Текст книги "Джон Рид"

Автор книги: Теодор Гладков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Когда он кончил говорить, снова вспыхнула овация. И Джон Рид видел собственными глазами, как вместе с другими делегатами ему аплодирует Ленин…

В начале февраля Джон Рид выехал из Петрограда, но только 28 апреля сошел на берег в Нью-Йоркском порту. Едва лишь сделал несколько шагов по родной американской земле, как на плечо ему легла тяжелая рука…

Двое… Высоких, угрюмых, с бычьими загривками и колючими глазами. Блеснули значки за отворотами пиджаков.

– Вы нам нужны, мистер Рид.

Восемь часов одиночества в полутемной комнате с единственной мебелью – деревянной скамьей и урной для окурков. А там, за стеной, двое и еще другие, новые, роются в его вещах. Наконец:

– Можете идти…

Слова бесполезны. Газеты, листовки, блокноты – все до последнего листка остается у этих, с бычьими шеями. А у него – только то, что в сердце, что нельзя отнять…

АМЕРИКА РАЗЛЮБЛЕННАЯ И ЛЮБИМАЯ

Джон Рид опоздал на первый суд над «Мэссиз» ровно на один день. Он должен был поспеть вовремя, но американский консул в Христиании не дал ему визу – по указанию Государственного департамента. Причина была ясна: правительство не желало, чтобы американский социалист представлял в США интересы Советской страны, чье правительство оно не признавало за законное [20]20
  США были последней из великих держав, признавших СССР. Это произошло лишь в 1933 году, когда президентом страны стал Франклин Д. Рузвельт.


[Закрыть]. Когда визу, наконец, дали, Риду пришлось больше месяца ждать первого судна, следующего в Нью-Йорк.

В стране царила военная истерия. Неистовствовала патриотическая горячка. Толпы вооруженных хулиганов линчевали уоббли, сжигали помещения ИРМ, мазали по ночам желтой краской дома граждан, о которых было известно, что они не одобряют войну. Рабочих, отказывавшихся подписываться на займы «свободы», вышвыривали с работы. В Чикаго уже начался процесс над сто одним активистом ИРМ, в том числе и Биллом Хейвудом.

«Мэссиз» был официально запрещен. С большим трудом удалось наладить выпуск журнала под новым названием – «Либерейтор» («Освободитель») Судебное обвинение было предъявлено Джону Риду, Максу Истмену, Флойду Деллу, Мериллу Роджерсу, Арту Юнгу, Джозефине Белл, Генри Глинтенкампу. Им приписывали заговор с целью мятежа в армии и флоте, публикацию статей и рисунков, направленных против призыва новобранцев. Первая часть обвинения была отведена судьей, но вторая осталась. Обвиняемым по закону о шпионаже грозили двадцатилетнее заключение и штраф в десять тысяч долларов.

Основанием для обвинения служили следующие материалы:

– статья Истмена о мужестве людей, выступающих против войны;

– подборка писем с введением Делла;

– белые стихи Джозефины Белл, посвященные анархистам;

– отрывки из статьи о росте психических болезней в армии с придуманным Ридом заголовком: «Свяжите смирительную рубашку для вашего парня-солдата»;

– рисунок Глинтенкампа, изображающий, как с живого солдата снимают мерку для гроба;

– рисунок Юнга «Дьявольский оркестр», изображающий, как, осыпаемые золотым дождем, пляшут под звуки оркестра, которым дирижирует Сатана, капиталист, издатель, политикан и проповедник.

Первый процесс над «Мэссиз» продолжался восемь дней в битком набитом зале. Реакционеры неистовствовали. Нанятые ими оркестры непрерывно играли под окнами суда патриотические марши, чтобы экзальтировать толпу, воинствующие молодчики с шовинистическими плакатами пикетировали здание.

По иронии судьбы и причинам, гораздо более глубоким, чем это думалось Риду в то время, из шести обвиняемых ко дню суда только половина продолжала разделять те убеждения, за которые их судили. Истмен, Делл, издатель Роджерс уже не осуждали войну. Джозефина Белл в счет не шла, так как против нее обвинение было снято по занятной причине.

Прочитав ее «поэму», судья спросил защитника:

– Вы называете это стихами?

– Так они названы в обвинении, ваша честь.

– В таком случае обвинение снимается.

Все восемь дней шел спор между обвиняемыми и обвинителями о конституционных правах. Рассчитывать на них, однако, не приходилось: в состав жюри входили буржуа, известные своим отрицательным отношением к социализму и пацифизму.

На одном из заседаний флегматичный Арт Юнг, которому надоели все эти разговоры, преспокойно заснул и пробудился только тогда, когда прокурор стал трясти его за плечо.

Арт раскрыл глаза и как ни в чем не бывало спросил:

– Что вам угодно?

Прокурор потребовал объяснить, что означает его рисунок. Арт сказал, что его рисунок не нуждается в объяснении. Прокурор, однако, настаивал: почему дирижирует именно Дьявол. Арт только пожал плечами:

– По определению генерала Шермана война – это ад. Естественно, что дирижирует там Сатана.

Первый процесс окончился ничем. Как ни подтасовывали состав присяжных, среди них нашелся один человек, отказавшийся признать редакторов «Мэссиз» виновными.

Вот какие новости узнал Джек в первый же нью-йоркский вечер. Самому ему пришлось рассказывать друзьям о том, что он видел, гораздо дольше. Однажды его спросили: чему в конечном счете его научила революция? Рид ответил:

– Я понял, что класс, владеющий частной собственностью, лоялен только по отношению к этой своей собственности и никогда не пойдет навстречу рабочему классу ни в чем. Что массы рабочих способны не только мечтать о счастье, но в силах превратить эти мечты в действительность.

Рид обнаружил, что, несмотря на шпиономанию, клевету о большевиках, особенно разнузданную после заключения Брест-Литовского мира, люди труда в Америке жаждут узнать правду о русской революции. Буквально на другой день после приезда он написал статью в первомайский номер «Колл», а затем в «Либерейтор». В этих статьях он разоблачал бредовые измышления желтой прессы о зверствах большевиков, подчеркивал, что Советы борются с германскими империалистами так же, как и со своими собственными.

Но статьи эти никак не могли удовлетворить Рида. Клятва, которую он дал перед лицом съезда Советов, требовала от него большего. Он решил по примеру русских большевиков выступать на рабочих митингах и собраниях с рассказами о революции.

Первое публичное выступление Рида состоялось уже 9 мая. В течение следующих двух недель он прочитал пять лекций; причем не только в Нью-Йорке, но и в Вашингтоне и Бостоне. На этих лекциях побывали тысячи людей, и каждый из них унес с собой частицу ленинской правды.

1 июня Рид должен был говорить в Филадельфии. Но когда он приехал в город, оказалось, что власти запретили собрание. Возле закрытых дверей зала толпилось около пятисот возмущенных горожан. Что ж, Рид понимал, что раньше или позже ему попытаются заткнуть рот, и был готов к этому. Он стал говорить прямо на улице. Появилась полиция. Дюжий молчаливый сержант ловко выбил из-под ног Джека ящик, служивший импровизированной трибуной.

Рид протестующе заявил, что он не нарушил никакого закона. В ответ его мгновенно вбросили в полицейскую машину и доставили в участок. Это был его первый арест после возвращения. Через год он потерял им счет.

За «нарушение порядка» на Джека наложили штраф – 1500 долларов. Прокурор увеличил сумму до 5 тысяч. К счастью для Рида, нашелся честный судья, который отменил штраф как незаконный.

С промежутками всего в два-три дня Рид выступил в Бронксе, Ньюарке, Бруклине, Детройте. В Бронксе послушать его пришло несколько тысяч рабочих, главным образом выходцев из России. Рид говорил два часа подряд и закончил свою речь по русски: «Да здравствует социалистическая революция!»

Лекции и речи отнимали много времени и энергии, но приносили подлинное моральное удовлетворение. И все же Джек сожалел, что не может приступить к осуществлению своей главной задачи – книге. До сих пор Государственный департамент, несмотря на все хлопоты, отказывался вернуть его бумаги. Луиза Брайант успела составить из своих очерков книгу – «Шесть красных месяцев в России», неглубокую, но яркую, а Рид… Чертовски плохо обстояло дело с деньгами двери редакций при его приближении плотно закрывались

9 июня Рид писал Стеффенсу

«Я произнес много речей о России, завтра выезжаю в Чикаго и Детройт, чтобы выступить там, начал большую серию статей для газетного синдиката. но газеты боятся к ним притронуться, некоторые мне вернули, когда их уже было начали печатать. Когда «Кольерс» взял статью и вернул назад, Освальд Виллард сказал мне, что журнал запретят, если он будет публиковать Джона Рида!

У меня контракт с Макмилланом на издание книги, но Государственный департамент отобрал все мои бумаги, когда я вернулся домой, и по сей день отказывается вернуть мне что-либо, хотя и обещает сделать это «после тщательного просмотра». Это тянется уже больше двух месяцев.

Я до сих пор не имею возможности написать ни одного слова для величайшей в моей жизни повести и одной из величайших во всем мире. Я заперт. Может быть, вы знаете что-либо относительно того, когда мои бумаги будут возвращены мне. Если я не получу их в ближайшее время, будет поздно. Макмиллан не издаст книгу.

Недавно я был арестован в Филадельфии за попытку произнести речь на улице, и в сентябре меня будут судить по обвинению в «побуждении к бунту, побуждении к грабежу и разбою и побуждений к мятежным суждениям».

…С моей почкой неладно… Мать ежедневно присылает мне письма с угрозой покончить самоубийством, если я буду продолжать позорить имя семьи. Мой брат на следующей неделе отправится во Францию. Я верю, что интервенция в Россию провалится».

Интервенция… 24 мая 1918 года в Мурманском порту бросил якорь крейсер американского флота «Олимпия». Бряцая снаряжением, на берег сошел батальон морской пехоты.

Теперь даже самые завзятые оптимисты считали, что вторжение в Россию крупных контингентов американских войск – вопрос дней. Протестующие попадали под действие все тех же законов о шпионаже.

Риду было по-настоящему больно и стыдно за родную страну, начавшую свою историю сто пятьдесят лет назад восстанием против иноземного владычества и дошедшую теперь до позорной роли международного полицейского.

Его обвиняют в том, что он «плохой патриот»?

Рид принял вызов:

– Если у нас сажают в тюрьму людей, которые протестуют против интервенции в России и защищают республику рабочих в России, я буду счастлив и горд тем, что буду привлечен к суду…

Юджин Дебс, один из немногих руководителей Социалистической партии, оставшийся верным своему интернациональному долгу, выступил 16 июня в Кантоне с резкой антивоенной речью. Его гневные слова стали мгновенно известны тысячам людей во всех штатах. Дебсу предъявили обвинение в измене родине, ему угрожали линчеванием. Дебс продолжал хладнокровно выступать… [21]21
  Вскоре за эту речь суд приговорил Дебса к десяти годам тюрьмы.


[Закрыть]

Джон Рид и Арт Юнг демонстративно поехали в городок Терр-Отт, штат Индиана, где жил Дебс, и провели у него в гостях День благодарения [22]22
  Национальный праздник в США. Установлен в честь принятия в 1776 году Декларации независимости. Отмечается 4 июля.


[Закрыть]. «Патриоты» называли Дебса предателем. Рид, вернувшись в Нью-Йорк, написал очерк «С Джином Дебсом в день четвертого июля», в котором заявил, что Дебс бесстрашный и непоколебимый человек, горячо любящий свой народ.

После встречи с Дебсом Рид выступил еще на нескольких митингах, и все они оканчивались одинаково – вмешательством полиции, арестом, очередным штрафом.

Потом Рид и Юнг поехали в Чикаго, где уже четыре месяца продолжался процесс над Большим Биллом и его товарищами – уоббли. В результате этой поездки Джек написал, должно быть, свой самый лучший очерк – «Социальная революция перед судом».

…Большой внушительный зал: мрамор, бронза, позолота. Над одним из окон – цитата из Великой хартии: «Ни один свободный человек не может быть схвачен, взят под стражу, лишен… свободы либо объявлен вне закона, изгнан или каким-нибудь другим образом ущемлен в своих правах, кроме как по судебному приговору или же по законам страны».

На возвышении – кресло судьи. Слева от него – места для свидетелей обвинения и присяжных. За перегородкой, отделяющей суд от публики, – длинный стол для корреспондентов. Их десятки, не только американских, но и иностранных. Среди них Джон Рид и Арт Юнг.

За огромным столом сидит маленький, высохший человек с пергаментным, изможденным лицом. Как угли, горят глаза, перекошена щель – рот. Это судья Лэндис. Говорят, судья справедливый человек. Это он оштрафовал на тридцать девять миллионов долларов «Стандард ойл компани». И не его вина, что ни один из этих миллионов не был выплачен. Судья демократичен: он распорядился не вставать при своем появлении, разрешил подсудимым снимать пиджаки, ходить по залу и читать газеты. По его указанию около скамьи подсудимых ставят плевательницу, чтобы те могли жевать табак.

Рид записывает в блокноте: «На долю этого человека выпала историческая роль – судить социальную революцию. И он выполняет ее как джентльмен».

Судья стучит молотком по столу, и в зал вводят подсудимых. Их девяносто с лишним. К ним присоединяются их товарищи, выпущенные до суда под залог.

Юнг быстро зарисовывает подсудимых, судью, присяжных.

На первом листе ватмана энергичными, выразительными штрихами – портрет Большого Билла с лицом, напоминающим обветренную скалу.

Рид торопливо испещряет стенографическими крючками свой блокнот: «Что же до подсудимых, то я не думаю, чтобы когда-либо в истории можно было наблюдать подобное зрелище. Их сто один человек – лесорубы, сельскохозяйственные рабочие, горняки, журналисты. Сто один человек, верящий, что богатства всего мира принадлежат тем, кто их создает, и что рабочие всего мира должны завладеть тем, что им принадлежит.

Сотня сильных людей… Все они люди широких просторов, среди них есть твердые, как скала, подрывники, есть лесорубы, жнецы, портовые грузчики – словом, парни, исполняющие самую тяжелую работу на земле. С ног до головы их покрывают рубцы, следы изнурительного труда, и раны, полученные в борьбе с ненавистным обществом. Люди эти не боятся ничего… Трудно было бы собрать во всей Америке группу в сто один человек, более достойную олицетворять социальную революцию».

От первого до последнего удара судейского молотка процесс проходил, как одна из битв классовой войны.

Ироническими вопросами Билл Хейвуд довел прокурора Небекера до белого каления. Потеряв выдержку, прокурор стал злобно выкрикивать:

– Карл Маркс – отец зловреднейшей теории, в которой корни ИРМ нашли себе благодатную питательную среду! Система наемного труда установлена законом, и всякое сопротивление ей есть сопротивление закону. Там, где господствует закон, человек не имеет права на революцию!

Тут даже судья Лэндис, к удовольствию подсудимых, резонно заметил:

– Ну, это зависит от того, сколько людей может закон привлечь на свою сторону.

Наступил черед свидетелей обвинения. Они были явно не на высоте. Шерифы и охранники с угольных копей в Пенсильвании по простоте душевной рассказали, как они арестовывали членов ИРМ и разгоняли их митинги, не имея на то полномочий. Да и слишком уж выразительно выглядели эти минотавры с грубыми, зверскими лицами. Слишком явно, хотя и невпопад, пытались они угадать, что нужно от них прокурору.

Сорвался один из главных козырей обвинения. Накануне процесса власти широко разрекламировали приезд в Чикаго бывшего губернатора Аризоны Тома Кэмпбелла, якобы располагающего чемоданом документов в доказательство того, что ИРМ находилась на содержании у кайзера. Целый месяц Кэмпбел ждал, когда его вызовут в суд для дачи свидетельских показаний. Когда этот день, наконец, пришел, Кэмпбелл неожиданно объявил через газету, что пресловутый чемодан у него украл на вокзале член ИРМ, переодевшийся носильщиком!

Было от чего морщиться судье Лэндису, а Большому Биллу с веселой ухмылкой подмигивать Джону Риду.

Сотни людей пожелали дать показания в пользу подсудимых.

Молодой Фрэнк Роджерс с горечью и гневом рассказал о пожаре на шахте «Спекюлэйтор», где сгорели заживо сотни людей, так как компания не хотела прорубить ходы в перемычках. Рабочий-электрик в Бьютте Билл Дэнн дал показания о зверском линчевании уоббли Фрэнка Литтла. Раньше чем повесить Фрэнка, изуверы долго глумились над ним, перебили ноги, вырвали глаза, пять километров волокли на веревке за автомобилем…

До последнего момента Хейвуд пытался спасти организацию, хотя прекрасно понимал, что суд – это лишь инсценировка для разгрома ИРМ. И все-таки он решил бороться. Вместе с юристами он разработал тактику защиты, целью которой было доказать, что ИРМ не является тайной заговорщической организацией. Но защитники увлеклись. Они дошли до утверждения, что ИРМ ничего не имела против войны. Со скамьи подсудимых послышался негодующий ропот. Нет! Они не хотят спасать свою свободу ценой отказа от убеждений, ценой вечного позора перед лицом международного рабочего класса! Большой Билл вскочил с места и резко прервал защитника:

– Это не так! Я не хочу, чтобы присяжные и подсудимые могли подумать, что я сочувствую войне! Я ее ненавижу! Что может дать война стране? Ничего, кроме калек, вдов и сирот… Мы не имеем ничего общего с войной. Наше дело – защищать интересы рабочих. Капиталисты на войне загребают бешеные барыши, а на долю рабочих остаются смерть, нищета, слезы жен и детей.

Хейвуд говорил четыре часа, говорил так, как может говорить только человек, до последней клетки тела убежденный в своей правоте и сознающий, что, быть может, это его последняя речь.

Прокурор молчит. Молчит судья. Молчат, потупив глаза, присяжные. Стараясь не пропустить ни слова, записывает речь старого боевого товарища Джек Рид.

– …Это не суд, а глумление над правосудием!

Большой Билл садится. Он кончил Его речь – лебединая песнь Индустриальных рабочих мира. Джек Рид наклоняется к Арту Юнгу.

– Мне, только что вернувшемуся из России, эта сцена кажется до странного знакомой, как будто я уже наблюдал раньше. Теперь я вспомнил процесс ИРМ в зале федерального суда в Чикаго напомнил мне заседание Всероссийского съезда Советов в Петрограде. Я никак не могу себя заставить поверить, что эти люди находятся под судом.

Рид на минуту задумывается, собираясь с мыслями, заканчивает твердо:

– Они не раболепствуют, не выглядят запуганными – наоборот, они уверены в себе, преисполнены человеческого достоинства. Совсем большевистский революционный трибунал. Знаешь, Арт, у меня на мгновение мелькнула мысль, что на моих глазах Центральный исполнительный комитет американских Советов судит судью Лэндиса за… ну, скажем, за контрреволюцию!..

Обо всем этом Джон Рид рассказал на страницах своего очерка в сентябрьском номере «Либерейтор» [23]23
  Билл Хейвуд был приговорен в совокупности к тридцати восьми годам тюрьмы и штрафу в несколько десятков тысяч долларов. Перед своим последним отъездом в Советскую Россию Риду удалось навестить друга в тюрьме. К этому времени Хейвуд уже прочитал «Десять дней, которые потрясли мир».
  – Знаешь, Джек, – сказал он – я бы назвал книгу иначе Я назвал бы ее «Протоколы русской революции» Революции! Понимаешь?
  Через полтора года Хейвуду удалось вырваться из заключения и приехать в Советскую Россию. Он принимал активное участие в социалистическом строительстве, был награжден орденом как герой революционных боев. 8 марта 1928 года он умер после тяжелой болезни. Половина праха Большого Билла похоронена на Волдгеймском кладбище Чикаго в братской могиле рабочих мучеников, повешенных безвинно в 1887 году по «делу 1 Мая». Урна с другой половиной праха покоится в Кремлевской стене.


[Закрыть].

Этот номер «Либерейтор» – последний, под которым стоит подпись Джона Рида как члена редколлегии журнала. Макс Истмен, старый друг по старому «Мэссиз», все больше шел на компромиссы и уступки. «Либерейтор» постепенно, но неуклонно превращался в обычный журнал либеральной интеллигенции. Как ни труден был Риду этот шаг, он не мог поступить иначе. Его письмо к Истмену полно искреннего сожаления и грусти. Но решение твердо и бесповоротно. Он остается другом журнала, по возможности даже автором, но просит не считать его больше ответственным за общее направление издания. Это был один из уроков, взятых Джеком у большевиков в принципиальных вопросах не идти на уступки никому, даже близким.

И снова полоса публичных выступлений. И снова аресты, слежка, штрафы. Общая сумма его «долгов» дяде Сэму уже достигла двенадцати тысяч долларов и продолжала непрерывно возрастать.

Потом был новый суд над «Мэссиз». На этот раз Рид не опоздал на скамью подсудимых. Он произнес на суде одну из самых ярких речей в своей жизни о кровавой империалистической войне, о международной рабочей солидарности, о позоре, павшем на Америку после интервенции в Сибири и Архангельске, о социализме.

Голоса присяжных разделились. Это спасло Джека Рида от решетки. Второй процесс, как и первый, окончился ничем. После нескольких месяцев разлуки Рид встретился с Вильямсом. Несколько часов они засыпали друг друга бесконечными «а помнишь?»

Вильямс, оказалось, пережил за это время немало. Когда немцы начали наступление на Петроград, он организовал отряд из добровольцев-иностранцев и выступил с ним на фронт. Когда немцев отбросили, Вильямс проехал через всю огромную Россию до самого Владивостока, испытал множество приключений и, наконец, вернулся в США.

– Путь у нас был разный, а результат один, – закончил Альберт свой рассказ. – У меня тоже отобрали бумаги, все до одной.

Как и Рид, Вильямс разъезжал по штатам с лекциями о Республике Советов За полгода он умудрился прочитать их более ста пятидесяти! Рид только ахнул.

7 ноября Вильямс и Рид вместе участвовали в большом рабочем митинге Специально по этому поводу они даже выпустили брошюру под названием «Один год революции» Должно быть, это было первое зарубежное издание, посвященное юбилею Октября.

Последние месяцы 1918 года были полны событий. Сиссон, вернувшийся из России, опубликовал свои «документы». Все буржуазные газеты ухватились за эти неуклюжие фальшивки. Рид разоблачил их в печати.

Эптон Синклер выступил с путаными, полными сомнений и колебаний заявлениями о русской революции Рид послал Синклеру открытое письмо, в котором разъяснял, что ни один социалист (Джек теперь уже официально входил в партию, в ее левое крыло) не может сомневаться в «великолепии большевистской мечты и в возможности ее практического осуществления».

Левое крыло Социалистической партии все более обостряло свои отношения с правым руководством. И Рид понимал, что это прямое следствие русской революции и распространения большевистских идей. Группа латышей-социалистов в Бостоне стала даже на собственные деньги издавать новый журнал под названием «Революционный век». Первым редактором журнала стал Луи Фрейна, порывистый, нервный, не всегда уравновешенный, один из самых популярных лидеров партии. Фрейне было всего двадцать четыре года, но за его плечами уже был десятилетний революционный стаж. Он родился в Неаполе. Когда малышу было два года, его отец эмигрировал в Нью-Йорк в поисках работы. Жил, конечно, в районах трущоб. В шесть лет Луи стал зарабатывать на хлеб классическим способом – продавая газеты. Кем только ему впоследствии не пришлось работать! Фрейна был самоучкой, что не помешало ему стать одним из самых образованнейших людей в Социалистической партии. Правда, Фрейна был порядочным путаником, но это объяснялось, по-видимому, не отсутствием систематического образования, а бурным, эксцентричным темпераментом. Фрейна обладал недюжинным талантом, и впоследствии Ленин называл его произведения крайне полезными [24]24
  Дальнейшая жизнь Фрейны сложилась трагически. Он отошел в силу ряда обстоятельств от партии и даже сменил имя, исчезнув, таким образом, с политической арены. Умер он в пятидесятых годах в Нью Йорке.


[Закрыть].

Узнав о создании по-настоящему боевого, революционного журнала, Рид принял в нем самое горячее участие. Вскоре он стал одним из редакторов и основным автором.

Все эти месяцы Рид непрерывно разъезжал из штата в штат, из города в город. И всюду его сопровождали новые друзья: томики Маркса и Энгельса, немногие статьи Ленина, которые мог достать. Он собрал также всю литературу о рабочем движении в Америке. Под стук колес, ночами в номерах дешевых гостиниц Рид штудировал марксизм. Он изучал теорию через призму практического революционного опыта, приобретенного в России.

Статьи Рида, опубликованные в бостонском журнале, показывают, насколько далеко он ушел в понимании классовой борьбы, насколько глубоко усвоил революционную науку. Мечтая о социалистической революции, Рид уже не ограничивался страстным репортажем, горячим призывом к борьбе, но трезво и научно анализировал движение, видел его сильные и слабые стороны.

Сейчас, спустя десятки лет, мы понимаем, сколь верны и проницательны были его многие суждения.

18 декабря 1918 года Рид писал с горечью, но надеждой:

«Американский рабочий класс политически и экономически самый отсталый во всем мире. Он верит в то, что читает в капиталистической прессе. Он верит, что система наемного труда создана богом. Он верит, что Самюэль Гомперс и АФТ защищают его.

Когда у власти демократы, он верит обещаниям республиканцев, и наоборот. Он верит, что законы о труде означают то, что в них сказано Он предубежден против социализма.

…Надо делать социалистов путем изучения социализма боевого, революционного, интернационального. Так, как это делают русские большевики и германские спартаковцы».

В ноябре произошло чудо – иначе это нельзя назвать. Неудержимая пробивная сила Рида победила: он добился от чиновников из Государственного департамента, чтобы ему вернули драгоценные бумаги! Джек ворвался в свою маленькую квартиру на Паттин-плэйс и, хохоча как сумасшедший, закружился в диком индейском танце, подбрасывая к потолку старый, бурый чемодан. Луиза выскочила из кухни и с изумлением взирала на мужа, в которого словно вселился бес.

Подбросив чемодан в последний раз, Джек прижал его к груди и повалился на диван, счастливо бормоча что-то под нос.

– Ты получил свои бумаги?! – Луиза и верила и боялась «сглазить».

– Получил! – Рид уже был на ногах. – Получил!.. И теперь держитесь!..

Это была неистовая работа. Джек сидел за машинкой с утра и до – словом, до того часа, когда утихомиривался за окном грохочущий, ревущий, заливающийся гудками машин Нью-Йорк. В этот самый час на улицах появлялись первые разносчики молока и хлеба.

Потом Рид запихнул все материалы в чемодан и умчался в горы, в маленький домик над Гудзоном. Сюда к нему приехал единственный человек, чье присутствие не мешало ему работать, – Альберт Рис Вильямс.

Вильямс не мог ему мешать он сам писал книгу. Ему было трудно: мучил острый радикулит. Порой Вильямс сваливался со стула, боль выжимала слезы из глаз. Тогда он писал лежа. Если Вильямсу становилось совсем невмоготу, Рид отрывался от «Ундервуда», раздувал тяжелый чугунный утюг и гладил другу спину. Однажды он сказал:

– Видел бы Ленин, как пишутся книги о его революции!..

И расхохотался. Вместе с ним неудержимо смеялся и больной.

Через неделю Рид вернулся в город – потребовались кое-какие дополнительные материалы. Чтобы укрыться от всех, кто мог бы оторвать его от дела, он снял комнату на Шеридан-сквер.

Макс Истмен встретил его случайно на улице, небритого, отощавшего, с красными от недосыпания глазами. Он страшно спешил. Едва поздоровавшись, быстро заговорил:

– Ради бога, Макс, никому не говорите, где я. Я пишу русскую революцию. Пишу день и ночь. По тридцать шесть часов подряд. И я придумал название. Сейчас я должен выпить кофе. До свидания, и никому не говорите!

Рид написал книгу меньше чем за месяц! В это невозможно поверить. С таким исступлением, быть может, только Гойя творил свои офорты. Это был взрыв творческой энергии, неповторимый, невероятный, но единственно адекватный тем событиям, которые решился описать Джон Сайлас Рид.

«Эта книга – сгусток истории…» Точнее определить нельзя. Это сделал сам Рид. Этими словами начинается его бессмертное творение, эпос величайшей революции.

В этой книге – сплав кропотливости ученого и вдохновения художника, объективность свидетеля и страстность участника, неслыханная героика и жестокая обыденность, кристальная простота и высочайший пафос.

Риду не пришлось переписывать ни одной страницы. Когда он вынул из машинки последний лист бумаги, ему оставалось только дать книге ее крылатое название: «Десять дней, которые потрясли мир». В середине января 1919 года неведомый нью-йоркский рабочий чуткими, умелыми пальцами набрал его на верстатке.

Гораций Ливрайт, единственный нью-йоркский издатель, решившийся превратить рукопись в книгу, хорошо понимал, на что он идет и чего ему следует ожидать. Он знал, что делает, когда велел снять с рукописи несколько копий. Почти все они одна за другой были конфискованы. И все-таки книга увидела свет, чтобы стать настольной у рабочих всего мира.

Это произошло 18 марта 1919 года. На первом экземпляре, еще пахнущем типографской краской, Рид написал: «Моему издателю Горацию Ливрайту, едва не разорившемуся при печатании этой книги».

Второй экземпляр неведомыми путями проник через толстые стены Левенвортской тюрьмы и очутился в руках громадного, грузного человека в полосатой куртке с номером «13106» на спине – Билла Хейвуда.

Никто не сможет проследить судьбу остальных книг. Известно только, что их видели во всех странах света, на всех параллелях и меридианах…

Сдав рукопись издателю, Рид не позволил себе и недельного отпуска. Снова стучали на стыках рельсов скорые поезда, катили по гудроновым лентам старенькие «фордики»; что ни утро – новый город, что ни вечер – новый полицейский участок. Жадные глаза тысяч рабочих, бешеные овации в честь русской революции, гневное: «Вернуть наших парней из России!»

Джек потерял счет речам, докладам, митингам. Каждый вечер ему приходилось по полчаса полоскать горло, и все равно он не мог избавиться от непроходящей хрипоты. Он уже не обращал внимания на истерические вопли херстовских газет, анонимные угрозы, требования линчевать «большевистского агента», штрафы, аресты.

Один раз какая-то неумная газетенка снисходительно объяснила, что Рид не настоящий американец и поэтому его выступления не выражают мнений и настроений коренного населения страны. Тогда на митинге в Бруклине (вокруг трибуны – сотня полисменов) Джек заявил:

– Моя семья, обе ее ветви, прибыла в эту страну в 1607 году. Один из моих предков – Патрик Генри, который подписывал Декларацию независимости; другой мой предок был генералом под командованием Джорджа Вашингтона; еще один – полковником армии северян в гражданской войне. Я избиратель и гражданин Соединенных Штатов, и я требую права критиковать их как угодно… Я критикую это государство, потому что оно недемократично… Я утверждаю, что Советское государство в настоящее время более демократично, чем наше…

Пропагандистская деятельность Рида в конце концов привлекла внимание так называемого «Оверменовского комитета». Это была организация, воспылавшая фантастическим намерением: ни больше ни меньше, как привлечь к ответственности Октябрьскую революцию! Это не был безответственный частный комитет из потерявших рассудок «патриотов», решивших положить свой живот на алтарь борьбы с «большевистской заразой». Нет, это высокое учреждение было создано Сенатом Соединенных Штатов Америки и состояло из одних сенаторов. Председательствовал в нем, разумеется, тоже сенатор – Ли Овермен.

В феврале и марте комитет вызвал в Вашингтон всех лиц, которые были в России в 1917 году, и подверг их строгому допросу. Показания дали десятки людей, начиная от преподобного мистера Саймонса, бывшего настоятеля методистской церкви в Петрограде, и кончая престарелой «бабушкой русской революции» Катериной Брешко-Брешковской. День за днем стенографы комитета записывали со скрупулезной точностью потоки измышлений о большевиках и Советской власти. Здесь было всё – и наивная благоглупость и расчетливая клевета.

И вдруг в чинном, респектабельном зале заседаний комитета словно взорвалась бомба. На трибуну один за другим выходили Луиза Брайант, Джон Рид, Бесси Витти, Альберт Рис Вильямс, полковник Раймонд Робинс.