Текст книги "Арифметика подлости"

Автор книги: Татьяна Туринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Да никого я не хочу в рваном халате! Что ты прицепился к этому халату?!

– Халат – это образ, не принимай буквально. Я не спрашиваю тебя, хочешь ли ты видеть кого-то в рваном халате. Ты сам реши – хочешь ли ты видеть ее в любом виде, пусть даже и в халате. Будет ли она тебя в нем раздражать, или тебе будет наплевать на то, во что она одета – вот наиглавнейший вопрос! Если это 'твое' – тебе будет наплевать на халат, на ночнушку, на что там у них еще есть? Тебя будет волновать только она сама – хорошо ли она себя чувствует, не голодна ли, ничего ли ее не тревожит, хорошее ли у нее настроение. Потому что от ее настроения напрямую будет зависеть твое. От ее здоровья будет зависеть твое. Если у нее болит голова – значит, сегодня ты останешься без секса. И что тогда? Разозлишься, обидишься? Или пожалеешь, посочувствуешь? И хрен с ним, с сексом – главное, чтобы родная твоя не болела. Теперь понял?

– Вот теперь понял. Понял, что как только встречу бабу в рваном халате – сразу женюсь.

– Ни хрена ты не понял. Ну и дурак.

***

Но дураком Кеба только прикидывался. На самом деле откровения друга он воспринял весьма серьезно, и даже частенько над ними размышлял.

Рваный халат, конечно, глупость несусветная – это уж Лёха погорячился. Ясное дело, Бубнов имел в виду не реальный рваный халат, а лишь некий фетиш, раздражающий фактор. Но выбор его оказался неудачным: теперь при мысли о женитьбе в воображении Кебы непременно возникал образ неряшливой бабы в рваном халате, с нечесаной головой и заспанными глазами. При этом чаще всего у нее на руках представлялся сопливый младенец, нудно хнычущий противным гундосым голосом. И минутное желание жениться тут же исчезало, словно его и не было никогда.

И все-таки в последнее время Гена явно ощущал неудовольствие собственной жизнью. Посмотришь со стороны – обзавидуешься: единственный мужик в бабьем царстве. Только свистни – любая дурочка твоя.

Но в том-то и дело, что не тянуло его на дурочек. Наглостью и беспринципностью они лишь раздражали его. Да что там – одно время Ольгу презирал за доступность, пока не понял, что она не такая, как остальные.

А ведь когда-то не был таким щепетильным. В семнадцать все эти бесплатные давалки были для него пределом мечтаний. Но даже самому не верилось, что заоблачные, казалось бы, мечты когда-то станут реальностью. Еще бы: юношеская прыщавость мешала поверить в собственную неотразимость.

'Переболев' взрослением, Гена оставил в прошлом безудержные мечты. Теперь они казались ему глупыми, детскими. Нельзя сказать, что уже в двадцать его не интересовали женщины. Интересовали. Но теперь они стали доступными, о них уже не стоило мечтать – нужно было обходиться с ними вполне по-взрослому. Доступное быстро покидает разряд мечты.

А другой мечты не появилось. Чего нельзя сказать о целях – именно они теперь заменили глупые юношеские грезы. Хотелось самостоятельности, стабильности. Хотелось чего-то добиться в жизни. Но мечта эта, в отличие от мечты о море баб, оказалась практически недостижимой.

Со спортом не заладилось – не вышло из него чемпиона. Это бы ничего – не всем быть чемпионами. Тренерство – вот его цель. Но в городе и без него тренеров хватало, никому-то не был нужен выпускник Института Физкультуры.

Это и подрезало ему крылья. В мечтах тренировал едва ли не сборную страны: не боги горшки обжигают – если может кто-то, почему не может Кеба? Ну ладно, сборную тренеру-новичку не доверят. Но хотя бы обычных пацанов дали – может, чемпионов Гена бы из них не сделал, но воспитал бы в чемпионском духе и с рук на руки передал более опытному тренеру, московскому или питерскому, который непременно возвел бы его мальчишек на пьедестал.

Ан нет. Сначала пришлось покинуть спорт, потом похоронить в себе мечту о тренерстве. Два сильнейших удара если не сломали Кебу, то трещинку оставили глубокую. Стержня не стало. Одной только надеждой и жил – пусть не сейчас, пусть через годик, но возьмут его на тренерскую, и тогда…

А пока пришлось идти в физруки. Думал – временно. Как водится, нет ничего постоянней, чем временное, и Кеба прочно 'завис' в бабьем царстве пединститута.

Успех у студенток ошеломил. Он и думать забыл о своих юношеских мечтах – вот уж когда эта прорва красоток была бы кстати! Теперь ему вполне хватило бы одной.

Но так он думал недолго. Все эти шортики, коротенькие маечки… Мало того – девчонки жадно прижимались к нему, вроде бы случайно, но в то же время откровенно афишируя доступность: Геннадий Алексеич, я вся ваша!

Удивительно было наблюдать за ними. И в то же время весело: еще не так давно он с ума сходил, не смея просунуть хотя бы пальчик девочке под кофточку. Теперь же они сами норовили с непозволительной наглостью влезть к нему в спортивные брюки. Разрывали противоречия: с одной стороны, повышенное внимание девушек радовало, повышало самооценку. С другой, понимал: оценка эта весьма неадекватна, потому что легко быть Гераклом на фоне чахлого историка и коротышки Мининзона.

Кроме того, наглость, с которой к нему в штаны так и норовила скользнуть изящная женская ручка, непостижимым образом ранила самолюбие. Неправильно это, когда баба мужика снимает. Это он, Кеба, должен снимать кого захочет, а не позволять играть с собою той, которая захотела его.

По первости противостоять бесстыдницам не было ни сил, ни желания – легко шел навстречу страждущим. Пусть не до конца, но подыгрывал их ужимкам: где надо улыбнется, где надо подмигнет, а то и за попку особо назойливую студентку ущипнет. До завершения – быстрого секса в каморке при спортзале – дошли лишь три из неисчислимой когорты кокеток. Но не самые настойчивые, а те, от которых Кеба сам не смог отказаться. Свято место пусто не бывает – ушла из Генки мечта, ушло стремление к чему-то большому и светлому. Что-то должно было занять освободившуюся нишу. Ничего путного не подвернулось, только дармовой секс. Им и пришлось довольствоваться, заглушая боль от потери мечты.

Теперь нельзя сказать с уверенностью, но скорее всего сам бы Кеба на трех не остановился – трудно отказаться от того, что само идет в руки. К счастью, гром грянул вовремя, не позволив ему превратиться в автомат по обслуживанию вечно голодных телочек.

Не передать словами, как его ужаснула новость о беременности одной из студенток. Собственно, шокировала не столько беременность, сколько ее требование оформить отношения по закону. Женитьба – дело интимное. Как минимум, к будущей жене нужно испытывать хоть какие-то положительные чувства. А тут заставляют надеть на шею хомут в виде чужой бабы, не вызывающей ни единой позитивной эмоции, кроме некоторого сексуального влечения.

Ладно бы еще, если он сам к ней приставал, уговаривал, золотые горы обещал. В таком случае, возможно, она и имела бы право взывать к его совести. Так ведь нет же – сама была инициатором! Он, можно сказать, всего лишь откликнулся на ее громкий призыв. Очень громкий. Из серии 'Если женщина просит'. А в результате…

Мало того, что о столь серьезном шаге Кеба к тому моменту даже не задумывался. Куда страшнее было то, что его принуждали жениться не на ком-нибудь, а на одной из 'давалок'. Вот тебе и 'бесплатная'! Больно уж высока плата за бесплатный секс.

Женитьбы-то он избежал. Как избежал и отцовства – беременность оказалась надуманной. Однако после той истории отношение к слишком доступным девицам резко переменил. Брезгливость была в нем и раньше, теперь же она стала граничить с ненавистью. Презирал всех женщин скопом и каждую в отдельности. При одной мысли о сексе к горлу подкатывала тошнота.

Однако постепенно негатив рассеивался. Да что там – природа все равно свое возьмет, хоть так ее дави, хоть этак. А если не особенно давишь, да плюс еще без конца кто-то обнаженным телом прижимается… Ну, почти обнаженным. А то и вовсе голой грудкой, когда маечка словно ненароком задерется.

Но на сексуальных отношениях со студентками Гена поставил жирный крест.

И тут на горизонте нарисовалась Конакова. Ее он не сразу заметил. Были претендентки и поярче, и поэффектнее. Лишь когда призывные ее сигналы стали слишком назойливыми, оценил: ничего девочка, симпатичная. Не красавица, нет: светленькая, бледненькая, тоненькая. На фоне дебелых однокурсниц с грудью от третьего номера и выше она выглядела сущим подростком. Только вглядевшись внимательно можно было увидеть ее достоинства. Неброская красавица. Такие обычно расцветают поздно, зато цветут долго.

Вообще-то Кеба предпочитал другой тип женской красоты. Ему подавай огонь и пламя, чтоб только взглянул – и сердце ухнуло куда-то. Вернее не столько сердце, сколько… В общем, все равно к тому месту все и сводилось: хоть сердце туда ухает, хоть кое-что более прозаичное там происходит. Мужская сущность – скажем так, чтоб не слишком грубо.

При взгляде же на Конакову мужская Генкина сущность не то чтобы молчала, но и кричать не собиралась. Так, тявкнет что-то невразумительное, и затихнет. Да и с формами не все у нее в порядке было. Не сказать, что вообще безгрудая, но сравнение с другими студентками по этой части безнадежно проигрывала.

Чашу весов в ее сторону перевесили разве что тактильные ощущения. Все решил прыжок через коня. По обыкновению Кеба подстраховывал студенток на соскоке. Конакова прыгнула не слишком удачно, при приземлении завалилась на бок. Если бы не он – непременно упала бы.

Она и так упала. Но не на пол – прямиком в Генкины объятия. Опять же не в новинку для него: сколько дурех уже испробовали этот прием! Но у Конаковой это явно произошло случайно – Кеба почувствовал бы неискренность. И прижалась она к нему не как к вожделенному предмету – как к спасителю. Ее губы оказались у него под подбородком, и от неожиданности, от двусмысленности положения она замерла, только дышала горячо и часто ему в шею, мелко-мелко, будто сейчас расплачется.

Вот тогда и дрогнула Генкина сущность. Та, что в спортивных штанах не слишком надежно пряталась от хищных студенток. С того дня и стал отвечать на ее взгляды. Самому смешно было: с такой наивностью его еще никто не клеил. Уверен был – девственница. Но девственница упорная – долгонько она его глазками поедала.

Не удержался Гена… Злился и на себя, и на Конакову – ведь решил же больше не прикасаться к студенткам! Он бы спокойно прошел мимо, если бы не удивительное сочетание наивности и плотской жажды.

В общем, битву он проиграл с треском. Но за это Конаковой пришлось заплатить сполна. Никаких дежурных комплиментов, никаких нежностей. В конце концов, он не зазывал ее в свою каморку. Сама пришла, сама плотненько прикрыла дверь, недвусмысленно провернув в замке ключ.

Памятуя о недавнем скандале, первым делом Гена предупредил:

– На беременность не лови. Насиловать я тебя не собираюсь, а добровольный секс не предусматривает ответственности. Устраивает такой расклад?

Видимо да. Потому что на хамское по форме предупреждение она отреагировала на удивление спокойно. Он был взбешен: куда катится этот мир, если совсем юное ангелоподобное создание не шарахается от таких слов, не бежит прочь. Гена был уязвлен: она казалась хрупкой и чистой, а на деле такая же, как остальные? Что ж, тогда он не будет с ней миндальничать. Она получит то, чего заслуживает.

Без слов усадил ее на стопку матов. Реснички затрепетали в испуге. Однако же не убежала, покорно ждала продолжения.

Обладательница наивных глаз оказалась женщиной. Вернее, женщинкой – неумелой, стыдливой. Его это не оскорбило, нет. Но почему-то стало обидно: такая наивная, такая стыдливая, а под мужиком уже побывала. Все они одним миром мазаны, все отдаться торопятся, аж спотыкаются.

Попользовал девчушку, и до свидания: иди, милая, дальше, ищи любовь высокую и чистую в другом месте.

Но девочка не поняла. На следующих занятиях снова смотрела влюбленными глазками, вроде для нее что-то значил тот бессмысленный половой акт.

Хочешь повтора? На!

Еще? На еще!

Кеба и сам не заметил, как перешагнул все свои правила и убеждения. Он ее и так, и этак. То лаской с ней, то грубостью. А она в ответ только ресничками дрожит преданно.

Оглянуться не успел, как все изменилось. Вроде ничего особенного не произошло, но чувствовал, что теперь он безраздельно принадлежит Оленьке Конаковой.

Всем хороша была Оленька, всем устраивала. Кроме одного. Была у нее идиотская черта: едва ли не на каждом свидании непременно подводила Кебу к мысли о женитьбе. Вернее, не к мысли даже. Настойчиво напоминала: дорогой, уже пора! Пусть не каждый день, но пару раз в неделю непременно между ними происходил серьезный разговор.

На нейтральной территории они теперь встречались редко. Сначала еще ходили куда-нибудь, в кино, кафе, или просто гуляли по городу. Однако киношно-бульварная фаза оказалась до неприличия короткой: куда интереснее кувыркаться в постели, чем таскаться по улицам.

Чаще всего Ольга сама набрасывалась на него, едва переступив порог. Не успевал Гена раздеться, как она седлала его на стуле, и начиналась любовная игра. Собственно, игрой это вряд ли можно было назвать. Это был просто секс. Безудержный, почти животный. И его всегда было много.

Кеба не уставал поражаться Ольгиной ненасытности. Ведь только-только пришла к нему, можно сказать, девой непорочной: ну что такое, в самом деле, один неудачный любовный опыт? Только девственность потеряла, а вкуса даже не распробовала: что уж за урод был ее первым любовником – это ж надо умудриться сделать все настолько коряво!

О первом сексуальном опыте Оленька не любила рассказывать. Краснела, бледнела, не знала, куда глаза девать. Губоньки поджимала – вот-вот расплачется. Гена понял лишь, что опыт этот ничего хорошего ей не дал. Иной раз хотелось встретить того дебила и хорошенько тряхануть: что ж ты натворил, сволочь?! Такие уроды и делают женщин фригидными, напрочь отбивая охоту к сексу.

К счастью, Оленька не успела погрязнуть в своей проблеме. Если б Кеба вовремя под руку не подвернулся – так и померла бы, не понюхав настоящего мужика. В его же руках расцвела. Он поражался тому, как быстро она училась. Совсем недавно была скована в постели, неловка, стыдлива – после близости не смела даже взглянуть на него. Образно говоря, мышонком забивалась в уголок. Глупышка.

Но раз за разом становилась все свободнее, смелее. Видать, Кеба хороший учитель: пробудил в девчонке зверя ненасытного. Ольга стала буквально неугомонной. Порой это напрягало: Гена уже выдохся, спекся, а ей еще подавай. О стыдливости уже и речи не шло: не намекала – требовала! И словами, и покруче – действиями. Иной раз ее поведение напоминало откровенную разнузданность – чистая гетера! Но чаще он радовался: ого, раскочегарил девку! Такая никогда не станет отговариваться усталостью или банальной мигренью: ах, милый, я устала, обойдись сегодня сам.

Оленька была хороша. И фигурка не подкачала – тоненькая, совсем-совсем девичья, будто не девушку ласкал, не женщину пользовал, а глупую тринадцатилетнюю девчушку. Однако, несмотря на возбуждающую хрупкость, Гена предпочитал видеть ее частично одетой: нижняя часть очаровательного плоского животика была обезображена большим неровным шрамом. Он понимал, что нет в этом Ольгиной вины, что это – беда ее, и что, в сущности, это не делает ее менее желанной любовницей. Никакая она не больная, не заразная, просто когда-то, много лет назад, имела проблемы со здоровьем, но все уже в далеком прошлом.

Но уговоры не помогали – Гена упорно брезговал прикоснуться к шраму, и предпочитал, чтобы Ольга оставалась полуобнаженной. Сказать прямым текстом стеснялся: подарил несколько комплектов сексуального бельишка, чтоб и стильно, красиво, и шрам прикрывало. Тем не менее, руки его постоянно натыкались на проклятый шрам, и Кеба инстинктивно, что нисколько не умаляло его вины, резко отдергивал руку, будто от склизкой жабы или змеи. Оленька непременно обижалась, Генка извинялся, каялся, и разнузданный лихой секс продолжался как ни в чем ни бывало.

Ему было хорошо. Он почти утопал в ней, забывал обо всем на свете и считал себя почти счастливым. Всегда между ними присутствовало это проклятое 'почти'! Никогда, ни на одну минуту Гена не мог отстраниться от брезгливости. Легкой, едва заметной, ведь сам себя не переставал убеждать, что ничего страшного, это всего лишь шрам, из-за него Оленька не перестает быть Оленькой. А иногда начинал сомневаться, в шраме ли дело? Или его брезгливость имеет другие корни?

Было еще одно 'но' на пути к абсолютному счастью. Гена уже давно забросил мечты о тренерстве, плыл себе спокойно по течению. А теперь, с Ольгой, то есть с Оленькой – она сама себя только так и называла, обижаясь на Ольгу или Олю – теперь вдруг всплыли в нем прежние стремления. Мысли появились: что ж он столько времени в 'педульке' теряет, ведь уж не один, поди, десяток пацанов мог бы к званию 'Мастер Спорта' подготовить. Пора, пора что-то менять! Под лежачий камень вода не течет – нужно самому стучаться во все двери, предлагать себя. Никто ведь не придет, ничего не предложит – всего нужно добиваться самостоятельно, а не прожигать жизнь в бабьем царстве.

Пытался делиться мыслями с Оленькой, советоваться:

– Как ты думаешь? У меня есть шанс? Конечно, и без меня тренеров хватает, и все опытные – не мне чета. Но и я ведь не последний, а? Неужели с пацанами не справлюсь?

Та смотрела на него наивными своими глазками, лупала ресничками. Вроде его слова ее удивляли:

– Пацаны? Зачем тебе пацаны? Тебе меня не хватает?

Не успевал он ответить, как она ловко переводила разговор в другое русло:

– Ген, ну вот ты думаешь, мне легко у матери отпрашиваться на ночевки? Она, конечно, не знает, у кого я ночую. Если б только догадалась, что у мужчины, она бы нас обоих поедом сожрала, живьем, и костями бы не подавилась. Я так от нее устала! Я ведь давно не ребенок, мне ведь – страшно сказать – двадцать три года! А я все еще должна жить под материнским крылышком, по ее уставу, делать только то, что нравится ей. Я не могу так больше! Мне же на свидания с тобой приходиться бегать тайком! Ну сколько можно? Мы же с тобой взрослые люди, а постоянно прячемся от кого-то. Я – от матери, ты – от Мининзона. Мы уже полгода вместе. Ты имеешь меня, как пожелаешь, совершенно не задумываясь о моих чувствах. Ты хоть раз поинтересовался, хорошо ли мне? Хоть раз спросил, хочу ли я 'так'? И вообще, хочу ли я сегодня? Ты нагло пользуешься моей любовью! А если я забеременею? Представляешь, какая шумиха поднимется в деканате, если только станет известно, что преподаватель систематически насилует студентку? Да если еще это насилие приведет к беременности?! Кстати, дорогой, ты не забывай: мне нельзя делать аборт. У меня ведь один яичник: если сделаю аборт – потом вообще не смогу иметь детей. Мне срочно нужно замуж, Генчик! Давай уже поженимся, ну что тебе стоит?

Он хотел говорить о своей мечте, но каждый раз приходилось выслушивать Ольгины претензии. Мало того что ему была неприятна эта тема: когда посчитает нужным – сам решится. Но чтобы его вынуждали жениться, выкручивали руки, ставили какие-то условия?! Какой мужик это потерпит?

А еще поражало, как она умудрялась все вывернуть наизнанку. С ее слов выходило, что это Гена имеет ее круглосуточно то так, то этак. Она не хочет, а он подло ее пользует, невзирая на отчаянные мольбы оставить в покое несчастное девичье тело. Пользуется не только служебным положением, но и грубой физической силой, снова и снова затаскивая студентку в свою постель.

Только ведь у них все происходит практически с точностью до наоборот. Не Кеба ее постоянно домогается – Ольга его! Причем с самого первого раза. Не он ею насытиться не может – она им. Не он ее в оригинальные позы заворачивает – она его. Ну да, это он научил ее всем этим премудростям, а главное – получать удовольствие от секса. Если это вина – тогда казните. Но разве это вина? По Оленьке этого не скажешь: пищит ведь от удовольствия! Пищит, и тут же требует: еще! Ему бы уже хватит, устал, 'наелся'. Ему бы поговорить о том, что волнует больше всего: о пацанах, которые в умелых Генкиных руках чемпионами станут. А она секса требует. Еще, еще, еще!!!

Ну не хочет он жениться! Ему и так хорошо: Оленька и без штампа в паспорте всегда рядом, всегда под рукой – зачем жениться? А уж беременностью и деканатом угрожать – это вообще последнее дело. Шантаж называется.

– Кисонька, ну ты же знаешь: я из тех мужчин, которые не женятся никогда. Мне с тобой очень хорошо, но ведь и тебе со мной неплохо? Зачем ты все усложняешь?

Про 'никогда' Гена говорил скорее из вредности, или из суеверного страха перед судьбой. Вернее было сказать, что это сейчас он не хочет жениться, не видит себя мужем. Может, просто мужем, может, Оленькиным мужем – но не видит! Не сейчас. Как минимум – не сейчас. Ему в тренеры нужно пробиваться, а семья требует стабильности. И вообще. Не ко времени разговор.

Ольгу же ответы в подобном ключе определенно не устраивали. Заводилась с пол-оборота:

– Я усложняю?! То есть ты намерен трахать меня до старости, но жениться на мне ты отказываешься? Так, да? Я устраиваю тебя, как любовница, но не как жена?! Прости, милый, но такой расклад не устраивает меня. Я взрослая женщина, и, как любая нормальная баба, хочу замуж. Не за кого попало, а за любимого, то есть за тебя! И я не намерена ждать слишком долго. Я, конечно, и представить не могу рядом с собой другого – ты же знаешь, как я тебя люблю, а отдавать себя нелюбимому я не умею, и никогда в жизни этого не будет, но обещаю – я уйду от тебя. Мне будет бесконечно больно и одиноко, но я от тебя уйду. Я без тебя проживу, я не умру без тебя и без секса. А вот ты без меня не выживешь, дорогой. Конечно, ты себе целую коллекцию шлюх без труда насобираешь, да только ни одна из них не сравнится со мной. Именно потому, что они все – шлюхи, а я – порядочная девушка из хорошей семьи. Вот скажи мне, только откровенно: много у тебя было порядочных девушек? Да еще таких, которые в постели бы не были ханжами, а, наступив на горло собственной гордости, исполняли все твои развратные желания?

Спорить с этим Гене было трудно: нет, таких порядочных, как Оленька, у него было немного. Точнее, совсем не было. Да, все остальные – шлюхи. Прожженные и циничные – порядочная женщина сама к мужику в штаны не полезет. Но ведь и Оленька когда-то сама к нему пришла, сама дверь за собой закрыла, намекая на цель визита.

Вынужденно подтверждал: да, одна только Оленька порядочная. И да, она не ханжа – действительно исполняет любые развратные желания. Только никак не удавалось к слову вставить, что желания эти, иной раз и в самом деле развратные, не его, а ее, Ольгины желания.

На радостях от того, что ее слова в очередной раз подтвердились, что она, как всегда, оказалась права, что признает ее Кеба единственной порядочной девушкой, едва ли не святой среди многочисленных шлюх, Ольга устраивала 'праздник похоти', вытворяя с ним такое, чего ни одна циничная студентка не то что вытворить – представить себе не умела. Выделывая замысловатые па, изгибаясь и вскрикивая от сладострастия, Оленька непременно приговаривала, сама же тащась от своих слов:

– Где ты еще найдешь такую, Кеба? Кто еще так сумеет? Женись на мне, а то я уйду от тебя, брошу, и никогда больше ты не получишь такого кайфа. Запомни, милый: никогда ни одна женщина не сможет сделать тебя таким счастливым, каким делаю тебя я. Береги меня, держи меня крепко, свяжи меня штампом, а то я ведь птица крылатая – не удержишь, выпорхну в окошко…

Долго терпел Кеба ее напор. Но всему есть предел: даже железный прут – и тот гнется.

Когда в самый сладостный миг она остановилась вдруг, отстранилась, улыбнулась с коварной усмешкой:

– Что, плохо без Оленьки? У самого не получается? А я вот сейчас встану и уйду. Навсегда. И что ты тогда запоешь?

Знал ведь, прекрасно знал, что никуда не уйдет, что продолжит буквально через мгновение – не столько ради него, сколько для себя самой. Но таким бесконечным показалось это мгновение, что не выдержал Гена. Почудилось: если вот сейчас, в эту самую секунду она не продолжит, он просто взорвется фугасом, или даже авиабомбой, и редкая умелица Оленька пропадет бестолку в этом смертельном взрыве.

Сдался, выдохнул обреченно:

– Уговорила, женюсь. Только не останавливайся!

Взвизгнув радостно, Ольга наскоро чмокнула уже не любовника, а жениха, и продолжила с новыми силами, яростно, будто не любовью занималась, а стирала с лица земли давнишнего врага. Гена уже не думал ни о женитьбе, ни об Оленьке: сознание затуманилось – не было ничего вокруг, один сплошной кайф. Откинулся на подушку, устало прикрыв глаза.

– Ольга Кеба, – смакуя фамилию, радостно воскликнула она. – Генка, родной, я тебя так люблю! Клянусь – ты никогда об этом не пожалеешь. Я буду самой лучшей женой во вселенной!

Кеба выдавил из себя улыбку и промолчал. А что говорить? Что погорячился, поддался уговорам? Что взорвался бы, если б она не довела дело до конца? Что только этим и можно объяснить его поражение?

Именно поражением и принимал вырвавшиеся слова. Однако поздно сожалеть – сказанного не вернешь. Придется жениться.

Ну и ладно – в принципе, не самый плохой вариант. Не шлюха, а в постели вон что вытворяет – скучать явно не даст. Скромная опять же, наивная – рога не наставит.

Но рваных халатов Кеба не потерпит: развод и девичья фамилия!

На том и отключился.

Зато Ольга в эту ночь так и не заснула. Какой сон, когда столько всего нужно обдумать! Платье – в первую очередь: она должна выглядеть шикарно! Где праздновать свадьбу? Кого приглашать? О том, кого брать свидетельницей, долго не размышляла: естественно Маринку.

Едва дождалась утра – так хотелось поделиться радостью со всем светом. В первую очередь с Казанцевой.

– Я замуж выхожу! – огорошила подругу, не успев поздороваться. – Ты свидетельница!

***

Ольгино личико светилось не просто удовольствием. Да и удовольствием ли? Какая-то хищная радость горела в глазах, вроде ей удалось облапошить самого Господа Бога.

Маринку шокировало не столько неожиданное известие, сколько нездоровый восторг. Ей казалось, в такую минуту человек должен сиять от счастья. А в Ольгиных глазах проступал азарт охотника, заманившего в сети крупную добычу. И ничего, хотя бы отдаленно напоминающего обыкновенное женское счастье.

Помимо воли не удержалась от сарказма:

– Кого осчастливила?

– Обижаешь! Кого я 'окучивала' полгода? Ну ты что, подруга?

– Неужто самого Кебу раскрутила? Ну, даешь! И как тебе удалось его уговорить?

Что заставило ее это сказать? Не хотелось думать, что она самым банальным образом завидует Ольге: у той, вон, не только куча ухажеров, но и муж скоро появится. А Маринка все одна да одна, сколько ж можно?

И вовсе она не завидует! Просто… Вот этот Ольгин охотничий инстинкт, вечный ее сексуальный голод, поклонение любому мужику аки божеству только за то, что у того 'лишний палец' имеется – не то что в голове не укладывалось: претило это ей, царапало. Ну да, всем хочется любви, всем мечтается. Но не так же рьяно идти к мечте! Практически насиловать каждого встречного мужика.

Однако поди ж ты – на практике выходит, что Ольгин радикальный метод куда действеннее Маринкиного пассивного выжидания звездного часа. Может, ей не осуждать подругу нужно, а пример с нее брать? Может и так. Но удержаться все же не смогла – обида вырвалась наружу. Обида на безголовых мужиков, слетающихся на Конакову как на мед и не замечающих ее порченности. Обида на Ольгу, насмешливо обзывающую Маринку 'отпугивающим элементом'.

Ольга не обиделась. Скорее, возмутилась:

– Ты базар-то фильтруй. Как это 'я уговорила'? Да ты что?! Он меня уговорил! Он меня уже три месяца уговаривал, ну а вчера я сдалась. Знаешь, так просил, так просил! Такое вытворял, паразит! Ну, в самый ответственный момент я и не выдержала – слаба, каюсь. Хотела еще полгодика помучить, да сил не осталось – извел меня своими приставаниями. Ненасытный, сволочь, но такой сладкий!

От приятных воспоминаний Ольга зажмурилась. На лице засияла глупейшая из всех ее улыбок – похотливая, порочная.

– Ой, Маринка! – почти застонала в экстазе. – Ты и представить не можешь, какой мужик! Я от него просто тащусь. Ты-то знаешь: я ничего серьезного с ним не планировала – он ведь совершенно не в моем вкусе. А вот как в постель меня, сволочь, затащил, тут я и плюнула на все свои вкусы. Вкуснее его в жизни ничего не пробовала! Тааакой фантазёоор! А-баль-деть!

Марина с трудом удержалась, чтобы в очередной раз не подколоть собеседницу: как же, как же. И серьезного не планировала, и в постель не она его, а он ее затянул. Аха, помимо ее воли! Это пусть кому другому расскажет, но не Маринке: кому Ольга плакалась два месяца, что физрук на ее призывы не откликается?

Похоть на лице Конаковой уступила место обычной житейской радости:

– Наконец-то не надо будет прятаться от матушки! Теперь я смогу с ним трахаться хоть в материной квартире. Представляешь, кайф какой – он мой круглосуточно, в любое время дня и ночи! Хоть затрахайся. Такой сладкий – и весь мой!

Даже сейчас, в счастливейший, казалось бы, момент своей жизни, Ольга снова и снова говорила об одном. Маринку передернуло от неприязни. Или зависти? Да нет, чему завидовать? Что урвала Кебу? Этот переходный красный вымпел? Всеобщее достояние 'педульки'?! Да ей только посочувствовать можно, о какой зависти речь?

Однако вместо сочувствия вновь не удержалась:

– Ага, весь твой, почти. Все, что другие не съедят, тебе достанется.

Сытый оскал с Ольгиной физиономии как ветром сдуло:

– Ты это о чем?

– Сама знаешь. Кобель он, твой Кеба. Всю 'педульку' перетрахал – завидный жених!

– Да куда там – всю 'педульку'! Пару штук может, и трахнул, а ты уж сразу: 'всю'!

– Каких пару штук? Чего ты девочку-то из себя строишь? Вроде не слышала, что о нем говорят. Сама ведь прекрасно знаешь, что я права. Когда речь заходит о Кебе, там уже не пара штук, там уже действительно вся 'педулька'.

– Не смеши, – обиженно протянула Ольга. Правда, смеяться и не думала. Напротив – сытое торжество исчезло из взгляда и голоса. – Ну вот тебя-то он не трахал? Не трахал! А значит, не вся 'педулька', не вся!

– А-аа… Ну, тогда, и правда, не вся. До меня он действительно еще не добрался.

– Вот видишь, – обрадовалась Ольга. – Я была права – это все глупые разговоры. Просто девки злятся, что он ими пренебрег, вот и сочиняют о нем небылицы.

Ехидный смешок уже готов был вырваться из Маринкиных уст, но усилием воли она подавила его. Что-то она сегодня разошлась. Да, Ольгины взгляды на жизнь ее уже, мягко говоря, давно напрягали. Может, не столько напрягали, сколько не соответствовали ее собственным взглядам. Иной раз очень хотелось отдохнуть от подруги. Или хотя бы от замусоленной темы.