Текст книги "Джон Рид"
Автор книги: Теодор Гладков
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
Рида поразил контраст между этим собранием и съездом Советов. Там – огромные массы обносившихся солдат, изможденных рабочих и крестьян – все бедняки, согнутые и измученные жестокой борьбой за существование; здесь – меньшевистские и эсеровские вожди, бывшие министры-социалисты. Рядом с ними – журналисты, студенты, интеллигенты всех сортов и мастей. Упитанные, хорошо одетые.
Посещение думы, хотя и кратковременное, не осталось бесполезным для американских журналистов: они явились свидетелями первого после Октябрьского переворота заговора буржуазии против народа. В их присутствии Комитет общественной безопасности был расширен с целью объединения всех антибольшевистских элементов в одну организацию – пресловутый «Комитет спасения родины и революции».
Дальше оставаться в думе было незачем, и пятеро американцев продолжили свой путь по тревожным петроградским улицам.
Они поспели в ярко освещенный тысячью огней Смольный как раз в ту историческую минуту, когда II Всероссийский съезд рабочих и солдатских депутатов, опираясь на волю громадного большинства рабочих, солдат и крестьян, опираясь на совершившееся победоносное восстание, взял власть в свои руки.
Но день, первый день из десяти, которые потрясли мир, на этом не кончился, хотя одна заря уже сменила другую. И после освещенной багровым пламенем костров ночи, когда пал Зимний, этот день вместил в себя еще одну ночь, когда Смольный, революционный Смольный впервые после победы встретил Ленина.
И Джек Рид стал человеком, на долю которого выпало счастье навеки сохранить для истории облик Ленина-победителя. «…Громовая волна приветственных криков и рукоплесканий возвестила появление членов президиума и Ленина – великого Ленина среди них. Невысокая коренастая фигура с большой лысой и выпуклой, крепко посаженной головой. Маленькие глаза, крупный нос, широкий благородный рот, массивный подбородок, бритый, но с уже проступавшей бородкой… Потертый костюм, несколько не по росту длинные брюки. Ничего, что напоминало бы кумира толпы, простой, любимый и уважаемый так, как, быть может, любили и уважали лишь немногих вождей в истории. Необыкновенный народный вождь, вождь исключительно благодаря своему интеллекту, чуждый какой бы то ни было рисовки, не поддающийся настроениям, твердый, непреклонный, без эффектных пристрастий, но обладающий могучим уменьем раскрыть сложнейшие идеи в самых простых словах и дать глубокий анализ конкретной обстановки при сочетании проницательной гибкости и дерзновенной смелости ума…
…Он стоял, держась за края трибуны, обводя прищуренными глазами массу делегатов, и ждал, по-видимому не замечая нарастающую овацию, длившуюся несколько минут. Когда она стихла, он коротко и просто сказал:
«Теперь пора приступить к строительству социалистического порядка!»
Новый потрясающий грохот человеческой бури…
…Ленин говорил, широко открывая рот и как будто улыбаясь; голос его был с хрипотцой – не неприятной, а словно бы приобретенной многолетней привычкой к выступлениям – и звучал так ровно, что казалось, он мог бы звучать без конца…
Желая подчеркнуть свою мысль, Ленин слегка наклонялся вперед. Никакой жестикуляции. Тысячи простых лиц напряженно смотрели на него, исполненные обожания.
…От его слов веяло спокойствием и силой, глубоко проникавшими в людские души. Было совершенно ясно, почему народ всегда верил тому, что говорит Ленин.
…Неожиданный и стихийный порыв поднял нас всех на ноги, и наше единодушие вылилось в стройном, волнующем звучании «Интернационала».
…Могучий гимн заполнял зал, вырывался сквозь окна и двери и уносился в притихшее небо.
…А когда кончили петь «Интернационал»… чей-то голос крикнул из задних рядов: «Товарищи, вспомним тех, кто погиб за свободу!» И мы запели похоронный марш, медленную и грустную, но победную песнь, глубоко русскую и бесконечно трогательную.
Ведь «Интернационал» – это все-таки напев, созданный в другой стране. Похоронный марш обнажает всю душу тех забитых масс, делегаты которых заседали в этом зале, строя из своих смутных прозрений новую Россию, а может быть, и нечто большее…
Вы жертвою пали в борьбе роковой,
В любви беззаветной к народу.
Вы отдали все, что могли, за него,
За жизнь его, честь и свободу.
Настанет пора, и проснется народ,
Великий, могучий, свободный.
Прощайте же, братья, вы честно прошли
Свой доблестный путь благородный.
Во имя этого легли в свою холодную братскую могилу на Марсовом поле мученики мартовской революции, во имя этого тысячи, десятки тысяч погибли в тюрьмах, в ссылке, в сибирских рудниках. Пусть все свершилось не так, как они представляли себе, не так, как ожидала интеллигенция. Но все-таки свершилось – буйно, властно, нетерпеливо, отбрасывая формулы, презирая всякую сентиментальность, истинно…»
Эти строки не мог написать сочувствующий наблюдатель. Они могли родиться только под пером участника Великой революции. И Джон Рид стал им, быть может осознав это в тот счастливейший миг, когда вместе с русскими рабочими и крестьянами приветствовал Ленина.
…В холодном, плохо протопленном номере гостиницы, уложив в постель падающую с ног от усталости Луизу, Джон Рид снял чехол с пишущей машинки.
Заложив в каретку лист чистой бумаги, привычно опустил пальцы на клавиатуру. Медленно, тщательно взвешивая каждое слово, стал печатать. Под сухой треск «Ундервуда» рождались строки, из которых предстояло узнать Америке о потрясении мира:
«Свершилось…
Ленин и петроградские рабочие решили – быть восстанию, Петроградский Совет низверг Временное правительство и поставил съезд перед фактом государственного переворота. Теперь нужно было завоевать на свою сторону всю огромную Россию, а потом и весь мир. Откликнется ли Россия, восстанет ли она? А мир, что скажет мир? Откликнутся ли народы на призыв России, подымется ли мировой красный прилив?
Было шесть часов. Стояла тяжелая и холодная ночь. Только слабый и бледный, как неземной, свет робко крался по молчаливым улицам, заставляя тускнеть сторожевые огни. Тень грозного рассвета вставала над Россией».
«ТОРЖЕСТВЕННО КЛЯНУСЬ!..»
В Петрограде спокойно. Рид отметил этот факт не случайно. Не нужно было обладать даром пророка, чтобы предсказать, какой вой поднимется в зарубежной прессе о «большевистской анархии», как только телеграфные провода разнесут весть о социалистической революции по свету. И Джек подробно описывал: беспорядков, грабежей и драк в городе нет. Круглосуточно улицы обходят патрули из вооруженных солдат и красногвардейцев. На стенах – объявления, лаконичные и решительные:
«Граждане!
Военно-революционный комитет заявляет, что он не потерпит никаких нарушений революционного порядка…
Воровство, грабежи, налеты и попытки погромов будут строго караться…
Следуя примеру Парижской коммуны, комитет будет безжалостно уничтожать всех грабителей и зачинщиков беспорядков…»
Обыватели распустили по городу слух, подхваченный всеми контрреволюционерами: в Петропавловской крепости большевики творят расправу над арестованными министрами и юнкерами. Вместе с думской комиссией Рид едет в крепость. Джек свидетельствует, арестованные министры Временного правительства содержатся вполне гуманно. Они получают тот же паек, что и стража.
Юнкеров же, как и ударниц, большевики вообще распустили по домам под честное слово, что они никогда не выступят против народа. Бывшие «будущие офицеры» ответили на это почти немедленно мятежом…
Потом по городу прокатился другой, более серьезный слух: о приближении казачьих полков Керенского. На улицы вышли тысячи рабочих с винтовками: красный Петроград в опасности!
Рид и Вильямс кинулись в Смольный. Перед воротами стоял автомобиль с заведенным мотором. К его крылу прислонился совсем высохший и потемневший за эти бессонные ночи Антонов. Около машины расхаживал взад-вперед рослый матрос с густой, разбойничьего вида бородой, крутя в руках огромный револьвер. Глаза у него были неожиданно ясные. Рид уже знал, кто это, – Павел Дыбенко, балтиец, большевик. Он прибыл в город с эшелоном кронштадтских моряков.
Американцы уговорили комиссаров взять их с собой в Пулково, где ожидалось наступление казаков. На повороте к заставе у автомобиля лопнула шина.
– Что делать? – спросил Антонов.
– Реквизировать другой автомобиль, – предложил Дыбенко.
Как по заказу, подкатил роскошный «рено» с греческим флажком на радиаторе. Дыбенко поднял руку с револьвером:
– Стой!.. Вам придется уступить нам машину.
Господин европейского вида стал протестовать:
– Именем греческого короля…
Дыбенко некогда было слушать…
– Военная необходимость. Именем греческого пролетариата!
Американцы, проявив интернациональную солидарность, помогли комиссару освободить машину.
Рид после этой поездки еще несколько раз посетил фронт, пережив уйму приключений. Один раз его чуть не расстреляли красногвардейцы, приняв за шпиона. Объясняться с ними он не мог из-за взаимного незнания языка. Джек стал свидетелем разгрома казаков Керенского под стенами Петрограда, контрреволюционного мятежа, когда офицеры и юнкера на день захватили телефонную станцию, бойкота государственных служащих, отказывающихся служить Советам. Он видел, как переодетые провокаторы-офицеры стреляли с чердаков в прохожих и как кронштадтцы разогнали толпу хулиганов, пытавшуюся разгромить винные склады.
Рид всюду поспевал и везде успевал. Захваченный тысячью дел, он тем не менее ни на минуту не забывал, что он журналист, и пользовался каждым случаем, чтобы обогатить свои материалы к будущей книге. Рид умудрился собрать за эти немногие недели почти полные комплекты газет, выходивших в Петрограде, множество прокламаций всех партий, различных листовок, приказов, объявлений, афиш. Большинство этих бесценных для историка документов он просто содрал со стен и круглых афишных тумб, стоявших в те времена на перекрестках улиц. Однажды Рид едва приволок, домой целую бумажную плиту из шестнадцати плакатов самых противоположных партий, наклеенных один на другой.
– Вот, одним махом заполучил всю русскую революцию, – объяснил он, чрезвычайно довольный собой, жене.
Луиза только покачала головой. Интересно, как Джек думает везти в Америку эти горы бумаги?
Пришло известие из Москвы, что юнкера зверски расстреляли в Кремле революционных солдат и в городе идут жестокие бои. Обыватели сразу разнесли, большевики до камня разрушили первопрестольную, Кремль сожжен, соборы разграблены. Опровергнуть слухи было нелегко: Николаевская железная дорога бездействовала из-за саботажа Викжеля [18]18
Всероссийский исполнительный комитет профессионального союза железнодорожников, находившийся в руках эсеров и меньшевиков.
[Закрыть], не признававшего Советскую власть. И весь обывательский Петроград ужаснулся: «Большевики бомбардировали Кремль! Вдребезги разбита святая святых русской нации!»
Клевете поверили многие. На заседании Совнаркома заплакал Луначарский и подал в отставку: «Не могу вынести этого разрушения красоты и традиции!»
Петроградский ВРК с помощью рядовых железнодорожников овладел Николаевским вокзалом и отправил в Москву несколько эшелонов моряков и красногвардейцев.
Эти события взволновали Джека. Комментируя их, он написал: «В сущности, Петроград, хотя он вот уже двести лет является резиденцией русского правительства, все же так и остался искусственным городом. Москва – настоящая Россия, Россия, какой она была в прошлом и станет в будущем. В Москве мы сможем почувствовать истинное отношение русского народа к революции».
15 ноября, заручившись пропуском в Смольном, Рид с женой выехали в Москву. В занесенной снегом первопрестольной столице маленькие извозчичьи санки доставили их в гостиницу «Националь». Все стекла были выбиты, по номеру гулял ледяной ветер. На пустынной Тверской булыжная мостовая была разворочена, попадались воронки от снарядов.
Позавтракав в вегетарианской столовой (над входом надпись: «Я никого не ем!»), Рид отправился в Московский Совет, занявший импозантный генерал-губернаторский дворец на Скобелевской площади.
В роскошном парадном зале десятки женщин-работниц прямо на полу шили из красных и черных полотнищ знамена для похорон жертв революции. У многих на глазах были слезы…
За письменным столом в углу зала сидел человек средних лет, в очках, одетый в старенькую черную блузу. Познакомились. Это оказался Михаил Рогов, один из руководителей Московского Совета.
Он внимательно выслушал американца, хмыкнул язвительно:
– Ну и брехуны!.. Москва стоит, как стояла. Повреждения есть, конечно, но их залатаем. А вот людей… людей не вернешь. Наших много полегло. Завтра хороним утром. Приходите.
Потом добавил возмущенно:
– А эти-то каковы? Меньшевики и эсеры? Предлагают хоронить наших вместе с юнкерами…
Рид обошел за день город, сколько мог. И убедился, Рогов прав: Москва жива!
Утром древняя столица хоронила своих героев. Почтить их память пришел и американский социалист Джон Рид.
Через Иверские ворота уже текла густая людская река, заполняя Красную площадь. Джек заметил, что, проходя мимо Иверской часовни, никто не крестился, как раньше. С зубцов Кремлевской стены спадали огромные полотнища кумача с надписями: «Мученикам авангарда мировой социалистической революции» и «Да здравствует братство рабочих всего мира!» Оркестр играл «Интернационал».
Потом понесли гробы бесконечной вереницей. Грубо сколоченные ящики из неотесанных досок, покрытых красной краской. За гробами, плача, шли женщины: матери, жены, сестры, дочери…
Траурная процессия шла до вечера. Один за другим в длинные ямы, вырытые вдоль Кремлевской стены, опустили пятьсот гробов. Наконец по ним гулко застучала земля…
«Зажглись фонари. Пронесли последнее знамя, прошла, с ужасной напряженностью оглядываясь назад, последняя плачущая женщина. Пролетарская волна медленно схлынула с Красной площади…
И вдруг я понял, что набожному русскому народу уже не нужны больше священники, которые помогали бы ему вымаливать царство небесное. Этот народ строил на земле такое светлое царство, какого не найдешь ни на каком небе, такое царство, за которое умереть – счастье!..»
Вернувшись в Петроград, Рид на несколько дней засел за машинку и написал серию статей для нью-йоркской социалистической газеты «Колл» («Призыв») и «Мэссиз». Одна из них называлась: «Красная Россия – триумф большевиков».
«Впервые в истории, – писал Рид, – рабочий класс взял государственную власть для своих собственных целей и намерен удержать ее. И, как каждый может видеть, в России нет силы, которая могла бы бросить вызов власти большевиков. И тем не менее… только что родившаяся революция пролетариата окружена страхом и ненавистью. У пролетарской революции нет других друзей, кроме пролетариата».
Последняя фраза применительно к самому Риду отнюдь не противоречива. К этому времени Джек считал себя не другом революции, а ее прямым участником. Все сомнения, неуверенность, о чем он писал в «Почти тридцать», исчезли, растаяли после выстрела «Авроры». Рид обрел себя окончательно и навсегда. Сочувствующий исчез, его место занял убежденный революционер. В Мексике он, правда, участвовал в партизанской войне, но лишь из симпатий к правому делу и для полноты впечатлений. Это участие не требовало ломки всего его мировоззрения, идеалов, привязанностей. Участие в русской революции означало окончательный и бесповоротный разрыв с миром, в котором он родился и вырос, полный переход на сторону рабочего класса, признание коммунистической идеологии своей собственной.
Описание событий уже не удовлетворяло Джека, он стал искать прямой работы на Советскую власть. И такая работа нашлась.
При Федерации иностранных групп РКП(б) было создано Бюро прессы. В его состав вошли литераторы и агитаторы, иностранцы по происхождению. Бюро занималось подготовкой и распространением печатных изданий, переводом на иностранные языки советских декретов, а также агитационной работой среди солдат империалистических держав, в частности среди многочисленных военнопленных. Вильямс вспоминал позднее: «Большевики не имели тогда Красной Армии, которая могла бы выступить против немцев, не было у них и артиллерийских батарей. Зато у них имелись батареи линотипов и печатных станков, которые косили ряды немецких солдат смертоносной шрапнелью пропаганды».
О создании Бюро Джек узнал от Бориса Рейнштейна и уже на следующий день предложил свои услуги, которые и были незамедлительно приняты.
Худой, длинноусый, мрачноватый на вид Борис Рейнштейн был весьма примечательной фигурой. Он родился в Ростове и работал там же в аптеке. Еще юношей участвовал в революционном движении, не раз был арестован. В 1901 году, когда ему было тридцать три года, приехал в Нью-Йорк и вступил в Социалистическую рабочую партию. Узнав о революции, вернулся на родину.
Рейнштейн стал руководителем маленькой группы американцев в Бюро, в которую, кроме него, вошли Рид и Вильямс. Это было настоящее дело, значение которого трудно переоценить.
Бюро выпускало три газеты: на немецком, венгерском и румынском языках, множество плакатов и листовок, несущих слова большевистской, ленинской правды о коммунизме, войне и мире, Советской власти.
Десятки тысяч газет, плакатов и листовок разбрасывались с аэропланов над немецкими окопами, нелегально провозились за границу, распространялись среди военнопленных.
Основным считалось немецкое издание – газета «Факел», через двенадцать номеров переименованная в «Народный мир».
Рид и Вильямс внесли в содержание и оформление газеты американский размах и изобретательность, отдали почетной работе весь свой журналистский талант и опыт.
Они задумали целую серию небольших, но броских, общепонятных плакатов, которую назвали «Русская революция в картинках».
Один из выпущенных ими плакатов изображал здание бывшего германского посольства, на фасаде которого развевалось красное знамя. Надпись на плакате:
«Посмотри на это огромное знамя. На нем слова знаменитого немца. Бисмарка? Гинденбурга? Нет. Это призыв бессмертного Карла Маркса к международному братству: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Это не просто украшение германского посольства. Русские подняли его с самыми серьезными намерениями, бросив вам, немцам, те самые слова, которые подарил всему миру Карл Маркс семьдесят лет назад.
Наконец-то основана настоящая пролетарская республика! Но эта республика не будет в безопасности до тех пор, пока рабочие всех стран не завоюют государственную власть.
Русские крестьяне, рабочие и солдаты скоро направят послом в Берлин социалиста. Когда же немцы пошлют интернационалиста-социалиста в это здание германского посольства в Петрограде?»
Другое фото изображало солдата, срывающего с дворца императорских орлов. Надпись:
«На крыше дворца солдат срывает ненавистную эмблему самодержавия. Внизу толпа сжигает этих орлов. Солдат в толпе объясняет, что свержение самодержавия – это только первый шаг в развитии социалистической революции.
Свергнуть самодержавие – нетрудно. Самодержавие покоится лишь на слепом повиновении солдат. Стоило русским солдатам прозреть – и самодержавия не стало».
Страстная и доступная каждому, эта большевистская пропаганда разлагала кайзеровскую армию, революционизировала германских рабочих и крестьян, одетых в солдатские шинели. Это признал даже сам Макс Гофман, немецкий генерал и злейший враг Советской власти: «Большевики подорвали моральное состояние нашей армии и принесли нам поражение и революцию, ведущую нас к гибели».
Те два месяца, что Рид работал в Бюро международной революционной пропаганды (оно называлось и так), он был безмерно счастлив. Ни одна работа еще не давала ему столь полного морального удовлетворения, хотя и отнимала двадцать четыре часа в сутки.
Было одно-единственное обстоятельство, омрачавшее его жизнь: полное отсутствие каких-либо писем с родины. Он отправил в «Мэссиз» уже несколько корреспонденции, две-три телеграммы с просьбой прислать деньги и инструкцию. Никакого ответа! Рид еще не знал, что в Соединенных Штатах уже начался первый поход реакции против демократии. Конгресс принял законы военного времени, и власти бросили клич, «Наполняйте тюрьмы!» Первым объектом разбойничьих налетов полиции стала ИРМ – единственная рабочая организация США, последовательно и непримиримо выступавшая против войны. Ей вменили в вину «измену родине, шпионаж, саботаж, призыв к восстанию» и прочее. 28 сентября тысячи уоббли были арестованы. Среди них Большой Билл – Хейвуд.
Затем власти запретили «Мэссиз». Весь состав редакции (в том числе заочно и Джон Сайлас Рид) был привлечен к суду на основании того самого закона о шпионаже, против которого Рид выступал в свое время перед комиссией Конгресса.
Затем произошло невероятное для революционного Петрограда: Рид обнаружил, что за ним следят. Ошибки быть не могло. Каждое утро, когда Джек отправлялся на работу со своей квартиры на Троицкой улице (куда он с Луизой перебрался из дорогого «Англетера»), за ним, как приклеенный, неотступно следовал маленький, плюгавый человечек с незапоминающейся внешностью. По-видимому, мистер Фрэнсис продолжал уделять особое внимание одному из своих соотечественников. Но дело было не только во Фрэнсисе. В Петрограде появилась еще одна особа, которой не давал покоя мятежный журналист.
Эдгар Сиссон, бывший редактор херстовской «Космополитен», приехал в Россию в качестве заместителя председателя иностранного отдела Комитета общественной информации США. На самом деле этот прилизанный, еще молодой блондин занимался сбором разведывательных данных для тех кругов в США, которые уже подумывали о вооруженной интервенции.
Впервые Джек познакомился с этим малоприятным господином, когда с группой других вооруженных сотрудников патрулировал возле здания Комиссариата иностранных дел, где помещалось и Бюро. Тогда Сиссон пытался сделать ему из-за этого выговор. Джек попросту послал его к черту. Но Эдгар Сиссон был как раз тем человеком, которому соответствующие учреждения в США поручили слежку за Ридом, Вильямсом и другими американскими гражданами, находящимися в России… [19]19
С именем этого разведчика связано дело о так называемых «документах Сиссона». Будучи в России, Сиссон собрал целую коллекцию липовых бумажек, составленных за небольшую плату бывшими офицерами, якобы подтверждающих, что большевики – шпионы кайзера Вильгельма. Фальшивки были настолько очевидными и грубыми, что другие иностранные разведчика отказались от их приобретения. На них польстился только Сиссон…
[Закрыть]
Идея будущей книги все больше захватывала Рида. Вчерне он уже составил ее план, сделал наброски отдельных глав, даже написал предисловие, которое, когда книга была действительно написана, в нее как раз и не вошло. Он по-прежнему посещал множество митингов и собраний, особенно если знал, что будет выступать Ленин. Каждодневно, конечно, бывал в Смольном, куда у него был постоянный пропуск за подписью одного из крупнейших руководителей большевиков – Феликса Дзержинского.
Пропуск на право входа в Смольный, выданный Д. Риду.
Вместе с Вильямсом Джек присутствовал в январе 1918 года на том митинге в Михайловском манеже, после которого контрреволюционеры устроили первое покушение на вождя революции.
В тот день Ленин выступал перед солдатами, отправляющимися на фронт. В здании собралось несколько тысяч человек: солдаты, матросы, рабочие. Когда председатель первого Советского правительства, сопровождаемый Подвойским и сестрой Марией Ильиничной, появился в дверях, огромное здание словно раскололось от аплодисментов и приветственных возгласов.
Ленин подошел к большому, неуклюжему, как доисторический ящер, броневику, легко ступил на крыло, потом на радиатор, на башню. Зал стих… Тысячи чутких, внимательных глаз в полумраке манежа не отрывались от человека, говорящего с башни грозной боевой машины о светлом будущем, когда не будет никаких войн, а все люди станут братьями.
Ленин окончил свою речь. И снова взрыв оваций. Десятки дружеских рук помогли ему сойти на землю. Потом произошло неожиданное. Увидев в толпе Вильямса, Подвойский громко объявил:
– А сейчас выступит американский товарищ…
Вильямс растерялся. Тысячи людей выжидательно молчали Ленин ободряюще пожал Вильямсу локоть и быстро сказал на ухо:
– Вы плохо знаете язык? Говорите по-английски, я буду переводить.
– Нет, я буду говорить по-русски, – ответил Вильямc. Ленин взглянул на американца с нескрываемым любопытством. Но решимость Вильямса ему понравилась.
Высказав весь запас хорошо знакомых фраз, оратор споткнулся на чем-то и смущенно умолк.
– Какого слова вам не хватает? – живо спросил Ленин.
– Enlist…
– Вступить, – быстро подсказал Владимир Ильич.
Так с помощью Ленина (неоднократной) Вильямс благополучно закончил свою речь и был вознагражден теплыми приветствиями.
Спустившись на землю, американец тут же дал обещание как следует взяться за изучение русского языка…
…Когда машина Ленина отъехала от манежа, ее кузов пробили четыре пули. Громадный швейцарец социалист Фриц Платтен, сидевший рядом с Владимиром Ильичем, успел пригнуть его, голову книзу… Одна из пуль попала Платтену в руку.
Рид был потрясен всем происшедшим. Вильямс тоже, хотя он знал уже давно, что против вождя революции плетется зловещая сеть заговоров. Он невольно вспомнил, как один богатый купец совершенно серьезно сказал ему, что заплатит миллион рублей в любой валюте тому, кто убьет Ленина.
Что же касается разговора об изучении русского языка, то он имел любопытное продолжение. 18 января 1918 года открылось первое и последнее заседание Учредительного собрания. Того самого, чьей бесславной деятельности положил конец, матрос-большевик Анатолий Железняков одной-единственной фразой:
– Караул устал, прошу разойтись по домам.
Заседание проходило бурно. Порой дело едва не доходило до рукопашной. Рид и Вильямс сидели на балконе, стиснув зубы; нервы их были напряжены до предела.
Ленин сидел в первом ряду первой ложи, и лицо его выражало полную безмятежность. Порой он явно скучал. Потом он встал, прошел к трибуне, сел на покрытую ковром ступеньку. Изредка он поднимал голову и окидывал рассеянным взглядом зал.
Вильямс и Рид скатились по лестнице и подошли к Ленину. Волнуясь, Рид спросил Владимира Ильича, что он думает о ходе заседания. Ленин ответил что-то безразличным тоном. Потом, в свою очередь, поинтересовался, как идет работа в Бюро.
– Материалы печатаем тоннами, – ответил Вильямс, – и регулярно переправляем через линию фронта.
Ленин сразу оживился, заулыбался. Пригласил в ложу.
– Ах да, – неожиданно спросил он, – а как подвигается дело с русским языком? В состоянии ли вы понимать все эти речи?
– В русском языке так много слов… – уклончиво ответил Вильямс.
– В том-то и дело, – заметил Ленин. – Им нужно заниматься систематически. С самого начала вы должны овладеть основами языка. Я расскажу вам о своем методе.
Вильямс вспоминал впоследствии:
«Вкратце метод Ленина сводился к следующему: сначала выучить все существительные, выучить все глаголы, выучить все причастия и прилагательные, выучить все остальные слова, выучить всю грамматику – орфографию и синтаксис, а затем непрерывно всюду и со всеми практиковаться. Как нетрудно заметить, метод Ленина был не столько оригинальным, сколько многосторонним. Словом, это был его метод борьбы с буржуазией применительно к овладению языком – браться за дело самым решительным образом. И разговор о нем увлек Ленина.
Он сидел, перегнувшись через барьер ложи, и говорил, подчеркивая слова выразительными жестами. Глаза у него блестели. Наши коллеги-репортеры сгорали от зависти. Они думали, что Ленин в этот момент разоблачает преступления оппозиции, или выдает нам тайные планы Советов, или, может быть, разжигает в нас революционный пыл. В подобный критический момент, несомненно, такую вспышку энергии у главы великого Русского государства могли вызвать только подобные темы. Но наши коллеги заблуждались. Глава Советского правительства просто-напросто излагал свой взгляд на методику изучения иностранного языка, с удовольствием воспользовавшись возможностью отвлечься за дружеской беседой».
Узнав о предстоящем суде над «Мэссиз», Рид немедленно решил вернуться в Америку. Он не допускал и мысли, чтобы товарищи приняли на себя ответственность и за него, чтобы буржуазная печать злословила по его адресу. Он уже мысленно представлял заголовки в херстовских газетах: «Перед угрозой тюрьмы Джек Рид скрывается за спиной большевиков».
Он посоветовался с друзьями: американскими и русскими. Все единодушно признали, что сейчас его долг – вернуться в Штаты и рассказать американскому народу о русской революции. Рид хотел, однако, задержаться в Петрограде еще на несколько дней, чтобы присутствовать на III съезде Советов. О предстоящем отъезде Рида узнали в Комиссариате иностранных дел. Его спросили.
– А как вы провезете через кордоны и границы все ваши чемоданы с бумагами и газетами? Они ведь поопаснее гремучей ртути. Их конфискуют при первом же таможенном досмотре.
Чтобы обеспечить сохранность и неприкосновенность бесценного груза, американского гражданина Джона Сайласа Рида возвели в ранг советского консула в Нью-Йорке.
Рид, очень гордый этим назначением, ходил по Питеру и говорил всем знакомым:
– Вы слышали? Я – консул. Имею право заключать браки. Терпеть не могу брачную церемонию! Буду просто говорить жениху и невесте: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
20 января Джек проводил в далекий путь, на родину, жену. Луиза Брайант получила в качестве охранной грамоты удостоверение дипломатического курьера, что действительно избавило ее в дороге от многих затруднений.
Через два дня открылся III Всероссийский съезд Советов. Рейнштейн, Рид и Вильямс получили приглашения и пропуска на все заседания. Между собой друзья решили, что на съезде выступит только Вильямс. Но когда Вильямс, передав делегатам приветствия от имени американских социалистов, сошел с трибуны, Рид понял, что он тоже должен сказать несколько слов. Они жгли ему грудь, эти слова. Не высказав их, он не мог уехать…
Рейнштейн встал и сказал громко по-русски:
– Товарищи делегаты! Товарищ Джон Рид – американский социалист. На днях он возвращается на родину, чтобы предстать перед лицом буржуазного суда. Он просит слова…
И Джон Рид растерялся, как не терялся, должно быть, никогда в жизни. Тысячи делегатов: матросы из Кронштадта, рабочие с Путиловского и Гужона, бородатые крестьяне из северных губерний, солдаты-окопники стоя приветствовали его бурными аплодисментами! Быть может, только единицы из них знали его лично, но это не имело значения. Для делегатов, собравшихся в этот зал со всех концов революционной России, он был представителем борющихся рабочих далекой Америки. Они не знали его, но они хорошо знали, каким мужеством нужно обладать, чтобы добровольно предстать перед судом буржуев.
Джон Рид поднял голову… В зале стало тихо. Медленно, уверенно, тщательно взвешивая каждое слово, Джон Рид произнес всего несколько фраз:
– Я торжественно клянусь, что, вернувшись в царство капитала, расскажу всем правду о победе пролетариата в России.
Я расскажу о героях и мучениках революции и о новом государстве, которое вы строите… И я торжественно клянусь отдать себя всего делу рабочего класса!..