Текст книги "Наваждение"

Автор книги: Татьяна Турве

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

– Поживи с этой мыслью!

Так их любит напутствовать учительница по мировой литературе, та самая Светлана Петровна, если кто-нибудь пристает к ней с претензиями по поводу неправильной оценки. К примеру: "А почему мне "двенадцать"? За что?!.." (Четверка начинается с "четырнадцати", на нее у Светланы надо пахать, не разгибая спины.) Вообще с этой двадцати-балльной системой Михаил Васильевич, директор, сильно перемудрил. Больше нигде в Городе такого нет: как упомянешь вскользь про все эти "шестнадцать" по физике или "девятнадцать" по истории, так каждый раз смотрят дикими глазами, не верят.

"Нет, всё-таки Маша меня недолюбливает!" – без особой логической связи заключила Янка, и настроение снова спланировало вниз. – Опять эти "эмоциональные качели", ну надо же!.."

Стараясь отмахнуться от пораженческих мыслей, словно от стаи надоедливых сентябрьских мух, она присела перед Юлькой на корточки:

– Ты как?

– Так спокойно… Даже думать не хочется, – Юлины глаза казались необыкновенно большими и почему-то не серыми, а светло-голубыми, похожими на осеннее небо. Еще никогда в жизни они такими не были! И самое главное, кого-то они Яне напоминали…

– Это очень ценное состояние. Постарайся в нем побыть, – назидательно процитировала она наставление Мартына с последнего тренинга.

– Это пройдет? Я не хочу!.. – запротестовала Юлька, мотая головой, и на полу-движении замерла, глядя сквозь нее. Взгляд стал до странного прозрачным и пугающе неподвижным. Так, значит, вот как она, Яна, выглядит со стороны, когда накатывает ЭТО!

– Что такое? – осторожно переспросила вслух.

– Я вдруг увидела тебя… очень старой женщиной. Но такой красивой, величественной. Ты меня чему-то учила… – с неуверенностью пробормотала Юля.

От неожиданности Яна коротко рассмеялась, даже петь во весь голос потянуло: ну и денек, столько сюрпризов! Теперь всё встало на свои места: вот отчего Юлька ей всегда так сильно нравилась, самая настоящая родственная душа! (Теперь уже вторая после папы.) Сестричка, дочка или подруга. А может быть, и то, и другое, и третье…

– У тебя открывается ясновидение, дитя мое! – неизвестно откуда взявшимся покровительственным жестом Янка похлопала подружку по плечу: – Посиди так.

Но далеко отойти не успела: в миллиметре от уха просвистел мяч и со всего размаху врезался в Юльку, та с перепугу чуть не свалилась со своего пенька. Придя в себя, в негодовании вскочила на ноги и закрутила головой в поисках обидчика: ах, вот он где! Еще и улыбается, сушит свои тридцать два!..

– Петя! Так и убить можно!

Яна успокаивающе подергала ее за рукав, но Юлька всё продолжала беспорядочно размахивать руками и возмущенно выкрикивать на все лады:

– Сила есть – ума не надо!

Петр, естественно, и левым задним ухом не повел. А Янка подлила масла в огонь, слишком уж большим оказался соблазн:

– По-моему, ты ему нравишься.

– Не шути так!

Петя у них в классе самый большой – в смысле, самый крупный. (Не то, чтобы толстый, а просто далеко не худой.) К тому же самый высокий среди десятиклассников, потому и выглядит лет на десять старше своих однокашников. Прошлой весной Оксана Юрьевна, их новая тогда классная, приняла его за родителя, простодушно спросила в воспитательской при всём честном народе: "А где Ваш ребенок?" Эта история по беспроволочному телефону облетела весь лицей, а Петя еще долго ходил гордым Наполеоном и вешал каждому встречному лапшу, что ему сорок лет. С тех пор мальчишки прониклись глубочайшим к Петру уважением и при встрече в коридоре почтительно здоровались за руку – все поголовно, не исключая заносчивых одиннадцатиклассников. Если б они только видели, как это комически выглядит со стороны, если знать всю подноготную!

"А вообще он хлопец хороший: большой, как теленок, а глаза добрые… – в приступе благодушия решила Яна. – И чего это Юлька так взъерепенилась?"

– Слушай, а может, это он в тебя целился? – подала голос вероломная Юлия Александровна и в ответ на Янкины квадратные глаза торжествующе заверещала: – А-а, испугалась!!!

"Свои" девчонки дисциплинированно сидели рядком на брусьях в стороне от футбольного поля, смахивая на стайку воробьев на проводах. Машка еще издали разразилась радостными приветственными воплями им навстречу, не успели толком подойти:

– Юлька! Ты вернулась!!!

– А что, не ждали? I'm back! (Я вернулась!) Трепещите! – Юля легко запрыгнула на самую верхотуру и забалансировала на одной ноге, с трудом удерживая равновесие и отчаянно размахивая руками на манер ветряной мельницы. (Той самой, с которой дрался бесстрашный идальго Дон-Кихот, кого Юлька грешным делом Яне иногда напоминала. Причем не только ростом и мальчишеской худобой…)

Галина в целях безопасности отодвинулась на приличное от Дон-Кихота расстояние:

– Вернулась однозначно.

Глава шестая. Сны и знаки

– Привидений не существует!

– Вы абсолютно правы, мой дорогой Ватсон, -

ответил Шерлок и медленно растаял в воздухе…

(Анекдот)

Дома уже ближе к ночи Янке стало плохо. Накатила вчерашняя слабость и дурнота, сил хватило лишь только на то, чтобы добраться до дивана в гостиной и безвольным мешком повалиться на мамины декоративные подушки. Она всё пыталась мысленным взглядом «прощупать» свое тело, просканировать изнутри на предмет отклонений от нормы, но ничего не смогла найти: аура вроде цела, отчего же так худо?.. И даже перед глазами темнеет пятнами, как после серьезной потери крови… «Вот что бывает, когда не слушаешься Мастера: полное энергетическое истощение!» – вместо ответа образовалась в мозгу издевательски-сочувственная мысль. «Ничего, я восстановлюсь! – стискивая зубы и борясь со слабостью, пообещала Яна непонятно кому. – И помощи ни у кого не попрошу: сама наломала дров, сама теперь буду расхлебывать. Надо просто выспаться…»

Папа присел рядом с ней на диван, Янка и не заметила, как он вошел. Последние несколько дней они друг с другом почти не разговаривали, Яна никогда не думала, что такое может случиться – совсем как недавно с мамой… Только это ведь папа! Может, дело в ней самой, а не в проблемных родителях, что с трудом поддаются воспитанию (и, главное, перевоспитанию)? Выходит, что так… Отец по утрам с безукоризненной английской вежливостью здоровался, иногда по случаю сдержанно желал приятного аппетита – и на этом всё, словно невидимой стеной от нее отгородился! Ни их обычного зубоскальства, когда Янка суматошно мечется по квартире и, как водится, опаздывает в лицей, ни размеренных вечерних разговоров до самой полуночи… Сотню раз за эти дни ей хотелось заглянуть ему в глаза и спросить, пускай бы даже прозвучало по-детски: "Ты меня еще любишь?" Но так ни разу и не решилась: а вдруг он ответит, что нет?..

– Как ты себя чувствуешь? – папа прохладными пальцами пощупал ее лоб и протянул старенький ртутный градусник, ветеран их с Яриком детства. ("Ух ты, жив-здоров еще старичок…" – умилилась Яна через силу.) Пришлось титаническим усилием воли перевернуться на спину и сунуть градусник подмышку. Отец смотрел на нее очень пристально, как на хитрую головоломку, которую во что бы то ни стало следует разгадать:

– С тобой всё хорошо?

– Не знаю… Ты что-то видишь? – когда еле хватает сил, чтоб ворочать языком, тут уже не до внутренней цензуры! Тут уж правда-матка…

– Чувствую, – отец ни капли не удивился. – Ты изменилась.

– Просто устала, – Яна закрыла глаза, на секунду испугавшись, что он своим внимательным взглядом сейчас всё прочтет – всё, что наслучалось за эти богатые событиями три дня. Но проверенный годами трюк не сработал, папин голос грянул откуда-то сверху:

– Ты сегодня что-то делала? Энергетически?

– Юльке сеанс, – неохотно призналась Яна, отпираться не имело смысла. И стало удивительно легко и свободно оттого, что он сам обо всем догадался и не надо больше ничего скрывать. (Только вот догадался ли?.. Ох, и непростой у нее папа! Ну конечно, он ведь из раннего поколения индиго, с ним дурачка не поваляешь.)

– Она заплатила? – гнул свою линию отец. Нет, всё-таки зря Янка разболтала ему про незыблемый закон Рейки: когда делаешь сеанс кому-то другому, не кровному родственнику, нужно брать за это деньги. (Тогда как бы ставишь преграду между клиентом и собой.) Если этого по разным причинам не сделать, то есть опасность, что болячки или проблемы другого перетянешь на себя, с больной головы на здоровую… "Ну кто меня за язык тянул такую подробную лекцию про Рейки устраивать! Вот папа на ус и намотал…" – Яна шумно вздохнула и еле внятно пробормотала:

– Как я с подруг буду деньги брать? Я так не могу…

– Тогда будешь болеть. Всё тянуть на себя, – он невероятным образом считывал ее мысли. – С больной головы на здоровую.

– Так что мне теперь делать? Если я вижу, что кому-то плохо, я просто не могу… Вот так развернуться и уйти!

– Ну хорошо, деньги ты брать не можешь. Но тогда хоть шоколад или конфеты, или хорошую книгу, хоть что-нибудь! Пускай даже символически, без всякой материальной ценности. Поток энергии нужно перекрыть.

"Интересное дело, откуда он знает про этот поток энергии?" – поразилась Яна. Папа сидел рядом, как в старые добрые времена, не сердился и не хмурил с неудовольствием брови, а смотрел на нее тепло, с любовью и некоторым беспокойством. И главное, они обсуждали жизненно важные темы – то, что лишь он один в целом мире мог понять… Янка почувствовала себя абсолютно, непередаваемо счастливой: наконец-то всё встало на свои места! Словно разрозненные кусочки мозаики сложились в стройную картину: "Может, я для того и болею, чтоб он обратил на меня внимание? В детстве точно так было: когда мы из-за чего-то ссорились, я потом обязательно заболевала и он меня выхаживал, всё становилось хорошо…" Эту мысль Яна решила отодвинуть в укромный уголок памяти, чтобы позже к ней вернуться, уже по свободе. Только это не сейчас, а когда она очухается…

– А еще лучше, чтобы ты ни во что такое… эзотерическое не вмешивалась. Это вопрос твоего здоровья, – отец ловко подхватил почти выпавший у нее из-под руки градусник, Янка за всеми разговорами успела про него забыть. Еле-еле набежало тридцать шесть (если быть совсем уж точной, тридцать пять и восемь). Папа сперва не поверил собственным глазам, тряс ни в чем не повинный прибор, как свинку-копилку, но ртутный столбик наглым образом стоял на месте. А Яна уже мягко куда-то проваливалась – в глубокую темную пропасть с неясными тенями по краям, что чудится всем больным и ослабленным. Кажется, сейчас уснет…

Последним бодрствующим краем сознания она успела уловить что-то в корне неправильное и с трудом приоткрыла глаза: отец сидел рядом на диване, положив руки ей на виски. (Наверно, пытался передать свою энергию, как часто делал это для них с Яриком в детстве, когда они болели.) Янка с усилием отвела от себя его руки, те были уже не прохладными, а почти горячими, разогревшимися:

– Тебе нельзя, у тебя нет инициации… – и заснула уже по-настоящему.

Ночь выдалась беспокойная, Яна вертелась волчком с боку на бок, всё никак не могла нагреть себе место. Каким-то удивительным образом она уже лежала в своей комнате на кровати – видимо, папа перенес ее сонную, как в детстве. Целую вечность такого не случалось… А затем подступили кошмары: кто-то угрожающе-темный навалился на грудь и начал душить. Янка с трудом от него вырвалась и принялась в отчаянии звать на помощь – то ли мысленно, то ли вслух, – и просить, чтоб ее больше никогда не оставляли одну… Звала отца, но явились на зов «Они», окружили плотным кольцом, как телохранители: высокие и немного расплывчатые фигуры в чем-то белом, струящемся до земли. Просветленно-яркие и светлые, похожие на святых со старинных икон…

Особенно среди них выделялся один, с темной бородкой и полными любви немного грустными глазами, – присел рядом с Яной и ласкoво сказал, что будет охранять ее сон. Вот с ним-то и завязался этот полу-фантастический и вместе с тем необъяснимо реальный разговор – проснувшись утром, она помнила его до последнего слова и самых мельчайших интонаций:

"Почему мне так плохо? Я ведь делала себе Рейки – по идее, должна была восстановиться… Почему Рейки не помогает?"

"Ты не выполнила то, о чем просила Мастер, и пробоина в ауре открылась опять. Надо ее залатать, иначе это не имеет смысла – всё равно, что наполняешь водой дырявый сосуд."

"А как залатать? Я не умею…"

Вместо ответа он улыбнулся и показал Яне свои ладони: между ними в одно мгновение образовался ясно-фиолетовый светящийся шарик, похожий на шаровую молнию. "Наставник" плавно прикоснулся этим диковинным шаром к своей груди и Янка наконец поняла, чего от нее хотят: и себе принялась лепить энергетические шары-колобки, посылая их прямо в невидимую рану на груди. Первые два лишь растеклись тонкой фиолетовой лужицей, зато остальные клеились, будто пластилин. Под конец вышла добротная заплатка, показавшаяся почти материальной, осязаемой.

По ходу дела пришла спокойная и отвлеченная мысль (по звучанию явно не "своя"), что "Они" могли бы это сделать и без нее, во время сна. Но сейчас важнее, чтобы Яна научилась саму себя восстанавливать, если когда-нибудь опять придется… Незнакомец беззвучно встал с ее кровати и собрался уходить: как видно, его миссия была окончена. На прощанье предупредил, что наложенная на пробоину заплатка временная и несколько дней нужно быть особенно осторожной, пока аура не выровняется. Янка едва успела вдогонку спросить, как его зовут. Бородатый незнакомец опять улыбнулся своей мягкой полудетской улыбкой, озарившей всё лицо, и ответил, что Пресветлый.

Наутро она проснулась бодрая и свежая, и со сна долго соображала: что же это всё-таки было? И приснится же такое!.. Вчерашняя слабость и дурнота испарились без остатка, на смену им пришла непривычная легкость во всем теле и недюжинная богатырская сила. Так бы сейчас взяла и раскинула руки, как крылья, и полетела над утренним городом, точно на дельтаплане! Янка с трудом дождалась более-менее приличного для звонка времени и набрала Мастера Ольгу. (Хоть не слишком-то хотелось вот так «светиться», тем более перед ясновидящей, как все «рейкисты» наперебой утверждают…) Но одна невероятная догадка упорно сверлила мозг: если она прямо сейчас всё не выяснит, то будет маяться целый день.

– Доброе утро! Извините, что так рано Вас беспокою, – сбивчивой скороговоркой выложила заранее заготовленную фразу. Мастер не показалась хоть самую малость удивленной, как будто просидела начеку у телефона всю ночь, поджидала ее звонка. – Я хотела спросить… Кто такой Пресветлый?

– Так называют Христа.

Чего-то в этом роде Янка и ожидала: опять ее могучая интуиция не подвела! А Мастер с подозрительно-вкрадчивым спокойствием ко всему сказанному присовокупила, что если она, Яна, сегодня не занята, то может вечером забежать для проверки. А заодно и остаться на семинар – уж кому, а ей должно быть интересно. Неожиданно для себя самой девочка согласилась: получилось, что нет, нисколько не занята… Свободна, как ветер.

Вся эта мистика Яну сильно растревожила, целый день в лицее проходила невнимательная и погруженная с головой в свои мысли. Утром, поднимаясь по лестнице, прозевала нужный этаж – а именно второй – и на полном автомате выскочила на площадку четвертого, где уперлась лбом в запертую дверь спортзала. (Да, это не шутка: спортзал на четвертом этаже, жесть! По лицею ходят вполне правдоподобные байки о том, как в свое время прораб, находясь под сильным градусом, перевернул чертеж здания вверх тормашками. Ну, и отдал строителям соответствующие указания… Нетрудно представить, какие умопомрачительные звуковые эффекты сопровождают лабораторки в кабинете физики на третьем этаже, как раз под спортзалом! Повезло еще, что столовую сварганили по-человечески, внизу, а то могло бы быть намного хуже…)

Но самый пик Янкиной невнимательности пришелся на вторую пару. Развернувшись спиной к двери, она со всеми леденящими душу подробностями пересказывала Юльке свой сон, да так увлеклась, что не расслышала ни звонка, ни появления Вероники Сергеевны – пылкой "француженки" с бурным южным темпераментом. Пожалуй, спасло Янку лишь то, что Вероника питает к ней определенную слабость – говорит, что у той блестящие способности к французскому. (И каждый год норовит выпихнуть на городскую олимпиаду, но пока что не получается, накладка с английским. У Оксаны Юрьевны на этот счет тоже ведь свои планы…) Если б не эта маленькая деталь, то Вероника сто пудов бы выставила за дверь – "с вещами на выход, ЯнА"! (Вероника Сергеевна все имена склоняет на французский манер, с ударением на последнем слоге: ГалинА, СашА… Вот Юльке-то хорошо, она Жюли, а Макаровой и того лучше – Катрин, изящно и благородно. А волейболистка Таня Остапенко – ТатИ, вообще необычно звучит. Не то, что эта ЯнА, сплошное издевательство!)

Слава Богу, девчонки из-за этой феноменальной рассеянности Янку не слишком доставали, вели себя на диво сдержанно и гуманно. Посмеялись, посудачили минут пять и забыли. (Что-то с недавних пор подруги начали проявлять по отношению к ней завидную чуткость, с чего бы это?..) Та пугающая вчерашняя слабость как будто бы прошла, остались лишь неясные ее отголоски. Как грозное напоминание о том, что может случиться в любую минуту, если Яна Владимировна куда-нибудь опять, по маминому выражению, "влезет, вступит или вляпается"…

Так всё и текло тихо-мирно до большой перемены, а потом они всей бандой наперегонки высыпали во двор, не успев еще толком поесть. (Впрочем, на это "поесть" никто особо и не рассчитывал: наверняка в буфете уже толпится плотная орава изголодавшихся лицеистов! Весь лицей не переждешь.) Яна изо дня в день перебивалась случайным шоколадом, чипсами или печеньем вместо обеда – если бы мама об этом узнала, наверняка б устроила конкретную головомойку. Хотя кто ей скажет!.. А заодно и для карманных денег изрядная экономия, что тоже немаловажно в наше время…

Когда папа уходит в плаванье, то прежнее раздолье в плане неограниченных финансов для Янки быстро прекращается. Старые запасы тают за считанные дни и наступают суровые времена… Мама считает ограничение суммы на карманные расходы одним из самых сильных воспитательных средств, так что выдает по чайной ложке лишь на обеды да на проезд, как раз впритык. Понятное дело, строптивая Яна Владимировна сама и в жизни не попросит, лучше пешком будет до лицея чесать! И на примирение первая тоже не пойдет, чтобы выклянчить для себя какие-нибудь милости и поблажки. Не в ее правилах подлизываться. "No pasaran, они не пройдут! – с невеселым смешком подначила себя Яна. – Может, на работу какую-нибудь устроиться? Только кто ж меня возьмет… Даже в официантки не примут, ручки не из того места – обязательно что-то раскокаю!"

"Вот потому ты и маленькая, что не обедаешь", – выдала однажды Алина, уплетая за обе щеки заботливо припасенный из дому трехэтажный бутерброд. Янка на такую напраслину смертельно обиделась и целый день с ней не разговаривала. Но если мыслить логически, то что-то в этом есть… "Всё, начинаю новую жизнь! Со следующего понедельника, – легкомысленно пообещала себе. – Да только вряд ли из этого что-то получится… Вон как в третьем классе, когда мама каждую субботу выгребала из портфеля гору засушенных булочек и бутербродов и вытряхивала полчаса крошки. Вот чудИла, почему же я их тогда не ела? Из чувства протеста, что ли, или стеснялась… Нет, это я сейчас из чувства протеста, а тогда просто дикая была."

В хорошую погоду девочки по давней традиции спешили со всех ног к "своим" качелям – те располагались в соседнем дворе сразу за лицеем. Иногда приходилось пережидать случайно затесавшихся дворовых малышей, но обычно вся эта горластая мелюзга при виде их внушительной компании разбегалась кто куда, и качели оставались в полном распоряжении девчат. Весной в этом тихом дворике вовсю цвела ароматнейшая сирень и осыпались прямо на голову нежно-розовым цветом яблони, осенью под ноги падали блестящие полированные каштаны… Жизнь была прекрасна.

Первой к заветному сидению из грубых досок подоспела Юлька, у нее ноги самые длинные. Маша зазевалась всего на долю секунды и они принялись шутливо драться за почетное место слева, прямо под яблоней – каждый раз разыгрывался один и тот же спектакль. Воспользовавшись моментом, мимо них неторопливой лебедью проплыла Алина и с королевским спокойствием заняла свободное сиденье справа, даже глазом не моргнула! Опоздавшей Янке пришлось стоять рядом на манер почетного караула и переминаться с ноги на ногу, поджидая своей очереди.

– Машка, ну хватит!.. Ну сколько можно!!! Бессовестная! – Юлька почему-то оказалась не у дел, Яна совершенно пропустила, как это могло получиться. К счастью, Аля не самый рьяный любитель катаний: явно села из чистого принципа и быстро сдалась, уступила место ей, как стоявшей ближе всех:

– На! Помни мою доброту.

Но отвлечься от всех домашних и лицейских забот не удалось: с чрезвычайно снисходительным видом подошла Галька, жуя во весь рот тощий столовский пирожок. И заворчала себе под нос:

– Детский сад, младшая ясельная группа!

Затем пристала к Яне с удесятеренной с утра энергией:

– Мы собираемся на дискотеку. Пойдешь с нами?

– "Мы" – это кто?

– Ну как – кто!.. – Галина подозрительно замялась: дело ясное, что дело темное! – Андрей, Богдан… Может, еще кто подгребет, посмотрим.

Где-то так Янка и предполагала, настроение резво подскочило до высокой эйфорической отметки: неужели Богдан про нее расспрашивал и теперь пытается увидеть, пускай даже окольными путями?.. Но виду решила не подавать, чтоб подержать Гальку в напряжении. Из вредности на лету заявила, раскатываясь до самых яблоневых веток:

– Ну, если Сергей захочет, то пойдем.

Галя отвернулась и, кажется, приглушенно зарычала, как Мардж Симпсон в мультике. Яна самозабвенно улыбалась до ушей, Машенция с отсутствующим видом молчала, расчесывая комариный укус на руке, Алинка пыталась приманить куском колбасы чудовищно пушистого пепельно-серого кота. А Юлька добралась-таки до вожделенной качели, с победным видом водрузилась на сидение и успокаивающе заявила в Галькину спину:

– Не переживай, я пойду!

– Что ты пойдешь – это я знаю, – отмахнулась Галя.

– Я тоже пойду, – подключилась Марианна, потирая ушибленную в пылу схватки за качели коленку (та была в еле различимых золотистых веснушках, словно бы перекочевавших с Машкиного носа). Галя уже только для порядка продолжала зудеть:

– Вот, как обычно! Все идут, одна Яна!..

– А он симпатичный? Этот твой Богдан? – невинным голосом воспитанницы пансиона благородных девиц поинтересовалась Юлька, и опасным для жизни прыжком соскочила с разогнавшейся качели. "Вот каскадерище!" – недовольно поморщилась Яна, с трудом удерживаясь, чтобы не кинуться к Юлии проверять, все ли кости целы. Но "каскадерище" пребывало в отличном здравии: Юлька тут же завертелась на месте волчком, отплясывая на голой земле что-то непрофессиональное, но в любом случае зажигательное.

– Симпатичный – не то слово! Тебе понравится, – торжественно пообещала Галя и успела разглядеть, что Янка при этих словах едва заметно напряглась. "Вот теперь пойдет, как миленькая!" – Галя довольно потерла жирные от пирожка руки.

– Что будем делать на День Учителя? – впервые за всю перепалку подала голос Алина, любовно прижимая к себе раскормленного серого котяру, что вольготно развалился у нее на руках. Прозвучало немного невпопад.

Этот вроде бы ничего не значащий качельный инцидент привел Яну в еще большее смятение. Чтоб успокоиться и разложить по полочкам взбудораженные мысли, она после занятий ушла в свободный полет – отправилась бесцельно бродить по городу, куда ноги принесут. Шла, не глядя по сторонам, почти не разбирая дороги, и нежданно-негаданно вышла к неуловимо знакомому зданию с нарядными белыми колоннами, оно показалось почти что родным… Янка стояла перед ним в оцепенении минуты две, пока не сообразила, что это ее старая музыкальная школа. (Кому-нибудь расскажешь, смеяться будут: не узнала собственную музыкалку, куда бегала шесть лет подряд! Тут одно из двух: или так конкретно отреставрировали, что сразу не признаешь в лицо, или просто подошла с непривычной стороны, дворами.)

Если честно, с ориентацией в пространстве у нее всегда были проблемы. Вот взять хотя бы последнюю поездку в Киев вместе с папой, в конце августа: вырвавшись на свободу, Яна полчаса плутала в подземном переходе под Крещатиком и раз пять, не меньше, выходила на поверхность не с той стороны, куда нужно. А там в отчаянии махнула на всё рукой, выбрала момент и ломанулась прямо через дорогу с потоком машин, было-было… Наверно, под землей ее способности к ориентированию – и без того более чем скромные! – отрубаются окончательно. Хорошо, что язык вроде бы на месте, да еще и не один: в крайнем случае можно цивилизованно так спросить на русском, украинском, английском или французском: "Скажите, пожалуйста, а я правильно иду?.." (В том самом Киеве, правда, в ответ на этот невиннейший вопрос народ с завидным постоянством выуживает из кармана карту города и начинает по ней мозговать. Ну прямо талант такой, что каждый раз стабильно нарывается на точно таких же приезжих, как она сама!)

От воспоминаний про киевскую подземку Янка повеселела и принялась соображать дальше: "А мама как раз недавно ставила капельницу про эту музыкалку, и Мастер со своей классической музыкой… А тут я к ней вышла… Получается, знак?" – запутанно подумала.

Музыкальную школу в прошлом году она бросила исключительно на зло маме, в знак протеста. Идиотизм, конечно, редкий – могла бы уже доучиться, оставалось-то всего ничего, полгода с копейками… Но невтерпеж стало, после очередной крупной ссоры с матерью решила одним махом разделаться сразу со всем: и с гимнастикой, и с музыкалкой, и даже художку едва не бросила под горячую руку. Думала жить себе в свое удовольствие, как все нормальные люди, и наслаждаться заслуженным свободным временем (которого у нее с первого класса отродясь не бывало, недопустимая роскошь!). Да только самой проблемы этот драматический жест не разрешил, принес лишь временное облегчение. Дипломатичный поступок, ничего не скажешь! Отношения с мамой с тех пор перешли в стадию открытой враждебности – "наплевала мне прямо в душу!", кричала та прошлой весной…

Проще говоря, можно было бы спокойно развернуться и уйти, сделать вид, что никакого знака не заметила – ну, или просто не дошло… (Как выражается обычно Юлька, "для тех, кто в танке!") Но тогда – уже по словам Мартына, предводителя кастанедовцев – победителем в этой битве окажется страх, а она, Яна, потерпит позорное поражение. Так сказал бы, наверно, не только Мартын, но и сам дон Хуан (Янка теперь часто отвечала себе словно от его имени, даже без всякого умысла). И чудилось при том, что видит перед собой на мысленном экране старика индейца с широким морщинистым лицом и тонкой седоватой косичкой, одетого во что-то замшево-кожаное, светло-коричневое с характерной индейской бахромой. Тот бесшумно садился рядом по-турецки и одобрительно кивал головой на Янкины мысли. А она пугалась до полусмерти: начинало казаться, что вот так вот ненавязчиво сходит с ума… После этого он обычно вставал и уходил, не проронив ни слова.

Хотя, если вспомнить сегодняшний сон про Пресветлого… Может, что-то в этом есть? И не стоит от того призрачного индейца шарахаться, больше будет пользы. А вдруг он приходит, чтоб сообщить ей что-то важное?.. "Ну всё, в следующий раз буду держать себя в руках, поговорю с ним по-нормальному! Выясню, чего он хочет", – расхрабрилась Янка и осторожно потянула на себя дверь (втайне надеясь, что та по какому-то волшебству сейчас возьмет да не откроется).

Но дверь издала протяжный жалобный стон и гостеприимно распахнулась. Внутри за прошедшие полгода почти ничего не изменилось, только белее стали высоченные потолки старинной лепки. (Зато лестница осталась такой же удобной в кавычках: скользкая и покатая до безобразия.) Из-за закрытых дверей, выкрашенных под дерево, доносились звуки рояльных этюдов, исполненных с разной степенью мастерства, Яна узнала лишь Чайковского. "Куда же я иду? В старом классе-то наверняка никого нет. Значит, решаем так: если там кто-то есть, то это знак, а если закрыто… Тогда тоже знак", – невразумительно решила она и незаметно для себя притормозила, готовясь повернуть обратно. Не так-то легко сюда возвращаться – с позором да на щите! – и смотреть в глаза людям, которые возлагали на тебя какие-то таинственные надежды. А ты в ответ на все эти надежды… Эх, да что тут говорить!

В знакомой с детства аудитории тоже ровным счетом ничего не изменилось. Все такая же худая и строгая, с затянутыми в тугую "дульку" темными волосами, преподавательница Майя Станиславовна сидела за тем же колченогим столом и, сдвинув на кончик носа массивные очки, проверяла тетради (должно быть, музыкальный диктант). Яна застыла на месте, как дерево, на секунду почудилось, что вот-вот пустит корни в зашарканный паркетный пол, и тогда уже не сбежишь, не спрячешься… Наконец – через целую вечность, не меньше! – учительница подняла от тетрадок голову, указательным пальцем водрузила повыше очки в роговой оправе и посмотрела на нее в упор. "С самого начала меня заметила, просто решила лишний раз помариновать!" – сообразила Янка с унынием. По лицу Пчелы Майи – ну как еще любящие ученики могли ее назвать, c таким спотыкательным имя-отчеством? – было трудно определить, что учительница при этом подумала. (К тому же некоторые мысли лучше не озвучивать вслух, хотя бы из чистого гуманизма…)

Майя Станиславовна устало откинулась на своем неудобном "инквизиторском" стуле с прямой высокой спинкой, и ровным бесцветным голосом сказала:

– Ну здравствуй! Сколько лет, сколько зим…

И события завертелись с головокружительной скоростью, словно в детском калейдоскопе: неутомимая Пчела засадила Янку играть сразу несколько отрывков, причем в жестком режиме, без разминки или передышки. С непривычки Яна выдохлась уже на втором этюде – зверски сложном! – пальцы пребольно скрутило нервной судорогой. Но она отчаянно старалась не подавать виду, взыграла пресловутая Скорпионская гордость… Прошла еще одна вечность, пока Майя над ней не сжалилась и сделала милостивый знак, что достаточно:

– Техника хромает. Дома занималась?

После короткого молчания Яна честно помотала головой, но потом малодушно уточнила:

– Иногда.

– Всё за счет способностей! А если бы приложила хоть каплю труда…

Про эту каплю труда Яна слышала не десятки, а сотни и тысячи раз, в самых разных вариациях… Отчего-то вспомнился совершенно другой Капля и Янка резко склонила голову, пряча улыбку – да так, что подбородок с размаху уперся в грудь. (Считай, потупила свои бесстыжие лентяйские глаза в приступе чистосердечного раскаяния!) Но легче от этого не стало: случайно выбранная Янкой парта представляла собой подлинную сокровищницу народной – то бишь студенческой – мудрости. Вдоль и в поперек стол бороздили поэтические (и не очень) строчки, нацарапанные синей пастой: "Сало – это сила! Спорт – это могила." "Если хочется учиться – ляг поспи и всё пройдет!" И на самом видном месте – суровое предупреждение: "Студент! Если ты спишь, не храпи слишком громко, ибо ты рискуешь разбудить спящего рядом соседа."