Текст книги "Танец с лентами (СИ)"
Автор книги: Татьяна Зингер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
Дважды она забиралась на подоконник и дважды слезала с него. Её останавливало что-то иное, не страх. Она любила Никиту, но теперь эта чистая, незамутненная любовь перерастала в столь же чистую, выкристаллизованную ненависть. Та, точно вьюнок, разрослась, опутывая органы, сдавливая ребра.
Третью попытку она предприняла в семь вечера. Надо покончить с проблемой, пока не вернулась Ира. Высунулась в окно и зажмурилась. Балансируя, точно юная гимнастка, перешагнула одной ногой подоконник. Вдохнула, выдохнула. Представила себя с лентой, красной что кровь. Вытянулась…
Стук в дверь. Саша оглянулась. Нет, не сейчас, позже! Стук повторился, назойливый и мерзкий. Так стучат только нежеланные гости. Она неуклюже слезла и распахнула дверь. Давайте же, что вам нужно: соль, курсовую, денег? Она отдаст всё, только свалите!
На пороге высился Никита, опершийся ладонью о стену, будто придерживая ту. От него разило алкоголем и… сожалением.
– Сашенька! – воскликнул он. – Что-то произошло?!
Та секундная пауза длилась бесконечно долго. В сердце перегорело то, что отвечало за эмоции. Саша склонила голову набок и сказала:
– Ты что-то хотел?
– Да! – он удивился вопросу. – Конечно, хотел. Тебя! Я приехал сюда к твоей Ире, выведать, куда ты уехала, всё ли нормально. А тут… ты.
И, схватив её, закружил по общажному коридору. В любой другой день Саша бы хохотала и шутливо била его ладошками. Но теперь она болталась, не вырываясь.
– Боги, ты пахнешь божественно!
Саша пахла или успокоительными каплями, или слезами. Скорее всего и тем, и другим в пропорции один к двум. Он выпустил её из захвата, Саша нетвердо встала на ноги. Посмотрела в насмешливые глаза. Она хромоногая, а он великолепный до одури. По нему сохнут девчонки, и он не отказывает им – так сказать, заботится о фанатках. Спит с ними, а потом приходит Саша, чтобы прибраться.
Она вдохнула полной грудью, готовая высказать всё, что скопилось за этот день. Излить черноту души и, опустошенная, рухнуть на холодный плиточный пол. И скончаться там же, в коридоре общежития.
Но Никита опередил Сашу.
– Я тебя люблю! – выдал он, а на щеках заиграли ямочки. – Представляешь, люблю! Даже сильнее, чем раньше.
Саша скептически ухмыльнулась. Любит. Ну-ну, и её любит, и других любит – такой вот всеядный человек.
– Будь со мной, пожалуйста, – говорил он нетрезвым голосом, и слова эхом ударялись о непривычно пустой коридор. – Я без тебя пропадаю. Я фотографировать с тобой начал. Хочешь, покажу?
И полез во внутренний карман кожаной куртки, откуда вынул обычную фотографию, каких сейчас, наверное, и не делали. А на той – спящая Саша. Волосы разметались по подушке, рот приоткрыт, тень от ресниц падала на щеки.
– Я специально проявил, потому что это – искусство! – Никита заулыбался. – И ты – искусство. Саш, переезжай ко мне? Вот прямо сейчас!
Он источал счастье, которое выжигало внутри Саши ожоги не хуже сигареты. Во рту отложился привкус пепла, горький и сухой. Она дотронулась до сердца, будто проверяя – а есть ли то или уже испепелилось? Закусила губу.
– Обязательно перееду, – сказала пустым голосом. – Иди домой. Мне совершенно некогда, честно.
– Точно?
– Да, извини. Я всё объясню позже.
– Когда ты придешь? – Никита обхватил её ладошки. – Сегодня?
– Завтра.
– С чемоданами? Или тебя забрать отсюда на машине?
– Да, наверное. Не знаю. Завтра обсудим.
Он долго ещё прощался, целовал в шею и щеки, вдыхал аромат волос. Саша смотрела на него с плохо скрываемым презрением. Она ему нужна, ха. Она – искусство. Как бы это искусство не погубило создателя.
Бесполезно ненавидеть Никиту Герасимова. Его можно только любить. Так, чтобы он сам предпочел сбежать.
37.
«Месть сладка» – раньше Саша не понимала значения этой фразы. Но теперь, когда она смотрела в бесстыжие глаза Герасимова, когда гладила его по небритой щеке, когда слушала слова любви – на ум приходило всего два слова.
Человек, который бросил её в самый тяжелый момент, который вернулся к ней и затуманил рассудок, который пользовался Сашей как резиновой куклой, не заслуживал прощения. Его следовало возненавидеть ещё тогда, на больничной койке. Но наивная девочка, вечно страдающая от нехватки любви, сразу же простила того, кто попросту ушел. Сейчас, перечитывая Никитино письмо – разумеется, она сохранила его, припрятав между страницами книги, – Саша поражалась своей тупости. Ключевой момент в письме – родители сказали. Наверняка мамаша Никиты убедила сыночка в том, что девочка-инвалид не пара первому красавцу школы. Это раньше, когда Саша могла танцевать, в ней было хоть что-то полезное. А теперь…
Правильнее было бы уйти от него, высказав напоследок всё, что скопилось на душе. Но Саша не могла. Её тянуло к Герасимову, ей хотелось отомстить по-крупному. Она жила одной этой мыслью, а отношения, построенные на лжи, оказались не такими уж и плохими. Саша была с Никитой, но оставалась свободной. Купалась в его лживой ласке, но не забывалась ни на секунду.
Как специально, в последние дни Герасимов суетился вокруг неё, ублажал любой её каприз. И она капризничала. Почему бы не насладиться фешенебельным рестораном в центре города? Или не прикупить себе вон те туфельки за десять тысяч рублей? И что, что Никита – обычный служащий, студент, а материальная помощь от его матери – крохи. Она хочет, а её слово – закон. Впервые в жизни Саша захотела не отдавать, а получать.
Герасимов дорожил немногим. Драгоценной матерью, учебой на финансиста в престижнейшем институте города, многообещающей работой и лучшим другом, оставшимся с детства. Четыре пункта. Четыре цели, по которым должна произвести удар Саша.
Она начала готовиться загодя, никуда не торопясь и ничем себя не выдавая.
Сейчас.
38.
Никита завалился спать после девяти вечера – минувший день выел его ложкой как вареное яйцо. Ворочался, крутился, сбивал давно не меняное постельное белье. После выпил крепкий кофе прямо из турки, засыпав черное зелье тремя ложками сахара.
Ему не давали покоя мысли о той, о которой он поклялся не думать вообще. Ни одна женщина не вызывала столь бурных эмоций. Ни те, которые бросали Никиту, ни те, с которыми рвал он сам. Первых хотелось вернуть, чтобы убедить – он лучше, он самый-самый; о вторых Никита не вспоминал. Но Саша запомнилась.
В квартире сохранились её запахи. Подушка – лавандовый, на кухне – кофейно-молочный. И от этих запахов не тошнило, напротив – они вызывали в Никите странные чувства. Сожаление пополам с обидой, но никак не ненависть.
– Черт! – выругался Никита и, наскоро одевшись, схватил ключи от машины.
Он бездумно колесил по улицам дремлющего города. Никуда не спешил, просто поворачивал то туда, то сюда. Словно его вело что-то свыше, да вот только что и куда?
Она вылетела под колеса, но Никита вовремя нажал на тормоза. Успел. Ненормальная самоубийца не должна была пострадать, да только почему-то свалилась на дорогу.
– Твою мать!
Никита выбежал из «Мазды», упал на колени перед той, которую абсолютно точно не задел. Перевернул с живота на спину. В бледном от света фар лице он узнал её. Не женщину – болезнь, раковую опухоль на его теле. Она не дышала. Никита прислушался к её груди – бьется ли сердце? Кажется, нет? Неужели умерла?!
Она застонала как та маленькая девочка, которая собирала фантики от конфет. Никита долго смотрел на длинные ресницы, на острый нос, на бесцветные губы. Она была без сознания, от неё пахло то ли травами, то ли спиртом. Неужели напилась и… что? Попыталась самоубиться о его машину? Но откуда она знала, где он будет проезжать? Их столкнула сама судьба, не иначе.
Никита уложил её на заднее сидение, непрерывно ругаясь: на самоубийцу-Сашу, на злодейку-судьбу и на себя-идиота. Сел за руль и поехал.
Дома он укутал нежданную находку в одеяло, не сняв с неё одежды. Вроде жива, дышит, на щеках появился румянец. Только он хотел коснуться Сашиного лба, как она открыла глаза. Так неожиданно, что Никита отпрянул. Саша попыталась выпутаться из одеяльного кокона, но не смогла. Посмотрела затравленно и зло.
– Что ты делаешь?! – прошипела, отползая на край дивана.
– Как ты? – Никита все-таки дотянулся до её лба, но Саша ударила его по ладони.
– Ты меня похитил?! Опять?! Ты спятил?! Где ты меня нашел?!
Она всё-таки выбралась наружу и накинулась на Никиту с кулаками. Пришлось схватить запястья и заломить руки за спину. Не больно, но так, чтобы не причинила вреда ни себе, ни ему. Саша лягалась и даже порывалась укусить Никиту. Он, перекрикивая её угрозы, объяснялся. Получилось не слишком правдоподобно: будто Никита сам преследовал эту ненормальную. Но Саша ему поверила (или сделала вид).
Она выдохлась, обмякла и упала на подкошенных ногах обратно на одеяло.
– Отвези меня домой, – и добавила с мстительностью: – К Егору.
Никита, конечно, не считал себя рыцарем на белом коне (конь бы плохо смотрелся в интерьере его квартиры) и вообще обещал возненавидеть эту женщину, но куда ей домой? Она же никакая, бледная, замученная, под глазами огромные синяки. Нет-нет, это в нем не жалость проснулась, а благоразумие.
– Александра, – незнамо зачем назвал её полным именем, – тебе нужен врач. Ты потеряла сознание и чудом не попала под машину.
– Никто мне не нужен. Никита, если есть в тебе человеческое – отвези домой.
Саша прикрыла глаза ладошкой, втянула воздух. Никита прошелся по комнате, безумно поправил на полке книги.
– Нет, – сказал твердо и решительно.
Она отвела ладонь от лица, посмотрела, нахмурившись.
– И что, оставишь меня здесь? Умирать?
– Нет, – повторил менее уверенно. – Вызову врача.
– Иди ты нафиг со своим врачом! Я просто переутомилась, на меня свалилось всё и сразу, плюс напилась успокоительных капель, вот поэтому и упала в обморок. Жаль, что под твою машину! Ладно, я дойду сама.
Она ударила кулачком по матрасу. Никита выглянул в окно на улицу, омываемую ночным дождем. Всё в нем говорило: «Не пускай её!», и он решил поверить интуиции. Саша тем временем встала, схватившись за подлокотник дивана, и слабо поплелась в сторону двери. Пришлось преградить ей путь и легко, почти любовно, взять за талию и оттащить обратно. В карих глазах выступили злые слезы.
– Дай мне уйти, ну!
Даже говорить не стал – просто покачал головой. Он не мог её отпустить, не сейчас. Пусть она полежит, отдохнет. И медицинский осмотр не будет лишним. Никита выгонит её, но когда убедится, что она здорова, а не полумертвую, с остекленевшим взглядом.
Саша больше не пыталась встать. Лежала, и грудь её тяжело вздымалась. Наконец, она выдавила слабую улыбку:
– О’кей, завтра вызывай кого угодно, а сегодня дай мне отдохнуть.
– Хорошо.
Едва удержался от довольной улыбки. Все-таки убедил!
– У тебя есть обезболивающие? Жутко ломит голову.
– А тебе можно, ну… – он указал на живот.
Как ни странно, Никита не забывал о беременности. Хотел бы не думать о ребенке той, которая для него – никто; а не мог. Смотрел на Сашу и представлял её с животом. Блин, да эта безумная сломает их ребенку всю жизнь, если будет вести себя так же, как сейчас!
Саша повела плечами.
– Наверняка есть таблетки специально для беременных. Ник, сходишь в аптеку? – Она приложила пальчики к вискам. – Раз уж ты взялся обо мне заботиться как хороший мальчик.
Ближайшая круглосуточная аптека находилась в пятнадцати минутах ходьбы, но Никита ни на секунду не вздумал сопротивляться.
– Ты обещаешь себя хорошо вести?
– Клянусь! – и улыбнулась будто прежняя девочка Сашенька, танцующая с лентами. А потом дотронулась ледяными пальчиками до Никитиной руки, погладила так, что по коже посыпались мурашки.
Он хмыкнул.
– Я тебя запру. На всякий случай.
Она закатила глаза.
Разумеется, когда он, наивный болван, вернулся с упаковкой но-шпы, шоколадкой и гематогеном (это ему аптекарша посоветовала для поднятия иммунитета), Саши и след простыл. Конечно, она же знала, где лежат запасные ключи. Вот он придурок!
Никита ринулся на улицу – её не видно. Пробежал до остановки – кроме мокнущей под дождем парочки школьников, никого. Даже позвонил ей на телефон (для этого пришлось вспоминать Сашин номер, потому что из телефонной книжки он его удалил) – длинные гудки.
Так, она сказала, что уедет к Егору. Никита набрал его номер.
– Алло? – недовольно отозвался тот.
– Саша у тебя?
– Угу.
Никита повесил трубку. Значит, доехала и жива. Что ж, дальше – не его заботы. Он всего-то старался быть, как она выразилась, хорошим мальчиком.
39.
Я вызываю такси на улице, спрятавшись за углом дома Герасимова, боясь, что он будет искать. Нельзя ему видеть меня слабой, лишенной брони. Он непременно этим воспользуется. К тому же эта его показная забота – нет ничего хуже. Мне кажется, что всё как раньше, что мы – одно целое; но я-то знаю: это не так.
Еле дохожу до квартиры – мутит, ноги ватные. Надо всё-таки сходить к врачу, провериться, но не ради меня; а ребенка, которому не мать досталась – сущее наказание. Нажимаю на звонок и падаю без сил, скатываюсь по стене. Глаза слипаются. Из горла вырывается стон, и я проваливаюсь в зыбкий что пески сон.
Мне снятся заботливые руки и ворот рубашки, пропахший терпким одеколоном. И колючий подбородок, такой колючий, что царапает кожу. Я глупо улыбаюсь во сне и даже мурчу что-то нелепое.
Слышу, как визжат дверные петли. И вскрик. Егор. Он поднимает меня на руки и, почему-то укачивая, тащит в квартиру. Глаза разлепляются с трудом.
– Что с тобой, Сашенька?! Мамочки! Я звоню в скорую!
Приходится собрать остатки себя в кучку, чтобы заговорить твердым голосом и убедить Егора никуда не звонить. Он укладывает меня на мягкое покрывало, стаскивает рубашку, джинсы, и я остаюсь в одном белье, совершенно беззащитная. Неуютно.
– Саша! – вскрикивает. – Что с тобой произошло?!
Меня едва не сбила машина, но водитель успел затормозить – вот и всё, что отвечаю. Да, он довез до дома; да, всё хорошо.
– Можно я вызову доктора? – скулит.
– Нет.
Мне бы полежать в тишине и покое. О чем я и прошу Егора, а тот безропотно уходит, обещая не тревожить до завтрашнего утра.
Память восстанавливается с задержкой, потому и про смерть Иры, и про разорение «Ли-бертэ», и про окончательный разрыв с семьей я вспоминаю погодя. И мне хочется разреветься, но слезы закончились. Лежу и смотрю воспаленными глазами в потолок, белый и идеальный, как сам Егор. В этой квартире все вещи лучше, чище, правильнее меня. Я – единственное приобретение Егора, которое не стоит и гроша ломаного. Меня не поставить на полочку, мной трудно восхищаться, с меня нельзя стирать пылинки.
Встаю, на трясущихся ногах, по стеночке, доползаю до ванной.
Кошмар! Под глазами чернеют синяки. Губы белые, потрескавшиеся. Чучело. Неживое существо, оболочка человека. Долго смотрю на себя, пытаясь разглядеть что-то прежнее. Какую-нибудь эмоцию. Капельку жизни.
Иду к Егору, который постелил себе на кухонном полу, только бы не мешать едва живой мне. Сколько же я причинила ему боли. Я – боль, я – зло, я – тьма, и я всё только порчу.
– Прости меня. За всё. Я завтра же съеду, – обещаю, держась за косяк.
– Нет! – восклицает Егор и хочет дотронуться до моего запястья, но отдергивает руку в последний момент. – Саша, ты съедешь, но когда придешь в норму.
В его голосе сплошная безысходность. И я понимаю, почему он не удивлен, почему не спрашивает о причинах. Он прекрасно знает, что я его не люблю. Знал всегда, но надеялся, что стерпится-слюбится. А я продолжала играть, не отпускала, держала на привязи. Какая же я гадкая, какая же двуличная. Дрянь, одним словом.
– Только когда оклемаешься, – проговаривает Егор, бережно обхватывая меня за талию. – Тогда я отпущу тебя на все четыре стороны.
Он возвращает меня под одеяло и, поцеловав в макушку, желает спокойных снов. Мои сны никогда не будут спокойны. Завтра вернется страх.
Тогда.
40.
Саша уже знала, что осуществит свой план не рывками, а одной связкой. Как в танце: раз-два-три-четыре. Для начала ей был нужен информатор, и оказалось, что на работе Никиты есть очаровательный мальчик Егор. Двадцатипятилетний, вполне обеспеченный, но отчего-то совершенно нелюбимый женщинами. Бывают такие, которые и одеваются хорошо, и говорят грамотно, а девушки от них нос воротят: слишком уж они правильные. Саша стала его тайным увлечением. Она не подпускала его слишком близко, но писала теплые сообщения и поддерживала во всем. Никогда прежде она не была обольстительницей, но новую роль отыграла успешно. Егор таял, радовался их духовной связи. Он стал легкой добычей, и теперь Саша могла узнать всё о работе Никиты.
Гораздо сложнее было решить, как разладить его отношения с матушкой. Та, к слову, воспылала неожиданной любовью к пассии своего сына – и Сашу это бесило. Когда-то она была ненужным придатком, который не пускали в дом; а нынче стала «золотцем» и «дорогой девочкой».
А потом Саша вспомнила одну занимательную вещицу. Кольцо, подаренное Никитой, ведь принадлежала его маме – Герасимов никогда не скрывал, что он нагло стащил его из шкатулки. И однажды, в особо голодное время, Саша подумывала сдать его в ломбард. Ну, получить тысячу рублей, а со стипендии вернуть их. Но в ломбарде её ошарашили. В кольце сверкал настоящий бриллиант, а цена его была так велика, сколько не стоила ни одна вещь в Сашином доме. А ведь раньше, когда она ещё носила кольцо на пальце, её удивляли посторонние взгляды. Например, медсестра в больнице, глянув на камень, присвистнула:
– Вот так брюлик!
А Саша тогда лишь посмеялась:
– Да это стеклышко, вы чего!
И теперь она представляла, как тяжело мать Никиты перенесла потерю. Саша пока не знала как ударить, но чем – сомнений не было.
Оставался лучший друг детства и единственный, отношениями с которым Никита дорожил. Но тут Саше помогло чудо (видимо, кто-то на небесах поддерживал её месть). Саша сидела за ноутбуком Никиты, когда пришло сообщение. Алена, некогда девушка, а нынче законная жена Серого, спрашивала, что подарить тому на день рождения. И непонятно зачем, но Саша пролистала их диалог наверх. Выше, ещё выше. Скучные однообразные диалоги, поздравления, вопросы, ответы. И вдруг! Бомба!
Она начала планировать детали своего маленького спектакля.
Иногда казалось, она проколется. Не выдержит. Выплюнет всё, что скопилось, и уйдет, не в силах больше бороться. Но после Никита вел себя издевательски мило, точно влюбленный до одури мальчик, и в Саше вновь загоралось пламя.
Когда же Никита заподозрил неладное в частом молчании, опущенном взгляде и напряженной спине, то списал всё на болезнь.
– Саш, ты в порядке? – Никита дотронулся ладонью до её лба. – В последнее время сама не своя.
– Я обдумываю один сюрприз, – произнесла та наигранно весело.
– Ты моё чудо, – он коснулся губами её виска.
Маленькая девочка в Саше тогда захныкала: пожалуйста, хватит, пусти его в свое сердце, пусть всё будет как раньше. Но взрослая Саша, эта несносная хромоногая девица, знала, как раньше не будет уже никогда.
Сейчас.
41.
Напиться бы, но в баре, кроме супер-элитного коньяка, привезенного отцом откуда-то из зарубежья десяток лет тому назад (и потому хранимого семьей как зеница око) и сладкого ликера, ничего не было. Никита придирчиво осмотрел и то, и другое, но отставил подальше. Коньяк этот он пообещал себе открыть по какому-нибудь особенному случаю, а такого не было – просто навязчивое желание уйти в запой. Ну а сладкое пойло он вообще алкоголем не считал. Никита так и сидел около бара в глупой надежде обнаружить на пустых полках что-нибудь третье.
Две прошедшие недели он восстанавливал себя. По кусочкам, по осколкам возвращал своё лицо и имя. С матерью более-менее помирился, с Серым – тоже. Институт – ерунда, поступит заново. Вот работу жаль, но там ошибок не прощали.
Каждый чертов день он порывался набрать номер Саши, чтобы узнать, жива ли она, здорова, как её состояние – но одергивал себя. Она ему жизнь испортила, а он будет с ней сюсюкать как с маленькой? Что за дурость!
Или всё-таки открыть коньяк?..
Назойливая трель заставила подняться, взъерошить волосы и, придав лицу нормальное выражение, открыть дверь. Даже не подумал заглянуть в глазок. А зря.
На пороге высилась Аленка. И, наверное, Никита бы захлопнул дверь быстрее, чем она сделала шаг, если бы не бутылка водки, которую жена Серого вытянула перед собой.
Никита развернулся и жестом пригласил Алену внутрь. Судя по тому, как она ввалилась в квартиру, бутылка водки уже початая. Не снимая туфель, она поцокала за Никитой. Тот достал две рюмки и, усадив шатающуюся «фею» на пол, разлил водку поровну. Накромсал пять бутербродов и вернулся с закуской к молчащей Аленке, которая бездумно ковыряла паркет. Опустошил рюмку одним глотком. Жар пронесся по телу. В горле заскребло, но кусочек хлеба смягчил огненный вкус.
– Теперь начинай, – разрешил Никита.
– А что начинать? – Аленка села по-турецки, взяла рюмку, но пить не спешила. – Я вообще-то всегда любила тебя, ты в курсе?
Необычное начало разговора. То ли пьяный бред, то ли нежданная искренность.
– Лет с десяти, наверное. – Жена Серого облизала губы со смазавшейся помадой. – Я и в компанию вашу пошла ради тебя, но так уж получилось, что приглянулась Сережке. Ну и черт бы с ним, подумала я, замучу с Серым, а ты потом сам одумаешься… Но любила-то тебя одного. Никит, я ни с кем, кроме тебя, не изменяла.
Она икнула. Никита поморщился.
– Угу, я почти тебе поверил.
– Ни с кем! – Алена встала на четвереньки и приблизилась к Никите, дохнула на него смесью перегара и апельсинов. – Но если бы могла – с тобой спала бы ежедневно. Кстати, я не беременна.
Она расхохоталась, и от смеха зазвенели стекла. Никита не поверил ни единому её слову. Легко сейчас заверять, будто измена – не случайность, а порыв бескрайней любви. И ребенка нет, ну-ну. И Серый может быть спокоен, не так ли?
– Не веришь, – Алена с трудом встала на ноги, уперла руки в бока. – Тупица, какой же ты тупица! Ты когда с Сашей начал встречаться – я подумывала повеситься. Но потом поняла, что мы с тобой типа закадычных друзей. Как какая проблема – ко мне. Ну я и смирилась. Ждала, когда вы расстанетесь…
– Дождалась? – Никита тоже встал; исключительно из соображения безопасности – чтобы Алена не завалилась на него всем телом.
– Дождалась. – Она скорчилась. – Аборта дождалась. В пятнадцать лет от человека, которого если не любила, то испытывала симпатию. А куда мне было деваться? Идти с младенцем в коммуналку, бросать школу? Серый сразу сказал, ребенок ему «не в кассу». Вот такой он замечательный, мой муж. Даже денег достал на врача. И теперь, вуаля, я бесплодна. Ты думаешь, я его простила?
Она ухмыльнулась. Так гаденькое, что у Никиты не осталось сомнений: Алена не любила Серого. Самая честная девочка их компании прожила несколько лет с ненавистным ей человеком. Ежедневно принимала его ухаживания, спала с ним, слушала признания в любви и отвечала взаимностью – а сама терпеть его не могла.
– Но я, смею заметить, оставалась ему верна. – Алена гордо выпрямилась. – Ровно до той ночи в клубе, когда ты на несколько часов стал моим. А остальное я сказала со зла. Какое право он, обрекший меня на такое существование, имеет осуждать? Смотреть на меня как на половую тряпку? Я бы и не такое сказала, если бы придумала.
Странно, но Никите захотелось ей поверить.
– Да и плевать! – закончила Алена, сделав шажок к нему. – Пусть разводится, я хоть жить начну.
Она обвила шею Никиты руками и прильнула всем телом. Накрыла своими губами его. Он закрыл глаза.
Она, не Алена, другая, та, о которой Никита должен был забыть, целовалась нежно, робко, каждый раз как в первый. Она вплетала свои пальцы в его волосы и дышала порывисто. Он знал её тело как свое, каждую впадинку, каждый позвонок. Она оживила его.
– Иди спать, – Никита отодвинул Алену. – Ты пьяна.
– Ты тоже! – поспорила та.
– Знаю, – кивнул Никита.
– Она тебя не простила! – Ледяной смех ударил по вискам. – Ты ей противен, уж поверь такой же сломанной, как и она. Ты можешь думать о своей Саше сколько влезет, но ты не вызываешь в ней ничегошеньки, кроме неприязни.
– Знаю, – повторил Никита.
Он собрался за пять минут и, заказав такси, поехал к ней. К той, которую обещал ненавидеть. Той, что изломала его жизнь. Той, чью жизнь он сломал первым. Никита долго трезвонил в дверь, прижавшись к стене лбом.
Ему было что сказать; а ей – что ответить.
42.
На выздоровление понадобилось две недели. Я приходила в себя, непонимающе хлопала глазами, пила какие-то витамины и безвкусные пилюли, подсунутые Егором. Ко мне даже вызывали элитного врача, и тот заявил, что всё это – последствия сильнейшего стресса (будто бы это было не очевидно). Предложил сильное успокоительное, от которого Егор отказался. В глубине души он мечтал, как всё у нас наладится, но сегодня я окончательно съехала. Если ему когда-либо понадобится помощь, любая, – я сделаю всё. Да только жить с нелюбимым – выше моих сил. Даже в те дни, когда я ненавидела Никиту так, что горчило во рту, мне не было настолько тяжко; не хотелось выть, не хотелось сбежать.
В комнате общежития, которую я честно оплачиваю (чтобы в любой момент вернуться сюда), пахнет пылью и воспоминаниями: об Ире, о нас, о прошлом, о первых наших победах. До чего я докатилась? Мечтала растоптать человека, неделями продумывала планы мести. Где та невинная девочка с лентами, которая приходит ко мне в кошмарах? Почему все её мечты стерлись, а заменила их тьма?
На той неделе меня вызывал следователь по делу Иры, но я ничего ему не смогла сказать, как бы ни хотела. Расследование зашло в тупик, как и дело о деньгах из нашего сейфа. Наверное, это начало конца.
Нет! Я должна выстоять. Хватит вести себя как тряпка, которую жизнь ничему не научила. Стенаю, ною, плачу. Возможно, я не смогу отомстить за Иру, но вернуть «Ли-бертэ» в моих интересах.
Звоню Лере. Та отвечает моментально, будто я скажу ей какую-нибудь обнадеживающую новость.
– Да?!
– Лер, сколько денег нужно, чтобы встать на ноги?
Если бы я хоть что-то понимала в финансах…
– Саша, – она запинается, – тут такое дело… – долгое молчание. – Нам уже ничем не помочь.
Я разеваю рот как рыбешка, выброшенная на берег. Зажмуриваюсь, надеясь, что эта фраза испарится.
– Но есть и хорошая новость… Тот клиент…
– Какой клиент?!
– Который хотел купить нашу фирму, готов сделать покупку и сейчас. – Лера глупо хихикает. – В прибыли от сделки мы, конечно, проиграем, да и должностей нам не дадут, но…
– Нет! – рычу я. – Мы справимся сами!
– Не справимся. За то время, что ты болела, всё стало совсем плохо. Новость о смерти Иры подкосила наши продажи. Клиенты недовольны, «Ли-бертэ» закроется и так, и иначе. Саш, если речь идет о полном отказе прислушиваться к моему мнению, я не буду помогать тебе. Выкарабкивайся сама, свою долю я, скорее всего, продам в ближайшее время.
И вешает трубку, не дав мне закончить мысль.
Да без проблем, выкарабкаюсь. Надеюсь, пары миллионов, которые я выручу с продажи бабушкиной квартиры, хватит, чтобы восстановиться.
Я звоню на склад, начальнику над курьерами, девочкам-операторам и понимаю, что всё не так уж и плохо. Честно говоря, паника Леры непонятна. Пропали деньги? Так из сейфа, выручка, с этим разберется полиция. Но на счетах всё в порядке, а подкошенный имидж – не самая большая проблема. "Черный пиар – тоже пиар" – как любила повторять Ира, когда у нас что-то не складывалось.
Смотрю на соседнюю койку, аккуратно заправленную владелицей еще тогда, когда она переезжала в собственную квартиру. Как же не хватает Иры. Кто так поступил с ней, а главное – за что?
Дробь в дверь отвлекает. Я заглядываю в «глазок», но в коридоре никого нет.
Черная тень налетает, едва я приоткрываю дверь. Она нависает надо мной, а потом в нос забивается горечь, резкая спиртовая вонь – и краски плывут.
43.
Никита трезвонил без остановки. Наконец, замок щелкнул.
– Саша уехала, – просто ответил Егор, открыв дверь. – К себе в общежитие, – добавил он нехотя.
– Спасибо.
Они изучали друг друга, и каждый мысленно спрашивал себя: «Чем же он лучше меня? Почему она выбрала его?»
Двое мужчин, влюбленных в одну женщину, чокнутую, но жизненно необходимую. Они могли бы избить друг друга до смерти или вместе напиться и остаться закадычными друзьями. Но они разошлись.
После Никита долго стоял в холодном зале магазина цветов, пытаясь выбрать букет, который понравился бы Саше. И понимал, что не помнит её вкусов. Совсем! Какие цветы она любит? И любит ли их вообще?
Чем дольше Никита ходил от букета к букету, тем сильнее понимал: он не знал Сашу никогда, кроме детства. Да, маленькая она обожала любые подарки, даже самые пустяковые. Тащилась от шоколадных конфет с начинкой и ненавидела желейные. А потом? Что интересно взрослой Саше, чем она увлекается?
– Молодой человек, – девочка-продавец отвлекла его от горького раздумья, – если слишком дорого, у нас есть букеты по уценке. Показать?
Никита покачал головой. Да не в деньгах дело! Он все-таки взял пять кроваво-алых роз и понес их в общежитие. Но у самых дверей того встал как вкопанный. Зачем ей розы?
Только теперь он понял, что может потерять её навсегда. Не помогут ни цветы, ни подарки, ни драгоценности. Ей нужно что-то другое. Но он даст ей что угодно, даже самое нереальное.
И в тот самый момент, когда Никита хотел вбежать по ступеням, он увидел Сашу, его Сашу, которую запихивал в неприметную «десятку» какой-то парень. Букет упал на крыльцо, осыпавшись хрупкими лепестками.
Тогда.
44.
Час возмездия официально начался ранним утром с пяти пропущенных вызовов. Никита долго намывался в душе, а на его телефон трезвонил без остановки начальник отдела. Сначала Саша даже не придала этому значения, но потом осознала: просто так по несколько минут не названивают. Она выключила звук, обдумывая, что делать дальше. Сердце колотилось как ненормальное.
Следом пришло смс.
«Почему не берешь трубку? Встреча перенесена на сегодня, в десять утра!!! Не опаздывай, ЭТИ клиенты ждать не будут». Замечательно. Она, хмыкнув, стерла сообщение и выбрала режим «в самолете», в котором запрещался прием и отправка любых звонков или сообщений. Подошла к Никите, смешному, взъерошенному, чистящему зубы, и промурлыкала на ухо:
– А давай сегодня никуда не пойдем?
Её пальцы пробежались по его лопаткам, скользнули по позвонкам, нащупывая каждый. Никита посмотрел на неё через зеркало.
– Саш, а как же работа?
– Один денек погоды не сделает. Неужели там не справятся без тебя?
– Справятся, конечно, но мне сейчас никак нельзя отдыхать. Начальник только начал ко мне присматриваться.
– Всего день!
– Я обещаю взять недельку отпуска к маю, съездим с тобой куда-нибудь, а сегодня…
