Текст книги "Коротков"

Автор книги: Теодор Гладков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 39 страниц)

Естественно и закономерно, что эта кипучая деятельность бывшего союзника должна была неизбежно стать и стала объектом пристального внимания советской внешней разведки вообще, ее нелегального управления «I-Б» в частности и в особенности. Такова была логика событий набиравшей темпы и расширявшей масштабы «холодной войны».

Дух реформаторства как самоцельного процесса, вовсе не обязательно приводящего к каким-либо зримым, не говоря уже о пользе, результатам, всегда был, есть и, похоже, надолго останется непременным атрибутом российского администрирования. Кажется, соблазнительному духу этому не поддался единственный из всех правителей российских – император Николай I; меж тем как раз в его царствование Россия и нуждалась в преобразованиях более чем когда-либо. Потому из-за стойкости государя и проиграла самую героическую и одновременно самую злосчастную войну в своей истории – Крымскую.

В 1947 году высшее руководство страны решило создать некий гигантский, сугубо централизованный (централизм был официальным принципом построения самой ВКП(б), известным как «демократический централизм»; демократизмом в нем, однако, и не пахло), разведывательно-аналитический орган.

30 мая 1947 года был создан Комитет информации (КИ) при Совете Министров СССР. В него вошли Первое главное управление Министерства госбезопасности СССР, Главное разведывательное управление Генерального штаба, а также куда более скромные разведывательные и информационные структуры ЦК ВКП(б), Министерства иностранных дел и Министерства внешней торговли СССР.

Разместился новый разведывательный монстр в Ростокино, вблизи закрытой еще в 1941 году Всесоюзной сельскохозяйственной выставки[159]159
  ВСХВ была вновь открыта летом 1954 года. В 1958 году ВСХВ была преобразована в Выставку достижений народного хозяйства (ВДНХ) СССР.


[Закрыть]. КИ было передано два здания: в одном, внушительном и мрачноватом, ранее размещался распущенный в 1943 году Исполком Коминтерна, во втором – трехэтажном, но зато длинном, была до войны гостиница для колхозников, участников ВСХВ.

Первым председателем Комитета информации был назначен Вячеслав Молотов, являвшийся тогда первым заместителем Председателя Совета Министров СССР и министром иностранных дел СССР.

Генерал-лейтенант Павел Судоплатов в своих воспоминаниях писал: «Оглядываясь на прошлое, я вижу, что вполне здравая идея создания единого аналитического центра для обработки разведывательной информации была реализована на практике не так, как следовало. Оперативное руководство разведывательными операциями не надо было передавать в чужие руки. Что же касается нового Комитета информации, то его задачи надо было ограничить анализом материалов разведки…

Прежнее разведуправление НКВД – НКГБ, являвшееся основным инструментом обеспечения интересов госбезопасности за рубежом, по существу превратилось в придаток Министерства иностранных дел, основная деятельность которого – дипломатия, а не разведка…

Комитет информации был учрежден одновременно с образованием ЦРУ в Соединенных Штатах. Это была попытка – глубоко ошибочная! – аналогичным образом отреагировать на происходящие изменения в Америке».

Судоплатов в данном случае абсолютно прав. В самом деле, информация, касающаяся международных дел, поступала к главному «потребителю» КИ – собственно председателю (он же – министр иностранных дел) едва ли не в тот же час после того, как подвергалась расшифровке. С другой стороны, кому в МИДе нужны были ценнейшие данные научно-технической разведки или сведения о том, что в армии такого-то государства поступило на вооружение новое орудие? В конечном итоге, эта информация все же попадала в заинтересованные ведомства, те же отраслевые министерства или к военным. Но на это уходило драгоценное время. К тому же была в определенной степени утрачена прямая связь между, к примеру, той же научно-технической разведкой и предприятиями, как мы сегодня выражаемся, «военно-промышленного комплекса».

Александр Коротков получил в Комитете информации ту же должность, что занимал и в МГБ: начальника нелегальной разведки, которая отныне именовалась управлением. Его заместителем стал известный военный разведчик контр-адмирал Леонид Бекренев, впоследствии адмирал и заместитель начальника ГРУ.

Назначение Короткова еще на должность начальника управления «I-Б» в МГБ оказалось событием довольно примечательным в истории спецслужб. Дело в том, что руководителем службы нелегалов всегда – это правило неукоснительно соблюдается и по сей день – назначался один из самых опытных офицеров разведки достаточно высокого ранга. Однако кроме Александра Короткова ни один из начальников этой службы сам в «поле» с нелегальных позиций не работал, даже если прослужил под прикрытием в разных странах порой не один десяток лет. Насколько известно автору, в практике ведущих зарубежных спецслужб такой прецедент также не ведом.

Став сотрудником Комитета информации, Коротков, однако, в громадном здании в Ростокино появлялся не часто, разве что по вызову первого заместителя председателя Петра Федотова, руководящего всей повседневной работой ведомства. Изредка бывал он и у самого председателя – Вячеслава Молотова. Для этого ехать в ростокинскую даль не требовалось: Министерство иностранных дел располагалось на Кузнецком мосту.

Как служба особо законспирированная нелегальная разведка разместилась не в Ростокино, а в уютном старинном особняке, вернее, городской усадьбе без какой-либо вывески в Лопухинском переулке, что соединяет Пречистинку (тогда улицу Кропоткинскую) с Остоженкой (тогда Метростроевской) неподалеку от станции метро «Кропоткинская» (тогда «Дворец Советов»),

С первого дня существования КИ стала выявляться его малая жизнеспособность как организации в целом. Очень уж разные задачи выполняли традиционно две ведущие советские разведки: внешнеполитическая и военная, хотя порой действия конкретных разведчиков за рубежом в силу складывающейся обстановки, а то и случайностей, совпадали. Различались и подготовка кадров двух ранее самостоятельных ведомств, и, как бы мы сегодня сказали, менталитет сотрудников. В самом деле, офицеры и ПГУ и ГРУ являлись военнослужащими, носили порой одинаковые звания. Однако психология человека, закончившего нормальное военное училище или академию, и его сверстника, получившего образование в гражданском учебном заведении и лишь потом проучившегося от силы год в разведшколе или на краткосрочных курсах, разумеется, не могли не совпадать в каких-то весьма существенных моментах. И выходцы из ПГУ, и офицеры бывшего ГРУ подчинялись одним и тем же уставам Красной Армии (внутренней службы и дисциплинарному), однако взгляды на служебную иерархию, отношения между сотрудниками все же изначально и серьезно различались.

Да и в «поле» им приходилось работать в разных условиях, вращаться в других слоях общества, с иных позиций, исходя из своих специфических соображений, вербовать агентуру.

Спасали положение, то есть позволяло Комитету информации как-то все же выполнять свои функции, высокая квалификация и опыт основного состава кадровых сотрудников, независимо от того, к какому ведомству они ранее принадлежали.

Этот не очень удачный симбиоз продолжался, впрочем, не слишком долго. Вячеслав Молотов – о чем было известно лишь в узких кругах высшего эшелона власти – фактически утратил свое положение второго лица в партии и государстве, хотя в официальных сообщениях его фамилия по-прежнему называлась сразу за фамилией Сталина. По-прежнему в таком же порядке вывешивались его портреты в праздничные дни – за портретом «Самого». Сегодня трудно судить, почему вдруг Сталин утратил доверие к своему многолетнему соратнику. Во всяком случае, кроме незаметных стороннему взгляду признаков опалы вождь обрушил на него жестокий удар. За «связь с сионистскими кругами» была арестована жена Молотова – Полина Жемчужина, самая старая большевичка, начальник главка текстильно-галантерейной промышленности Минлегпрома, в прошлом – ближайшая подруга жены Сталина Надежды Аллилуевой. В 1949 году Вячеслав Молотов был освобожден от должности министра иностранных дел СССР. Этот пост занял печально известный государственный обвинитель на «Московских процессах» Андрей Вышинский. Он же формально возглавил Комитет информации, но всего на три месяца. Как впоследствии признался сам Вышинский, за это время он умудрился не подписать ни одного документа, касающегося разведки!

В том же 1949 году военные добились-таки своего: вернулись в родное ведомство как второе главное управление Генерального штаба Вооруженных Сил СССР[160]160
  С 1953 года – Главное разведывательное управление Генерального штаба Вооруженных сил СССР (ныне – Российской Федерации).


[Закрыть].

Так как усадьба в Лопухинском переулке изначально принадлежала военным, то изрядно похудевшая нелегальная разведка КИ переехала в Ростокино.

Выход из Комитета информации военных, освобождение Молотова от обязанностей министра и председателя Комитета самым печальным образом сказались на ранге ведомства внешнеполитической разведки. Отныне Комитет информации числился уже не при Совете министров СССР, а всего лишь при Министерстве иностранных дел. И председателем КИ был впоследствии даже не сам министр, а последовательно два его заместителя: Валериан Зорин и Яков Малик, оба достаточно известные дипломаты. Постоянным заместителем председателя вместо Петра Федотова стал Сергей Савченко, бывший министр госбезопасности Украины.

Комитет информации съеживался, словно шагреневая кожа: после того как из него вышли военные, из его ведения также изъяли и передали МГБ внешнюю контрразведку, обеспечивающую нормальное функционирование зарубежных резидентур и чекистское обслуживание советских учреждений разных ведомств.

Наконец уже 2 ноября 1951 года, когда полностью выявилась несостоятельность Комитета информации, внешнюю разведку вернули в Министерство государственной безопасности под прежним наименованием – Первое главное управление. Министром МГБ к этому моменту был уже не Виктор Абакумов, а Семен Игнатьев, в недавнем прошлом провинциальный партийный функционер, ничего не смыслящий ни в разведке, ни в контрразведке.

Однако Александр Коротков вернулся на Лубянку несколько раньше. На основании Постановления Политбюро ЦК ВКП(б) за № 77/310 от 9 сентября 1950 года в МГБ СССР было образовано сверхсекретное (даже для этого ведомства, где вообще все было секретным) подразделение, скромно поименованное Бюро № 1, предназначенное для проведения диверсий и террористических актов за границей. Пункт третий Постановления выглядел так: «Утвердить начальником Бюро № 1 МГБ СССР т. Судоплатова П. А., заместителем начальника Бюро № 1 т. Короткова А. М., освободив его от работы в Комитете информации».

Автор обращает внимание читателей на то обстоятельство, что назначение обоих руководителей – и Судоплатова, и Короткова – произведено не приказом министра, не постановлением Правительства, даже не решением Секретариата ЦК ВКП(б), ведающего номенклатурой союзного значения, а постановлением высшего, хотя и неофициального, органа всей власти в стране – Политбюро ЦК ВКП(б). Обычно Политбюро назначало на должности лиц ранга министров, секретарей ЦК компартий союзных республик, первых секретарей обкомов крупнейших регионов (формально, конечно, их избирали). А тут Политбюро утвердило назначение всего лишь руководителей одного из многих подразделений министерства, даже не в ранге заместителей министра или, по меньшей мере, членов коллегии. Выходит, не простого подразделения. Так оно и было.

Создание Бюро № 1 при всей явной и неявной противоречивости данного решения было сделано в какой-то степени с учетом горького и тяжелого опыта начального периода Великой Отечественной войны. Тогда Особая группа при наркоме НКВД, переросшая за полгода в знаменитое Четвертое управление, создавалась фактически на пустом месте, когда значительная часть западных регионов СССР уже была захвачена врагом.

В известной мере это было вынужденным ответом СССР на образование НАТО и создание в США обширного арсенала атомного оружия и тяжелых бомбардировщиков класса «Летающая крепость» для его доставки. Дело в том, что Советский Союз хотя и произвел в августе 1949 года первое испытание собственной атомной бомбы, созданной объединенными усилиями наших ученых, инженеров, рабочих и… разведчиков, но ничем, похожим на реальный «атомный щит», еще не обладал. До выхода на так называемый атомный паритет, способный удерживать возможного противника от соблазна начать ядерную войну перед угрозой неизбежного и адекватного ответного удара, нам было еще, ох, как далеко.

Задачей Бюро № 1 и было в случае начала боевых действий, а возможно, и превентивно, если угроза нападения со стороны агрессора абсолютно реальна, силами опытных нелегалов-боевиков нанести неожиданные и эффективные удары по военным объектам врага. Не исключалось и физическое уничтожение ключевых фигур в политическом и военном руководстве страны-агрессора.

Вот что писал по этому поводу в своих воспоминания Павел Судоплатов: «Мы определили сто целей, разбив их на три категории: военные базы, где размещались стратегические военно-воздушные силы с ядерным оружием; военные сооружения со складами боеприпасов и боевой техники, предназначенные для снабжения американской армии в Европе и на Дальнем Востоке; и, наконец, нефтепроводы и хранилища топлива для обеспечения в Европе американских и натовских воинских частей, а также их войск, находящихся на Ближнем и Дальнем Востоке возле наших границ.

К началу 50-х годов мы имели в своем распоряжении агентов, которые могли проникнуть на военные базы и объекты в Норвегии, Франции, Австрии, Германии, Соединенных Штатах и Канаде».

План действий, направленных против американских и натовских стратегических военных баз в случае войны или вышедших из-под контроля локальных конфликтов, предусматривал, что первый акцией должно стать уничтожение коммуникаций натовской штаб-квартиры.

Бюро № 1 по сути являлось разновидностью глубокой нелегальной разведки, специализацией которой был не столько сбор информации, сколько осуществление боевых, диверсионных и террористических действий в решающий день и час. Следовательно, разведчики и агенты бюро должны были быть людьми особого склада, самоотверженные, бесконечно преданные Родине, великолепно владеющие подрывным делом и прочими специальными навыками, к тому же заблаговременно оснащенные необходимыми боеприпасами, взрывчаткой, оружием, специальной техникой и снаряжением, надежными средствами двусторонней связи.

В должности начальника управления нелегалов в КИ Александра Короткова сменил опытный чекист полковник Арсений Тишков, который в период войны одно время был заместителем руководителя советской военной миссии при штабе маршала Иосипа Броз Тито в горах Югославии.

Несколько предвоенных лет Судоплатов был прямым, хотя и не непосредственным начальником Короткова и содействовал тогда его продвижению по службе. Во время войны, пребывая в разных управлениях и занимая в них разновеликие по весу должности, они тем не менее сотрудничали друг с другом, участвовали в некоторых совместных операциях. Служебные отношения между ними тогда были вполне нормальными, взаимоуважительными. Но теперь между двумя крупными разведчиками вдруг словно черная кошка пробежала. У автора есть некоторые предположения на этот счет, но поскольку он не располагает ни в подтверждение, ни в опровержение их никакими доказательствами, то полагает за лучшее воздержаться от изложения своей версии. Возможно, двум столь самобытным и ярким личностям просто оказалось тесно в одной берлоге. Такое бывает.

Как бы то ни было, уже через два года Александр Коротков вернулся на круги своя – снова возглавил самостоятельную нелегальную службу – теперь она именовалась управлением «С» – и снова же стал заместителем восстановленного Первого главного управления МГБ СССР.

Меж тем в личной жизни Александра Короткова произошли серьезные изменения. Распалась его первая семья. Автор не один раз имел возможность убедиться, что разобраться в причинах распада семьи даже близких людей за редким исключением (скажем, при хроническом, неизлечимом алкоголизме дебошира-мужа) бывает невозможно, а в подавляющем большинстве случаев и не нужно. Несомненно, сыграло свою роль то обстоятельство, что на протяжении нескольких военных лет Александр Михайлович и Мария Борисовна часто разлучались. Одно время она работала в Новосибирске, где пребывала с детьми и свекровью, он же – в Москве и на фронтах. Почти весь послевоенный год он работал и жил в Берлине – без семьи. Да и Мария Вильковыская, как явствует из ее личного дела, выезжала, к примеру, в Париж, как сказано в рапорте начальника внешней разведки Фитина на имя наркома Меркулова, «для проведения проверки состояния групп “Девушки” и “Генри” и их состава и подготовки их последующей передачи в нелегальную резидентуру».

Как бы то ни было, обе дочери Короткова от первого брака София и Ксения по сей день тяжело переживают распад их семьи, обиду за мать. Объективность требует признать, что Мария Вильковыская сыграла большую роль в жизни Короткова, прежде всего – в становлении его незаурядной от природы личности. Будучи более образованной, нежели Александр, свободно с детства владея как родным несколькими иностранными языками, зная к тому же западную культуру и образ жизни, Мария была хорошей помощницей, а в чем-то и наставницей мужу.

Новой женой Александра Короткова стала Ирина Александровна Басова, с которой он был шапочно знаком по послевоенному Берлину, когда она работала переводчицей в советской военной администрации. В Москве после случайной встречи у общих приятелей знакомство возобновилось и завершилось браком, у них родилась дочь Юлия…

Вроде бы, обычное житейское дело – женитьба. Но в данном случае все оказалось не так-то просто. Поначалу Ирина категорически отказалась идти в ЗАГС, дабы, как принято выражаться выспренно, вступить в законный брак. Она вполне могла обойтись и без штемпеля в паспорте.

– В чем дело? – в недоумении настаивал Александр.

– Потому что регистрация наших отношений может тебе поломать всю карьеру.

– Это почему же?

– Потому что я дочь – «врага народа»…

Рассказала: ее отец, Басов Александр Иванович, крупный ученый-экономист в области лесного хозяйства, доктор наук и профессор, был в 1948 году арестован и осужден по пресловутой 58-й статье. Тогда очередная волна политических репрессий накрыла многих видных ученых и специалистов. Через несколько лет А. И. Басов умер в заключении.

– Ты уверена, что твой отец был честный человек? – спросил Александр.

– Абсолютно.

– Тогда идем в ЗАГС.

И они пошли…

Эта решительность Короткова говорит о многом. И не только о любви к жене. Как и его отказ вернуть югославский орден. Женитьба в те годы на дочери «врага народа» действительно могла поломать не только карьеру, но и всю жизнь… И они оба, и Ирина Александровна, и Александр Михайлович, это прекрасно понимали.

В сороковые – пятидесятые годы сотрудникам советской разведки, как и работникам любого государственного учреждения, приходилось жить и выполнять свой служебный долг в обстановке чрезвычайно тяжелой. И дело было не только в послевоенной разрухе, нехватке всего и во всем, трудностях быта, горечи многомиллионных потерь, незалеченных ран войны. Терпеливому нашему народу было не впервые переживать подобные тяготы. Худо было из-за тяжелого, удушливого климата в общественной и политической жизни страны. Если вообще можно говорить о таковой. Как-то незаметно улетучились надежды большинства населения на то, что вот закончится война и начнется новая жизнь, не только более зажиточная, но и более свободная, что будут отменены бесчисленные запреты и ограничения, навсегда останется в прошлом парализующий страх, бытующий в каждом доме, – от рядового колхозника до министра и маршала после 1937 года… (Автор напоминает, что данная дата для него всего лишь символ произвола и беззакония, что бушевали в стране на самом деле несколько десятилетий.)

Не миновал этот страх даже то ведомство, которое само этот страх и олицетворяло: НКВД – НКГБ – МГБ.

Доказательство тому – судьба очередного главы ведомства, министра государственной безопасности СССР генерал-полковника Виктора Абакумова и значительной группы его подчиненных. Чистокровно русский, Абакумов пострадал из-за пресловутого еврейского вопроса!

Когда в средствах массовой информации сегодня в нашей стране или за рубежом вспоминают по какому-либо поводу последние годы правления Сталина, то непременно начинают именно с этого вопроса. Словно преследование евреев является едва ли не главным и единственным преступлением сталинского режима. Меж тем государственный антисемитизм был лишь одним из проявлений тяжкого идеологического и политического, а точнее, полицейского пресса, под которым задыхалось все послевоенное общество нашей страны.

Не успели отгреметь залпы салютов 9 Мая, отзвучать фанфары Парада Победы 24 июня 1945 года, как Сталин и его ближайшие соратники осознали, что советские люди, победившие в самой кровавой войне в истории человечества и ставшие потому его бесспорными спасителями, слишком много о себе возомнили, а потому пора поставить их на место, напомнить всем и каждому, особенно интеллигенции как мыслящей на свое несчастье прослойке общества, кто есть кто и что есть что.

Для начала появилось знаменитое Постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград». Жертвами оного в первую очередь стали знаменитые писатели Михаил Зощенко и Анна Ахматова. Заметьте – оба никакого родства с евреями не имели. Правда, Ахматова (настоящая фамилия Горенко) обладала носом довольно подозрительной формы.

Постановление ЦК было опубликовано во всех газетах и широко обсуждалось на собраниях, партийных и просто трудящихся, в том числе предприятий и учреждений, никакого отношения к литературе не имеющих. Фамилия Зощенко и Ахматовой знали теперь даже те, кто никогда не читал не только стихов великой поэтессы, но даже рассказов Зощенко, перед войной едва ли не самого популярного советского писателя.

А вот о том, что без всяких сообщений в печати на дальние «севера» потянулись эшелоны из вагонов, по привычке называемых в народе «столыпинскими» (на самом деле то были обыкновенные теплушки с зарешеченными оконцами, с автоматчиками на тормозных площадках), знали только работники железных дорог и те, «кому положено». То отправляли с громадными сроками в лагеря освобожденных из немецкого плена бойцов и командиров Красной Армии. Евреев среди них почти что не было и быть не могло по всем известной причине. Разве что попадали одиночки, сумевшие скрыть от немцев свою национальность.

Потом прошла известная дискуссия по философии: изобличали и клеймили за идеализм и прочие идеологические грехи всех, кто хоть на йоту отступал от четких формулировок, изложенных в главе четвертой, написанной самим Сталиным (хотя считалось, что это коллективный труд анонимных авторов), «Краткого курса истории ВКП(б)».

Среди обличенных в идеализме и обличителей евреев было примерно поровну.

Ударили и по музыкантам. Специальное постановление вышло по опере «Великая дружба». Досталось и по неправильной музыке, и по ошибочному либретто. Автором оперы был известный композитор Вано Мурадели, мало того, что не еврей, но вообще земляк Сталина. Попутно еще раз сурово погрозили пальцем двум великим русским композиторам: Дмитрию Шостаковичу и Сергею Прокофьеву.

Затем по инициативе и при непосредственном участии невежды и мракобеса «народного академика» Трофима Лысенко была разгромлена отечественная биологическая наука. Правой рукой Лысенко был профессор И. Презент… еврей!

Потом были постановления о положении с репертуаром драматических театров. Особенно досталось Александру Гладкову (между прочим, автору пьесы «Давным-давно», по которой много лет спустя был поставлен популярный фильм «Гусарская баллада») за его новую пьесу «Новогодняя ночь», признанную клеветнической.

Попало и кинематографистам – за вторые серии известнейших фильмов «Иван Грозный» Сергея Эйзенштейна и «Большая жизнь» Леонида Лукова.

Энтузиасты попытались добраться и до идеалистов-физиков. Но тут случилась осечка: некоторые авторитетные физики намекнули Берии, что разгромить идеалистов в их рядах, конечно, можно, но тогда некому будет делать «изделие» – так, соблюдая сверхсекретность, именовали атомную бомбу. Прагматик Берия, разумеется, послал энтузиастов новой дискуссии куда подальше, ему нужна была бомба, а не изобличительные статьи в газетах. Авторы же бомбы евреи Юлий Харитон и Яков Зельдович, а также русский Андрей Сахаров (как и многие другие их коллеги) стали неоднократными Героями Социалистического Труда и лауреатами Сталинской премии, после смерти вождя стыдливо переименованной в Государственную[161]161
  Сам Л. Берия за бомбу был награжден орденом Ленина и удостоен Сталинской премии первой степени. На июльском 1953 года Пленуме ЦК КПСС Берию изобличили в том, что он слишком щедро представлял к наградам ученых, инженеров, техников и рабочих за создание атомной бомбы, что пробивал им высокие оклады, обеспечивал квартирами и спецпайками. Нашли криминал и в тех наградах, которыми отметил его вклад в решение атомной проблемы лично Сталин!


[Закрыть].

Ну а как же все-таки обстояло дело с еврейским вопросом? Дошла очередь и до него. Он привлекал инициаторов по двум причинам: во-первых, в среде научно-технической, медицинской и творческой интеллигенции действительно было много евреев. Во-вторых, евреи были апробированными во многих странах и в разные времена «козлами отпущения» всех бед и несчастий, переживаемых так называемой коренной нацией.

«Еврейский вопрос» возник в ходе общей борьбы за чистоту марксистско-ленинской (читай – сталинской) идеологии. Гром на сей раз разразился над театральными критиками. Оказалось, что все эти горе-критики, вроде Даниила Данина, Александра Борщаговского, Льва Субоцкого (общим числом около двух десятков), не просто зловредные люди, клеветники, осмелившиеся критиковать пьесы Анатолия Софронова и романы Михаила Бубеннова, космополиты и хулители всего отечественного, но еще и евреи! Изобличение критиков шло на фоне общей борьбы с космополитизмом и преклонением перед заграницей. (Известен случай, когда бывший шофер-фронтовик, кстати, русский, получил срок за то, что в пивной в споре громогласно заявил, что грузовик-«студебеккер» лучше нашего «ЗиС-5».) Появилось несметное количество книг, статей, даже кинофильмов, доказывающих русский приоритет во всех решительно областях науки и техники. Появился даже анекдот, соль которого сводилась к заключительной, ставшей крылатой фразе: «Россия – родина слонов». За него тоже сажали.

За излишние близкие знакомства с иностранцами осудили на долгое пребывание в лагерях знаменитых в ту пору киноактрис Зою Федорову и Татьяну Окуневскую (обе – не еврейки). Борьба с космополитизмом принимала порой комические формы. В Ленинграде славилось своими тортами и пирожными кафе-кондитерская «Норд» на Невском проспекте. Его переименовали в «Север». Та же участь постигла одноименные дешевые папиросы. Французские булки перекрестили в «городские», вкуснейшее печенье «Турецкие хлебцы» стали хлебцами «Московскими», конфеты «Американский орех» – орехом «Южным».

Придя как-то на футбольный матч на стадион «Динамо» и купив программку, Александр Короткое узнал из нее, что отныне в популярнейшей народной игре больше нет голкиперов, беков, хавбеков и форвардов, а также пенальти и корнеров. Вместо них отныне радиокомментаторы и спортивные журналисты должны были использовать только русские термины: вратарь, защитник, полузащитник, нападающий, одиннадцатиметровый штрафной удар, угловой удар. Слава Богу, уцелело хоть само название игры – футбол, а его близкого родственника – гандбол – переименовали в «ручной мяч».

Теперь можно было переходить к евреям достаточно откровенно, не прикрываясь расплывчатым термином «безродные космополиты». Сталину давно уже мозолил глаза созданный в начале войны Еврейский антифашистский комитет. (Таких организаций под эгидой ЦК ВКП(б) и НКВД было образовано тогда несколько: Антифашистский комитет советских женщин, Антифашистский комитет советской молодежи, Славянский.) Но разгрому ЕАК препятствовало одно немаловажное обстоятельство: его возглавлял всемирно знаменитый, гениальный актер Соломон Михоэлс, являвшийся одновременно главным режиссером Государственного еврейского театра – ГОСЕТ[162]162
  Ныне это здание занимает Театр на Малой Бронной.


[Закрыть].

Объявить Михоэлса, народного артиста СССР, лауреата двух Сталинских премий с его международным авторитетом при жизни буржуазным националистом и шпионом было невозможно. Но это вполне можно было бы сделать посмертно, спустя несколько лет. Следовательно, Михоэлса требовалось предварительно умертвить. Такой приказ Абакумов получил лично от Сталина. Вождь же лично указал и метод: инсценировка дорожного происшествия.

В январе 1948 года Михоэлс в сопровождении театрального критика Владимира Голубова (являвшегося одновременно приставленным к великому артисту для постоянного наблюдения агентом МГБ) выехал на несколько дней в Минск. Повод: просмотр спектаклей белорусских театров, выдвинутых на соискание Сталинской премии. (Михоэлс входил в состав соответствующего комитета.)

Для руководства акцией в Минск направился первый заместитель министра МГБ Сергей Огольцов, обеспечивший ее проведение на месте с министром госбезопасности Белоруссии генерал-лейтенантом Лаврентием Цанавой. 12 января 1948 года Соломон Михоэлс и его сопровождающий критик (для убедительности исполнители сталинского приказа пожертвовали своим агентом) были умерщвлены.

За выполнение преступного приказа вождя двумя секретными Указами Президиума Верховного Совета СССР генерал-лейтенанты Огольцов и Цанава были награждены орденами Красного Знамени, четверо офицеров, непосредственных исполнителей – орденом Красной Звезды и – что уже верх цинизма – орденом Отечественной войны I степени (по статусу этим орденом награждали только за подвиги, совершенные на фронте в период Великой Отечественной войны).

Теперь можно было переходить к делу Еврейского антифашистского комитета. По прошествии (приличия ради) некоторого времени были арестованы старый большевик, руководитель Совинформбюро в годы войны Соломон Лозовский, известные литераторы, писавшие на языке идиш, Перец Маркиш, Лев Квитко, Давид Бергельсон, преемник Михоэлса по ГОСЕТ народный артист РСФСР и лауреат Сталинской премии Вениамин Зускин, академик Лина Штерн, главный врач Боткинской больницы Борис Шимелиович и другие – всего пятнадцать человек.

К следствию по делу ЕАК были причастны свыше тридцати сотрудников МГБ, но ведущую роль играл старший следователь по особо важным делам подполковник Михаил Рюмин, за невзрачную внешность, ограниченные умственные способности и низкую квалификацию непочтительно прозванный в своей среде «Минькой».

К лету 1952 года следствие было завершено (в ходе его к подследственным применялись самые жесткие методы допросов) и передано на рассмотрение Военной коллегии Верховного суда СССР под председательством генерал-лейтенанта А. Чепцова.

На первых же заседаниях выяснилось, что следствие, добившись от подсудимых признаний, не располагало никакими реальными доказательствами их вины. Председательствующий Чепцов в этой связи обратился к Маленкову с сакраментальным вопросом: как быть? Указание Политбюро ЦК он получил, но обосновать его юридически не смог за отсутствием должных доказательств.