Текст книги "Не Сволочи, или Дети-разведчики в тылу врага"

Автор книги: Теодор Гладков

Соавторы: Юрий Калиниченко,Валерий Сафонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

«Мальтшик нет…»

Когда Петя готовился к броску через лощину, друзья его были еще живы. Где-то около десяти часов утра 5 декабря 1941 года в бане появился заместитель Гюльцова гауптштурмфюрер Ульрих с переводчиком и пятью автоматчиками. Солдаты направили на ребят свои автоматы, а Ульрих подошел к сидевшему на полу Кузьмину и ткнул его сильно в бок начищенным до блеска сапогом. Пока Николай поднимался с пола, Ульрих что-то орал ему по-немецки, размахивая руками. Фашист то ли забыл, что он довольно сносно разговаривал с арестованными по-русски, то ли вел в этот день какую-то игру для своих подчиненных, понятную только ему одному. Временами гауптштурмфюрер хватался за кобуру с пистолетом, показывая пальцами, что сейчас он его расстреляет. А Кузьмин уже поднялся на ноги и спокойно, с усмешкой смотрел на беснующегося фашиста. Наконец Ульрих немного успокоился, и за дело тогда принялся сонувшийся колесом переводчик, который говорил почему-то совсем тихо.

– Господин гауптштурмфюрер, – начал этот тщедушный, с бегающими, маленькими глазками человечек, – интересуется: будете ли вы давать показания? Только правдивые… – Переводчик умолк, а затем, увидев, что Ульрих разговаривает с одним из автоматчиков, еще тише, уже от себя, прошипел: – Расскажите ему все, ведь расстреляет…

Он странно как-то всхлипнул и, вытащив грязный носовой платок, стал вытирать слезившиеся глаза. Кузьмин усмехнулся, хотел было послать куда-нибудь подальше переводчика с его советом, но передумал: тратить свои последние силы на этого слизняка, решил он, не стоит, а главное, у него для этого совсем нет времени. Николай отмахнулся от переводчика, словно от надоевшей мухи, затем покачал с сожалением головой, мол, опять к нему пристают с тем же вопросом, и спокойным голосом начал рассказывать свою легенду о поисках потерявшейся невесты. Переводчик сделал кислое лицо, пробормотал что-то и принялся за свое дело, но Ульрих тут же оборвал его и вытащил из кармана шинели две небольшие бумажки. Он стал по стойке «смирно» и громким, торжественным голосом начал читать одну из этих бумажек. Переводчик еле успевал за ним: «Черный, Ермолаев и Шустов, – шипел он, – являются врагами Рейха и самого фюрера, поэтому приговариваются к смертной казни – расстрелу». Вот он посмотрел с усмешкой на Кузьмина и почти радостно добавил:

– Приговор окончательный, обжалованию не подлежит и приводится в исполнение немедленно…

Красуясь собой, Ульрих подтянулся на носках своих блестящих сапог, затем прищелкнул пальцами, требуя к себе внимания, и тем же торжественным голосом зачитал вторую бумажку. К расстрелу приговаривались и трое других узников бани. Схвачены они были при переходе линии фронта. Вот гауптштурмфюрер СС театрально поднял двумя пальцами вверх эти бумажки, потряс ими в воздухе, потом сложил вчетверо, засунул в карман шинели и хлопнул по нему рукой: мол, приговор зачитан, пора переходить к его исполнению. Ульрих, а за ним и переводчик вышли из бани. Командовавший автоматчиками унтер-офицер уже знал этот жест своего грозного начальника, тут же дал команду солдатам поднять узников и вывести из бани. Стараясь угодить своему строгому начальству, охранники больно толкали дулами автоматов ребят и дико кричали:

– Шнель, руссише швайне… Шнель… Бистро, рюски свинки… Бистро…

Голубцов опустил свою ногу с широкой полки и дико вскрикнул: острая, невыносимая боль пронзила все его тело. Кузьмин подхватил своего друга за поясницу и помог ему подняться. Двое незнакомых узников поставили на ноги своего товарища, который никак не мог совладать со своим телом. Он уже не раз поднимался и тут же падал. Ваня, подпрыгивая на одной ноге, а за ним и Кузьмин, поддерживая своего друга за плечи, вылезли из дверей полутемного помещения и были ослеплены ярким солнцем и блестящим снегом. Они стояли, зажмурив глаза, и улыбались. Гитлеровцы бесновались, орали, толкали их автоматами в спину, но они не обращали на них никакого внимания. Вот Кузьмин и Голубцов открыли глаза, весело подмигнули друг другу и крепко обнялись. Из дверей бани вынесли другого товарища их новые соседи. И теперь они стояли и жадно глотали чистый морозный воздух. Но вот Ульрих несколько раз быстро пересчитал узников, удивленно бросил взгляд на переводчика и вбежал в баню. Тут же он вылетел из нее и дико по-русски заорал:

– Мальтшик… Мальтшик нет…

В баню бросились унтер-офицер и один из автоматчиков, а гауптштурмфюрер, размахивая руками, сердито отчитывал за что-то переводчика. Не отвечая ничего Ульриху, тот весь съежился и еще ниже согнулся. Переводчик тяжело вздохнул и несколько раз сбивчиво повторил:

– Господин Ульрих спрашивает, куда делся мальчик Ермолаев?

Ребята молчали. Вдруг он замахнулся кулаком на новых узников и по-петушиному прокричал:

– Говорите, сволочи, не то я вам!

Богатырского сложения парень так грозно взглянул на переводчика, что он попятился назад, ноги его заплелись, и он грохнулся в снег. Тут же раздался веселый хохот ребят, а переводчик, барахтаясь в снегу, никак не мог встать на ноги. Но вот он поднялся, подлетел к Кузьмину и прошипел:

– Говори, где Ермолаев? Ты должен знать, где он. Говори, а то сейчас тебе немцы выпустят кишки.

Кузьмин усмехнулся, затем показал на трубу бани и, приняв довольно серьезный вид, сказал:

– Улетел, ты понимаешь, подонок этакий, улетел Ермолаев в трубу. Ищи теперь ветра в поле. Так и скажи своим хозяевам, лизоблюд поганый.

Николай отвернулся от изменника, крепко сжав за плечи Голубцова. Ваня пожал руку своему командиру и плюнул под ноги переводчику. Тут раздался грохот мотоциклетных моторов. К бане в сопровождении охраны подъехал на легковой машине сам начальник ауссенштелле господин Гюльцов. К машине тут же подлетел Ульрих, открыл дверцу и, сильно жестикулируя руками, стал что-то быстро рассказывать… Конечно, Ульрих немного труханул. Ведь Гюльцов мог использовать побег Ермолаева против него. Однако, к его радости, начальник ауссенштелле отнесся к этому совсем спокойно. Хитрому Гюльцову не хотелось до конца портить с этим молодым выскочкой отношения. Мозг старого оперативного волка и интригана сработал четко: этот побег теперь-то поможет держать его заносчивого заместителя в узде.

Гюльцов вылез из машины, сделал несколько приседаний. За своей спортивной формой он следил очень строго и старался в любых условиях ее поддерживать. Пока это ему удавалось. Вот он попрыгал на месте и снял с головы фуражку, вытер чистым, сахарной белизны носовым платком лоб, потом протер внутри фуражки и театрально водрузил ее на место. Затем начальник ауссенштелле обошел узников, стоявших в кругу солдат. Подозвав к себе пальцем переводчика, он сказал:

– Итак, молодые люди, есть ли среди вас желающие оказать содействие германской армии?

Ребята молчали, а начальник ауссенштелле усмехнулся и продолжил:

– Пусть кто-нибудь из вас расскажет, как покинул баню мальчик. Ну, быстрей, быстрей говорите.

Но ребята молчали. Гюльцов стиснул железной хваткой подбородок Кузьмина и совсем миролюбиво произнес:

– Тогда он сам нам расскажет.

Кузьмин и Голубцов удивленно переглянулись и посмотрели на Гюльцова, а тот широко улыбнулся и продолжил:

– Да вы не волнуйтесь, молодые русские герои. Мы его пока не поймали. Но вот возьмем Ленинград, и он будет в наших руках. Пока же мы объявим его в розыск как опасного врага фюрера и Рейха. И будьте спокойны, служба полиции безопасности и СД найдет его и на дне морском. Вот тогда он и расскажет все.

И Гюльцов коротким ударом, словно тренируясь на ринге, уложил Кузьмина на землю. Рухнул рядом с ним и Голубцов, потерявший свою опору. Николай молча поднялся, сплюнул на снег сгусток спекшейся крови, затем помог встать Ване и, подняв гордо голову, спокойным голосом сказал:

– Не бывать тебе, гад, никогда – слышишь? – не бывать тебе, гад, никогда в Ленинграде!

Вдруг из кустов раздались частые всхлипывания и послышались громкие женские причитания. Это из деревни Виняголово фашисты согнали к берегу реки Мга все ее население. В окруженной фашистскими автоматчиками толпе находилось человек двадцать пять: старухи громко плакали и крестились, старики украдкой вытирали скупые слезы, женщины помоложе испуганно прижимали к себе детей и перешептывались: «Молоденькие, совсем мальчишки. Им бы жить да жить».

Тут раздалась команда, и солдаты погнали ребят на трескучий, еще не окрепший лед реки Мга. Чтобы легче было стоять своим искалеченным друзьям, ребята обнялись, стали в линейку и спокойно смотрели на солдат с направленными в их сторону автоматами. Чуть дальше за автоматчиками стояли скорбные, с траурными лицами жители Виняголово. Они уже простились с этими молодыми, неизвестными для них героями. Вот Ульрих поднял руку, требуя тишины и внимания. Начальник ауссенштелле взгромоздился в коляску мотоцикла, переводчик распрямился и, указывая жителям деревни на ребят, стоявших на льду реки Мга, переводил:

– Эти парни выбрали сами себе путь. Они вели тайную войну против армии Гитлера, за что и приговорены к расстрелу.

Тут Гюльцов спрыгнул с коляски. Потом зло крикнул в толпу по-немецки, а переводчик погрозил крестьянам пальцем и торжественно произнес:

– Господин немецкий офицер предупреждает всех вас, что расстрел ждет каждого, кто вздумает идти против воли фюрера.

Женщины испуганно прижали еще ближе к себе своих детишек, а старики, переминаясь с ноги на ногу, тяжело вздыхали и ниже опускали головы. Что они могли сделать против сытых, молодых фашистов и их автоматов? Но тут вдруг стоявшая в первом ряду старуха четко и громко крикнула:

– Ироды фашистские! Скоро вы получите свое. Отомстят вам наши красные воины. Ох, отомстят за все наши слезы и мучения…

Переводчик бросил взгляд на одетую в разное тряпье старуху и стал переводить ее слова. Но, на ее счастье, Гюльцов совсем его не слушал. Ему все это порядком уже надоело. Да и мороз крепчал. «Сейчас не мешало бы пропустить для согрева души одну-другую рюмку шнапса», – промелькнула у него мысль, и он взмахнул рукой. Ульрих понял, что пора кончать это затянувшееся дело, и приказал солдатам приготовиться: те подтянулись и лязгнули затворами. Наступила гнетущая тишина. И вдруг со стороны обреченных раздался зычный голос. Это Николай Кузьмин, сложив ладони в рупор, кричал:

– Товарищи! Обязательно передайте нашим, что нас предал старик.

По приказу Ульриха застрочили автоматные очереди, поднявшие в воздух стаю горластых ворон. Всего каких-то несколько секунд, и все было закончено. К лежавшим на льду реки Мга парням подошли два гитлеровца и произвели в каждого еще по два-три выстрела. Такова была установка начальника ауссенштелле. Как он говорил, для верности и для перестраховки двух-трех пуль не жалко.

Крестьяне громко плакали и причитали по убитым. То здесь, то там мелькали гневные женские лица, которые вслух, не скрываясь, проклинали фашистов и просили бога послать им всевозможные кары. Еще немного, и они готовы были броситься на гитлеровцев. Но тут невысокий старик с черной бородкой крикнул:

– А ну, бабы, ша! Ишь, раскудахтались, словно куры перед петухом. Пора по домам.

Женщины сразу замолчали – старик этот, по-видимому, пользовался у них авторитетом. Некоторые из них, вытирая раскрасневшими ладонями слезы, потянулись с детьми к деревне. Они сделали всего несколько шагов, как были остановлены длинной автоматной очередью, пронесшийся над их головами. Раздался крик по-немецки – это Ульрих требовал тишины и внимания.

Крестьяне, тяжело вздыхая, медленно возвращались на свои места. К Ульриху подскочил переводчик и стал заискивающе смотреть на него. Эсэсовец прыгнул в коляску мотоцикла, которая затрещала под его весом. Он подтянулся, засунул пальцы рук в кожаных меховых перчатках за ремень и стал что-то говорить. Переводчик повернулся к крестьянам и затараторил:

– Господин Ульрих приказывает, чтобы расстрелянных не хоронили. Они будут лежать здесь для устрашения столько, сколько сочтут нужным оккупационные власти. Если кто нарушит это указание, того ждет расстрел без суда и следствия.

Ульрих уже усаживался в коляску, солдат за рулем рванул ногой стартер – мотор зачихал, потом, набирая силу, затрещал, тут же загрохотали другие мотоциклы. Переводчик наклонился к эсэсовцу, затем в знак согласия кивнул головой и громко спросил:

– Вам все ясно?

В первых рядах миловидная, в залатанной телогрейке женщина с девочкой на руках крикнула:

– Все ясно, господин иуда.

Переводчик еще ниже согнулся и, словно побитый, напроказивший пес, бросился к ревущему мотоциклу Ульриха и вскарабкался на заднее сиденье. Мотоциклы с ощетинившимися пулеметами в колясках и ликующими гитлеровцами рванулись по накатанной снежной дороге в деревню. Какое-то время крестьяне с ненавистью смотрели на удаляющихся фашистов, а затем медленно двинулись к реке. Вот они ступили на лед, который трещал и гнулся под их тяжестью, но никто из них этого не замечал. Все их внимание было устремлено только на неподвижных людей на льду. С траурными лицами они обступили молодых, красивых, физически недавно очень сильных парней и запричитали. Крепкая еще старуха в поношенном плюшевом пальто с закутанной в детское одеяльце головой подняла руку, требуя тишины.

Люди замолчали, а она, вздохнув тяжело, перекрестилась, потом подняла со льда шапку-ушанку, отряхнула от снега и накрыла голову парню с длинными черно-смолистыми волосами. Ветер трепал их по неподвижному, симпатичному лицу, и ей казалось, что ему очень холодно. Она застегнула его коричневое пальто на все пуговицы, сложила руки на груди и перекрестила. Смахнув слезу со своего худого, морщинистого лица, прошептала:

– Спи спокойно, солдатик наш убиенный. Мир праху твоему…

Односельчане молча наблюдали за Антониной Григорьевной Сизовой, бывшей колхозной активисткой, депутатом сельского совета, матерью трех сыновей-красноармейцев, сражавшихся под Ленинградом. Она поцеловала парня, уложила руки да груди и удивленно остановилась около небольшой фигурки в поношенной телогрейке и коричневой шапке. Долго смотрела на эту фигурку, а затем сама у себя спросила:

– Девушка?

Тут к ней подошла ее десятилетняя внучка Маня, помогла уложить на грудь убитого руки, и Антонина Григорьевна, перекрестившись, тихо себе ответила:

– Нет… Парнишка, конечно… Вон волосики пробиваются на лице… Совсем мальчик…

Внучка ее Маня удивленно посмотрела на бабушку. Потом крестьяне один за другим медленно прошли около неизвестных расстрелянных героев, забрасывая их снегом. Вскоре на льду высились шесть небольших холмиков. [43]43
  Расстрелянные лежали на льду два дня и две ночи. На третью ночь кто-то из жителей деревни перетащил их в болотистую низину, которая еще полностью не была скована льдом. Здесь, в наспех вырытой могиле, на топком берегу реки Мга нашли они свой временный покой. 14 августа 1978 года после долгих поисков эта могила была разыскана пионерами-следопытами во главе с чекистом Д.Д. Таевере. 21 января 1981 года прах Н. Кузьмина, И. Голубцова и других неизвестных героев был торжественно захоронен на Сестрорецком мемориальном кладбище.


[Закрыть]Когда прошел десятилетний Николка Серов, последний из прощающихся, Антонина Григорьевна громко произнесла:

– Люди, не забудьте! Их предал какой-то старик. Наши должны знать об этом.

Крестьяне закивали головами: мол, будь спокойна, Антонина Григорьевна, никто из них ничего не забудет. И ни у одного жителя деревни не возникла мысль, что этот предатель, этот старик рядом с ними и он, как и все они, только что прощался с расстрелянными и активно бросал снег на их снежные могилы. Ничем не выдал себя агент «Тихий». Вел он себя в это время в соответствии со своей кличкой – не лез вперед, прятался за спины односельчан. И страшно дрожал, боялся… Ох, как боялся, что ребята узнают его. А ведь Гюльцов предупредил его о их публичной казни, и он подготовился к ней: подстриг бороду, надвинул на глаза широкую шапку, надел длинную, всю порванную, валявшуюся еще с царских времен солдатскую шинель. Узнать его было трудно. Когда раздался голос Кузьмина, сердце у «Тихого» забилось, словно у загнанного зайца, он еще ниже согнулся, и тут же раздались спасительные для него выстрелы. Да, это было спасение. Он глубоко вздохнул и перекрестился, хотя давно уже не верил ни в бога, ни в черта. И тут же радостно подумал: «Мало ли стариков живет в окрестных деревнях. Вон у нас в Виняголово и то около десятка наберется». Он удовлетворенно хмыкнул себе под нос: «Попробуйте, докажите, большевички». Тут же «Тихий» оглянулся, не выдал ли он этим себя. Нет, никто на него не обращал внимания. И он еще раз перекрестился и, шаркая ногами, поплелся за понурыми односельчанами домой. [44]44
  За свою предательскую деятельность Сидоров получил от немцев положенные тридцать сребреников. «Работу» его они оценили в три тысячи марок. Его хотели премировать еще и двумя коровами, но «Тихий» от них отказался. «Объясняй потом каждому соседу, откуда они у него взялись», – подумал он и решительно ответил на это отказом. Гюльцов с его решением согласился и добавил ему еще пятьсот марок. По тем временам он «заработал» большие деньги. «Тихий» какое-то время продолжал состоять в агентурном аппарате в ауссенштелле, но вскоре на него напал дикий страх. Страх за предательство и расплату за него. Он лишился сна, ему мерещились партизаны, и каждую ночь его преследовали люди, которых он выдал немцам. Он превратился в дряхлого старика, не вылезавшего из своей избы. Гитлеровцы с ним ничего не могли поделать: они требовали от него работы, а он плакал, валялся у них в ногах и просил дать ему охрану от преследований только что расстрелянных. Тогда Ульрих, ставший начальникам ауссенштелле вместо Гюльцова, убывшего на работу в РСХА. предложил поехать ему на жительство в Эстонию. Тот с радостью согласился. Под Таллином он с помощью оккупационных властей купил себе хутор, но покоя и здесь не приобрел. Особенно стал он паниковать с приближением советских войск. Расплата за содеянное надвигалась. И «Тихий» не выдержал: в конце 1943 года на чердаке своего нового дома, в петле из тонкой рыбацкой веревки, нашел себе он успокоение.


[Закрыть]

«Только вперед, сынок!»

Как только немцы ослабили обстрел лощины, Михалыч подмигнул Пете, подтолкнул его в спину и тут же рванулся из траншеи. Петя бросился за ним. Они бежали то в одну, то в другую сторону, падали, опять вскакивали и через пять метров бросались на землю и плотно прижимались к своей спасительнице. К ним навстречу через эту чертову лощину пробивался взвод красноармейцев, направленных для подкрепления. Вот почти рядом раздался крик. Петя поднял голову в сторону кричавшего. Тот держался за ногу. К нему ужом полз санитар. Михалыч грозно глянул на мальчика и в ухо ему прохрипел:

– Вперед, не останавливайся… Только вперед, сынок…

Петя рванулся за Михалычем. А в лощине стоял невообразимый грохот: рвались то там, то здесь снаряды, свистели осколки и ухала подмятая взрывами земля. Мальчика уже дважды забрасывало землей, но оба раза его в считаные секунды спасал провожающий. Убедившись, что Петя цел и невредим, старый солдат прижимал его к груди и тут же подталкивал мальчика вперед. Эти проклятые четыреста метров они штурмовали почти целый час. Но вот, наконец, и ельник с глубоким чистым снегом. Михалыч поднял вверх руки, тяжело вздохнул и плюхнулся в снег, приговаривая:

– Все позади, мой мальчик. Нам положен отдых.

Пете было очень трудно после этого проклятого бега. Сердце его колотилось, как у загнанного охотниками зверька. Грудная клетка ходила ходуном, рот был полуоткрыт, и он, как рыба, выброшенная на берег, частыми глотками хватал воздух. Ему было очень трудно, но еще труднее было старому солдату. Лежа на спине, Михалыч сгребал к себе снег и бросал его на свое разгоряченное, потное лицо. Такой бег с препятствиями был не для этого пожилого, довольно полного человека. Петя смотрел на солдата, и ему было очень жалко этого вологодского крестьянина, которого фашисты оторвали от земли и заставили взять в руки винтовку. Однако нужно отдать ему должное, бегал он классно. Тут Петя прыснул в кулак и громко рассмеялся. Он вспомнил, как они с Михалычем, словно преследуемые зайцы, бежали кругами по лощине. Мальчик вскинул руки, упал на грудь солдата и, давясь от смеха, проговорил:

– Ну, Михалыч, дорогой! Ну, и прыгали мы с тобой сегодня! Через ямы, как зайцы! Честное слово, как зайцы!

Старый солдат схватил Петю в свои железные объятия, и они покатились с визгом и смехом по чистому, нетронутому снегу. Им так нужно было снять нервное напряжение в редком ельнике, на снегу…

Вдруг мальчик резко вскочил, отряхнул снег и протянул руку своему провожающему – Михалыч, раскинувшись на снегу, лежал на спине и восхищенно смотрел на причудливые снежные фигуры на верхушках елей. Самая высокая, несколько согнутая от тяжести снега, походила на большого медведя, стоявшего на задних лапах; на другой, ростом поменьше, висела тирольская шляпа, украшенная кокетливо сбоку игривой веткой-пером, а еще ниже на разлапистой елке виднелась голова гигантского лося с ветвистыми рогами. Словно впервые оказавшись в лесу, мужчина улыбнулся этой сказочной красоте, затем глубоко вдохнул чистый лесной воздух и, взявшись за протянутую руку Пети, рывком, как это умеют делать только тренированные люди, встал на ноги: мол, знай наших, вологодских… Подталкивая друг друга, тронулись они по утрамбованной среди вековых сосен не широкой, но очень удобной дорожке. Прошли всего несколько десятков шагов, как были остановлены грозным окриком:

– Стоять! Пароль?

Петя оглянулся, рядом никого не было. Михалыч, кивнув головой, вполголоса насмешливо ему сказал:

– Конспираторы. Вон, под сухой сосной, их секретный пост. Ишь, в сторону уходят шаги от тропинки. Поленились, черти, запорошить их снегом. Обязательно доложу командиру полка, пусть пропесочит. А засаду выбрали удачно – пригорок и лес просматриваются далеко.

Из укрытого под сосной окопа вылез красноармеец в новенькой телогрейке и громко крикнул:

– Сколько ждать? Пароль?

Михалыч укоризненно покачал головой:

– Что же ты, ошалелый, орешь на весь лес? А если где-нибудь тут спрятался фашист-лазутчик – он только и ждет, чтобы я тебе ответил таким же криком.

Михалыч подошел поближе к красноармейцу и тихо прошептал:

– Дон. Доволен паролем? Иерихонская твоя труба.

Молодой солдат опустил голову и так же шепотом ответил:

– Проходите.

Боец, обращаясь к Пете, миролюбиво произнес:

– Новобранец, вот и обмундирование у него с иголочки. Ничего, скоро будет настоящим солдатом – на фронте быстро взрослеют…

Лесная дорога привела Петю и Михалыча в штаб 167-го стрелкового полка, располагавшегося в подземных, крепко сбитых блиндажах. Распознать их можно было только по дымящимся из-под земли узким железным трубам. Здесь в лесу находился целый городок, население которого составляли деловые, снующие красноармейцы. Изредка мелькали среди сосен офицерские полушубки и тут же исчезали сквозь землю. Михалыч, отвечая на многочисленные приветствия красноармейцев, уверенно вел Петю по лесной тропе. Они спустились в овраг и остановились около огромной березы. С противоположной стороны шли утрамбованные тропинки, которые упирались в самодельные двери из сосновых кругляков. Вдруг ближняя дверь к березе скрипнула, и на улицу выскочил без шапки и в одной гимнастерке худощавый, совсем молодой капитан. Михалыч подтянулся, взял руку под козырек и начал было представляться. А капитан махнул рукой, давай, мол, без церемоний, обнял старого солдата и быстро произнес:

– Рад тебя видеть. Ну, как там у вас? Жарко?

Переминаясь с ноги на ногу, Михалыч пожал плечами и спокойно ответил:

– Да как всегда, товарищ начальник штаба полка. Фашисты яростно постреливают, а мы изредка отвечаем, бережем боеприпасы. Обычная оборонная война, как говорит наш командир сержант Аникин.

Капитан рванул на себя тяжелую дверь и пригласил Михалыча в блиндаж. Красноармеец подтянулся, отрицательно покрутил головой и произнес:

– Мне вот с молодым человеком, товарищ капитан, нужно срочно зайти к старшему оперуполномоченному Коровину. Потом я доложу вам подробно обстановку на нашем участке.

Капитан с интересом взглянул на Петю, развел руками и ответил:

– Опоздали вы к Егору Григорьевичу – рано утром умчался в Ленинград. Совещание у них там, будет только завтра.

Петя нахмурился, тяжело вздохнул и растерянно глядел на Михалыча. Старый солдат подмигнул ему, успокаивающе произнес:

– Не расстраивайся, Петушок… Капитан обязательно что-нибудь придумает.

Обращаясь уже к начальнику штаба полка, он продолжил:

– Молодой человек сегодня ночью перешел линию фронта на нашем участке. Ему срочно нужно в Ленинград.

Соглашаясь со своим провожающим, Петя кивнул головой, а капитан усмехнулся и полушутливо сказал:

– А я, согласно всех имеющихся приказов, должен тебя, как перебежчика, задержать и передать для проверки в Особый отдел.

Петя спокойно посмотрел в глаза капитану и твердым, почти приказным тоном произнес:

– Тогда свяжитесь с Особым отделом дивизии, а лучше с Особым отделом фронта, и передайте…

Тут мальчик ловким сильным ударом правой ноги стукнул по валявшемуся на тропинке замерзшему снежку. Тот стрелой вонзился в угол соседней от капитана двери и разлетелся на мелкие частицы. Петя радостно подпрыгнул, толкнул Михалыча плечом и, улыбаясь, продолжил:

– Передайте, товарищ капитан, что Ермолаев находится у вас в полку и просит срочно отправить его в Ленинград.

Капитан удивленно покачал головой и подумал: «Вот это бесенок, пацан совсем, а характер? Разведчик – одно слово». Что этот мальчик являлся разведчиком Особого отдела, он не сомневался – спокоен, твердый голос. Кто другой пойдет через линию фронта? Да и Михалыча капитан знал хорошо, а тот хлопочет за этого чертенка. Наверняка они там с Аникиным поработали с ним, а их на мякине не проведешь. Он сразу принял решение: помочь этому парнишке, но вначале решил пошутить с ним. Однако шутку мальчик не принял. И капитан уже с серьезным видом ответил:

– Я рад выполнить твою просьбу, Петя, но вот уже несколько часов у нас нет связи с дивизией, фашисты разбомбили ее штаб. Какие-то сволочи утром навели на него самолеты, связисты работают сейчас без отдыха. А вот в Ленинград…

Тут начальник штаба посмотрел на Михалыча, а затем на Петю. Мальчик насторожился: что еще придумал капитан? Схватив большой ком снега, одним нажатием ладоней слепил снежок и метким ударом попал в тот же угол двери. Как и Петя, капитан радостно подпрыгнул, потом громко рассмеялся, удовлетворенно хлопнул по плечу Михалыча и не очень сильно толкнул мальчика в спину. Петя не устоял на ногах и плюхнулся в сугроб. Однако злости на этого капитана у него совсем не было. В тяжелых условиях оборонной войны за город Ленина он оставался веселым, любящим шутку человеком – таких командиров солдаты боготворили. Вот и Михалыч влюбленными глазами смотрел на своего капитана, а тот, помогая встать Пете на ноги, говорил:

– А в Ленинград я помогу тебе добраться.

Мальчик стал отряхиваться, выбросил снег из-за ворота свитера. Капитан продолжал:

– У нас тут формируется колонна автомашин в Ленинград за боеприпасами.

Он взглянул на широкие, круглые ручные часы завода имени Кирова, еще первого выпуска, и добавил:

– Отправляются через полчаса. Я устрою тебе место, а пока пойду оденусь.

Капитан скрылся за дверью блиндажа. Михалыч кивнул головой: вот видишь, все устроилось, и сейчас ты отправишься в Ленинград. Тут из блиндажа вышел капитан в новом овчинном полушубке и шапке-ушанке. Под мышкой у него торчали две буханки черного хлеба, а в руках были какие-то свертки.

Протянув все это Пете, он сказал:

– Тебе в дорогу – сахар, немного сала, хлеб.

Петя попытался отказаться, но на него тут же набросился Михалыч: бери, мол, дают от чистого сердца, да и голод в Ленинграде, все пригодится. Мальчик снял из-за спины свою котомку, бережно сложил туда все это богатство, и они втроем направились к месту формирования колонны автомашин.

Вот уже полчаса Петя трясется в кабине латаного-перелатаного «ЗИСа», за которым по небыстрым, лесным дорогам тянется еще десяток таких же видавших виды грузовиков их колонны. За рулем Петиной машины сидел дородный, усатый дядька. Он изредка с усмешкой поглядывает на мальчика, борющегося со сном, которого капитан представил ему как особо ценный груз. За доставку его он отвечает головой. Однообразная лесная дорога и ритмичное урчание мотора окончательно убаюкали Петю, и вскоре он спал мертвецким сном.

Мальчик не видел и не слышал, как на их колонну при выезде из леса напала четверка фашистских «мессеров».

Здесь, на открытой местности, они, словно стервятники, поджидали свои жертвы, налетев на них с разных сторон. Самолеты на бреющем полете гонялись за беззащитными машинами, неистово строча из пулеметов. Три огромных пылающих костра оставила за собой колонна. Остальные машины спасла пара краснозвездных истребителей. Они с ходу ринулись в бой, и вот один из «мессеров» задымил, резко снизился и вскоре грохнулся на снежное поле, подняв в воздух стену черной земли. Другие «мессеры» метнулись в разные стороны, а пара «ястребков», послав колонне покачиванием крыльев победный привет, умчалась в сторону Ленинграда. Не видел этого Петя. Не видел он и своего водителя, потного и разъяренного от своей беспомощности, вцепившегося мертвой хваткой в «баранку», который то резко тормозил своим расстрелянным во многих местах грузовиком, то резко бросал его на всей скорости вперед, грозя кулаком пролетавшим у самой земли фашистам. Не разбудила Петю эта дьявольская гонка. Не будил своего пассажира и этот усатый дядька, так как понимал, что происходящее здесь не для детской души. Он знал взрослых, которые после таких сумасшедших гонок становились на какое-то время психически неполноценными людьми. Нет, не для детей эта проклятая война, думал усатый шофер, объезжая очередную рытвину.