Текст книги "Зона сумерек"

Автор книги: Татьяна Смирнова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

– Что это? – слабо вздрогнул голос.

Наш с тобой пропуск в рай, – глухо сказал он, – в наш личный рай. Куда мы и Его не пустим…

Слова не имели значения. Только взгляд. Не отводя глаз он взял тонкую руку и одел на безымянный палец темное, почти черное кольцо. Оно подошло идеально. Еще бы! Только для этих пальцев его когда-то и выковал хромой бог и сын богов.

"Лилит… Долго же я ждал. Но теперь ты – моя. На все то время, которое еще осталось этому невезучему миру. Я соединяю крепче, чем Бог".

Он поцеловал приоткрытые губы даже не пытаясь укрыться от тысячеглазого неба. Но оно молчало и звезды светили совершенно по-прежнему. Так и должно быть, вспомнил он. "Никто не придет на помощь побежденному". Когда-то он сам придумал этот закон.

Глава 3.

Паша очнулся от давящей тишины. Голова разламывалась. Он попробовал шевельнуть рукой – та повиновалась, хотя и со скрипом. Наручники с него, видимо, сняли. Паша тронул затылок, и едва не подскочил от боли, пробившей его от макушки до пят словно копье. Но в некотором роде, боль даже помогла.

Встряхнула его, заставила прийти в себя. Медленно и осторожно Паша открыл глаза.

Над ним стояла смерть.

Он так удивился, что даже забыл испугаться. Смерть – один к одному – была старуха из мрачных анекдотов медицинского «черного» фольклора. Плотный белый саван. Капюшон, за которым не угадать лица. Костлявые руки – скелет, едва обтянутый высохшим желтым пергаментом. Одну руку Смерть, в лучших традициях тех же анекдотов, тянула к нему. В другой была здоровенная блестящая коса.

– Ты за мной? – глупо спросил Паша.

Смерть не ответила, продолжая безмолвно тянуть к нему свою костлявую лапу. Это было настолько жутко, что Паша почувствовал легкое шевеление в районе прически.

– Ты ошиблась, – тихо и, как ему показалось, убедительно произнес Паша, – я – не твоя добыча. Не рожденный, но сотворенный, смерти не подвластен…

Но Смерть и на этот раз ничего не ответила, продолжая маячить в полумраке со своей косой.

Это было уже просто невежливо. Паша вскинул голову, огляделся… И едва не втянул ее назад, как черепаха. Справа, в каком-нибудь сантиметре от него висела паутина и в центре ее черная мохноногая тварь размером со спаниеля таращила безумные глаза. Слева был воткнут в плаху огромный топор, кровавая лужа под ним растеклась, грозя затопить его ноги.

Паша зажмурил глаза и помотал головой.

Морок понемногу рассеивался. Помещение, куда он попал, было камерой, типа каземата, одного из тех, которые так талантливо описывала Ольга Форш. И, как можно было догадаться, меблировано оно было исключительно "веселыми штучками". Окончательно придя в себя Паша потрогал Смерть и обнаружил под балахоном пластмассу и железную арматуру.

– С первым апреля, – поздравил он сам себя не столько досадуя, сколько получая удовольствие от грубого своеобразия шутки, – правда, уже дней пятнадцать, как август на дворе… по местному.

Земля под ним не качалась и, не смотря на зверскую головную боль, на ногах он держался вполне сносно. "Черные береты" проявили гуманизм, свойственный нынешней просвещенной эпохе. Римские легионеры действовали намного грубее. Не говоря уже о ребятах в хаки, подданных Ее Величества королевы Виктории и разной эсэсовской сволочи. Да, удар «демократизатором» по голове неплохо подлечил амнезию.

Паша посмотрел вверх – под потолком горела лампочка в железном «наморднике». Из узенькой каморки наружу вела вполне современная железная дверь. Паша подошел и, рассчитывая неизвестно на что, толкнул ее плечом. Она, разумеется, не поддалась. Он попробовал еще раз, сильнее. Мог бы и не пробовать, только плечо зашиб. Теперь он вспомнил, как называется это место: «сушилка». Одну из комнат Шлосс-Адлера местная СНБ использовала под камеру предварительного заключения. Правда, при чем тут Смерть и прочие «ужастики», Паша так и не понял.

Он вышел на середину комнаты. Сосредоточился. Закрыл глаза и попробовал толкнуть грудью слежавшийся воздух, пахнувший пылью. На мгновение перед глазами мелькнуло видение: темная полоса асфальта, уходящая в небо. Легкое головокружение… Паша шагнул вперед. Длинная трава на обочине мазнула по ногам, но уже в следующий миг его повело и небосвод с чужими созвездиями закружился перед глазами, как чертово колесо.

Он пришел в себя, лежа на полу. В принципе, этого следовало ожидать.

Слишком велики энергетические напряжения. Ноль координат.

Что ж, философски рассудил Паша, если нельзя выйти через окно, подождем, пока откроется дверь. Он опустился на пол, поджимая ноги, как учил сэнсей Дзень-сю. При таком положении кровообращение не нарушалось, ноги не затекали и можно было просидеть так хоть до конца света, а потом вскочить единым слитным движением, в полной боевой готовности. То, что под потолком горел свет его очень и очень обнадежило, это означало, что помещение обитаемо и однажды сюда обязательно кто-нибудь придет. Хотя бы для того, чтобы снять показания со счетчика.

… Выпрямить спину. Закрыть глаза. Расслабиться… Проблема в том, что мозг, даже мозг бессмертного, не рассчитан на то, чтобы вместить вечность, и постепенно воспоминания стираются. Остается только то, что жизненно необходимо, или то, что ты сам хочешь удержать. Имя старого китайца Паша помнил, а вот большинство его уроков забылись напрочь. Видно, никакой жизненной необходимости в них не было.

Расслабиться никак не получалось. Паша помимо воли вспомнил лицо, которое здесь и сейчас хотел бы видеть меньше всего. Сколько раз жизнь сводила их – столько раз этот непревзойденный Мастер Иллюзии вешал ему на уши длинные итальянские макароны. И столько раз Паша их глотал. Зачем Отец Лжи выдернул его сюда на этот раз?

Лампочка замигала, словно глаз, в который попала соринка. Паша посмотрел на нее с тревогой. Не то, чтобы он боялся остаться в темноте, просто с лампочкой было как то веселее. Помигав, лампочка успокоилась и Паша перевел дух.

Мизинцу было как то неудобно. Паша поднес руку к глазам, увидел тонкое светлое кольцо и вспомнил, что во время заварушки надел его, чтобы не потерять. Сейчас он его снял и сунул в карман хаки.

Гадать, зачем Змей делал то или это, было занятием чисто от безделья.

Все их прошлые встречи так или иначе заканчивались дракой. Правда, ни разу не повезло им подраться до смерти. Старые манускрипты говорили, что был в этом какой-то глубинный и тайный смысл, только оба спарринг-партнера помнили сочинителей этих манускриптов еще в ту пору, когда они пешком под стол ходили

– и тогда они не блистали интеллектом, и позже толку от них было немного.

Хотя люди потом назвали их святыми…

Расслабиться… Закрыть глаза… Ждать.

Ему все-таки удалось это сделать. Расфокусированный взгляд блуждал по стене, ни за что не цепляясь. Мысли одна за другой гасли… "Я в тандэне", говорил Дзень-Сю… Наверное поэтому он ничуть не удивился, когда стена перед глазами вдруг пошла волнами. Отрешенно Паша наблюдал, как прямо из этих волн возникло плечо, обтянутое оранжевым, с фирменным значком: золотой конь на белом поле. Следом появилась нога в фирменной кроссовке сорок-последнего размера. И наконец возникла белозубая улыбка – увидев ее Паша сообразил, что не спит, и одиночество его действительно нарушено.

Он вскочил, торопливо подыскивая подходящие слова для приветствия. Но открыть рот ему не дали. Каменная стена вновь заколыхалась, став на мгновение почти прозрачной, и в камеру шагнул худощавый темноволосый паренек в таком же, сводящем с ума, оранжевом прикиде.

Теперь Паша узнал эту "сладкую парочку".

Робеть перед ними было вроде бы не из-за чего, однако робость – чувство нелогичное и узник замка Шлосс-Адлер внезапно ощутил полное отсутствие слов.

Как в том старом советском шедевре: "Зина, подскажите мне что-нибудь по старославянски".

– Закурить будет? – деловито спросил Миша, ища глазами, где бы пристроится. Паша торопливо зашарил по карманам и, разумеется, ничего не нашел. После «обыска», который устроили ему "черные береты", в пору было благодарить судьбу, что не очнулся без штанов. Часы, кстати, тоже сняли.

– Пять утра, – негромко подсказал Гавриш, отвечая на незаданный вопрос.

Взгляд темных глаз был так невозмутим и доброжелателен, что Пашу, наконец, «отпустило».

– Ну вы даете, ребята, – выдохнул он и опустился на пол, поджимая ноги, – так можно и инфаркт заработать. Не могли через дверь войти?

– Могли, конечно, – пожал плечами Гавриш, – но ведь это такая формальность…

– А это что? Тоже ваши хохмочки? – Паша кивнул на Смерть в углу и невольно улыбнулся, вспомнив недавний испуг.

– Эта? – Миша ухмыльнулся, – Красивая девушка, да? Это точно хохмочка, только не наша. Вернее наша, но не совсем.

– Мы вообще-то здесь по делу, – пояснил Гавриш, по своему обыкновения, мягко улыбаясь, – Американский луна-парк в Халибаде монтировали. А Смерть и прочие навороты у нас ребята из СНБ попросили, сказали, для удобства клиентов.

– Да, это было весело, – согласился Паша, – они тут в СНБ все – юмористы, Мише Задорнову делать нечего…

Лампочка снова замигала, и теперь уже все трое уставились на нее с беспокойством.

– Генератор барахлит, – определил Гавриш, – здесь же автономное питание. Электричество прямо из атмосферы забирает. Хитрая штучка.

Мишаня вразвалочку, до страсти напоминая медведя, прошелся по камере, похмыкивая под нос, и вдруг стремительно развернулся и залепил пауку крепкий хук правой. Зверюга спружинила, стеклянные глаза вспыхнули, мохнатые лапы зашевелились, вызывая тошноту и омерзение, потом что-то слабо щелкнуло и паук замер.

– Может, в картишки сбросимся? – Миша похлопал по карманам, потом, покосившись на Пашу сплюнул через левое плечо и добыл новую, нераспечатанную колоду прямо из воздуха.

– Как в лучших казино Лас-Вегаса, – удовлетворенно заметил он, – в «вист» умеешь? Ах да! – он хлопнул себя по лбу, – извини, поручик.

– Втроем что за игра? – с сомнением протянул Гавриш.

– А мы сейчас Петюню выдернем, четвертым будет.

– Стоит ли?

– Один фиг – понадобится, – резонно ответствовал Миша, тасуя колоду с ловкостью заправского шулера, – уходить-то надо, а кавалергарду сквозь стенку стремно…

– Эй, ребята, – Паша покрутил головой. Он уже давно с растущим беспокойством вслушивался в бессмысленный и беспечный обмен репликами, и чем больше он слушал "сладкую парочку", тем меньше ему нравилось их настроение, – может подождем с «вистом»? может, сначала сообразим, как мне выйти отсюда?

– Спокойно, поручик. Не дергайся, – неожиданно властно осадил его Миша.

Широченная улыбка вмиг подсохла и под ней обозначилось усталое и обеспокоенное лицо, – Все тебе будет, и даже с собой. Дождемся рассвета…

если дождемся. А потом подумаем, как нам жить дальше.

– Что-то случилось, – понял Паша.

Гавриш, по-обыкновению помалкивал, хотя мог сказать многое и, как вспомнил Паша, в силу слова, вообще-то, верил. Однако предпочитал молчать.

Плохо дело.

– Пока вы изволили прохлаждаться в обмороке, мир изменился, – жестко сказал Миша. Руки его, ловко тасующие колоду, на миг замерли, а когда снова пришли в движение, Паша понял, что не может оторвать от них взгляд. Тревожно звенела невидимая струна и звук этот все нарастал.

Что-то случилось… с ней?

Не отвечает, – тихо произнес Гавриш, мудря с радиотелефоном, – должно быть, отключился.

– Ну так пошли ему сигнал на пейджер.

Лампочка снова замигала, но Паше было уже наплевать на лампочку. Он встал, плохо соображая, что собирается делать. Руки непроизвольно сжались в кулаки.

– Что с ней? – потребовал он с ледяным спокойствием, которое было страшнее всякой ярости.

– Скажи ему, Гавриш, – буркнул самозваный крупье и бросил карты на пол.

Одна, крутясь в воздухе, опустилась к ногам Паши, рубашкой вверх. Он наклонился, и, чувствуя странное нежелание это делать, все-таки поднял ее. И перевернул, наперед зная, что увидит на ней.

Туз пик.

– Змей одел ей на палец "Черную Луну" – Гавриш пожал плечами, словно извиняясь то ли за чужой поступок, то ли за плохую весть, – мы все немного опоздали. Теперь Лилит – его…

"Сумеречный кабинет" в ту ночь и не думал расходиться, как в недоброй памяти тридцатых, когда работа по ночам без выходных и праздников была явлением рядовым и никого особенно не удивляла.

Двое сидели на длинном черном диване и курили «Мальборо» из пачки Эконома. Двое стояли у окна, устремив на площадь невидящие взгляды и курили «Верблюда» из пачки Зятя. Пятый стоял в углу, подперев, по обыкновению, подбородок ладонью, и курил «Родопи» из своей собственной пачки. "Аппарат мэра" играл в молчанку уже почти час. Им было о чем помолчать. В десять ожила "прямая линия". На проводе был госсекретарь суверенной и независимой Мешхары.

Ультиматум был неофициален, как и большинство подобных вещей, и предельно ясен: к вечеру завтрашнего дня головы зачинщиков «путча» должны торчать на воротах, а народ – славить всемогущего халифа Мешхары, а иначе – Халибад позавидует Содому, Гоморре и Чернобылю, как всем вместе, так и каждому в отдельности…

Три часа назад Пузо оторвав белое ухо от телефона слово в слово повторил услышанное и замер, глотая воздух ртом. И сейчас «мэрская» команда переваривала сообщение Пуза, как питон, проглотивший боксерскую перчатку.

Общими стараниями "дымовая завеса" получилась что надо. В сером плывущем тумане утонули сначала люди, потом стола, потом стены. Проветривать помещение ни у кого охоты не было.

За окнами заметно стемнело. Показались звезды.

Пузо тяжело завозился на диване. Все, как по команде, повернули голову, пытаясь в сигаретном дыму разглядеть лицо мэра.

– С Мешхарой СЕЙЧАС нам ссориться нельзя, – медленно произнес он и остановился, ожидая реакции на свои слова. Все молчали. Потом…

– Без вариантов, – кивнул Эконом.

– Простите, – Колобок пошевелился, разминая затекшие плечи, – если я вам не нужен…

И, не закончив, вышел из "сумеречного кабинета" спиной вперед.

Писк телефона не мог разбудить Глеба Мозалевского по той простой причине, что он не спал. Он стоял у окна и смотрел как одно за другим гаснут окна в доме напротив, как перемещаются по небосводу звезды. И ни о чем не думал. Сердце было переполнено а голова пуста. Ему было суждено видеть сияние неба и глубины ада, он изведал все потайные лабиринты человеческой души и мог играть на ней как на хорошо отлаженном инструменте. Но самого себя он никогда не мог понять до конца…

– Я слушаю, – механически бросил он, не собираясь слушать ни мгновения.

– Глеб…

Голос принадлежал Колобку.

– Я слушаю, – повторил Мозалевский, выныривая из небытия.

– Не по телефону… Ты где? Я подъеду.

– До меня и пешком недалеко, – ответил он, скользя взглядом по темным окнам и бессознательно избегая смотреть в ту сторону, где темнел на скале готический шпиль, – гостиница «Козерог». Встречу внизу, у телефонов. Коротким ударом ладони Глеб загнал антенну обратно в гнездо, бросил трубку на старое, обшарпанное кресло и обвел комнату долгим взглядом.

Мисс Розали Логан жила откровенно по-свински. В крошечной комнатке скопился, казалось, весь хлам Халибада, в основном, бумажный. Разорванные пополам тетради, листы бумаги с обрывками незаконченных стихов и спешно записанными телефонами, книги… Глеб бросил на них короткий взгляд и внутренне поежился: Монтескье и Камю вперемешку с Барбарой Картленд… Повсюду была разбросана одежда, обувь и немытые чашки.

Вечером он не обратил на это внимания, ему было просто наплевать на бардак и убожество этой кельи. Сейчас ему было тем более наплевать. Он и отметил существующее безобразие чисто по привычке.

Глеб не смотрел на спящую женщину. Не потому, что не хотел видеть. Ему просто не было нужды поворачиваться, чтобы увидеть рыжие волосы, разметавшиеся по подушке и тонкую руку поверх простыни. С широким темным кольцом на пальце. Тем, что отняло у нее волю и бросило в постель того, кого она никогда не любила. И не полюбит впредь. "Черная луна" не предусматривала для носителя свободу воли, а что есть любовь, если не величайшая из свобод?

Лилит…

Его счастье имело горький запах миндаля, как цианистый калий. Совсем недавно он видел берег Рая, но тот снова не удержал его. Глядя сквозь пыльное стекло на засыпающий город он думал о том, что уже никогда не вернется. За что он, не считая и не торгуясь отдал бы всю свою беспредельную власть, за что он разбил бы существующий мир на тысячу осколков… и чего нельзя было ни купить, ни взять силой. А просить он не умел.

Колобок уже ждал его, серый от пачки выкуренных сигарет и полный тихим бешенством.

– Что произошло? – спросил Глеб, подходя.

– "Прямая линия" из Мешхары…

– И что они хотят, – сразу сообразил Глеб, – голову Игоря Берегового с яблоком во рту?

– Можно без яблока, – хмуро пошутил Колобок, почти не разжимая губ, – когда я уходил, они почти договорились.

– Хочешь переиграть, – Глеб прищурился, на губах появилась знакомая Колобку, циничная усмешка.

– Хочу, – не стал спорить Колобок и неожиданно посмотрел прямо в карие, широко посаженные глаза, – Поможешь? Тогда – как в сказке: "Волю первую твою я исполню, как свою…"

– Как в сказке, говоришь? – неожиданно рассмеялся Глеб, – а в сказке-то с обещанием нехорошая вещь вышла…

– Кровью расписаться? – глухо спросил Колобок.

– А распишешься?

Колобок и сам не понял, что случилось. Взгляд карих глаз стал неожиданно бездонным, как космос и взорвался мириадами звезд. Он услышал тихий, комариный писк в ушах и покачнулся, едва устояв на ногах.

– Хотел бы я знать, кто ты… – услышал Колобок свой собственный, сдавленный голос. А может быть и не услышал, может – показалось…

– А какая тебе разница? Если я скажу, что Дьявол – ты ведь не поверишь?

– Поверю, – выдохнул Колобок.

Мир медленно приходил в норму. Под ногами был деревянный пол, над головой – плохо побеленный потолок. Колобок понял, что Начальник СНБ Халибада протягивает ему открытую ладонь, а на ладони – тонкую полоску металла.

– Это ключ, – с холодной улыбкой пояснил Глеб, – Можешь подарить его в качестве сувенира Халифу Мешхары. Он от камеры, в которой сидит тот маньяк, который полгода назад едва не порешил правителя вместе с семейством. Я решил не выдавать голубчика и, похоже, пригодился… Тюремный врач говорит, что у парня на счет правителя навязчивая идея. Я не специалист, не знаю. Но знаю, что таких ключей два. Пусть попробует догадаться где второй.

– Ты действительно дьявол, – поежился Колобок. И взял предложенный ключ.

– Постой, – Глеб порылся в карманах черных джинсов, – возьми еще и этот, под пару. С моими номерами тебя не посмеют остановить… Желаю удачи!

– Спасибо, – хмуро отозвался Колобок. Мыслями он был уже не здесь. Но на выходе из гостиницы он все же задержался и бросил последний взгляд на странного человека, которого собственные подчиненные звали Змеем, любили больше жизни и боялись больше смерти. Взгляд карих глаз был непроницаем и убийственно холоден. Колобок с сомнением посмотрел на свою руку: в кулаке были зажаты два ключа – от камеры страшного заключенного и от автомобиля "призрак убитой совы".

– Если что, – тихо произнес Глеб, – ты «корочками» махать не стесняйся.

– Спасибо, – еще раз повторил Колобок.

Машина тронулась с места мягко и совершенно бесшумно. Мощный зверь, загнанный под капот, недовольно урчал – он мог бежать раз в пять быстрее.

Деревянные дома кончились, пошли многоэтажки. Вдоль шоссе мелькали зонтики пальм. На перекрестке согласно моргали рыжим глазом сразу пять светофоров.

"Направо пойдешь – в Мешхару попадешь. Хорошим ходом да с такими номерами часа через полтора а то и быстрее можно быть там… А потом останется только застрелиться из табельного оружия. Или повеситься на табельной удавке. Или нырнуть в запутанные и страшноватые подземелья Шлосс-Адлера, укрепленные досками и кусками рельс и на свой страх и риск попытаться отыскать Берегового. Обязательно его самого. Без висящей на хвосте «команды» где каждый третий стучит либо Бару, либо местным уголовным «авторитетам»… И сказать напрямик: СНБ согласно поддержать народного лидера. Сдается, Глеб хотел именно этого. Впрочем, захоти Змей всерьез, он бы не постеснялся сам нырнуть в «трубы», прямо в своей снежно-белой рубашечке. И ведь не заблудился бы там…

Налево пойдешь – в "Белую Лебедь" попадешь. Символично. Даже слишком.

"Я не выдал"… Решил, конечно, сам. Пузо ему не указ. Мешхаре не отдал и не придушил в камере как кутенка. Держал, словно пса на цепи. В справном хозяйстве и вошь – скотина. Вот и пригодилось. "Не судите, да не судимы будите". Он и не судил. Он без суда и следствия… А Бог сам разберется которые его, а кто – двумя этажами ниже. Страшный человек – подполковник СНБ Глеб Мозалевский. Но – понимает, боже, как понимает! И не судит… Уничтожит по необходимости, по прихоти, но не по греховности. Хорошо такого иметь в исповедниках. Впрочем, толку о душе думать, когда с телом еще не ясно…"

Огонек, обозначающий поворот так и не мигнул. Колобок миновал перекресток и мягко притормозил немного не доезжая до знаменитого и очень солидного пивбара «Бавария». Единственного питейного заведения в городе, оборудованного железными решетками на окнах. Не иначе – по этой причине его года полтора назад облюбовал Пузо…

В любом городе, несмотря на различие архитектурных стилей, без ошибки можно вычислить три здания: мэрию, баню и тюрьму. Приземистый продолговатый параллелепипед из серого камня принадлежал к памятникам архитектуры, охраняемым государством, и, действительно, охранялся очень хорошо: его опоясывал непроницаемый бетонный забор в два человеческих роста, по верху змеилась «колючка», а с крыши изливали голубоватый, мертвый свет два мощных прожектора. Он был так пронзителен, что Колобок, пересекая двор, заслонился ладонью. Немолодой, подтянутый охранник ничуть не удивился позднему визиту, даже изобразил на усталом, темном лице некое подобие улыбки.

– Вас сопровождать, или… – Справлюсь, – ответил Колобок, пожимая плечами, – да и потом, все равно без присмотра не оставите. Только не говорите мне, что у вас на вахте "кабельного телевидения" нет.

– Не скажу, – без улыбки отозвался охранник, – есть телевизор. Только оружие все равно попрошу сдать. На выходе получите. Сами понимаете, инструкция.

Колобок еще раз пожал плечами и расстался с плоским, компактным «Вальтером».

Камера заключенного 1056 находилась на минус втором этаже. Это означало, что надо пройти весь первый этаж до конца коридора, выкрашенного зеленой краской, с молочно-белыми лампами дневного света и однообразными рядами дверей, и по узкой лестнице спуститься еще на два этажа вниз. Пять минут туда, пять – обратно, минут десять – на разговор. Документы оформлять не придется, достаточно устного распоряжения Мозалевского…

Колобок шел, а в голове, словно лента видеопленки, склеенная в кольцо, крутились кадры банкета в «Баварии»: Столы буквой «П», хрустящие скатерти, запотевшее стекло массивных емкостей с жидкостью янтарной, солнечной, жидкостью темно-коричневой, даже на вид – вязкой и жидкостью прозрачной как слеза.

Мелькали лица, насквозь знакомые, на которых он давно научился читать малейшие оттенки настроения. Мешхарцы изображали дипломатическое недовольство, но втайне, Колобок мог поклясться в этом, были даже довольны инцидентом, он давал им долгожданный повод разместить на территории Халибада пару-тройку подразделений типа «Дельта» или «Смерч». А это было ни к чему, совсем ни к чему, тем более сейчас.

"Народ нас не поймет", выразился Пузо, и на этот раз он был стопроцентно прав, что с ним, хоть редко, но случалось.

Алаты и сартэки не терпели друг друга даже из вежливости. К тому же оба народа практиковали кровную месть. Ой, не стоило подливать бензина в этот костер, он и так горел хорошо. Но главное было даже не в этом. Главное было в другом, и об этом главном пока знали всего три человека. И еще, возможно, Мозалевский…

Упрек Розали Логан задел Колобка больнее, чем он думал. "Белая таможня" по сути кормила город. Но иначе сейчас было нельзя. Любой ценой не пустить соседей на постоянное проживание… Сохранить тайну как можно дольше.

В Халибаде нашли нефть! Богатейшее месторождение. И это нужно было скрыть от «соседей» во что бы то ни стало.

Из «Баварии» он ушел, можно сказать, стратегически. Проиграть в преферанс партнерам, которые тебя знают как облупленного, показать им прикуп так, чтобы комар носа не поточил – это было, своего рода, искусство. Или чудо, которое не повторить дважды, даже асу карточных баталий. Зато потом все было просто: в их компании существовал неписаный закон – долг гасился сразу.

Колобок оставил своих партнеров и прочую публику когда водочка цвета девичьей слезы была уже отполирована пивком, пиджаки уже сняты, правда, галстуки уцелели, но Колобок знал, что не долго ждать и галстукам.

Девицы – крашеные блондинки лет девятнадцати – двадцати уже просочились в банкетный зал. За стол их пока что не звали, но и не гнали уже, так что пока он катается, коллеги "дойдут до нужной кондиции", и потом никто не вспомнит, что ему приходила в голову блажь куда-то исчезнуть. Девицы сейчас Колобка вообще не тревожили, все они получали "на такси" в кассе СНБ.

Воздух здесь был сухим, горячим но неожиданно свежим, видимо, система кондиционирования работала неплохо. Металлическая дверь без обычного «глазка» но с прорезью «кормушки» была намертво вделана в камень и опечатана личной печатью Змея. Колобок сковырнул ее ногтем. Под ней обнаружилась замочная скважина. Колобок загнал полоску металла, выждал положенные три секунды и легонько толкнул дверь. Она поддалась.

– Эта была седьмой, – тихо произнес в темноте голос заключенного

1056. Низкий, глубокий. Очень спокойный. Колобок повернулся. На него в упор смотрели глаза: огромные, черные, один зрачок, без радужки. В них не было никакого безумия, лишь внимание и острая жалость. Колобок поспешно отвел глаза, но странный взгляд заключенного не отпустил его. "И теперь уже никогда не отпустил", подумал он с пугающей убежденностью.

– Здравствуй, – сказал зэк, – я жду тебя…

Камера была узкой, как пробирка. Маленькая лампочка под потолком в железной «тарелке» давала не так уж много света, ровно столько, чтобы разглядеть широкий, низкий топчан с несвежим матрацем, раковину и прямо под ней то, что, наверное, сходило здесь за унитаз. В камере витал не слишком резкий, но ощутимый запах дезинфекции.

– Тебя зовут Руслан Каримов? – спросил Колобок.

Сейчас – да, – ответил смуглый бородатый человек с характерными для алата, правильными чертами лица. Он был узок в плечах, худ и, похоже, страдал от недоедания. Впрочем, «страдал» не то слово. Просто недоедал. Страдать по этому поводу Руслан Каримов то ли почитал недостойным, то ли просто не считал нужным. До прихода Колобка он, как видно, лежал на топчане. Когда открылась дверь, которая открывалась крайне редко, он привстал, а потом и вовсе сел, поджав под себя длинные босые ноги.

– Почему "сейчас"? – слегка растерялся Колобок, – а раньше?

Раньше я был меч в карающей деснице. Я был призван уничтожить сартэка, – так же ровно ответил Руслан, – моя сестра забыла свой долг и вошла в семью врага…

Колобок досадливо крякнул. Нельзя сказать, чтобы это признание оказалось полной неожиданностью. Чего-то подобного он как раз и ожидал.

История была давняя, можно сказать – древняя. Началась она до Халифа Мердека, до фон Гогенгеймов и построения Шлосс-Адлера, вроде бы даже до рождества Христова. Точной даты никто не знал, в те благословенные времена у мирных пастухов – алатов не было необходимости считать время. Разумеется, они были язычниками, и не обходилось без кровавых жертв, но, в основном – рогатых.

Людей алаты вообще не трогали, было у них что-то вроде религиозного запрета на убийство. Ну и как водится – поплатились за это. Откуда-то с равнин принесло немногочисленный народец из тех, кто с детства умел править конем одними коленями и попадал стрелой в пшеничное зернышко на скаку. Кочевники поставили в предгорьях свои юрты, отпустили пастись горбоносых коней, да и остались навсегда. С тех пор много воды утекло, но в Халибаде до сих пор рождались дети со смуглой кожей и правильными, почти арийскими чертами лица, а в соседней Мешхаре – широкоскулые потомки сартэков-завоевателей. Смешанных браков почти не было. Два народа помнили и не собирались забывать, что когдато между ними пролегла кровавая дорога, по которой предки «гостей» увозили к престолу своего неумытого царя целые кожаные мешки отрезанных голов. Алаты были мирным народом, но первая же пролитая кровь лишила силы давний запрет.

И ты не исполнил свое предназначение, – произнес Колобок, пытаясь понять, почему так трудно выдержать взгляд этих необычайно мягких черных глаз.

– Нет, – согласился Руслан.

– Я пришел сюда, чтобы помочь тебе, – тихо, одними губами сказал Колобок.

Несколько мгновений висела тишина и двое смотрели друг на друга в упор.

Но это была не дуэль. Скорее – отказ от дуэли. Колобок понял это, когда сухие губы заключенного шевельнулись и он услышал спокойное: Если Всевышний решил простить сартэка, кто я такой, чтобы держать камень за пазухой?

– Я здесь, – так же тихо возразил Колобок, – значит Он изменил решение.

– Нет, – лохматая голова качнулась, в глазах мелькнуло подобие улыбки.

Впрочем, в этой темноте было так легко ошибиться.

– Что "нет"? – переспросил Колобок.

– Ты пришел не от Него, – уверенно произнес Руслан.

– Почему? – спросил Колобок.

На твоей ладони знак Падшего. Он горит так ярко, что я заметил его от дверей.

Бред сумасшедшего! Впрочем, оба они бредили.

Колобок развернул ладони и совершенно машинально поднес к глазам.

Никаких знаков на них не было, и он почувствовал заметное облегчение. Этот парень был, действительно, болен. И возможно – неизлечимо. Колобок почувствовал усталое раздражение. Разговор был бесполезен, его поездка сюда была бесполезна. Вся его затея с самого начала была бесполезна. Да еще эти глаза, которые смотрели неотрывно с глубокой печалью…

– Если ты такой глазастый, то почему сидишь тут, а не в прокуратуре?!

– раздраженно бросил Колобок, Это вопрос вкуса, – Руслан усмехнулся. Но этот раз Колобок мог бы поклясться, что не ошибся. Нет, он все-таки не был психом, ирония сумасшедшим недоступна.

Тебе же лучше, что я сижу именно здесь, а не в кресле прокурора, – продолжил он через минуту, – иначе мне пришлось бы судить тебя, а я не люблю быть судьей…

Странный разговор непозволительно затянулся. Колобок уже понимал, что то, за чем он пришел сюда, он не получит, сделка не состоялась и у него больше нет времени, но уйти отчего-то не мог. Взгляд темных глаз без усилий удерживал его на месте и заставлял задавать вопросы один глупей другого. И сейчас у него, помимо воли, вырвалось ироничное: