Текст книги "Кузя, Мишка, Верочка"

Автор книги: Татьяна Губина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Аня осторожно попыталась расспросить Верочку, помнит ли она, как они в прошлый раз смотрели диафильм. Оказалось, что в прошлый раз Верочка просто не видела картинку и совсем не понимала, что происходит. «Выключили свет, и все, не было никакой картинки, – настаивала она, – в прошлый раз не было принцесс». В прошлый раз ей было просто страшно.

Аню радовали изменения, которые происходили с Верочкой. Вместе с тем она понимала, что сама научилась многому. Она знала, как утихомирить вдруг поднявшийся крик, как остановить начинающуюся истерику. Она понимала, что эмоциональное состояние девочки по-прежнему неустойчиво и ее может начать «разносить» почти от любого внешнего воздействия – от слишком громких звуков, от мелькания телевизора, от слишком бурных игр.

Аня научилась направлять Верочкины проявления в русло, держать ее «в рамках». И она научилась делать это нежно, сама не раздражаясь и не сожалея каждый раз о потерянном времени и о тройных затраченных усилиях. Воспоминания о том, как она поначалу переживала о полуторачасовом одевании на прогулку, теперь вызывали у нее только улыбку. Ну и что, что нужно полчаса разговаривать с Верочкой о ложках, вилках и тарелках, прежде чем сесть за стол. Зато ведь результат был! Верочка настраивалась на «тему еды» и доедала суп, «чтобы он не плакал», а чистая тарелка «могла пойти в гости к своим подружкам». Ну и что, что они выписывали каждую букву по двадцать минут. Зато ведь выписывали! И Верочке уже было интересно, как будет выглядеть ее имя, написанное на большом листе бумаги. Аня обещала, что когда Верочка напишет свое имя, она повесит листок на стену.

С картинками на стене была отдельная история. Аня даже не предполагала, что эта простая, в сущности, процедура так подействует на девочку. На стенах в их доме висели картины, и Верочка как-то спросила, «зачем это висит?» Аня объяснила, что «для красоты». Еще кое-где на стенках висели рисунки младшей Верочки, и Аня объясняла старшей, кто их нарисовал. Видно было, что у старшей Верочки это вызвало что-то вроде глубокого почтения, равно как к самим рисункам, так и к младшей Верочке. И вот вдруг Аня берет ее собственный рисунок, «тетю» с большой красивой длинной головой, двумя кривоватыми, но разноцветными ногами и одной рукой – и вешает на стену! В глазах у Верочки был испуг:

– А почему?

– Потому что мне нравится этот рисунок.

Верочка была ошеломлена. Это было признание. Аня знала, что для детей важно видеть свои рисунки на стенах, а свои поделки – на полочках. Это наполняет их гордостью, радостью и новым творческим вдохновением. И еще – повесить рисунок ребенка на стену – это такое признание в любви к нему, принятие того, что он делает, от всей души. Младшая Верочка всегда тоже радовалась, когда мама или папа с любовью пристраивали ее поделки на видное место. Но для старшей Верочки это, видимо, стало настоящим событием. Она ходила целый день какая-то притихшая, но очевидно довольная и счастливая. И то и дело подбегала к «своей» стене и подолгу глядела на свое «творение». Видимо, теперь она смотрела на свой рисунок немного другими глазами. Да и на себя она «смотрела» теперь другими глазами – она ведь теперь не просто девочка Верочка. Она – Та, чьи рисунки украшают квартиру!

Испытывая гордость и радость за ребенка и удовлетворение своими «педагогическими усилиями», Аня не могла понять, почему же другие люди, близкие ей, – Кирилл, да хоть та же няня – не радуются вместе с ней. А ей так нужно было услышать слова похвалы и поддержки! Ей казалось, что если бы Кирилл был «на ее стороне», так и дела со старшей Верочкой шли бы лучше. Ане так нужны были силы. А ситуация с Кириллом отнимала у нее очень много моральных сил. Ей приходилось внутренне сдерживаться, чтобы не начать себя жалеть и скулить, чтобы не разозлиться на его равнодушный взгляд, на небрежный взмах руки. Ну и потом – она ему обещала, что старшая Верочка не будет ему обузой, и ей приходилось очень стараться, чтобы Кирилл, приходя домой, чувствовал ее внимание и заботу. Конечно, ей хотелось, чтобы Кирилл ей помог – пусть только ласковым словом, просто интересом к происходящему. Но увы – интереса с его стороны не было, а было только ожидание, когда все закончится и жизнь семьи вернется в обычное русло. «Вернется ли?» – думала Аня.

Ей так хотелось, чтобы кто-то оценил ее усилия и Верочкины достижения. Так хотелось рассказать кому-нибудь о том, что происходит в ее жизни, – и о хорошем, и о плохом. Просто рассказать, и чтобы кто-нибудь слушал ее внимательно и сочувственно. Аня решила взять обеих девочек и съездить в детский дом. Младшая там уже бывала, и ей там нравилось – много добрых веселых теть, которые тут же начинают дарить подарки и кормить печеньем. Старшую Верочку нужно было показать доктору, да и просто показать ее коллегам Ане тоже хотелось.

Приезд в детский дом поначалу немного разочаровал Аню. Они разделись, переобулись внизу в гостевой раздевалке, поднялись на этаж. Аня не раз наблюдала картину, как в детский дом приходит семья с недавно принятым ребеночком. Все радостно им улыбаются, расспрашивают, «как жизнь». А главное – удивляются произошедшим в ребенке переменам, восхищаются и поздравляют. Аня ждала, что и к ним подойдут, будут расспрашивать и восклицать! Сейчас она очень остро поняла, зачем нужна эта процедура «всеобщего восхищения», которая раньше казалась ей несколько преувеличенной. Ей самой так нужна была моральная поддержка, ей так хотелось положительных эмоций, радости, чьего-то одобрения!

А ребенку? Нужна ли ребенку встреча с теми, кто был, по сути, чужим и так чужим и останется? Все эти «тети» были в жизни ребенка только эпизодом, и постепенно они превратятся в смутное воспоминание… Так нужно ли ребенку, нашедшему свою семью, чтобы именно эти чужие «тети» за него радовались и желали ему счастья? Аня вспомнила, как в такие моменты всеобщего внимания дети обычно смущаются и прячутся за маму-папу и не хотят говорить «здрасте». Раньше Ане был непонятен смысл происходящего. Зачем эти преувеличенные восторги? Зачем такой «шквал» эмоций? Зачем приглашения «заходить в гости» – ведь, казалось бы, покинуло дитя детский дом – и слава Богу, как говорится.

И вот теперь, приведя сюда старшую Верочку в качестве «домашнего ребенка», Аня поняла и смысл, и важность этого шага. Она вдруг осознала, что это своего рода реабилитация, «реванш» для ребенка, бывшего сироты. Такой почти «официальный», во всяком случае – публичный, социально признанный переход в иное качество, в иной статус. Вот был – «сиротка», а стал – вполне себе «домашний ребенок». И все это видят. Особенно важно – видят и признают те люди, которые знали и видели – то, другое. То, что потом уйдет в прошлое. Такая минута «торжества» – все в жизни сложилось, мы нашли друг друга, и пусть все поглядят и за нас порадуются.

Аня с девочками шли по коридору, и никто особо не обращал на них внимания. Бросали Ане «привет» – и шли дальше. Девочки, в аккуратных, похожих платьицах, с аккуратными одинаковыми хвостиками, чинно шли за Аней, держась за руки. Как выяснилось позже, это и была «минута торжества». Аня поняла, что Верочку просто никто не узнавал. Не то чтобы она сильно изменилась внешне… Да и проблемы никуда не делись. Проблемы остались, а вот «детдомность» исчезла… Так и шли они по коридору – две похожие домашние девочки и Аня впереди. На Аню – что на нее внимание обращать? Идет себе коллега с детьми, ну и ладно…

Они прошли в кабинет, Аня быстренько распихала девочек по уголочкам, дала по листу бумаги, по паре шариковых ручек и сказала, чтоб сидели тихо и чтоб каждая нарисовала «очень хорошую картинку». Ей нужно было дождаться кого-то из коллег, чтобы попросить присмотреть за девочками. Сама она хотела спуститься вниз, к врачу. В кабинет зашла Лида, сотрудница того же отдела.

– Привет, – радостно сказала она, – ты здесь. А как там девчонки?

– Да вот же они, – ответила Аня, указав на девочек, молча и старательно сопевших по углам над заданной работой.

– Господи, а я и не заметила! Здравствуй, Верочка! – Лида смотрела на младшую Верочку.

– Вообще-то их две, – аккуратно поправила Аня.

– Как две? – Лидия закрутила головой, увидела старшую Верочку. Та водила ручкой по бумаге, не поднимая головы и делая вид, что ее это совсем не касается.

«Хитрюга, – подумала Аня, – вот ведь знает, как лучше „подать себя“. И нюансы происходящего всегда ловит».

Лидия всплеснула руками: «Да мне бы и в голову не пришло, что это Верочка, – радостно зачастила она, – да кто бы мог подумать, что это та самая Верочка!» Ритуал «приветствия и восхищения» начался.

Оставив девочек на попечение «тети Лиды», Аня отправилась к врачу. Они поговорили о Верочке, о ее здоровье и режиме. Аня призналась, что самовольно отменила таблетки. Получив инструкции и напутствия, Аня отправилась к педагогу и логопеду. Те дали ей распечатку упражнений для Верочки на мелкую моторику и на гимнастику для языка.

К Ане подошла коллега из Службы по устройству детей в семью.

– Приезжай на следующей неделе, – сказала она, – тренинг закончится, можно будет сразу поговорить с новой семьей.

– Как – сразу? – Аня понимала, что все это неизбежно, но искала малейшую зацепку, чтобы отложить уход Верочки хоть на несколько дней. – А разве вам не нужно еще обследовать семью? Что-то вы такое с семьями там делаете, что всегда очень долго получается?

– Долго – не со всеми, – ответила коллега, – долго только с теми, кто сам не находит времени. К тому же с Верочкой – особая ситуация, можно чуть-чуть и ускорить.

Аня не хотела ничего «ускорять». Как бы ей хотелось сказать, что не нужно никакой «новой семьи», что Верочка останется у них! Но деваться было некуда, все шло своим чередом и она должна была делать то, что должна.

– А если семья откажется? Если Верочка им не понравится?

– Есть еще одна семья, тогда с ними поговорим. Там, правда, посложнее будет, потому что они сначала хотели мальчика. Потом, правда, сказали, что и девочку тоже можно.

– А если в результате и они откажутся?

– Давай не будем заранее все усложнять. Если вдруг все откажутся, тогда и будем думать.

Они поговорили еще немножко. О том, какие семьи проходили подготовку и кто какого ребенка хотел. Далеко не у всех была возможность взять ребенка с «особыми проблемами», а Верочка, несмотря на все позитивные изменения, оставалась именно таким ребенком. Ее нельзя было сразу отдать в детский сад, с ней нужно было оставаться дома, и педагоги рекомендовали начинать думать о детском саде не раньше, чем через полгода. Значит, сразу отпадали все незамужние женщины, потому что каждая из них ходила на работу. Конечно, у некоторых были мамы-пенсионерки, готовые «помогать» работающей дочке вырастить приемного ребеночка. Но, как показывала многолетняя практика, приемные бабушки редко бывали готовы к «особому» поведению ребенка.

Семейные пары тоже не все «подходили» для того, чтобы принять Верочку. Кто-то особо настаивал на том, чтобы ребенок был «способный», видя основную миссию приемного родителя в том, чтобы «дать ребенку хорошее образование». Верочка была по-своему способной и одаренной, но в рамки стандартного «хорошего образования» она могла не вписаться. Кто-то хотел и мог взять только мальчика, учитывая состав семьи и жилищные условия. Да и «стрессоустойчивость» семьи нужно было принимать во внимание – ведь по сути Верочка оставалась ребенком гиперактивным и «проблемным», и пока что эти проблемы никуда не делись, а только смягчились и компенсировались благодаря правильному обращению. Короче, было о чем подумать и что взвесить, предлагая той или иной семье взять Верочку.

Аня заглянула на кухню, где девочки пили чай в компании с «тетями» – социальными педагогами. У них явно было все хорошо, они грызли печенье и громко хохотали. Немножко слишком громко, на вкус Ани, но она решила не вмешиваться. Она отправилась в свой кабинет, ей хотелось поговорить с коллегами и сообразить, как спланировать свой рабочий график на ближайшее время.

В кабинете была Лидия. Они поговорили о том о сем. Аня спросила, как дела у Лидиного сына. Потом вдруг решила поделиться мыслью, которая пришла ей в голову уже несколько дней назад и не давала покоя.

– Лид, – сказала она, – я вот все думаю… – Ей было страшно говорить дальше, и как-то неловко. – Я вот все думаю, если бы, не дай Бог, моя Верочка оказалась в детском доме… Я имею в виду, в качестве сироты. – Аня вздрогнула, сама ужаснувшись подобному «мысленному эксперименту». – Я вот все прикидываю, какие бы диагнозы ей поставили?

– Почему ей должны были поставить диагнозы? – Лидия явно не поняла Аниного хода мыслей. – Она же здоровый ребенок?

– Ну да, она здоровый ребенок. Но вот смотри. Она же эмоциональная девочка, самолюбивая. И если что не по ней, так она тоже истерику закатить может. И я сама, я же живой человек, я иногда злиться на нее начинаю. И наказать иногда так хочется, иногда думаю: «Вот так бы и врезала!» А представь, что все это в детском доме, и если ребенок регулярно закатывает истерики, то ему ведь, получается, непременно «что-нибудь напишут». Таблетки будут давать, успокаивающие. А дальше – больше, ребенок замкнется. Замкнется – учиться не будет. Вот иногда приходит в гости кто-то, кто ей не очень нравится, так ведь она отказывается отвечать, как ее зовут, и смотрит так – исподлобья. Вот ты прикинь, если детдомовский ребенок отказывается отвечать, как его зовут? Сразу ведь в дебилы запишут, разве нет?

Аня на минуту запнулась, вспомнив тех сотрудников детского дома, которые себя не жалели, стараясь сделать так, чтобы лишенные родителей детки не чувствовали себя одинокими, чтобы они развивались не хуже, чем в семье. Аня знала, что есть детские дома, в которых дети живут «не хуже» и в эмоциональном плане и в плане учебы, и считают детский дом своим родным домом. Но сколько их таких детдомов – хороших-то? Судя по многочисленным рассказам, гораздо больше детдомов таких, в которые ребенку лучше не попадать…

Аня вернулась к своему «мысленному эксперименту».

– Вот смотри, Лид. А медицина? У моей Веруньки проблемы были с поджелудочной железой. Так мы бились-бились, диету ей подбирали. Сейчас вроде прошло все, так я все равно слежу, как бы она чего вредного для нее не съела. А кто будет в детдоме отдельно для каждого готовить? И каждую какашку, прости, разглядывать, как там оно – лучше или хуже?

На самом деле Аня мысленно уже составила «список диагнозов», которые оказались бы у ее собственного ребенка. Некоторое время назад она поймала себя на том, что прикидывает «диагнозы» для всех знакомых детей. У каждого ребенка есть свои особенности, своя линия поведения. Да попросту – свой характер. Дочка брата – замкнутая, тихая девочка, постоянно погруженная в свой мир. Иногда она не слышит, что ей что-то говорят. А сын подруги – неугомонный, крикливый «боец», от которого достается всем и каждому? Соседский мальчик, немужественный плакса, льнущий к маме и, по ее рассказам, постоянно прячущий по уголкам «какой-то хлам»? То, что в семье называют «характером», в детском доме неумолимо превращается в «особенности», усугубляется, становится действительно остро выраженным и плохо переносимым для окружающих. Ну а потом возникает необходимость «коррекции», а то и «лечения». Лучше было об этом не думать.

Аня замолчала, приходя в себя. После «мысленного эксперимента» не так легко было обрести равновесие. Слишком отчетливо она представила себе, во что превратилась бы ее веселая, эмоциональная дочка, девочка с явно выраженными лидерскими задатками, сложись их жизни как-то по-другому. «Какая тонкая грань, – думала Аня, – и как много зависит от одного-единственного человека в жизни ребенка».

Она встряхнулась, отгоняя тяжелые мысли. Лида сидела, глубоко задумавшись. «Лида, – окликнула ее Аня, – Лида, ты извини, что я тебе все это наговорила. Мне просто нужно было с кем-то поделиться». Лида посмотрела на Аню: «Да я сама как-то об этом думала. У моего-то и без детского дома – диагноз на диагнозе. А уж в детском доме я даже не знаю, что с ним было бы. Даже думать об этом не хочу». Лида еще посидела, потом вскочила, улыбнулась: «Пойдем чаю попьем. Они же у нас не в детском доме, слава Богу! Ну и нечего выдумывать!» Лида всегда была оптимистом, и это ценили все, кто ее окружал.

Вернувшись домой, Аня принялась «раскладывать все по полочкам». Итак, на следующей неделе она должна будет встретиться с добрыми людьми, желающими принять в семью ребенка, и рассказать им о том, что «есть такая хорошая маленькая девочка, и ей очень нужна семья». Перво-наперво Аня сделала еще одну попытку поразмышлять о том, не удастся ли ей оставить Верочку в своей семье.

Верочка могла остаться в их семье только при условии, что все члены семьи согласны. Кирилл был против. Аня подумала, можно ли сделать еще одну попытку переубедить Кирилла. Подумала, что можно. Надежды не было, но что мешает человеку делать одну попытку за другой?

Вторым вариантом было – «изменить состав семьи». Аня знала, что некоторые женщины идут на то, чтобы развестись с мужем, который не хочет приемного ребенка. Тут все было очень сложно и запутанно, и Аня вовсе не была уверена в том, что она этого хочет. Отодвинув в сторону эмоции, она попыталась представить себе, что действительно решится на этот шаг. Тогда значит – развод. Развод занимает время. Развод – это семейный кризис. Развод – это стресс. В разводящуюся семью никто ребенка не отдаст.

При всем своем желании как-то «обмануть судьбу» Аня понимала, что в этом случае коллеги из Службы по устройству будут правы, отказав ей. Так же, как они отказывали всем тем женщинам, которые приходили в детский дом и говорили, что «муж ребенка не хочет, но я с ним разведусь». В этих случаях, при всем сочувствии, женщинам рекомендовали сначала развестись, разобраться с проблемами и оставить их в прошлом и прийти уже в новом качестве – незамужней женщины. Иначе весь ужас развода, вся эмоциональная неразбериха, все слезы и неизбежная горечь потери свалятся на голову приемного ребенка. А если в семье есть ребенок, то все еще хуже, потому что любой ребенок болезненно переживает развод родителей. Даже если они сохраняют «прекрасные отношения» и полное согласие по поводу участия в воспитании общего потомства.

Итак, развод не годился. Потому что судьба Верочки решалась прямо сейчас и времени на «переустройство жизни» не было. Значит, учитывая почти полное отсутствие надежды на согласие Кирилла, переход Верочки в другую семью становился неизбежным. И вот тут перед Аней буквально разверзлась другая проблема. Забыв о собственных мучениях, она поняла, что от нее в первую очередь зависит, примет ли новая семья ребенка и как сложатся в дальнейшем их отношения. А это означало, что Аня и сама должна хорошенько подготовиться к предстоящему разговору с новой семьей, и подготовить Верочку к тому, что изменения неизбежны.

Первым делом Аня решила узнать, что за семья такая предназначена Верочке. Напросилась поприсутствовать на тренинге, чтобы на людей посмотреть, которые детей из детского дома хотят взять. Приехала вечером на занятие. Это было одно из последних занятий, все участники давно между собой перезнакомились, вели себя открыто, многие называли друг друга на «ты». Аня тихонько сидела в уголочке, внимательно рассматривая каждого, кто был в зале. Она всматривалась в лица, в позы, в движения. Прислушивалась к интонациям. «Почему он так громко говорит?» – думала Аня, глядя на мужчину, который горячо отстаивал какую-то мысль. «Какое у нее лицо замкнутое», – неодобрительно оглядывала она сидящую напротив женщину. Аня «прикидывала» каждого участника на роль «родителя для Верочки» и в каждом находила какие-нибудь недостатки. В перерыве она подошла к ведущей.

– Ну что, понравились? – спросила ее ведущая тренинга, психолог Ольга.

– Кто понравился? – Аня злилась и с трудом это скрывала. – Мне же не показали «счастливых родителей».

Аня спохватилась, внутренне себя одернула: «Какое я имею право судить кого-то? Кто я такая? Женщина, у которой ребенок гостил чуть больше месяца. А эти люди заберут ее насовсем и будут ей настоящими папой и мамой». К тому же она знала, что будущих родителей нельзя оценивать по принципу «нравится – не нравится».

Потому что никакого толку от таких оценок нет. Все люди разные, и симпатии у каждого свои.

– Оля, извини, – Аня справилась с раздражением и подкатывающими слезами, – просто мне сейчас очень трудно. – Ольга понимающе улыбнулась, сочувственно закивала Ане.

– Вон, смотри, сидят в уголочке, – Ольга показала на мужчину и женщину, которые, несмотря на перерыв, продолжали сидеть рядком на стульях, молча глядя в окно.

У Ани упало сердце. Эта пара привлекла ее внимание еще в самом начале занятия. Муж и жена среднего возраста. Мужчина говорил редко, но если уж брал слово, то излагал свои мысли подробно и обстоятельно. «Слишком обстоятельно. – думала Аня, – и все у него либо черное, либо белое». Жена его все больше помалкивала, изредка поглядывая на мужа. Сейчас, в перерыве, когда все участники встали, чтобы размяться, ходили по залу, попивали чай, болтая и смеясь, эта пара продолжала сидеть, спокойно и почти неподвижно, не принимая участия в общих разговорах. Не то чтобы они ей не нравились… Просто уж очень они были «другие», непохожие на саму Аню, на ее близких, на тех людей, которые ее всю жизнь окружали. Аня подумала о том, что вряд ли они смогут подружиться.

– Андрей и Люба – простые, хорошие люди, – голос Ольги вырвал Аню из размышлений. «Да уж, простые – это точно», – подумала она, пропустив мимо ушей слово «хорошие».

После окончания занятия она подошла к ведущим – психологу и социальному педагогу из Службы по устройству детей в семью. Время было позднее, и они договорились встретиться на следующий день, чтобы все подробно обсудить.

На следующий день Аня приехала, полная решимости узнать, нет ли других кандидатов, которые могли бы взять Верочку. Вчера она видела других людей, которые, с ее точки зрения, гораздо больше подошли бы на роль Верочкиных родителей. Коллеги выслушали все ее соображения. Аня не скрывала, что Андрей и Люба ей не очень-то по душе. «А у них свои дети есть? – ревниво спросила она. – С чего вы взяли, что они справятся с таким сложным ребенком, как Верочка?» Оказалось, что своих детей у Любы с Андреем нет и никогда не было. Тем не менее были основания считать, что именно Люба с Андреем смогут стать для Верочки настоящей семьей – надежной, любящей и понимающей. Коллеги рассказали Ане историю Андрея и Любы.

Вместе они были давным-давно. Андрей родился и вырос в маленьком подмосковном городке. Работал водителем грузовика. С Любой познакомились на работе – она служила диспетчером в том же автопарке. Познакомившись, больше не расставались. «Вместе и в горе, и в радости» – эти слова были сказаны как будто про Любу с Андреем. Были у них, конечно, радости, но и горестей немало. Мама Андрея поначалу Любу признавать не хотела, говорила, что девушка хочет прописаться в их квартире.

Андрей на мать обижался, Люба терпеливо все сносила. Все надеялись, что мать поворчит да и перестанет, привыкнет к Любе, полюбит ее. Только вот годы шли, а ничего не менялось. Однажды, после очередной ссоры, Андрей принял решение, и они с Любой ушли. Не общались с матерью несколько лет. Сам по матери скучал, переживал сильно. Хотел приехать, помириться. Каждый раз останавливала мысль о том, что сам-то он готов выслушать от матери что угодно, не обижаясь, – что возьмешь с пожилой, уставшей от жизни женщины? Но вот Любу он никак не мог дать в обиду. Жили они с Любой по общежитиям, а однажды друг Андрея уехал и оставил им свою однокомнатную квартиру на целый год.

Люба болела. Иногда ей приходилось ложиться в больницу, и Андрей места себе не находил. Они очень хотели детей. Много детей. Но детей не было. Как выяснилось позже, и быть не могло. А они продолжали мечтать о маленькой девочке с большими-большими бантами, которую они когда-нибудь поведут в школу.

Прошло уже лет пять, как Андрей не виделся с матерью. Беспокоился он за нее, конечно, но не очень сильно, потому что рядом с матерью, буквально на соседней улице, жила его старшая сестра с тремя детьми. И вот пришло известие, что сестра умерла. Была она не замужем, и дети остались сиротами. Два мальчика – пятнадцати и двенадцати лет, и одиннадцатилетняя девочка.

Тут уж было не до обид. Андрей с Любой приехали к матери. Мать горевала по рано ушедшей дочке. Да и непонятно было пожилой женщине, как ей самой теперь жить. Помощи ждать не от кого, а годы брали свое. И с детьми нужно было что-то решать. От матери, от знакомых и от соседей Андрей узнал много такого, о чем раньше не знал. С мужем сестра развелась уже давно. Да и жили они не очень складно, муж был неласковый, а сама она – не очень-то терпеливая, взрывная и скорая на язык. Слово за слово, и ссора готова. Старший ее сын, Леша, был от первого брака, и муж к нему относился ревниво, при случае попрекал куском хлеба. Мальчик все больше времени проводил на улице. Потом с мужем расстались, но женщина не теряла надежды снова найти свое счастье. Дети росли сами по себе.

Андрей последний раз видел своих близких, когда младшей племяннице, Леночке, было шесть лет. Была она мамина дочка, щекастая и послушная. Теперь же на вопрос, где Леночка, бабушка устало махнула рукой, и пробурчала: «Опять с подружками шляется, такая-растакая». Андрей удивился, девочке-то всего одиннадцать лет. Все было непонятно. И очень, очень непросто. Андрей отправился в отдел опеки и попечительства. Там его встретили ласково и сразу же заверили, что он сможет беспрепятственно навещать своих племянников в детском доме. «В каком детском доме? – Андрей испытал что-то вроде шока. – Они же дома живут…»

Сотрудники опеки объяснили Андрею, что это пока дети живут дома, но, поскольку бабушка не подавала заявления на установление опеки и попечительства над детьми и явно не собирается этого делать, то детей, оставшихся сиротами, придется определять на государственное обеспечение. «Да вы не волнуйтесь, – сотрудница опеки сочувствовала Андрею и явно испытывала к нему уважение – не каждый дядя утруждает себя визитом в отдел опеки, чтобы поинтересоваться судьбой родных племянников, – Леночка в местном детском доме жить будет. Леша уже большой, мы его сразу на профобучение постараемся определить. А вот со средним, Колей, чуть сложнее будет. У него трудности в обучении и диагноз есть, так что его придется в коррекционный интернат устраивать… Да вы не волнуйтесь так, это же ему на пользу, там по специальной программе обучают!»

«А в аттестате у него что написано будет?» – Андрей насупился. Сам он к делу подходил очень просто – либо ты обычный нормальный человек, и у тебя есть аттестат о среднем образовании, и там все как полагается написано – «средняя школа такая-то…» И тогда тебя и на работу возьмут, и учиться можно пойти, чтобы получить специальность. Либо у тебя все «не как у всех», и тогда ты – изгой. В том дворе, где Андрей вырос, к «психам» относились безжалостно, старшие мальчишки дразнили и гоняли тех, кто «не уродился», находя в этом своего рода развлечение.

– В аттестате что будет написано – что он псих? – Андрей ждал ответа.

– Ну зачем вы так, – сотрудница опеки была недовольна таким поворотом разговора, – это коррекционная школа-интернат, восьмого типа…

– Ну понятно… Значит, будет написано, что псих. – Андрей вышел из опеки, соображая, что же делать.

Андрей с Любой взяли детей. Всех троих. Сотрудницы опеки помогли оформить все быстро и без проволочек. Тем не менее сочли своим долгом предупредить, что дети, по их мнению, очень трудные и опекунам стоит еще раз подумать, прежде чем взваливать на себя такую обузу. «Старший, Леша, уже давно у нас на учете состоит. Средний, сами знаете, диагноз-то не денешь никуда… Да и Леночка в последнее время, прямо скажем…» Андрей все внимательно выслушал. В ответ он повторял только одну фразу: «Это же дети моей сестры, мои родные племянники…»

Гораздо тяжелее ему пришлось в разговоре с матерью. Мать не одобряла его решения. «Не потянешь ты их, – говорила она, – Люба болеет. Я помочь не смогу. Все одно в детдоме окажутся. Может, если только Лену одну оставить?» Матери Андрей ничего не объяснял и ничего не отвечал. Каждый имеет право думать так, как он думает. Матери всегда приходилось тяжело, и она по-своему желала хорошего всем – и себе на старости лет, и сыну, у которого еще все впереди, и детям, которым, как ей казалось, будет совсем неплохо в детском доме. А что такого – кормить будут, крыша над головой будет, учителя присмотрят – все лучше, чем на улице день и ночь пропадать.

Андрей и Люба переехали к детям. От сестры «в наследство» осталась маленькая квартирка в старом деревянном двухэтажном доме. Дом когда-то был бараком, потом жильцы выгородили себе кухоньки и санузлы, добились, чтобы в дом провели холодную воду и газ. Местечко было дачное, и летом дом утопал в зелени, а зимой можно было вставать на лыжи прямо у крыльца. Вновь образовавшееся семейство честно поделило две комнаты. В «зале» – Люба с Андреем. В «детской» – мальчики, а за старинным шкафом, перегородившим комнату, – Леночкина «светелка».

За те годы, что супруги провели вместе с детьми, многое изменилось. Андрей упорно искал «подходы» к старшему, Леше. Мальчик, внешне грубый, на самом деле был чувствительным и ранимым, и от этого замыкался и «выпускал колючки». В свое время ему досталось – своего родного отца он не помнил, маме было не до мальчишки. Потом ссоры с отчимом, конфликты в школе, короче, мальчик давно усвоил, что лучше держаться подальше от взрослых. Люба с Андреем не старались его «воспитывать», просто каждый раз радовались, когда Леша приходил домой, вкусно кормили, говорили что-нибудь хорошее. Постепенно Леша перестал дичиться, домой приходить стало не страшно. Понемножку он стал прислушиваться к разговорам о том, что хорошо бы получить аттестат.

С Колиным диагнозом пришлось повозиться. Снова и снова ходил Андрей по кабинетам и по инстанциям, снова и снова убеждал всех в том, что мальчик потянет обычную школьную программу. Возил Колю на комиссии, проходил с ним обследования. Объяснял. Взывал. Просил. Кто-то отмахивался, кто-то шел навстречу. Кто-то вообще не понимал, зачем Андрею все это надо. Внешняя «простота» и безыскусность Андрея сослужили ему хорошую службу. Он не пытался искать обходных путей, не стеснялся напрямую объяснить, в чем дело. Есть у парня диагноз – значит есть. Плохо человеку жить с диагнозом? – конечно плохо. Бывает, что диагнозы снимают? – бывает. Ну так вот и хочет человек, чтобы его племяннику сняли диагноз. Что тут такого непонятного или странного? Андрею многие старались помочь. Трогала судьба мальчишки-сироты, которому повезло оказаться под опекой такого заботливого и упорного дяди. Усилия достигли цели. Колю перевели в обычную школу, где он и продолжил учение.