Текст книги "Зона сумерек"

Автор книги: Татьяна Смирнова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

– В чем же я виновен? Не убивал, не крал, не лжесвидетельствовал…

Почитал отца и мать, – с той же неуловимой усмешкой подтвердил Руслан и вдруг спросил, – а сюда ты пришел… зачем?

Ой, много чего мог ответить Колобок. Он вскинул голову…

– Не надо оправдываться, – мягко оборвал его странный заключенный, – я

– пока не судья. Судья придет позже.

"Господи, а ты то… кто?" с суеверным страхом подумал Колобок.

Я был меч, – ответил Руслан так, словно услышал, – теперь я щит. И этот щит опустился над тобой. Так хочет тот, кто не обязан объяснять своих решений… А теперь иди. И постарайся использовать с толком то время, которое тебе отпущено. Его осталось совсем мало.

Заключенный на мгновение прикрыл глаза тяжелыми веками и Колобок, почувствовав свободу, отпрянул назад. И выкатился из камеры.

По спине ручьями стекал пот. Волосы слиплись. Он с силой вжал лицо в ладони и потряс головой, прогоняя дикие мысли. Выходит, и вправду, сумасшествие заразно. Внезапно взгляд его упал на правую руку. Освещение в коридоре, по сравнению с камерой, было почти слепящим и Колобок отчетливо разглядел отпечаток трех цифр, вдавленных в ладонь. И мгновенно покрылся "гусиной кожей". 666. Знак дьявола… Господи, что это?

Кретин, решил он через минуту. Законченный и набитый. Неврастеник.

Брелок, ключи от машины Глеба. Номер 999. Он слишком сильно сжимал его в руке.

– А «Вальтерок» – то? Забыли?

Колобок обернулся. Оглушенный мыслями он не заметил, как оказался у выхода и проскочил мимо охранника

– Возьмите, – прибавил тот, протягивая оружие, – пригодится. Для спасения души.

– Спасибо, – кивнул Колобок и вышел уже окончательно.

Ночь не принесла ощутимой прохлады, ветер был горяч и порывист, казалось, чье-то частое дыхание витало над зажатым в скалах Халибадом.

Колобок поднял глаза к небу, и низкие звезды показались ему как никогда прекрасными. На них хотелось смотреть и смотреть, до тех пор, пока рассвет не прогонит их с небес.

«Бавария» пригасила верхний свет. Двери стояли нараспашку, в проеме маячил черный силуэт похожий на вопросительный знак. Рдел огонек сигареты. Чуть поодаль Колобок заметил квадратные фигуры с бычьими шеями и безупречной центровкой.

Внутри орал телевизор, что-то о боях местного значения в ущелье Аю-Гир, не так и далеко отсюда. Девицы перекочевали от дверей к столу и уже откровенно висли на «гостях» и «хозяевах», девицы, все до одной, были пришлыми и о межнациональных разборках между алатами и сартэками знали меньше, чем о загробной жизни.

А оно им нужно?

Политика – это экономика. Экономика – это нефть. А нефть – сама по себе политика, – толковал Эконом своему соседу, склонившись на плечо зеленоглазой красотки, чем-то неуловимо напоминающей Мишель Мерсье. Та хихикала… только глазки у нее были настороженные. нехорошие были глазки.

– Кобылка чистых кровей, – буркнули рядом, – и – ясно, из какой конюшни.

Колобок обернулся и заметил пожилого мешхарца, без пиджака, с расстегнутым воротом. Галстук черный, как вся его жизнь, болтался на спине.

Махнем? – деловито спросил он, – за дружбу народов и мир во всем мире.

Колобок обвел глазами зал… и вдруг некстати подумал, что странный заключенный при том скудном освещении разглядеть злополучные отметины у него на ладони никак не мог… Но мысль мелькнула и пропала.

Пузо ел так, словно это был последний ужин в его жизни, поминутно вытирая о салфетку короткие пальцы. Зять, вися над ним что-то толковал с обидой и недовольством. Девки исправно наклоняли бутылки. Постепенно голоса становились громче, жесты – шире. Глаза беспокойно метались по кабаку, словно искали чего-то и Колобок понял, что они ищут. И сообразил, что вскоре – найдут.

За мир так за мир, – тихо сказал он и одним махом опрокинул стопку, не ощущая крепости знаменитой халибадской водки. Бармен тут же наполнил ее снова. Колобок взял, крутанул в пальцах и быстро выпил, словно стараясь отделаться от неприятной работы.

Вы… – рыгнул Эконом и взгляд светлых глаз, описав плавную дугу, уперся в мешхарца, – вы задавили Халибад. Вы заставили снять таможню… "Кровь дракона"… Нет в Мешхаре никакой нефти. Может и была… лет пятьдесят назад. А теперь нет!

– Но, позвольте…

– Нет в Мешхаре нефти, – рявкнул Кавказец, – а обещали… долю с трассы, бензин по льготным ценам… Что еще?

– Дерьма на лопате, – отчетливо выговорил собутыльник Колобка и посмотрел на алата сощуренными, абсолютно трезвыми глазами.

Смелыми стали? «Дельтами-Смерчами» обложились и рады, как свинья в любимой луже. А где сейчас твоя Дельта? Я тебе скажу где. И сам ты там! Пузо налег своим необъятным «авторитетом» на стол так, что толстые ножки заскользили по полу и зазвенела посуда.

Я говорил – дайте денег и не мешайте. Хотя бы год не мешайте. Вернем с процентами!

Да ну? – изумился его сосед, – да вам сколько не давай – мимо пальцев проходит. Или деньги скользкие, или руки косые…

– Руки косые? Бутылку видишь? Вон там, на конце стола.

– Ну, вижу, дальше что?

Пузо зашарил себя по ляжкам и блуждающий взгляд его уперся в Бара.

Начальник ОВД на другом конце стола полулежал, уронив голову на вытянутые руки, среди уроненных фужеров и опрокинутых тарелок с дарами моря.

– Пистолет с собой? Давай сюда.

Услышав голос Халифа Бар шевельнулся, сделал попытку поднять голову, но, не совладав с тяжелыми мыслями, уронил ее в тарелку.

Вокруг зашевелились, попытались привести Бара в чувство, послали за холодной водой. Кто-то неловко толкнул Колобка локтем.

Перед его глазами качались столы и люди. Колобок сунул руку в задний карман. Выудил оружие. Машинально обтер салфеткой и бросил на стол между мешхарцами и халибадцами.

Только аккуратнее тут, мать вашу! – вырвалось как-то против воли. А ноги сами вынесли из кабака под звездное небо, на свежий воздух.

"А, гори все огнем", подумал Колобок.

И сбылось по слову его.

Халибад загорелся в третьем часу ночи. Может быть от петарды, может быть причиной беды стал оставленный во дворе мангал или случайная сигарета.

Или чаша чьего-то терпения наконец переполнилась.

Сначала вспыхнул косоватый домик на окраине и в какие-то считанные минуты превратился в гудящий огненный столб, от которого во все стороны летели искры. Деревья, росшие рядом, мгновенно почернели и съежились, а пламя, почти не встречая сопротивления переметнулось вслед за ветром на другую сторону. Когда кто-то из самых трезвых горожан наконец опомнился и сообразил позвонить в пожарную, горело уже девять домов на двух улицах и занимался десятый. Ночь осветилась на много кварталов вокруг, шалые искры летели в небо. Со звуком пистолетных выстрелов лопался шифер. Такие вещи както очень быстро собирают толпу, и она. действительно, собралась. Как-то враз протрезвевшая, но словно впавшая в ступор. Люди смотрели на взбесившийся огонь не отводя глаз и только тихонько, по шажочку, отступали назад. И когда, завывая сиренами, на окраину вылетели сразу пять пожарных машин – ровно столько, сколько их было в городе, всем уже было ясно что сгорел старый Халибад, сгорел окончательно и бесповоротно и больше его не будет.

Гавриш посторонился, освобождая место, и на каменный пол шагнул худой пацан, вроде подростка. С вихрастым хайром, перетянутым тесьмой, черном безразмерном и бесформенном прикиде с монтановским орлом на спине. На поясе маячила коробка плейера. Челюсти равномерно двигались под нечто в ритме рэпа.

– Привет, – неразборчиво буркнул он и мотнул головой, стряхивая наушники.

Увидев его Паша на мгновение «поплыл». Перед глазами возникло море сладко пахнувшей травы и надраенные до блеска железные ворота. "Именем Зевса приказываю тебе…" Он сделал непроизвольное движение рукой, чтобы заслониться от пронзительного света, который принес с собой «подросток», – но тут же устыдился и шагнул вперед.

Здравствуй, Страж… – Тысячелетия ожидания не пробились в его голосе даже намеком на упрек.

– И ты… здравствуй.

Страж медлил всего мгновение. А может и не было его, этого мгновения, просто Паше, от напряжения потерявшему ориентацию во времени, показалось, что было. Но Страж протянул руку и Паша ее пожал.

– Петюня, – бесцеремонно влез Миша, – у тебя фомка с собой?

– Обижаешь? – Пожав плечами с легким, едва уловимым презрением настоящего профи Страж пошарил в заднем кармане брюк.

– Как мне найти его? – тихо спросил Паша, сдерживая гнев.

– Змея? А никак, – Миша сплюнул на пол и аккуратно растер плевок фирменной кроссовкой, – Он сам тебя найдет. Единственное, что ты должен сделать – это запалить перед алтарем свечу белого воска… Там их много всяких. Есть и белые.

Внезапно Паша почувствовал страх, острый, как боль.

– Нельзя же… белую, – проговорил он и осекся. Мягкий свет в глазах Гавриша был не упреком, но чем то очень похожим на упрек.

– Теперь все можно, – услышал он, – если уж Петр достал свои ключи…

И все сделалось предельно ясно. Но он все-таки спросил, не верилось ему:

– Сегодня… последний день?

Ответ Гавриша опоздал. Звонко щелкнула, и с противным металлическим лязгом отошла тяжелая дверь.

– Как видишь – не швейцарский банк, – прокомментировал Страж.

Вот и открылись перед ним Врата. Нужно было идти привычной дорогой и делать насквозь знакомое дело, но как то уж больно странно было ощущать за спиной конечность бытия.

Иди, – тихо напутствовал его Миша. Этот улыбчивый здоровяк был необыкновенно серьезен и на миг сквозь розовощекую маску проступило другое лицо: строгое, спокойное, с благородством черт и неземным светом в глазах.

– Иди, – тихо подтвердил Гавриш.

Страж отступил в сторону и открыл перед ним дверь.

Паша шел по лестницам и анфиладам, мимо "колодца призраков", вдоль полуразрушенной стены, по мосту из рельса, и чувствовал, как вибрируют стены.

В дверных проемах, затянутых паутиной, оживали прозвучавшие здесь когда-то шаги. Он шагнул к деревянному распятию и поднял голову: потолок был необыкновенно высок. Казалось, что никакого неба нет вообще, что этот высоченный каменный свод и есть – небо. Паша окунулся в странные ощущения, словно он каким-то непостижимым образом продолжился до бесконечности и может почувствовать каждую звезду в черном провале небес, каждую песчинку, каждую падающую в вечность секунду. Ноль координат.

Алтарь почти не тронуло время. Он покопался и действительно обнаружил свечи: новые, оплывшие и огарки. Стараясь ни о чем не думать, выбрал белую, нетронутую.

– Хочешь помолиться?

Голос прозвучал, казалось, совсем рядом. Паша резко обернулся, готовый ко всему, но зал был по-прежнему пуст. Не могло же ему почудится? Он, определенно узнал этот голос, и сейчас тщетно пытался отыскать владельца, щуря близорукие глаза. В проходе выросла тень и ткнулась в Пашу, как острие меча.

– Не стоит шуметь. Я уже здесь.

Глеб шевельнул кистью, и в глаза Паше ударил почти нестерпимый блеск.

Он невольно зажмурился, а когда открыл глаза – враг был уже рядом. Шагов его Паша не услышал, да и не успел бы он проделать этот путь, но теперь это уже не удивляло. Паша многое вспомнил. Жаль – поздно. Но бывает хуже, мог бы и вообще не вспомнить.

В руке Глеб действительно держал меч, но Паша смотрел не на оружие, а на темное кольцо. Внезапно оно начало расти и надвигаться на него. Паша даже отпрянул, прежде чем понял, что враг протягивает ему оружие: в лучших традициях – рукоятью вперед.

– Возьми, – потребовал он.

– Ну ты даешь, Ричард Львиное Сердце, – Паша мотнул головой, освобождаясь от наваждения. Мгновение слабости минуло, тело наливалось злостью и силой, – ты бы еще дуэльные пистолеты приволок. Я думаю, мы обойдемся без железа.

Глеб резко вскинул бровь:

– Хочешь устроить свои похороны за чужой счет?

– Почему бы нет? – Паша отступил, незаметным для глаза движением разминая мышцы, – каждый экономит как умеет…

– Как хотите, пан поручик.

Отброшенный меч перевернулся в воздухе, сверкнув в рассветном солнце, и в тот же миг тело бросило влево и вниз. Рухнув на каменный пол Паша кощунственно выругался – он слишком долго не дрался. Примитивный отвлекающий маневр едва не погубил его. Спас глубинный, въевшийся в подкорку рефлекс.

«Подлость» и "военная хитрость" вещи разные, и если первой противопоставить нечего, то со второй можно поспорить.

Он отступил, нарочно раскрываясь и, словно в замедленной съемке увидел, как двигается к нему слегка согнутая ладонь. Шаг влево. Рука потянулась к запястью. Сомкнулась мертво. Вниз… И каменное небо распалось брызгами, а земля полетела навстречу. Он почти не коснулся земли, сгруппировался, перекатился, вскочил…

В полутемной часовне светлело. Колонны в углублении нефов, которые он лишь смутно угадывал раньше, стали отчетливо видны. А небо было не каменным, это ему показалось, что там камень. Голубой свод выгибался над ним – чистый, без единого облачка и прозрачный, как воды Эвнои. Изначальное небо не знало грозовых раскатов. И радуги оно тоже не знало.

Карие глаза с жестким прищуром внезапно заслонили свет и все тело взорвалось болью. Паша пренебрег блоками и бил сквозь удар, не заботясь о себе, как никогда не делают спортсмены. И как всегда поступают солдаты.

Услышав про радугу мозг отозвался не сразу, но потом до него дошло – это был голос Глеба, а в карих глазах, как в зеркале, метнулась его собственная боль.

Мастер Иллюзии в своем репертуаре. Но в последний день такие фокусы стоят дешево. Легко, словно танцуя, Паша отклонился и вдруг резко, с разворота выбросил ступню, целя в челюсть. Удар достиг цели и родился звон, словно разбили стекло… а потом сзади обрушилась тьма от которой не было спасения, потому, что пришел наконец тот день – жаркий, как печь, и настала тишина на малое время, и пропела ангельская труба, и был у этой трубы низкий.

До неузнаваемости искаженный женский голос:

– Не делай этого.

Упав на одно колено, Глеб поудобнее перехватил голову противника, намереваясь открутить ее напрочь. Крик Розали спутал его планы. Откуда она здесь взялась, и как нашла его? Ах да! "Черная луна". Носитель "не мог быть" в одиночестве, поле кольца покрывало его, точно кокон, отрезая от всех земных и небесных источников энергии. Носитель "Черной луны" жил за счет жизненной силы того, у кого было второе кольцо. И, разумеется, не мог его потерять.

– Не делай этого, – повторила женщина, жена его, хоть и не перед Богом.

Она была одета наспех, не причесана. Рыжие космы закрывали лицо, но ладони сжимали рукоять отброшенного меча.

– Тебе здесь не место, – раздраженно отозвался Глеб.

Она ничего не ответила. Розали и не собиралась с ним спорить. Острие меча было направлено не на него, и даже не на Пашу. А на нее саму. Она собиралась умереть, чтобы раз и навсегда уничтожить повод для раздоров.

"Черная луна" вернула ей память. Слишком поздно Динзиль вспомнил, что это была уже не первая их стычка на глазах у Лилит.

– Но почему? – устало спросил он.

– Я не знаю, – растрепанное создание говорило каким-то чужим голосом, – Я чувствую, что могла бы пойти за тобой хоть до того места, где кончается асфальт. Но я никуда не пойду. Я останусь здесь.

В ее голосе не было ни упрека, ни сожаления, ни отчаяния. Только решимость. И Динзиль почувствовал, что у него опускаются руки. Он получил все что хотел – уничтожил врага и сделал своим этот рыжеволосый фантом, за которым так долго гнался. И было так просто довершить начатое, а потом встать и отобрать у нее меч. Она бы не успела причинить себе вред. Динзиль двигался быстрее.

Вместо этого он сел на каменный пол и уронил голову в ладони. И застыл не двигаясь, даже не дыша. Он допустил ошибку. Лилит принадлежала ему – телом и душой, но она больше не принадлежала себе. Именно это он упустил. Не поднимаясь с коленей он выбросил руку – широкая ладонь как стрелка компаса указала на нее, и тихо, без выражения, Глеб скомандовал "Спи!"

Меч дрогнул и выпал из рук, звякнув о камень. А потом упала она: мгновенно провалилась в тяжелый и необоримый сон – обморок.

Хотелось курить, но Динзиль не стал лезть за сигаретами. Он смотрел в светлый дверной проем, над которым висело деревянное распятие. Со стены спокойно и мягко глядел на него тот, кому он однажды предложил власть над миром. Распятие совершенно не тронуло время. Глаза были живыми и светлыми.

Динзиль пожал плечами и хмыкнул: Разумеется, ты опять прав. Бог есть любовь а Дьявол есть зло. Но я ведь никогда и не отрицал своей вины… лишь твое право судить.

Он легко поднялся. Не спеша, но и не медля поднял меч и, рискуя пораниться о зеркальное лезвие, резко свел вместе острие и рукоять. С сухим треском оружие сломалось. Второй они все равно не достанут.

Потом он подошел к бесчувственной Лилит, откинул волосы с лица. Нежным свое движение он не назвал бы и сам. Она не спала – это было тяжелое забытье, сродни наркозу. Он не стал размениваться на слезы и прощальные поцелуи. Просто снял с руки черное кольцо… она задышала свободнее, однако не проснулась.

Но Змей не был бы Змеем, если бы ушел просто так, не пытаясь устроить какой-нибудь подлый розыгрыш. Он снял со своей руки второе черное кольцо, в котором теперь, без «сестры» никакой магии не было, и опустил на неловко оттопыренный палец белобрысого. Кольцо село как влитое. Еще бы. Пускай теперь думает "кто есть ху", – пояснил он, поглядывая на распятие с циничной смешинкой в прищуренных глазах, – с ума не сойдет, ума у нее немного, но голову поломает. Попробуй различи два отражения в зеркале.

Вышел он так же неспешно, не оглядываясь назад, хотя очень тянуло. И прошел не в дверной проем на галерею, а в узкую дверцу за алтарем, из которой появился Паша. Ветер обнял его за плечи, как старый друг, и Змей понял, что догадался правильно. Впрочем – он редко ошибался.

Колодец был на месте. А куда бы он делся? Он встал на край. Посмотрел вниз. Это был бы закономерный и даже символический финал: не принимая Божьего суда он осудил себя сам и избавил новый мир от своего присутствия. Но кто будет ценить свет зная, что больше никогда не опустится тень? Взгляд холодных, циничных, насмешливых и мудрых глаз пробился сквозь вибрирующие стены, к небу.

Тебе никогда не приходило в голову, что я не меньше тебя люблю этот мир?.. А может и больше.

Динзиль легко и бесшумно сошел с края колодца и шагнул из под полуразрушенной крыши наружу, прочь.

Паша очнулся от толчка и мгновенно вспомнил Ташкент, белое солнце над головой и торопливый шепот немолодой хозяйки: "Держитесь в дверном проеме, сейчас все кончится".

И правда – все кончилось. Незыблемо стояли ветхие стены и свеча у алтаря, так и не зажженная, даже не покачнулась. И лишь некоторое время спустя Паша ощутил странную тяжесть… и как будто заложило уши. Он перебрался поближе к Розали и постарался разбудить ее. Обмякшее тело безвольно висело на руках, веки были плотно сомкнуты. "Прощальный подарок Динзиля, – сообразил Паша, – ей. Но не ему". Тишина этого места оказалась неуловимо нарушенной, но что это был за звук – Паша сообразил, лишь подняв глаза к потолку: каменный свод разрезала кривая трещина. Она стремительно ползла к стене, увеличиваясь в размерах. Каменный плиты под ним медленно и неохотно зашевелились, будто просыпаясь… Стены уже не вибрировали а мелко дрожали. Понимая всю глупость и донкихотство своего поступка, он все же подтянул Розали к себе, обнял, и попытался заслонить собой от рушащихся стен.

Она так и не проснулась, даже когда раскололся под ногами камень и багровый язык огня слизнул их вниз, в бездну. Мгновение спустя с грохотом обрушился свод, кроша темные, ребристые колонны и те, кто еще оставался в живых, смогли увидеть как небо изменило цвет…

Эпилог.

Асфальт потемнел от лившего несколько часов дождя. Такого здесь еще никогда не было – странная в этом году была весна. Тающие горные снега обрушились на город таким небывалым Великим Потопом, что превратили Халибад в Венецию. И уже к вечеру на улицах появились первые «гондольеры» – вездесущие мальчишки и девчонки на самодельных плотах из автомобильных камер. Пока взрослые со слезами и причитаниями подсчитывали убытки – детвора упивалась неожиданным праздником, и пропускала мимо ушей грозные окрики: «Немедленно прекратить это безобразие и подниматься на чердак!». «Это безобразие» продолжалось полных три дня, и только к полудню четвертого вода начала медленно спадать. К вечеру показались руины какого-то древнего строения… а может и не руины, просто груда плохо обтесанных камней.

Потрепанный милицейский «газик» торопился, что называется "по государеву делу" и останавливаться нигде не собирался, но закон извечной дорожной солидарности заставил водителя придавить тормоз, когда из сиреневых сумерек выплыла парочка каких-то бедолаг, застрявших на обочине. Они колдовали над широченным как диван мотоциклом и, похоже, не очень успешно.

"Байкеры", – подумал водитель, невысокий полноватый человек, похожий на упругий резиновый мяч. Но подумал не с агрессивной неприязнью, как большинство его коллег, а где-то даже с интересом. Он остановился прямо напротив мотоциклистов и распахнул дверцу.

– Помочь, ребята?

Высокий, широкоплечий парень, огненно-рыжий, как медная проволока, широко улыбнулся, демонстрируя великолепные зубы: Как говорил Харли Дэвидсон из знаменитого фильма: "Если бы это была лошадь, я бы посоветовал ее пристрелить".

– Понятно, – кивнул водитель, неизвестно почему улыбаясь в ответ, – до города подбросить?

Байкеры переглянулись. Тот, что был пониже и держался в тени, кивнул, и "кожаная парочка" втиснулась в салон.

– А конь?

Он свое отбегал, – рассмеялся второй байкер мягким, грудным смехом, и, стянув шлем с роскошных светлых волос, оказался симпатичной девушкой.

В салоне они оказались не одни, на заднем сидении в углу дремал молодой веснушчатый парень в черной рясе, обнимая «рога» мотоцикла неопознанной модели, с массивным крестом, вделанным в бензобак.

– Тоже из ваших, – пояснил водитель, захлопывая дверцу, – даром, что батюшка. Я сегодня, как дед Мазай, целый день таких бедолаг подбираю, весь салон колесами завозили…

– Вечер добрый, дети мои, – очнулся «батюшка» с живым интересом разглядывая пополнение.

– А вы настоящий священник? – спросила девушка.

Закончил семинарию и принял сан, как положено, дочь моя, – охотно отозвался парень.

– И давно? – не оборачиваясь спросил водитель.

Да уж четвертый день пошел, – голосом пропитушки-дьякона пробасил тот, и, не выдержав, закашлялся.

– Солидно, – кивнул рыжий.

– А вы и венчать можете? – не отставала девушка.

– Могу, дочь моя, – с энтузиазмом откликнулся парень, – правда еще ни разу не пробовал.

Понятно. – кивнул рыжий, – значит попробуешь, – и улыбнулся своей спутнице, от этих слов засиявшей собственным светом. За окнами быстро темнело и вскоре контуры дороги оказались размытыми. Говорят, в такие ночи оживают древние духи гор, и спускаются вниз, чтобы пугать припозднившихся путников, – задумчиво произнесла девушка, – хотела бы я увидеть хоть одного из них…

Духи гор – суть ересь и бесовские наваждения, – авторитетно пояснил священник, – а мысли подобные есть зло и диаволовы козни.

– Согласна… Но каким скучным был бы мир без них! Не солено, не перчено…

Рыжий сощурил темные глаза и бросил своей спутнице странный взгляд. Но промолчал.

Когда земля окопами расколота на две,

Когда не слышно шепота и не уснуть в траве,

Когда не видно солнышка, лишь красная луна,

Должно быть, спит твой боженька, а правит сатана.

И, вжавшись в землю, не дыша, забившись в каблуки,

Твоя бессмертная душа следит его шаги.

Копыт неровный перестук, он характерно хром.

И этот невеселый звук с рождения ей знаком.

Но отчего он страшен так? Ведь это твой хромой

Безлунный Адский Аргамак пришедший за тобой.

И в этом нет ничьей вины. Садись, давай, в седло.

Ты уезжаешь от войны. Тебе, брат, повезло.

Фольклор ТРАССЫ.

Полнолуние.

Авторские песни Татьяны Сторожевой.

Мое небо не синее, синего неба нет

В этом мире гроз.

Мое небо не черное, черного неба нет

В этом мире звезд.

А когда наступает ночь,

В моем небе не гаснет свет.

Если хочешь, я расскажу тебе

Свой секрет.

Мое небо – твои глаза.

Это странно, но это – факт.

И когда говорят,

Что это – пройдет,

Я смеюсь

И делаю шаг

В мое карее небо…

Мое небо цвета осенних сумерек

И закатных дождей.

Мое небо цвета опавших листьев,

Только еще теплей.

А когда наступает ночь,

В моем небе горит огонь.

Чтоб зажечь его,

Просто дай мне свою ладонь.

Мое небо – твои глаза.

Это странно, но это – факт.

И когда говорят,

Что это – пройдет,

Я смеюсь

И делаю шаг

В мое карее небо.

ПРИКОСНИСЬ К ТАЙНЕ.

Ты много говоришь, – сказала Розали, задумчиво глядя в вечереющее небо, – но это еще полбеды. Ты говоришь умные и правильные вещи, вот это уже беда. Но главное зло в том, что я тебя слушаю. К счастью, у меня короткая память.

– Почему ты считаешь понимание злом? – спросил Рей.

– Зло – не в самом понимании. Зло – в попытке все понять.

– Интересная позиция, – усмехнулся Рей, – попытка "все понять", милая Розали, обеспечила нам цивилизацию. Если бы не это качество, мы с тобой, голые и волосатые, до сих пор молились бы на огонь, который упал с неба.

– Возможно. Что в этом ужасного?

Рей хотел, было, рассмеяться, но Розали была слишком серьезна.

– Бывают ситуации когда «понять» – значит «утратить»… Терпеть не могу смотреть на мужчин сверху вниз, – сказала она вдруг. Шагнула к дивану и опустилась на мягкий ковер у ног Рея. Обхватила руками колени. Запрокинула голову и встретилась с его задумчиво-ироничным взглядом. Он был готов улыбнуться, но сдерживал улыбку.

Вот так хорошо, – тихо проговорила Розали. – Слушай меня. Просто слушай. Я расскажу тебе невероятную историю. В этом волшебном, загадочном мире невероятные истории случаются просто на каждом шагу, но мы не видим этого. Мы боимся чуда. А ведь жить без чуда еще страшнее… Слушай меня, Рей… Дело было задолго до Города Дождя. В Ярославле. Мне тогда было почти семнадцать. То ли в субботу, то ли в воскресенье не помню, помню только, что это был бесконечный летний выходной. Тетка уехала на дачу, друзья где-то пропадали, и заняться мне было совершенно не чем. Все книги давно перечитаны, диски переслушаны. А по этому "фонарю для дураков" шла такая ахинея, что я сатанела. Вечером должны были показать американский боевик. Тогда они были еще в новинку, и я очень на него надеялась. Весь день я провела слоняясь по комнатам из угла в угол изнывая от скуки, а вечером, включив телевизор, услышала, что кто-то отбросил кеды в Политбюро и все развлекательные программы накрылись медным тазом. Ох, Рей, наверное даже ближайшие родственники не скорбели по "дорогому усопшему" больше чем я. Примерно в половине одиннадцатого мое терпение лопнуло. Я влезла в старые джинсы, завязала свою черную рубаху на пупе узлом и вышла. В Ярославле, кстати, белых ночей не бывает. И эта была черной, как тьма египетская. Никакой цели у меня не было и я брела вдоль по Ухтомского, потом по Которосльной набережной. Ты был когда-нибудь там? Нет? Уверяю, ты ничего не потерял. Однообразные ряды этих желтых пеналов, похожих на ульи… Мне всегда почему-то казалось, что жизнь в этих домах-ульях кардинально отличается от нашей и течет по особому, раз и навсегда спланированному распорядку. Люди в одно время выходят из дома и возвращаются. Все вместе едят. Одновременно включают телевизор. И на лицах у них, должно быть, отпечаток каких-то сверхважных обязательств перед судьбой цивилизации. Как минимум. Наверное даже дети там играют во что-нибудь значительное и важное. Например в «школу». Проверить это не было никакой возможности. Дома-ульи, дома-пеналы все время стояли запертыми на ключ. Город был пуст, словно вымер. Меня это не удивляло. Да и тебя, поживи ты в том районе, не удивило бы, право. Там после семи вечера родной матери двери не откроют если она промочила ноги и охрипла. А погулять выйти так человек пять, да по две бутылки на брата и никак иначе, а уж тогда сам черт не батька. Так вот шла я, нога за ногу, ни о чем особо не думала. Идти одной по набережной было немного жутковато, но возвращение домой, в эти треклятые четыре стены пугало меня больше, чем призрак коммунизма. Тачка появилась внезапно. Сзади. Она двигалась бесшумно и очень быстро. Асфальт там разбит вдребезги и ездить – сущее наказание господне. Но эта машина как будто летела не касаясь земли колесами. Будто стелилась как кошка в длинном, грациозном прыжке. Благодаря тете, крупному специалисту по автотранспорту, я знала: этот «полет» – визитная карточка самых классных водителей. Она затормозила довольно далеко от меня, так что я не испугалась. Это был обычный «жигуленок». Знаешь, по сей день не могу вспомнить, какого он был цвета, хотя рассмотрела все и преотлично. Необъяснимый заскок сознания. Я поравнялась в ней все еще злая и скучная. Мне было в лом бояться и даже хотелось нарваться на приключение. Если уж лучше выбирать, то лучше страх чем эта зеленая тоска.

Дверца открылась:

– Девушка!

Я мгновенно прикинула возможные варианты. Парню было лет двадцать, не больше. Тачка наверняка папина, отгонял в гараж, а папа устал после командировки.

И остановилась.

Он подошел.

– С вами все в порядке? – голос был мягкий и спокойный. Он мне понравился.

– Почему со мной что-то должно быть в беспорядке? – удивилась я.

– Это не очень подходящий район для прогулок, – пояснил он, – вам повезло что вы еще не нарвались на какую-нибудь пьяную компанию.

Да за ради бога! – фыркнула я пренебрежительно, – Ну, побегаем. Хоть какое-то развлечение.

– А если догонят? – парень, казалось, заинтересовался.

– Ну, как сказал бы красноармеец Сухов: "Это вряд-ли", – отмахнулась я, – во всяком случае до сих пор не догоняли.

Он задумался. Ненадолго. Потом распахнул дверцу машины и предложил.

– Садитесь.

– Куда? – опешила я.

– Ну, можно, конечно и на крышу, но лучше – внутрь.

Наверное, у меня был очень скептический взгляд.

– Вы же хотели приключений? Будет вам приключение. Не бойтесь.

Приключение совершенно безопасное.

Я могу стерпеть многое, но не намеки на то, что Розали, "Непотопляемый авианосец", чего-нибудь боится. Я дернула плечом и села.

Дорога была совершенно пустой, так что парень развернул машину прямо посреди улицы.

– Куда мы едем? – спросила я, стараясь казаться невозмутимой.

– На поиски приключений, – ответил он, – вдвоем веселее.

Скорость была убийственной. Тишина – гробовой. «Ульи» с освещенными окнами слились в одну пеструю ленту. В какое-то мгновение мы долетели до моста и перемахнули через него. Снова потянулись дома, административные корпусы, всякие недостройки…

Первые пять минут я продержалась на боевом задоре. Следующие – на гордости. И еще чуть-чуть на страхе. Потом страх медленно но верно начал перетекать в панику. Потому что тачка летела вдоль заградительной полосы кустарника, мимо полей, туда где темной стеной стоял лес.