Текст книги "С первого взгляда (СИ)"

Автор книги: Татьяна Никандрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Глава 20. Аня

Собственный пульс мучительным ревом нарастает в висках, а в горле делается сухо-пресухо, будто я пригоршню горячего песка проглотила. Не моргая, гляжу на директрису и вижу, как ее ярко накрашенный рот то распахивается, то снова закрывается. Из него, очевидно, вылетают слова, но я их не слышу. Совсем. Вокруг сплошной белый шум, который своим нарастающим мерным гудением перекрывает все внешние звуки.

Я знала, что воспитанников детских домов иногда удочеряют и усыновляют. Но почему-то думала, что речь идет о маленьких детках, которые не умеют ни ходить, ни говорить. Кто захочет взять в семью почти взрослого человека с уже сформировавшимся характером, привычками и мировоззрением? Это ведь такой большой риск…

Я прожила в интернате больше трех месяцев и ни разу не слышала о том, чтобы кого-то из моих сверстников забрали приемные родители. Поэтому пребывала в полной уверенности, что со мной удочерения точно не случится. Да и, если честно, совсем не хотела этого… А зачем? У меня ведь уже есть мама и папа. И даже несмотря на то, что их останки давно покоятся в сырой земле, я говорю о них в настоящем времени. Потому что в моем сердце они живы. Были, есть и всегда будут.

Возможно, это прозвучит неблагодарно, но мне не нужны другие родители. Ни сейчас, ни когда-либо потом. Судьба лишила меня тех, кто был мне дорог, и заменять их другими людьми я не намерена. Мне лучше здесь, в детдоме, с Мотом… Ведь в последнее время он стал для меня тем самым особенным человеком, близость с которым я больше всего на свете боюсь потерять.

Мне не нужна ни столица, ни новая семья. Только он. Мальчишка с бесподобными ореховыми глазами и улыбкой, от которой на душе становится теплее.

– Я... Я не хочу в семью, – выдавливаю срывающимся на хрип голосом. – Мне и здесь хорошо.

– Ну что за глупости? – отмахивается Нонна Игоревна. – Разве может пребывание детдоме сравнится с жизнью в кругу любящей семьи? Нет, Анечка, это совершенно несопоставимые понятия. Поэтому, пожалуйста, не говори ерунды.

– Вы не понимаете! – восклицаю с отчаянием. – У меня уже была семья! А теперь ее нет… И другой мне не надо.

– Юношеский максимализм, – вздыхает директриса. – Так красиво и так бессмысленно.

Мне становится очевидно, что она не воспринимает мои возражения всерьез. Для нее они пустой звук. В голове женщины просто не укладывается мысль, что кто-то по доброй воле может держаться за жизнь в детском доме. Она не догадывается, что даже в самую темную ночь в небе можно увидеть звезды…

Да, сиротство – это страшно. Но еще страшнее вдруг остаться без человека, который бережно и с любовью зашил кровоточащие раны твоего измученного сердца.

– Я ведь имею право отказаться? – сиплю я. – У меня есть такая возможность?

– Анечка, – Нонна Игоревна сплетает пальцы в замок, – давай поговорим как взрослые, хорошо? Детский дом переполнен. У мальчиков в старших группах в комнате по пять кроватей вместо двух. Нам катастрофически не хватает финансирования. Поэтому если у нас появляется возможность отправить ребенка в семью, мы ее используем. Тем более в твоем случае это феноменальное везение! Как я уже сказала, семейная пара, надумавшая тебя удочерить, – прекрасные люди. Москвичи, оба на хороших должностях, своя квартира в собственности. У них была дочь примерно твоего возраста, но она погибла при трагических обстоятельствах. И вот спустя несколько лет они решили сделать доброе дело: взять к себе девочку, которая так же, как и они, познала горечь утраты. Мне кажется, ты и твои потенциальные родители вполне способны сделать друг друга счастливыми.

– Но я уже счастлива! – не сдаюсь. – Здесь!

– Мне как руководителю, безусловно, очень лестно это слышать, но давай без гротескных преувеличений. Если москвичи приедут и после личного знакомства захотят забрать тебя с собой, ты подпишешь документы об удочерении. И это не обсуждается.

– Нет! – я изо всех сил мотаю головой, и слезы, скопившиеся на ресницах, срываются вниз.

– Аня! – директриса повышает голос и страшно выпучивает глаза. – Не дури! Это я до поры до времени добрая. Но, если ты будешь и дальше показывать характер, то узнаешь меня совсем с другой стороны.

– Но я…

– Свободна, – не дослушав, роняет она. – Приемные родители приедут на следующей неделе. И к этому времени тебе следует тщательно пересмотреть взгляды.

Я стою на месте, стиснув ладони в кулаки и позорно шмыгая носом. Мне хочется столько всего сказать, но природная стеснительность берет верх. Я не привыкла перечить взрослым. Да и разумные доводы, при помощи которых я бы могла протестовать Нонне Игоревне, уже закончились. В арсенале остались одни эмоции и слезы, которые водопадом прорываются наружу.

– Иди-иди, – поторапливает директриса, теряя ко мне интерес. – Мне работать нужно.

Она вновь утыкается взглядом в свои бумаги, и мне не остается ничего иного, кроме как подчиниться. Пячусь и, развернувшись, истерично дергаю ручку двери. Она поддается далеко не с первого раза, и, когда я наконец вылетаю наружу, то тотчас попадаю в крепкие успокаивающие объятия Матвея.

– Ну-ну, малышка, тише, – взволнованно шепчет он, поглаживая меня по волосам и утирая соленую влагу с щек. – Что произошло? Почему ты плачешь?

– Это катастрофа, Мот, – захлебываясь истерикой, лепечу я. – Это конец…

– Да что случилось-то?! – в его голосе впервые в жизни проступает паника. – Объясни толком!

Я делаю жадный глоток воздуха, дабы нормализовать дыхание, а затем, сильно заикаясь, гнусавлю:

– Какая-то се-семья из Москвы хо-хочет меня у-удочерить…

Сначала глаза Горелова непонимающе расширяются. Затем в них проступает неверие. Потом жуткое осознание. Ну и наконец – страх. Дикий животный страх, который пронзает его тело колючим ледяным ознобом.

– Этого не может быть, – в ужасе сипит Мот, дергая плечами. – Ты ведь уже взрослая… Удочеряют обычно мелюзгу…

– Я тоже так думала, но, видимо, по-всякому бывает…

– Твою мать! – выругивается он, а потом жестом, полным отчаяния, хватается за волосы. – Как так-то, Аня?! Как так?!

– Я… Я не знаю, – меня снова душат рыдания. – Прости меня, Матвей…

Он вздрагивает, как от внезапного удара током. Поворачивает голову и смотрит на меня так, будто видит впервые в жизни. Озадаченно, немного удивленно, но при этом по-прежнему с бесконечной нежностью…

– За что простить-то, глупенькая? – сгребает в объятия и утыкается носом мне в темя. – Я же не на тебя злюсь, а на ситуацию… Ты тут вообще ни при чем. Ты ведь сказала, что не хочешь в семью? Сказала, что хочешь со мной остаться?

– Сказала, конечно! Только про тебя не упоминала… Вдруг директриса это против нас использует?

– Тоже верно, – соглашается, помолчав. – Ты не реви, Ань. Мы что-нибудь придумаем. Обязательно придумаем, слышишь? – отстраняется и заглядывает в глаза. – Я тебя никому не отдам. Ты моя девочка. Моя малышка. Мы с тобой вместе на всю жизнь, поняла?

– Мне, кроме тебя, никто не нужен! – с жаром шепчу я, цепляясь пальцами за его футболку. – Я тебя очень люблю, Матвей! Я без тебя ни дня не вынесу!

– Успокойся, Ань, – он вновь прижимает меня к себе, бережно оплетая руками. – Мы выкарабкаемся. Вот увидишь, выкарабкаемся. Главное – верь мне, хорошо? Я ради тебя горы сверну.

Глава 21. Матвей

Залетаю в комнату и, шумно хлопнув дверью, в отчаянии бью кулаком в стену. Образуется вмятина, бледно-голубая краска заходится трещинами, а на моих костяшках ожидаемо выступает кровь. Но от этого, сука, ни черта не легче! Меня все равно трясет и колотит изнутри, словно сердце превратилось в огромный кузнечный молот.

Резко выдыхаю и медленно тяну воздух обратно в легкие. Еще раз. И еще. Пытаюсь через дыхание успокоить воспаленные нервы и взять эмоции под контроль.

Ситуация патовая, это факт. Но неужели совсем ничего нельзя сделать?

Ведь я люблю Аню, а она любит меня. И это в сто раз важнее гребаных разумных аргументов, которыми наверняка жонглировала директриса. Прямо вижу, как она растягивает малиновые губы в едкой ухмылочке и вкрадчивым голосом говорит: «У тебя впереди блестящее будущее, Аня. Новые родители подарят тебе невероятную жизнь. А Горелов так, просто прихоть… Совсем скоро ты его забудешь».

А я не хочу, понимаете? Не хочу, чтобы она меня забывала. И сам забывать не хочу. Потому что Аня – это лучшее, что случалось со мной за все семнадцать лет жизни.

Ну кем я был до нее? Чем занимался? Страдал фигней да плыл по течению. Девочки, приколы, выпивка за гаражами. Никаких целей, тотальная прострация. А потом появилась Аня, и существование внезапно обрело смысл. Не просто повеселиться и пожрать, а глобальный, настоящий. Захотелось чего-то достичь, стать чем-то большим, подкопить денег, уехать, возможно, поступить в институт… Ну, чтобы образование было. Чтобы жизнь была не хуже, чем у других. Чтобы квартира, машина, отпуск на море.

Чтобы Аня не пожалела, что связалась со мной.

Наверное, для кого-то это прозвучит совершенно естественно, но раньше я совсем не задумывался о подобных вещах. Слышал, что на выходе из детдома мне вроде как положена какая-то жилплощадь, но в подробности опять-таки не вникал. Мне, если честно, было глубоко плевать, как там в итоге все сложится. Думал, доживу – разберусь. По ситуации, так сказать, сориентируюсь.

Однако после сближения с Аней моя голова удивительным образом заработала совсем иначе. Мы с ней вместе всего три месяца, а я уже всерьез размышляю о том, как нам быть дальше. Где учиться, на что жить, как зарабатывать деньги.

Я ведь знаю, что после детдома мы никому не нужны. Вообще. Ни государству, ни воспиталкам, ни даже директрисе, которая усиленно делает вид, что печется о нашем будущем. На самом деле она просто выполняет свою работу, за которую получает бабки. Пока мы несовершеннолетние, забота о нас – ее головняк. Как только стукнуло восемнадцать – аривидерчи, валите на все четыре стороны.

И если прежде эта мысль не вызывала во мне никаких чувств, то сейчас она меня откровенно пугает. Ведь с недавних пор я несу ответственность не только за свою бестолковую жизнь, но и за Анину. А с ней халатно нельзя. Она нежная, хрупкая, ранимая… Как цветочек, понимаете? Ее нужно оберегать, заботиться о ней, а иначе завянет…

Дверь комнаты распахивается, а на пороге показывается мой сосед, Данила Лесков. Стянув с головы кепку, она валится на кровать и возводит задумчивый взгляд к потолку. А я продолжаю мерять шагами спальню, мысленно пытаясь разрешить неразрешимые алгоритмы в одночасье усложнившейся жизни.

– Чего такой мрачный, Мот? – нарушает тишину Лесков. – С Аней поссорился?

– Нет, – коротко мотаю головой.

– А чего тогда?

– А тебе какое дело? – огрызаюсь, вспылив.

Дело не в нем. Просто после Аниных новостей я весь как на шарнирах. Хочется рычать и бодаться. Чтобы хоть как-то спустить пар.

– Так я ж из благих побуждений спрашиваю, – пожимает плечами Данила. – Может, помочь чем? Вижу же, как раненный зверь по комнате мечешься…

Его вразумительный ответ приводит меня в чувства. Действительно, чего это я? Лесков – нормальный пацан, не раз выручал меня из передряг. Не стоит на него срываться.

– Блин, да проблема неожиданно возникла, – с тяжелым вздохом опускаюсь на свою кровать. – Аню удочерить хотят, прикинь?

– Реально? – приподняв голову, он недоверчиво кривится.

– Угу. Директриса так сказала.

– Жесть. А кто?

– Не знаю. Вроде какие-то мажоры из Москвы. Типа Анька им их погибшую дочь напоминает, – озадаченно чешу висок.

– Ого… А сама Краснова что на этот счет думает?

– Не хочет, конечно! На хрен ей эта Москва сдалась?

– Так пусть откажется. Это ее право.

– Ой, Дан, я тя умоляю, – закатываю глаза. – Мы в Рашке живем, какие права? Директриса прямым тексом ей сказала, мол, если эти москвичи захотят тебя забрать, ты поедешь с ними. И это не обсуждается.

Повисает молчание. Лесков отворачивается к окну и секунд десять обмозговывает услышанное. А затем снова ловит мой взгляд и предлагает:

– А ты сам с ней поговори.

– С кем? – не догоняю я.

– С директрисой. У вас отношения, конечно, непростые, но в целом она ж нормальная баба. Помнишь, как за Артюхова впрягалась, когда его мусора загрести хотели? А как городского чинушу послала, когда он у нас половину территории отжать хотел?

– Да, было такое, – тяну задумчиво. – Но тут вряд ли выгорит. У нее, походу, свой интерес…

– Так попытка не пытка, братан. Что ты теряешь?

Хм… И правда. Почему бы не попробовать? Директриса, конечно, баба с гонором, но вдруг получится? В конце концов, перед тем, как идти на радикальные меры, нужно перебрать все доступные варианты.

– Ладно. Поговорю, – после небольшой паузы решаю я. – Только что мне ей предложить-то?

– Ну, во-первых, конфеты купи. Эти, ее любимые, с кокосом… Как уж называются?

– Рафаэлло?

– Ну да.

– Они дорогие, зараза.

– Ну а ты как хотел? – усмехается. – Если торговаться, то торговаться умом.

– Тоже верно, – киваю.

– Потом попроси за Аню и скажи, что согласен на все ее условия. Помнишь, она в том году тебя на олимпиаду какую-то отправить хотела? А еще покраску подсобки своими силами просила организовать?

– Да, помню…

Раньше я не особо заморачивался тем, чтобы угождать администрации. А теперь понимаю, что зря.

– В общем, как-то так, – резюмирует Данила, откидываясь обратно на подушку. – А дальше – по ситуации смотри.

– Спасибо за наводку, Дан, – благодарно вздергиваю уголки губ.

– Да пока не за что, – отмахивается. – Но, если выгорит – с тебя пачка Примы.

Глава 22. Матвей

– Ваши восемь рублей, – продавщица возвращает сдачу, и я прячу ее в карман джинсов.

Стаскиваю с прилавка пакет с подношениями директрисе и вешаю его на предплечье. Там конфеты, банка кофе и какая-то травяная настойка, которую, по слухам, она очень любит. Ради всего этого добра мне две ночи пришлось разгружать товарные вагоны, так что я очень надеюсь, что дело выгорит и мне удастся ее умаслить.

Выхожу из магазина и, слепо щурясь на полуденном ярком солнце, направляюсь в сторону детдома. В это время мы обычно гуляем с Аней, но сегодня я сменил привычный распорядок. Не хочу ничего ей говорить до тех пор, пока не перетру с директрисой. Шансов на успех, как говорится, пятьдесят на пятьдесят. Поэтому не стоит раньше времени обнадеживать малышку.

Притормаживаю у кабинета Нонны Игоревны и вооружаюсь лучезарной улыбочкой. Я не привык быть милым, но сегодня, походу, придется. Ведь впервые в жизни одолжение нужно не директрисе, а мне самому.

– Здра-а-асте, – тяну я, распахнув дверь. – Можно к вам, Нонна Игоревна?

– А… Горелов, – она мажет по мне равнодушным взглядом. – Ну, рассказывай, что опять натворил?

– Почему сразу натворил-то? – натужно скалясь, приближаюсь. – Я, между прочим, к вам не с пустыми руками. С гостинцем, так сказать.

Ставлю пакет на ее стол и терпеливо жду реакции.

Директриса недоуменно косится на презент. Потом на меня. Потом снова на презент. Вскинув брови, опасливо заглядывает внутрь пакета, а затем опять фокусируется на моем лице:

– Горелов, ты меня пугаешь. Говори живо, что произошло?!

– Да расслабьтесь, Нонна Игоревна, ничего не произошло, – пытаюсь усыпить ее бдительность. – Все в порядке, честное слово! Это я просто так принес. От души.

Она поджимает губы. Поводит плечами. Видно, что не верит, но подвоха уловить не может.

Кажется, самое время вскрывать карты.

– Вы берите-берите. Все свежее, я только что купил, – пододвигаю пакет ближе к ней. – И раз уж я тут, у меня к вам просьба. Ма-а-аленькая совсем. Незначительная. Но я уверен, что вы сможете мне помочь.

– Так бы сразу, – выдыхает с облегчением. – Ну давай, Горелов, излагай. Не тяни резину.

– В общем, я по поводу Ани, – выпаливаю, собравшись с духом.

– Какой Ани?

– Красновой. Вы ей сказали, что ее удочерить хотят. Помните такое?

– Ну да, – кивает. – А ты здесь при чем?

– Я вас попросить хотел, – прокашливаюсь. – Можете ее в Москву не отправлять? Пожалуйста. Она мне здесь нужна. Мы… Мы с ней дружим.

Лицо директрисы наконец озаряется пониманием. Теперь мои мотивы ясны ей как день.

– Дружите, значит, – тянет задумчиво. – Ну, дружба – это дело хорошее.

– Я тоже так считаю, – поддакиваю приободренно. – Ну так что, оставите ее здесь?

Я почти уверен, что сейчас Нонна Игоревна снисходительно ухмыльнется, добродушно покачает головой и в конце концов скажет: «Черт с тобой, Горелов. Забирай свою Аню, и будьте счастливы».

И она действительно усмехается. Действительно ведет подбородком из стороны в сторону. А потом открывает рот и совершенно безапелляционным тоном произносит:

– Нет.

Такое чувство, будто мне пощечину залепили. У меня аж челюсть отвисла, и воздух в легких разом закончился.

– Нет?.. – переспрашиваю хрипло.

Хоть бы глюк. Хоть бы послышалось.

– Нет, – повторяет жестко и категорично. – Аня отправится в Москву и начнет жизнь с чистого листа. Поверь, Матвей, ей от этого только лучше будет.

– Но… Вы не понимаете, – упрямо возражаю я. – Ане тут хорошо, со мной! Мы с ней вместе, у нас планы на жизнь!

– Не смеши меня, – пренебрежительно отмахивается. – Какие у вас могут быть планы? Вам лет-то сколько?

– Да при чем тут, сколько нам лет?! – завожусь. – Это вообще неважно! Важно то, что мы любим друг друга! По-настоящему!

– Матвей, послушай, первая любовь только кажется последней, – Нонна Игоревна устало трет виски. – А на деле после нее будет еще много замечательных мгновений и яркий чувств. Я рада, что вам с Аней хорошо вместе и что она нашла в тебе опору. Но ей пора двигаться дальше, понимаешь? Новая семья – это ее счастливый билет в будущее без нужды и страха.

– Но она не хочет в семью! Она со мной остаться хочет! – повторяю, напрягая голосовые связки. – Вы не слышите, что ли?!

– Угомонись, Горелов. И сбавь тон, – осаждает строго. – Раз уж ты и впрямь так любишь свою Аню, то поступи по-мужски. Дай ей свободу. Не привязывай к себе. Ведь порой любовь – это умение отпускать.

Что за хрень? Нет, правда! Что за дичь она несет?!

Если любишь, отпусти? Да ну, бред. Полный. Тут с какой стороны ни подступись, по-любому фигня выходит.

Я люблю Аню и поэтому хочу быть с ней. Поэтому хочу держать ее за руку каждый гребаный день. Поэтому не хочу отпускать. Это же элементарно. Логично как дважды два. Так какого черта директриса пытается впихнуть мне какую-то ущербную псевдовозвышенную философию?

Я, мать вашу, не альтруист и не филантроп. Я эгоист и собственник! Аня нужна мне как воздух. Как волнам прибоя каменистые скалы. Как тактильная трость незрячему. Я зависим от нее. Я ею болею. Мне без нее не радоваться и не дышать.

Я без нее сдохну, как бы пафосно это ни звучало.

– Нонна Игоревна, ну прошу вас! Ну чего вы упираетесь? – не сдаюсь я. – Аня не хочет к этим Москвичам, она откажется! Вы ведь не можете ее силой заставить!

– Аня сама не знает, чего хочет! – рявкает директриса, теряя терпение. – А все из-за тебя! Ты ей мозги запудрил!

– Ничего я ей не пудрил! Не наговаривайте!

– Знаю я тебя, Горелов! Не первый год в директорском кресле сижу, все-все вижу, – она злобно щурит глаза.

– Вы о чем? – развожу руками.

– А то сам не догадываешься! – фыркает. – Позавчера с Оксаной Лукиной гулял, вчера с Настей Крыловой, а сегодня тебе Анечка приглянулась! Любовь у вас, видите ли!

– Ну так реально любовь!

– Завтра в детдом очередная красавица придет, и у тебя новая любовь начнется! А Ане из-за тебя, ловеласа малолетнего, от будущего отказываться?! Ну уж нет, увольте!

Не понимаю, при чем тут мои бывшие… С ними я так, дурачился, а с Аней все взаправду. Или до ее появления я в монахах должен был ходить?..

– Нонна Игоревна, вы не правы! Я вовсе не такой ветреный, каким вы меня представляете! Я Аню не брошу, я ради нее…

– Все, Горелов, брысь с глаз моих! – перебив, машет рукой директриса. – Устала я от тебя! Мне работать нужно!

– Ну выслушайте! Пожалуйста!

– Так выслушала же! Ты ничего нового не говоришь! – выдыхает раздраженно. – Я твою просьбу поняла, но мой ответ отрицательный. Все, иди отсюда! И подарочки свои забери. Мне они без надобности.

Она водружает очки на переносицу и демонстративно вперяется взглядом в бумаги. Разговор окончен. Время визита вышло. Я проиграл.

Шумно выдыхаю. Потрясенно провожу пятерней по волосам, пытаясь примириться с неизбежностью. Сгребаю со стола пакет с подношениями и на ватных ногах плетусь прочь.

Мне хреново. Так хреново, что хочется выть. В горле стоит едкая першащая горечь, а в груди болезненно кровоточит впервые раненное сердце…