Текст книги "Зона сумерек"

Автор книги: Татьяна Смирнова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Вдруг обнаружились факела и полумрак осветился рыжими огнями, словно средневековый замок в фильме о Робин Гуде. И Леший заметил в углу круглый люк. Он уходил вниз. В темноту.

– Дракула, встреть гостей, – бросил Степаныч. Он держал факел как

Статуя Свободы и Леший только сейчас разглядел, что бомж сравнительно молод, пожалуй, ему не больше сорока, широк в кости и должно быть, страшно силен.

– Почему я? – ощерился Кузя.

– Потому, что ты уже всех достал, – рыкнул Степаныч, – ты думал, я тебя по доброте душевной кормил, бездельника? Вот для такого случая и берег. Так что – давая наружу, не зли! А то ведь придушу, паскуду… Степаныч шагнул к нему с явным намерением перейти от слов к делу. Дракула попятился. Губа его вздернулась, обнажая мелкие желтые зубы.

– Сам иди, – огрызнулся он, и неожиданно бросился в ноги Степанычу, сбил его, пробуравил живую массу бомжей и с ловкостью хорька скрылся в лазу.

– Упустили! Холера! – Степаныч в диком бешенстве завращал глазами.

Притихший бомжатник шатнулся назад, – Кто упустил гаденыша?! Ты?! Пойдешь вместо него!

– Успокойся, – Сергей отвел руку с факелом от старческого лица с застывшей улыбкой, уже почти мертвого от страха, – Я встречу… кузенов по папиной линии.

– Р-рехнулся, парень? – сдавленно спросил Степаныч. – Я тебя не пущу, как хочешь. Ты слишком хорош, такие карты не сбрасывают.

– Я польщен. – Сергей кривовато улыбнулся, – надеюсь, Динзиль это тоже понимает… А теперь уходи, Степаныч, и уводи людей. Они уже совсем близко, я слышу их дыхание, – он обернулся к Лешему и протянул свой фонарик. И тот, словно завороженный, бездумно сунул его в карман. Темные глаза на миг словно потеплели.

– Пойдешь за Степанычем. Постарайся не отстать.

– А ты? – вырвалось у Лешего. Происходящее внушило ему безотчетный ужас. Казалось что там, за стенами, сгущается ночь и в этой ночи проступают странные, нечеловеческие, но смутно знакомые лица. И Леший подумал, что сам не согласился бы заступить им дорогу к добыче, даже в великой нужде.

– Иди, – повторил Сергей. Леший дернулся, было, к нему но быстрая рука цапнула его за рукав.

– Серый знает, что делает. Может и обойдется… Фронтиры ему родня а кровь, сам знаешь, гуще воды. Пошли. Я уже и сам их чую, а это значит, что они прямо здесь.

Бомжи сноровисто ныряли в колодец. В комнате темнело. Степаныч посветил факелом и ухнул вниз со сдавленным матерком. Леший оглянулся на Сергея – тот кивнул, торопя. Узкий люк оказался не таким уж узким. Струя едкого дыма ударила в нос, ноги обдало жаром, он закашлялся. Грохот за спиной известил о том, что Сергей закрыл крышку люка.

Коридор уходил круто вниз.

Цепочка рассредоточилась, чтобы не сжечь друг друга чадящими факелами.

Вероятно. Они были чем-то пропитаны, потому, что горели ровно, без треска.

Леший спускался вниз последним. Спины Степаныча он не видел, но острый «ханыжный» запах, который еще усилился в этой норе, служил отличным ориентиром. Перед глазами маячил потолок. Толща камня, висевшая над головой, ощутимо давила на плечи, против воли Леший подумал, случись что впереди, ему останется только догадываться об этом. Разойтись вдвоем в этом коридоре можно было только одним способом: одному лечь на пол, а другому переползти по нему на животе, как крокодилу. Стены сдавливали так, что, физически, было трудно дышать. Впрочем, ступени оказались хоть и круты, но неожиданно удобны и совершенно не тронуты временем. Время? Леший мысленно пожал плечами – постройки над головой относились, самое позднее, к началу семнадцатого века. Комплекс монастыря. Конечно потом, во времена советской власти то, что осталось от построек, оприходовали, соскоблили со стен и потолка все идеологически несовместимое с "кодексом строителя коммунизма", понапихали в них современную начинку: склады, спорткомплекс, баню. Потом случилась перестройка и складировать стола нечего.

Здания оказались бесхозными и, хотя построены были на века, это все комиссии признавали в один голос, но вложить чертову прорву денег в реставрацию желающих не находилось. Степанычу и его «коммуне» бывший склад сгодился и таким.

Лестница вскоре кончилась и началась длинная и узкая каменная труба. Сохранилась она отменно – старый кирпич был словно только что выложен а пол под ногами, похоже, время от времени мели. Местами стены были обильно разукрашены тусовочными феньками и надписями на фантастической смеси русского, английского и иврита. Тут же красовалась шестиконечная звезда Давида, усеченная пирамида и свастика.

Двигались быстро. Тени бежали впереди компании. Леший не слышал разговоров – должно быть их и не было. Люди торопились. В одном месте Леший заметил в стене круглое отверстие, из него вынырнул и побежал по стене толстый заизолированный кабель. Шагов через двадцать к нему присоединился второй, а спустя еще немного времени – третий. Все страньше и страньше. Леший попытался определить направление: представил себе «бомжатник» снаружи, сориентировался и понял, что идут они прочь из города. Чего, собственно, и следовало ожидать. Настроение было из рук вон нехорошее – в голову упорно лез

Сергей Боровской, оставшийся там, наедине с неведомой угрозой. Леший знал его всего час, может чуть больше, но молчаливый паренек внушал ему невольную симпатию. К тому же, профессиональное любопытство осталось неудовлетворенным и алкало пищи. От чего он бежал в компании сомнительных личностей по узкой каменной кишке в неизвестность. «Фронтиры», вертелось в голове неотвязно. Так назвал их Степаныч. "Черные фронтиры", так называла их Яна Бельская… Можно было сколько угодно смеяться или скептически хмуриться, но Леший чувствовал

НЕЧТО. Там, за стенами «бомжатника» собиралась некая сила и все рациональные выкладки были бессильны перед голосом инстинкта, который властно приказывал:

"Бежать!" "Гончие Смерти напугали меня…", вспомнил Леший. Роберт Хасс был чертовски прав – это было страшно. И притягательно. И смутно знакомо. Он уже сталкивался с этим феноменом, но где? Когда? Умом Леший понимал, что такого быть не могло, в его не бедной событиями биографии не было места никакой «дьявольщине», однако, он бежал вперед, подобрав полы плаща чтобы не испачкать, бежал словно от смерти и в глубине души был абсолютно уверен, что поступает правильно – от Них нужно было бежать. Откуда он это знал?

Неизвестно. Знал – и все.

Внезапно перед глазами возник засаленный, прожженный костром ватник Степаныча. С разгону Леший едва не налетел на бомжа и брезгливо отпрянул.

– Что случилось? – спросил он прерывающимся голосом.

– Стена, – Степаныч обернулся к нему, мерцая белками глаз, – кладка совсем свежая, раствор еще не просох.

Раздались быстрые глухие удары и, через минуту, сухой треск: бомжи начали разваливать кладку, и, видимо, сломали факел.

– Откуда она взялась? – удивился Леший, напряженно прислушиваясь к возне впереди.

– А хрен их знает, откуда они берутся! – рявкнул Степаныч с неожиданной злобой, – может сами растут. Я не удивлюсь. В последнее время под землей неспокойно.

Леший почувствовал зуд под ложечкой – журналист, он, видимо, и в аду журналист. Осторожно, стараясь не спугнуть внезапной откровенности Степаныча, тихо произнес: "Почему?"

– Дракулу видел? – вместо ответа спросил Степаныч и длинно сплюнул под ноги, – Типичное дите подземелья. Снизу пришел. Вылез, зараза, как вошь из подмышки. Гаденыш редкостный, одна с него была польза – нюх хороший. А дисциплины – ни на грош. Видал, как он свалил? Художественно, я бы сказал. Мне так не суметь.

– Куда же он подевался? – растерянно сообразил Леший.

– А хрен их знает, куда они деваются, – непонятно ответил Степаныч, повернулся и крикнул в темноту:

– Ну, долго там, инвалидная команда?! Можно подумать, Беломорканал роете!

В этот момент раздался долгожданный грохот, стук и бомжи ломанулись в проем. И сразу стало не до интервью.

В жизни Лешего было только две страсти: журналистика и рыбалка, возможно потому, что первая была так похожа на вторую: сначала нужно было долго и терпелива ждать – потом молниеносно действовать.

– Степаныч, а что, люди в подземельях живут? – небрежно спросил он вовремя очередной заминки, когда шедшее впереди, неопределенного пола существо, пыталось определить верное направление в путанице узких боковых штреков. Это была уже третья попытка выбраться наружу, и, похоже, снова безуспешная.

Выломав кирпичную перегородку и пройдя метров сто они попали в низкий и широкий тоннель, где можно было проехать на мотоцикле с коляской. Бомжи обрадовались, вполголоса загомонили, а Леший на мгновение утерял способность соображать. Про этот подземный ход строили гипотезы, писали романы и сочиняли не слишком приличные анекдоты. Даже песня была: "Стояли где-то рядом, по соседству, мужской и женский – два монастыря". Но никто из «исследователей» всерьез не верил, что ход существует. И вот Леший стоял тут, не вымощенном крупным камнем полу, втягивал носом воздух, пахнущий мокрой землей, ежился от холода. За один этот ход Татарин заплатил бы по высшей ставке и был бы прав – в масштабах города это была, бесспорно, сенсация. Лешему пришлось напомнить себе, что он здесь не за тем, чтобы двигать вперед науку – археологию, у него другое задание. Его рыба было совсем рядом – крупный грязный мужик с непонятным, небомжовским взглядом. Серьезный клиент. Перед тем, как «подсечь» его следовало «поводить».

Бомж быстро взглянул на него, помолчал что-то соображая про себя.

– Люди – нет, – буркнул он.

– А кто живет? – подхватил Леший, пряча азарт за наигранной небрежностью.

– Ты только не смейся, – неожиданно попросил бомж, – сам я этого не видел, люди говорили. А я за что купил – за то и продаю… Он замолчал. Молчал и Леший зная, что подталкивать нельзя, иначе «рыба» сорвется с крючка и поминай, как звали. Интересно, сколько миллионов нервных клеток сгорело у него за эти невыносимо-долгие мгновения. Впрочем – издержки профессии, самая короткая продолжительность жизни, постоянный стресс… Он знал, куда лез. Жаловаться не на кого.

– Люди здесь… ты на машинку пишешь?

– Нет, – успокоил его Леший, – пока – только на свои извилины.

– Пришельцев здесь видели, вот что, – высказал, наконец, Степаныч, – в скафандрах и морды резиновые. А во лбу звезда горит, как у Царевны-лебеди. Я здесь не при чем, – торопливо открестился бомж, наблюдая, как вытягивается лицо у Лешего, – мало ли о чем люди болтают… Ну, что, Гена, сворачиваем, или прем дальше, как дважды краснознаменная имени Ленина?

Бесполое существо, оказавшееся мужчиной, неопределенно гукнуло и компания двинулась дальше, стабильно выдерживая скорость десантного взвода на марш броске.

Факела догорали. Темнота наступала на пятки, толкала в спину и клубилась за спиной смутными воспоминаниями и неясными ассоциациями. Леший уже не удивлялся. Он привык, как рано или поздно человек привыкает ко всему, что длится достаточно долго. С тех пор, как в местах неведомых, подчинившись жесткому взгляду серо-рыжих глаз Яны Бельской Леший подошел к краю ТРАССЫ и заглянул в звездную бездну, с ним стали происходить странные вещи. Психиатры называли это явление "ложной памятью", но Леший с недавних пор перестал доверять врачам – то, что иногда возвращали ему бессонные ночи или одинокие прогулки по городу, было чем угодно – только не беспочвенными фантазиями.

Порой эта самая "ложная память" уносила его в места, которых не было на карте мира. Больше не было, неожиданно понял Леший, во времена, когда люди еще не считали время. Он вспоминал, правда смутно и расплывчато, великолепный сад, шалаш на берегу прозрачной реки, свежее, пахнущее летом, опрокинутое небо над головой. Ему говорили, что он счастлив, но Леший отчетливо помнил свое настроение – не счастье а неизбывную тоску, которую он почему-то скрывал.

Потом небо теряло голубизну и свежесть, вокруг поднимались каменные стены городов и только что народившееся время стремительно набирало обороты, превращаясь в слепящий вихрь. Там, в глубине веков, произошла какая-то некрасивая история. Леший смутно чувствовал свою вину за проступок, который он не хотел совершать. Не хотел – но совершил, это он помнил удивительно четко. Из тех времен за ним тянулся шлейф вины и тоски, он помнил ощущение потери и боль от нее, которая не старела и упорно отказывалась умирать. Он что-то потерял там. И что-то нашел здесь. И потерял снова. Это были еще не мысли и не чувства, а только обрывки, обломки того и другого и Леший понял, что попытка сложить из них цельную картину может стоить ему рассудка.

– Ничего себе! – присвистнул Степаныч. Перед глазами возвышалась бетонная стена. Этого не могло быть! На последних метрах ход пошел круто вниз и все следы промышленных технологий двадцатого века исчезли с глаз быстрее, чем Леший успел это осознать. На последних метрах стены стали сочиться влагой, под ногами захлюпала мутная, грязная вода и Степаныч, втягивая голову в ватник, как черепаха, сообщил, что его «народ» сюда не спускается. "Боитесь?" – попытался уточнить Леший, но получил в ответ неопределенное пожатие плечами и фразу, достойную посла: "У нас это не поощряется". Группа еще несколько раз сворачивала, пытаясь углубиться в боковые ответвления хода, но все попытки заканчивались одинаково – метров через 20–30 «головной» упирался в кирпичную стену постройки восемнадцатого века, любо в земляной завал. Пытались копать – на головы сыпалась сырая земля, потолок обваливался пластами: мел, кирпичи, камни… Едва не погибнув в очередной "кротовой норе" бомжи вернулись на «бродвей», как обозвал его Степаныч, и больше уже не сворачивали. Настроение у всех было пакостное, главное – никто не знал ни куда они двигаются, ни что над головой, ни того, есть ли вообще у этой трубы выход или это очередная легенда города. Леший бы совсем не удивился наткнувшись здесь на парочку скелетов в полуистлевших рясах. Он взглянул на часы – шли уже часа три. Но судить по времени о расстоянии он не рискнул, блуждания в боковых «норах» съели львиную часть, а продвинулись ли они хоть на метр – бог знает. Факела давно догорели и единственным источником света был фонарик Сергея. Пытаясь связать то, что он видел с тем, что он слышал – смутные отголоски древних преданий, разбавленных анекдотами, Леший примерно определил для себя направление и высчитал, что поверху этот путь занял бы минут тридцать – не больше. Если они, действительно, убегали, то это был способ что надо.

Приключение уже давно перестало казаться ему забавным. Некстати вспомнился разговор с Татарином – люди пропадали в подземельях уже третий год и ни разу не нашли даже трупов. Возможно, у хода и вправду не было другого выхода.

Реплика Степаныча встряхнула Лешего и он с изумлением уставился на необъяснимое явление: бункер, напоминающий стандартное бомбоубежище времен второй мировой войны.

– Что это? – требовательно спросил Степаныч и Леший понял, что ответа он ждет от него.

– Подвал под комендатурой, – предположил он, – его недавно углубляли.

Гена потыкал в стену погасшим факелом. Звука не получилось, как и всегда, когда тыкаешь деревяшкой в бетон.

– Обойти эту заразу можно?

– Не думаю, – Гена покрутил головой, – разве что крикнуть "Сезам, откройся", может и сработает.

– Так что же нам, мать твою, подыхать здесь, как крысам?

Леший напряженно размышлял.

Если это убежище или склад – обязательно должна быть вентиляционная шахта. Нужно вернуться назад и попробовать последний штрек. Бомжи зашевелились, по-собачьи глядя на Степаныча. Тот нехорошо прищурился, обозрел Лешего с ног до головы.

– Вот ты и попробуешь, – изрек он, – а мы подождем. А то вдруг опять обвал, зачем всем-то подыхать ни за хрен собачий, верно?

– А если он не вернется? – встрял Гена.

Значит будем точно знать, что выход там, – смутить Степаныча было невозможно. Подавая пример своей гвардии он первым выбрал местечко посуше и плюхнулся у бетонной стены.

– Хорошо, – кивнул Леший, – я проверю. И если там можно выйти – вернусь за вами. Но перед этим ты, – он указал подбородком на Степаныча, роясь в глубоких карманах плаща, – расскажешь мне, что здесь происходит, отчего пропадают люди, что за призраки в скафандрах здесь имеются. На диктофон расскажешь, иначе я шагу не сделаю, хоть заройте меня здесь.

"Ну нет, приятель, нужно завязывать с этой вечной молодостью, иначе когда-нибудь ты допрыгаешься до радикулита. Интересно бы взглянуть на себя сейчас – глаза больше очков, борода в земле, плащ изгваздал, ни одного «татарского» гонорара не хватит, чтобы компенсировать… Почти сорок, полголовы седой, куда лезешь? Пока вперед… Земля сырая, холодная, бронхит обеспечен… однако, забавно, ведь эта труба – точно вентиляционная шахта, и ведет она в ту бетонную дуру. Кстати, наверху понятия не имеют, что их старый склад вплотную подходит к легенде города. Не имеют, могу поклясться, я ведь писал об этом. Интересная тогда история произошла – здания старого монастырского комплекса, которые поновее, продали, а подвалы – нет. Хозяева зданий попытались что-то выяснить, оказалось, что их давно прибрала к рукам некая неведомая и невидимая организация. Адреса ее не нашли, представителей не обнаружили, телефон оказался липовым – из всех аксессуаров большого и малого бизнеса имелся только счет в банке, до и тот в Бельгии. И ведь аннулировать сделку не смогли, международный арбитраж вмешался и зарубил.

Забавная вышла ситуевина…"

Впереди замаячило что-то, похожее на черную дыру или, как оптимистично подумал Леший, на свет в конце тоннеля. Он подтянулся на локтях, помогая себе коленями, просунул вперед руку и нащупал край квадратного отверстия. По идее он должен был быть забран решеткой. Однако решетки не было. Леший всерьез удивился – так далеко не заходила даже знаменитая русская безалаберность.

Однако, подтянув свое бренное тело, отчего-то неимоверно тяжелое, к самому краю м посветив фонариком удивляться перестал – по всему периметру отверстия, вмурованные в бетон, торчали короткие пеньки решетки, спиленные ножовкой.

Леший уже забыл, что минуту назад самозабвенно жалел себя, проклиная "вечную молодость" и отчаянно страшился радикулита. Извиваясь по-змеиному он выполз из трубы и с умеренным шумом обрушился вниз. Замер. Вокруг стояла тишина – как и положено в бетонной коробке – гулкая. Он выпрямился, восстанавливая дыхание. «Крокодилий» способ передвижения его таки изрядно утомил. Фонарик вырвал из темноты железную лестницу, ведущую вверх. Леший почувствовал, как губы его расплываются в улыбке – не зря. Значит, страдал.

Вверху, как и положено, темнел люк. Если постучать фонариком – должны услышать. В здании наверху кто-то постоянно есть – сторож или вахтер. Правда сейчас, наверняка, спит без задних ног, но если очень постараться – проснется. Леший посветил вокруг. Склад был почти пустым, только вдоль стен громоздились штабеля аккуратных, небольших серо-зеленых ящичков, по виду – металлических. Знакомого такого блеска. Шершавых. Даже на вид массивных и неподъемных. Леший не заметил, как радость сменилась нешуточной тревогой. Он подошел к стене и попытался поддеть рукой один из ящиков. И не смог. Он уже знал, что не сможет. Свинец не с чем не спутаешь, даже в темноте, даже после четырехчасового блуждания в подземельях. Но если бы все-таки нашелся такой идиот, который бы не понял, в чем тут дело, то, как шутил Татарин, для особо одаренных, на боку каждого ящика красовался значок – три треугольника в круге. В темноте они показались зелеными, но Леший знал, что на самом деле они красные. "Радиационная опасность".

Вот так влип…

Леший с шумом выдохнул сквозь сжатые зубы. Луч фонарика замер на полу.

"А во лбу звезда горит", – вспомнил он. Теперь многое стало понятным. В том числе и кирпичные стены, которые "росли сами по себе". Можно было положить руку на огонь, что этот склад – не единственный. И, понятно, владельцы постарались обезопасить свои владения от всяких праздношатающихся и чрезмерно любопытных. Наверняка под землей, если хорошенько поискать, нашлась бы еще пара-тройка подобных «сюрпризов». На скольких же тоннах этой гадости спал ничего не подозревающий город?

"Татарин будет просто счастлив, – скептически подумал Леший, – если сфотографировать его морду лица, когда я выложу ему наброски статьи, это будет снимок года. Господи! – оборвал он себя, – о чем я думаю? Меня же убьют здесь. Как Диму Зверева… И даже без мелкого некролога в газете. Впрочем, может быть Рустам и даст на первую полосу в своем порнолистке: "Корреспондент исчез при выполнении спецзадания".

А ведь мэр, между прочим, не далее, как в прошлую среду клялся по местному вещанию, что завод в городе будет только через его труп. Для трупа, надо сказать, выглядел он неплохо. Бледноват был, правда. И язычок от волнения слегка не туда поворачивался: "Дорогое жители годара, мы все должны положить на алтарь отечества…" И чего все смеялись, спрашивается? Ясно, что человек просто забыл добавить "свои силы". А что еще можно положить на этот самый алтарь? Если кто другое подумал, так его уже давно положили…"

Леший хмыкнул, но смешок не получился. Его нервы уже давно странно вибрировали, и это чувство было знакомым. Оно не оставляло его ни на миг, с того момента в «бомжатнике», когда он впервые отчетливо ощутил дыхание "гончих смерти". Но путь по тоннелям, блуждания во тьме, разговор – спор со Степанычем отвлекли его, а сейчас, оставшись с ночью один на один и уже не имея защиты из неотложных дел и забот, за которыми он прятался, как за китайской ширмой, Леший понял – они идут по следу. У них отличный нюх. Бежать от них было бы безумием. А не бежать – еще худшим безумием. Развернуться лицом, бросить им вызов, как Сергей Боровской, и попытаться устоять… Нет,

Господи, нет! Это СЛИШКОМ страшно…

Подтверждая худшие опасения откуда-то из темноты возникла крыса: острая мордочка, черные глаза – бусинки, голый розовый хвост тащился следом. Замерев на миг в ярком круге света, она взглянула на человека, шевельнула усами и исчезла.

Леший опомнился. Надо было спасаться: вперед, назад, куда угодно, только подальше от Этих, на свет, в город! Он шагнул к лестнице… И внезапно почувствовал вибрацию. Сперва незаметная, она нарастала, силилась, сама земля дрожала под ногами, и вот уже вдоль стен зашевелились штабеля с ящиками.

Животный ужас толкнул Лешего в спину, по глазам хлестнул яркий дневной свет, тело само, без подсказки сжалось и резко толкнулось вперед, словно пробивая невидимую преграду. Он сделал шаг – не шаг а судорожный прыжок и «дверь» не закрылась – обрушилась за спиной…

Рыжее закатное солнце висело над темной стрелой дороги, упиравшейся в размытый сумерками горизонт. Воздух был свеж, как после грозы. Пахло мятой.

Леший сразу ощутил этот знакомый запах, и еще ощутил, что здесь тепло – намного теплее, чем в городе, оставшемся за спиной. Небо уже темнело на востоке, а на западе желто-зелено-алый костер только разгорался, грозя захватить и темнеющий хвойный лес по обе стороны бетонной полосы, и сам автобан, и все, что над ним.

Толчок опрокинул Лешего навзничь. Сейчас он встал, отряхнул руки и колени. Осмотрел себя, насколько возможно. Для большой дороги вид был самый тот.

Это была ТРАССА. Что же еще? Леший узнал ее сразу, хотя видел только раз. "Раз наяву и тысячу во сне", после того, как в реве мотора и синем облаке выхлопного газа "ушла в точку" «Хонда» Яны Бельской. Он вновь, как и в прошлый раз стоял на этом бетоне, в местности, не соотносящейся с привычной географией. Пустота излучала силу и предопределенность. Он слишком хорошо понял, что будет, если он обернется назад. Оборачиваться не было ни малейшего желания. "Вселенское одиночество на краю мира". В последнее время Леший стал замечать за собой необъяснимое пристрастие к каким-то глобальным формулировкам. Он покачнулся с носков на пятки и назад. Бетон ТРАССЫ выглядел как самая конкретная и прочная в мире вещь. Вероятно потому, что таким он и был. Трассовики всех времен и народов мечтали доехать до того места, где ТРАССА кончалась.

"Пусть небо седое пока еще прячет свой бархатный край, Но там, где кончается асфальт Начинается Рай". Рай, как конкретное место на глобусе, интересовал Лешего весьма гипотетически, так же как и идея всеобщего, непрекращающегося блаженства.

Смутное чувство подсказывало, что не все было так гладко и красиво и там, в Эдеме. А сейчас ему было и вовсе не до Рая, Леший просто хотел попасть назад, в город и по возможности – живым. Он машинально сунул руку в карман – диктофон был на месте. В прошлый раз он вернулся довольно легко: есть захотелось, и ТРАССА выпустила его рядом с забегаловкой «Гном» на городском «Бродвее». Сейчас у него был стимул более серьезный, значит проблем с «выходом» не ожидалось.

Сзади послышался знакомый звук. Он нарастал, становился отчетливее. Леший обернулся…

Три черных фигуры на мотоциклах вынырнули из ниоткуда. Ударили в глаза слепящие фары и Леший отчетливо увидел черные перчатки на хромированных «рогах». За «всадниками» висело звездное небо – незнакомое и не забытое. Три рокера летели сломя голову прямо на Лешего. Страх летел впереди. Он повернулся и побежал. Шум усиливался, накатывал как волна, грозя накрыть и скинуть на обочину. Леший бежал. Два широких белых луча поймали его, как прожекторы на стратегических объектах самолет-разведчик, и вцепились мертвой хваткой. Третий летел впереди Лешего, параллельно ТРАССЕ.

Он бежал. Ужас добавил ему сил, но отнял разум. Взвизгнули тормоза.

Леший шарахнулся на обочину и треск автоматной очереди ударил ему в спину.

Солнце медленно и величаво садилось за горизонт.

ГЛАВА 3

Неширокая река с тихим шумом прокладывала себе путь меж высоких деревьев и длинных ароматных трав. На желтом песке – подобии небольшого пляжа, стоял грубовато сделанный шалаш. Рядом сидела молодая грустная женщина. Смуглая, темноволосая, темноглазая. «Твои пленительные очи светлее дня, чернее ночи». Он долго глядел на ее руки, без сил лежащие на коленях.

Она была доброй и любящей, и он не хотел, чтобы она грустила. Он подошел к женщине, опустился рядом на теплый песок, скрипнувший под ногами, обнял ее, прижал к себе и поцеловал в висок. Но она молча высвободилась и отстранилась.

Он знал причину ее печали – она ревновала. И имела для этого все основания.

Сегодня ночью, в забытьи, он назвал ее другим именем. Ненавистным ей… и дорогим для него. Мимо проходили годы. Складываясь в столетия, а он никак не мог забыть утро мира, рассвет, встреченный им на берегу этой прозрачной реки и лицо женщины. Другое лицо. Одухотворенное, дерзкое… Серо-рыжие глаза, в которых навек отразилось нездешнее пламя. Они любили друг друга, но ей пришлось уйти. Та, что грустила на берегу, ни в чем не была виновата, он знал это и тщетно искал в душе хотя бы столько тепла, чтобы не злиться.

… Он узнал эту реку. Он узнал бы ее из тысячи других. Века прошли, но ничего не изменилось здесь. Он устал. Легкий плащ давил на плечи так, словно был вытесан из камня и он сбросил плащ. Башмаки натерли ноги, измученные долгой дорогой, и он сбросил их с ног в густую траву, даже не взглянув, куда они упали. Пот заливал глаза, но даже сквозь закрытые веки он разглядел бы высокую каменную стену и огромные железные ворота, горевшие в солнечном свете, как серебро. Он добрел до них ощупью и ударил тяжелым кулаком. Раздался громкий, гулкий звон, словно ударили в старое оцинкованное корыто.

Почти немедленно возник паренек в греческой хламиде с геометрическим орнаментом по подолу, веревочных сандалиях и кожаном хайратнике на буйных русых лохмах. На поясе позванивала связка ключей. Смотрел паренек неласково.

– И сколько ты еще будешь здесь бродить, – в недоумении проговорил он, – не лень тебе?

Открой двери, именем Зевса тебе приказываю! – хрипло рявкнул путник, испытывая страстное желание придушить паренька, и тут же под воротами закопать. Но вначале отобрать ключи. Страж поморщился, прочитав желание путника в его сузившихся глазах, засунул больший пальцы за веревку, которой был опоясан. Склонил голову на бок.

– Подумать только! Сам громовержец… Стоило дарить ему разрядник, чтобы он покровительствовал всяким беглым алиментщикам. И чем ты его очаровал, спрашивается?

Открой ворота! – рычащие нотки сорвались на умоляющие, путник поймал руку паренька, сжал ее до хруста, – Отпусти! Выпусти меня!

Страж улыбнулся строго, с долей сочувствия:

Нельзя, – тихо сказал он, – сам ведь знаешь, что нельзя. "Что бог соединил человек да не разлучит".

– Я люблю ее! Ты можешь это понять?!

Путник схватил паренька за плечи и встряхнул так, что у того щелкнули зубы и зазвенели ключи на поясе.

– Ты жизнью рискуешь, парень…

Капля сочувствия в темных глазах растаяла без следа.

– Уходи, – одним движением страж высвободился из могучих рук и отступил к воротам, – Уходи и не возвращайся. Я не пущу тебя. Он сделал еще один шаг назад. Тонкая фигура слилась с тенью от высоких ворот и исчезла. Путник рванулся за ним и ударился о железные ворота всем телом. Громовым раскатом ответило ему небо и красная стрела, свиснув у самого уха, ударила в землю. Трава задымилась. Он поднял голову – в голубой бесконечности не было ни облачка. Солнце горело как круглый начищенный щит. Небо не хотело прощать. А он и не думал сдаваться. Классическая революционная ситуация: "верхи не могут, а низы не хотят"

– Я всего лишь хочу быть рядом с любимой женщиной. Что в этом плохого? – спросил он злясь и страдая. Никто не ответил. В сердце вошла игла, стало трудно дышать, и он прикрыл глаза, стараясь убежать от этой боли в темноту без звезд и мыслей. И ему это вполне удалось…

Леший попытался открыть глаза. Веки были тяжелыми – он представил себя гоголевским Вием, внутренне усмехнулся. Блаженный покой и усталость – единственное, что он чувствовал в этот момент. И еще – необоримую лень. Звуки раздражали, казались излишне громкими и грубыми, будили. А просыпаться ему не хотелось. И он рухнул назад, в сон…

– Вы меня слышите? Как вы себя чувствуете?

На этот раз веки разлепились неожиданно легко, по глазам ударил свет и

Леший вздрогнул – вспышка напомнила ему Порог, ТРАССУ и автоматы Черных Фронтиров. Он попытался встать.

Лежите, лежите. Вам нельзя двигаться, – торопливо произнес тот же голос и Леший разглядел над собой огромную белую глыбу.

– Ты кто? – испуганно спросил он.

Глыба хмыкнула:

– Вообще-то, врач…

– Врач?!

Леший окончательно пришел в себя, стряхивая морок. Над белой глыбой торчала круглая белая шапочка, напоминающая цилиндр, на который кто-то неосторожно сел. А между ними маячило озабоченное лицо.