательного устранения существующих еще ограничений в правах новых граждан; для этого ему нужно было стать народным трибуном. Из его деятельности в качестве трибуна известны факты, прямо противоположные демагогическим тенденциям. Так например, своим протестом он помешал одному из своих сотоварищей по трибунату отменить с помощью народного постановления приговоры присяжных, вынесенные на основании закона Вария. А когда бывший эдил Гай Цезарь противозаконно, не быв еще претором, выставил свою кандидатуру в консулы в 667 г. [87 г.], по-видимому, с расчетом добиться потом назначения главнокомандующим в Азию, избранию его всех решительнее и резче противился Сульпиций. Итак, Сульпиций совершенно в духе Друза требовал от себя и от других прежде всего соблюдения конституции. Но как и Друз, он не мог примирить непримиримое, не мог провести строго законным путем задуманные им перемены; они были сами по себе разумны, но согласия на них никогда нельзя было бы добиться добром от огромного большинства старых граждан. Несомненно, здесь сыграл важную роль разрыв с могущественным родом Юлиев, один из членов которого, брат Гая, консуляр Луций Цезарь, пользовался очень большим влиянием в сенате, и с примыкающей к этому роду фракцией аристократии: вспыльчивый Сульпиций, под влиянием личного раздражения, зашел далее своих первоначальных намерений.

Однако по своему характеру законы, внесенные Сульпицием, не противоречат ни его личному облику, ни его прежней партийной позиции. Предложение уравнять в правах новых граждан со старыми в сущности частично повторяло законы Друза в пользу италиков и, так же как и друзовский закон, отвечало требованиям разумной политики. Возвращение изгнанников, осужденных вариевскими присяжными, нарушало, правда, принцип неотменяемости приговора присяжных, в защиту которого еще недавно выступил активно сам Сульпиций. Но эта мера прежде всего приносила пользу сотоварищам Сульпиция по партии, умеренным консерваторам. Можно понять, что человек с таким горячим характером, как Сульпиций Руф, при первом своем выступлении решительно боролся против этой меры, а потом, раздраженный сопротивлением, сам предложил ее. Мера против чрезмерной задолженности сенаторов, несомненно, объясняется тем, что последний финансовый кризис выявил разорение правящих семей при всем их внешнем блеске. Эта мера, конечно, тягостная, тем не менее соответствовала правильно понятым интересам аристократии. В результате закона Сульпиция из сената должны были бы уйти все те лица, которые не были в состоянии быстро ликвидировать свои долги; устранение заведомо продажного сенатского сброда ослабило бы интриги, расцветавшие главным образом на почве чрезмерной задолженности многих сенаторов и вытекавшей отсюда зависимости от богатых коллег. Впрочем, мы не отрицаем, что если бы Руф не был в личной вражде с главарями господствующей сенатской клики, он не предложил бы столь решительной и столь позорной для сената чистки. Наконец, мера в пользу вольноотпущенников была, очевидно, предложена с целью обеспечить Сульпицию господство над уличной толпой; но сама по себе она была достаточно обоснована и совместима с аристократическим строем. С тех пор как вольноотпущенников стали привлекать к военной службе, их требование права голоса было обоснованным, так как право голоса и военная служба всегда были связаны между собой. А главное, при политическом ничтожестве комиций не имело большого политического значения, выведут ли в это болото еще одну клоаку. Неограниченное допущение вольноотпущенников не уменьшило бы, а, напротив, увеличило бы для олигархии возможность управлять через комиции; ведь весьма значительная часть вольноотпущенников находилась в личной и экономической зависимости от правящих семей. При умелом использовании новых избирателей правительство могло бы еще больше, чем прежде, держать выборы в своих руках. Правда, эта мера, как и всякая другая политическая льгота для пролетариата, шла вразрез с тенденциями той части аристократии, которая желала реформ. Но вряд ли она имела и для Руфа иное значение, кроме того, которое Друз придавал своему хлебному закону: она была для него средством привлечь на свою сторону пролетариат, чтобы с его помощью сломить сопротивление задуманным действительно общеполезным реформам. Нетрудно было предвидеть, что это сопротивление будет очень упорно, что недалекая аристократия и недалекая буржуазия будут и теперь, после подавления восстания, проявлять ту же тупоумную зависть, что и до восстания, что большинство всех партий будет втайне или открыто считать все сделанные в минуту опасности половинчатые уступки неразумной слабостью и будет страстно противиться всякому расширению этих уступок. Пример Друза показал, к чему приводят попытки провести консервативные реформы, полагаясь исключительно на сенатское большинство. Вполне понятно, что друг и единомышленник Друза пытался осуществить аналогичные планы путем оппозиции этому большинству и в демагогической форме. Поэтому Руф не стремился привлечь на свою сторону сенат с помощью приманки судов присяжных. Он нашел более надежную опору в вольноотпущенниках и в первую очередь в вооруженной свите, которая сопровождала его на улицах и на форуме. По рассказам его врагов, в эту свиту входили 3 000 специально нанятых людей и «антисенат» в составе 600 молодых людей из высших классов общества.