Текст книги "Добрая фея с острыми зубками"

Автор книги: Татьяна Сахарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Помощника Савицкого я заметила возле двенадцатого причала. Он курил и прижимал к уху мобильный. Маломерный катер как раз отдавал швартовые от пристани. Трап уже убрали, а расстояние между бортом суденышка и бетонным парапетом набережной составляло метра два или даже немного больше.

Если бы кто-нибудь когда-нибудь предложил мне совершить двухметровый прыжок, я бы сочла такого доброжелателя сумасшедшим и, несомненно, отправила бы его гулять лесом и полем. Но сейчас выбирать не приходилось. Сильный толчок… и я перелетела на палубу, если вообще корректно называть палубой крохотное пространство в хвостовой части катера. Приземление было не таким удачным, как сам прыжок. Я больно ударилась коленкой о какую-то железяку. Катер стал стремительно удаляться от берега.

Превозмогая боль в ноге, я ринулась на поиски Марины. Дверь на хвосте суденышка оказалась заперта. Пройдя по правому борту, я нашла еще одну и нажала на ручку.

Первое, что открылось моему взору, был Верещагин. Один рывок – и я смертельной хваткой вцепилась в лацканы его пиджака, сотрясая воздух визгом и бранью. Мое вторжение было для депутата полной неожиданностью. Его переклинило, и он даже не пытался оказывать сопротивление. Я же от души разорялась, обещая показать Верещагину и кузькину мать, и вырванные годы, и небо в клеточку, и штаны в полосочку.

Марине пришлось изрядно потрудиться, чтобы оторвать меня от замершего столбом депутата. Отпустив, наконец, лацканы его пиджака, я перевела дыхание и огляделась. А поглядеть мне было на что… В центре довольно просторной каюты, напоминавшей по количеству цветов оранжерею, находился изящно сервированный стол с уже зажженными свечами. Вокруг него столпились люди с удивленными лицами. Кроме Марины и самого Верещагина, тут имелись: пожилой усатый мужчина в морской форме – не иначе капитан катера, – «пингвин» во фраке – скорее всего, официант, дедушка со скрипкой и дядька в поварском колпаке. Видно, на учиненный мною шум сбежался весь экипаж этой посудины. Последним ворвался в каюту мальчуган лет двенадцати. На его сползавшей на нос фуражке золотистыми буквами значилось слово «юнга».

Все смотрели на меня с такими физиономиями, как будто увидели живое привидение с мотором. Но вот мотора-то у меня, господа, как раз и в помине не было. Иначе я бы с удовольствием упорхнула, избежав тем самым неприятных разбирательств. А так объясняться, боюсь, придется. Операцию захвата я провалила окончательно и бесповоротно. Одно радует: при таком скоплении людей на катере Верещагин вряд ли рискнет применять силу. На этой моей умной мысли к депутату вернулась способность разговаривать. Правда, изъясняться он мог пока еще не очень членораздельно:

– В-в-ы-ы… ч-ч-е-е-г-о-о?.. С-с-естры? – Его взгляд растерянно блуждал между мною и Мариной. – П-п-о-хожи, к-к-а-же-ется…

В этот момент у Марины зазвонил мобильный.

– Нет-нет, все в порядке, – проговорила она в трубку. – Да, Анна здесь… Мы вернемся к причалу через несколько минут… Подождите нас…

Даже не буду рассказывать, как спустя полчаса заходился хохотом Верещагин. Разборка с ним состоялась прямо на пристани, причем в окружении колоритных мальчиков из нашего джипа. Депутат долго не мог врубиться, в чем его пытаются обвинить, а когда до него наконец дошло, то заржал погромче пресловутого сивого мерина.

Вдоволь насмеявшись, Верещагин начал прилюдно каяться. Действительно, в сегодняшней нашей встрече не было никакой деловой необходимости. Ситуация с мостом утряслась сама собой. Иевлева удалось приструнить, и какой-либо угрозы с его стороны ожидать больше не приходится. Но депутат решил воспользоваться обстоятельствами в свою пользу, просто потому, что ему порядком опостылел холостяцкий быт. За своей политической занятостью он как-то упустил из виду тот жизненный этап, когда взрослые люди активно обрастают бывшими женами и алиментами. А теперь выбор вокруг него в общем-то невелик: безмозглые юные секретарши, мужеподобные соратницы по политической борьбе… Ну, не в ресторан же серьезному человеку идти знакомиться! А тут такой замечательный вариант подвернулся. Вице-президент инвестиционной компании, молода, умна, чрезвычайно привлекательна и, самое главное, свободна. Конечно, следовало бы развить активность в этом направлении после выборов, чтобы, упаси господи, не привлечь внимание политических оппонентов к своему роману. Но Верещагин побоялся, что красавица Анна Сереброва будет недолго убиваться по безвременно почившей семейной жизни и очень быстро заведет себе достойного воздыхателя. А безумная занятость народного избранника – плохой помощник в обустройстве личной жизни, где уж тут тягаться с другими претендентами на руку и сердце. Поэтому депутат не стал дожидаться выборов и поторопился назначить сегодняшнее свидание. В последний момент он переиграл банальные посиделки в приличном ресторане на романтический ужин при свечах на катере. Каюта, заполненная цветами, изысканная итальянская кухня, «живая» скрипка – какое женское сердце способно устоять перед таким сокрушительным напором романтики?

Естественно, свою причастность к гибели Киселевой, равно как и к покушению на меня, Верещагин полностью отрицал, утверждая, что никого мотива у него не было. Информацию о подмене младенцев в роддоме он воспринял с изрядной долей скептицизма и потребовал представить хоть какие-то доказательства сего факта. Но в любом случае Верещагин ничего не знал о подкидышах Киселевой, поэтому измышления металлургического магната Караюшкуса совершенно безосновательны.

– А здорово вы провели меня с этой подменой. – Депутат продолжал веселиться, без смущения сравнивая нас с Мариной. – Я даже подумал, что вы сестры. А теперь Анна утверждает, что я ее родной брат. Все это бред какой-то.

– Может быть, и бред, – обиделась я, – только зачем тогда Киселева присылала вам детские фотографии? Зачем хотела с вами встретиться?

– Понятия не имею…

– То-то и оно, что не знаете и знать не хотите. А ведь все настолько очевидно! В каком роддоме вы родились?

– Не знаю.

– Но это было в нашем городе?

– Однозначно.

– Завтра поедем вместе в архив родильного дома, где работала Киселева. Посмотрим архивные записи вместе. Уверена, там найдется что-то, что развеет ваши сомнения.

– Как хотите. Только все равно это чушь собачья. – Верещагин начал раздражаться.

– Я тоже думала, что чушь, пока собственными глазами не увидела Ани Караюшкус.

Нехотя народный депутат согласился обследовать вместе со мной архив. Мы договорились пересечься завтра в одиннадцать утра, и все разъехались.

Олег Юрьевич и Валерий Григорьевич отвезли меня в коттедж и предложили оставить охрану на ночь. Но я решительно взбунтовалась. Это все уже начинает напоминать коллективную паранойю. Не могу же я жить теперь под круглосуточной охраной? Напоследок гости пожурили меня за легкомыслие, но все же уехали, оставив меня, наконец, в гордом одиночестве.

Пора закругляться с этим расследованием! Все и так ясно, как божий день. Проект моста – случайность и никакого отношения ни ко мне, ни к убийству медсестры не имеет. Оксана Киселева действительно подменила младенцев – меня и Верещагина, – желая для своих малышей сытой и счастливой жизни. Мой папа и Караюшкус в свое время раскрыли обман и вывели аферистку на чистую воду. Та пообещала хранить тайну, но, находясь при смерти, решилась нарушить слово. Поэтому прислала фотографии и назначила встречу у себя в квартире. Серебров-старший, увидев снимки, сразу смекнул, в чем дело. Он приехал к Киселевой раньше меня и попытался убедить ее молчать. Но разговор не задался, папа обезумел и затянул какой-то шнурок на горле женщины. Вот она – голая правда жизни. И хватит себя обманывать! Хватит искать других виноватых! Ни у кого, кроме Сереброва, не было ни реальных шансов, ни мотивов для убийства. Так выразилась его безграничная, всепоглощающая любовь ко мне. Во что бы то ни стало он хотел уберечь меня от стресса. Даже несмотря на то, что я уже взрослая девочка и вполне в состоянии пережить сей прискорбный факт. Родительская любовь часто нелогична… Ну, ничего, папуля, я любой ценой уберегу тебя от тюрьмы! Если понадобится, попрошу помощи у Караюшкуса или даже у Верещагина. У них связей и возможностей побольше нашего.

Пожар в доме малютки – это чья-то служебная безалаберность. То ли курили в неположенном месте, то ли плохо электропроводку чинили. А теперь пытаются снять с себя вину, выискивая доказательства поджога.

Остается еще внедорожник на лесной дороге. И что ему от меня, интересно, понадобилось? Возможно, все-таки прав был Сергей Генералов. Подвыпивший водитель решил таким образом позабавиться. У богатых, как говорится, свои причуды. Или, может быть даже, какой-то бизнесмен-извращенец устроил подпольный тотализатор, и я случайно превратилась в живую мишень.

Короче, сегодня надо укладываться спать, а завтра, надеюсь, мы накопаем что-нибудь интересное в архиве. Но уснуть у меня получилось не сразу. Не успела я лечь в кровать, как раздался звонок в дверь.

Открыв, я обнаружила на пороге Никиту Когтева. Вместо «здрасьте» он тут же попытался запечатлеть на моих губах страстный поцелуй. Мне едва удалось увернуться.

– Никита? Ты что тут делаешь на ночь глядя? – испуганно спросила я и сама же удивилась собственной глупости. Конечно же, Никита заявился на ночь глядя, чтобы переночевать со мной, то есть с Мариной, что и дал понять незамедлительно, предприняв еще одну попытку меня поцеловать.

Поскольку роман со старинным Генкиным приятелем в мои планы не входил, а объясняться с чужим любовником я сочла неразумным, то все, что мне оставалось, это спровадить Когтева восвояси, сославшись на трудный день и ужасную головную боль. Маринка эту кашу заварила – пусть сама ее и расхлебывает. Именно это я популярно объяснила ей по телефону, как только удалось выдворить Никиту из дома.

Утром я вовремя вспомнила, что приходила в роддом под видом журналистки. Пока водитель Пашка ехал за мной из города, я принялась за свою внешность. Правда, волосы на этот раз я пощадила и ограничилась очками, нахальным макияжем и ярким, немного вульгарным нарядом.

Верещагин не заставил себя долго ждать. Автомобиль привез его ровно в одиннадцать, копейка в копейку. Впрочем, я тоже была достаточно пунктуальна. Приблизившись к нему, поздоровалась.

– Доброе утро, – буркнул в ответ депутат и, скользнув по мне беглым взглядом, повернулся спиной. Все ясно – он меня не узнал.

– Нехорошо, Валентин, к женщинам спиной поворачиваться. Тем более что еще вчера вы, кажется, готовы были положить к моим ногам целое море цветов.

Он обернулся и уставился на меня с разинутым ртом.

– Ну, вы даете! Что это за бал-маскарад?! Или опять по вашей милости здесь в кустах сидят вооруженные люди? Если так, то я умываю руки. Мне такие розыгрыши уже вот где сидят. – Он красноречиво провел рукой по горлу. Странно, но раздражение было ему к лицу. Или это во мне начали просыпаться теплые родственные чувства?

– Успокойтесь! Здесь никого, кроме нас, нет. А внешность я изменила для пользы дела. Пойдемте в архив! Но там вам лучше помалкивать. В случае чего можете смело мне поддакивать.

Я схватила его за руку и решительно потянула ко входу. Моя спешка, естественно, тут же вылезла боком: мы налетели на пожилую женщину в белом халате, выходившую из-за угла. Старушка охнула.

– Простите, пожалуйста, мы нечаянно, – искренно заверила я, поправляя на женщине сбившийся платок.

– Ой, здравствуйте, Алиночка. Я вас сразу не узнала. Снова к нам? Ну, как? Вы нашли тех деток?

Приглядевшись, я узнала в старушке ту самую старейшину роддома со странным отчеством Никандровна. И вот так со мной всегда: странное отчество я запомнила, а имя нянечки напрочь позабыла. Я поспешила ответить:

– Да, мы нашли обоих. Сейчас только хотим кое-что в архиве уточнить…

– А почему вы говорите обоих?

– ???

– Оксана Киселева рожала здесь трижды, и всех малышей она бросила. Наш тогдашний главврач на третьем ребенке слег с инфарктом. Киселева нам по роддому все показатели своими отказами портила. Тогда ведь новорожденных практически никто не бросал, не то что сейчас…

– Погодите-погодите, – я отказывалась верить своим ушам, – у Киселевой было трое детей? Не двое? Вы уверены, что ничего не путаете?

– Не-е-е… Это я сейчас могу забыть, что вчера произошло, а что в молодости было, помню прекрасно. Рожала Оксанка три раза. Третий младенец появился на свет аккурат во время Олимпиады. Девчонки-аккушерки тогда открытие по телевизору смотрели, а у Киселевой как раз схватки начались.

– Какая была Олимпиада?

– Как какая? Так наша, московская…

Я вцепилась в руку Верещагина и почти силой поволокла его за собой. Значит, был еще один ребенок. Не зря я считала, что разгадка кроется где-то в старых записях.

– Почему эта женщина назвала вас Алиной? – попытался уточнить по дороге народный депутат.

– Это не имеет значения. Вы, главное, ничему не удивляйтесь и просто мне поддакивайте.

Катюша, ведавшая местным архивом, без труда припомнила ушлую журналистку Алину Пущину. И тоже поинтересовалась моими успехами. Я уверила медсестру, что поиски почти завершены, и попросила показать нам регистрационные журналы за декабрь семидесятого года и за лето восьмидесятого. Убедившись в том, что ее помощь не понадобится, девушка удалилась, оставив нас с депутатом вдвоем.

Начать я решила с Верещагина. Открыв амбарную книжицу на четырнадцатом декабря, я ткнула пальцем в фамилию Киселева.

– Вот, смотрите.

Верещагин внимательно прочитал запись.

– И что это доказывает?

– То, что дата рождения сына убитой женщины практически совпадает с вашей.

– Ну и что?

– Она могла поменять вас местами сразу после рождения.

– Возможно, но только в том случае, если моя мама тоже рожала здесь. – Он перевернул страницу и нехотя пробежал глазами по записям. – Черт! – Его физиономия резко побледнела.

– Что там?

– Кажется, нашел. – Верещагин указал на самую последнюю строчку.

– Чащина Майя Ивановна, – прочитала я вслух, – мальчик… Господи, ну при чем тут Чащина?

– При том, что это и есть моя мама. Она не сменила девичью фамилию после замужества.

– Как все просто, – криво усмехнулась я, – а мне-то никак покоя не давало, что нет записи про роженицу Верещагину. Если бы я знала… Теперь-то вы мне верите?

– Даже не знаю, что сказать…

– Мы всегда можем провести генетическую экспертизу. Но я бы на вашем месте не особо обольщалась по поводу нашей счастливой совместной жизни. Кажется, это по-научному называется инцест.

Верещагин хотел что-то сказать, но подавился глотком воздуха и закашлялся. Я заботливо постучала его по спинке, после чего принялась за регистрационные журналы восьмидесятого года. Олимпиада в Москве проходила летом, значит, фронт работ не так уж велик: скорее всего это июнь месяц, максимум – июль.

Пока я листала пыльные странички, депутат молча сидел рядом и отчаянно переваривал информацию.

По тому, каким напряженным было его лицо, процесс этот давался ему с трудом. Все же не каждый день узнаешь, что тебя воспитывали совершенно чужие люди. Ничего, переживет! Если я, слабая женщина, пережила, то и он никуда не денется.

– Есть, – радостно возвестила я, наконец найдя нужную страничку. – В начале июня восьмидесятого Оксана Киселева действительно родила еще одного мальчика…

– И без зазрения совести переложила его в чужую кроватку, – перебил меня откуда-то сзади скрипучий мужской голос.

Я повернулась и увидела в тусклом свете незнакомого молодого парня в грязной робе, грудью загородившего выход из подвала. В принципе его можно было бы назвать симпатичным, если бы не дикий блеск в глазах. Верещагин, увидев работягу, попробовал шагнуть ему навстречу. Но незнакомец внезапно выхватил пистолет и направил дуло в нашу сторону.

– Опаньки, вся компания в сборе, – процедил он сквозь зубы, – что ж, я даже не рассчитывал на такую удачу. И чего тебе, сестрица дорогая, не сиделось? Зачем свой нос совала во все дырки? Ведь не собирался же я никого убивать… Ладно, маманя, дура старая, она все равно уже одной ногой в могиле стояла. А ты-то чего полезла?

Он сверлил меня мутными, пышущими злобой глазами. Мутный взгляд… «Высокий, светловолосый, без особых примет», – всплыло в памяти описание наркомана, забравшегося в мой коттедж.

– Николай… – прошептала я наудачу. – Николай Паливодов?

– А ты башковитая девочка. Не зря добрая мамочка подбирала нам умных папашек. Она специально по несколько лет откладывала деньги, а потом покупала путевки в самые дорогие пансионаты. И там находила для нас умных и красивых папашек. – Паливодов рассмеялся гулким раскатистым смехом, от которого у меня пошел мороз по коже.

– Откуда ты знаешь про пансионаты? – зачем-то спросил Верещагин.

– А это, братец, мамочка мне сама рассказывала. Если б ты знал, как она тобой гордилась, прям слезу каждый раз пускала.

Валентин инстинктивно сжал кулаки. От Николая этот жест не ускользнул.

– Стой, где стоишь! Вы сами, ребятки, нарвались. – Он лихорадочно облизнул пересохшие губы, а я сделала нелепую попытку его вразумить:

– Николай, мы не желаем тебе зла. Наоборот, тебе нужна помощь…

– Иди ты на… Срать я хотел на всю вашу помощь! Только ведь если мой всемогущий приемный папуля узнает, что сыночка ему в роддоме подменили, то он тут же лишит меня миллиончиков, которые много лет исправно копит в далеких зарубежных банках. А я не хочу жить без его миллиончиков. Мне без них будет очень грустно. – Он противно захихикал. Происходящее явно доставляло ему удовольствие.

– Это ты меня пытался задавить на лесной дороге?

– Я, разумеется… И откуда в тебе столько прыти? Нет бы сразу коньки отбросить. Доставила ты мне хлопот… Ну да ладно, заболтался я с вами, родственнички, пора мне. – С этими словами он пинком перевернул пятилитровую пластиковую емкость, стоявшую у его ног. Жидкость выплеснулась на один из архивных стеллажей и растеклась по полу. Ни на секунду не спуская нас с прицела, Николай чиркнул зажигалкой.

– Счастливо оставаться, – бросил он напоследок и скрылся в дверном проеме. Лязгнул металлический засов, а языки пламени, сдобренные горючей смесью, быстро поползли по пыльным полкам стеллажей.

– Нам не выбраться, – охнула я и зашлась слезами. – Там дверь железная и засов пудовый. А другого выхода, кажется, нет.

– Будет! – провозгласил Верещагин, увлекая меня в дальний угол подальше от огня. – Эх, двум смертям не бывать…

Моросил мелкий дождик. Было совсем не холодно, но немного сыро. Июль в этом году выдался на редкость дождливым. Я и Верещагин увязали в грязи кладбищенской аллеи, тщетно пытаясь уберечь обувь. Валентин удерживал над нашими головами огромный зонт, под которым запросто уместилось бы еще три-четыре человека. Со времени пожара в роддоме прошел почти год. И он принес с собой множество перемен.

Я сделала неосторожный шажок, и подошва ботинка предательски скользнула по мокрой суглинистой почве. Верещагин испуганно вцепился в мой локоть.

– Говорю же, держись за меня! И вообще, зачем мы приехали на кладбище вдвоем?! Отрицательные эмоции тебе сейчас противопоказаны.

– Прекрати, Валя! Беременность – не инвалидность, я себя прекрасно чувствую.

– Безусловно, но рожать тебе со дня на день. – Он трогательно коснулся рукой моего необъятного живота.

– Я собираюсь рожать, а не умирать. Нечего устраивать трагедию! – взбрыкнула я с негодованием.

В последние месяцы все просто с ума посходили! Носятся со мной как с писаной торбой. Коллективная опека достала меня до зубовного скрежета и тяготит куда больше, чем сама беременность. Поэтому на очередные охи-вздохи я реагирую не совсем адекватно. Ну, скажите, как можно сохранять спокойствие, если с утра до вечера только и слышишь: «Анечка, поешь творожок, организму нужен кальций»; «Солнышко, выпей свежего морковного сока»; «Не води сама машину!»; «Брось немедленно мороженое, не дай бог простудишься!»; «Ляг отдохни пару часиков»… Зачем это мне отдыхать пару часиков, если я бодра, как гриб-боровик после грозы? И почему, собственно, мне нельзя садиться за руль? В каких таких правилах вождения имеются подобные ограничения? А чего стоит принудительное усиленное питание… Благодаря тому, что меня пичкают полезными деликатесами каждые два-три часа, я набрала почти семнадцать килограммов и, кроме шарообразного живота, имею теперь еще и солидные жировые отложения на бедрах и ягодицах. То-то мне будет радости от них избавляться! Но ничего, припомню потом любимым родственникам все свои страдания, когда хором запоют о втором ребенке. А в том, что запоют, можно даже не сомневаться. Мы пришли. Памятник из черного гранита, установленный нами на могиле этой весной, выглядел облезло, как, впрочем, и все остальные надгробия по соседству. Благородный камень в мокром состоянии всегда выглядит непрезентабельно, и ничего тут не поделаешь.

На могильной плите художник изобразил сидящую на ветке птичку. Это была моя идея. Никаких фотографий Оксаны Киселевой после пожара в ее квартире не осталось. А крохотный расплывчатый снимок, добытый из ее личного дела, был сделан где-то в середине шестидесятых. Поверх него красовалась жирная синяя печать роддома. Разобрать черты лица было совершенно невозможно. Вот я и предложила выгравировать на памятнике кукушку. Поначалу все восприняли мою идею в штыки, но мне удалось убедить близких, что в таком изображении не будет никакого кощунства или даже скользкого намека. Наоборот, кукушка – очень смышленая птичка. И подбрасывает она своих детенышей в чужие гнезда вовсе не потому, что не хочет сама о них заботиться. Просто природа не наделила ее материнскими талантами. Кукушка не умеет вить гнезда и не умеет кормить малышей. Зато прекрасно знает, что приемные родители окружат ее птенцов безграничной любовью, обеспечат им лучшую защиту и пропитание. Именно такой идеей руководствовалась Оксана Киселева, когда подбрасывала своих детей состоятельным людям.

Я хотела наклониться, чтобы взять с могилы баночку для цветов, но Валентин зашелся в очередном приступе безмерной заботы.

– Ты бы еще устроила накануне родов образцово-показательные отжимания. Совсем не заботишься о моем племяннике. – Он сам нагнулся за банкой, заполненной дождевой водой, и взял из моих рук букет.

– Если бы малыш знал, какой нудный дядюшка ожидает его на этом свете, то раздумал бы рождаться.

– Типун тебе на язык! И совсем я не нудный, просто у меня племянники не каждый день появляются. Я за вас переживаю.

– Да ладно тебе оправдываться. – Я со смехом уткнулась в верещагинское плечо. – Как хорошо, что ты у меня есть.

– Надо ж такое, – принялся шутливо вздыхать Валентин, – можно сказать, раз в жизни встретил по-настоящему интересную женщину. И та оказалась родной сестрой. Нет в жизни никакой справедливости! – После чего он рассмеялся и чмокнул меня в щеку.

Но справедливость в жизни, наверное, все-таки есть. Тогда, в горящем архиве, Верещагин вытащил из кармана переговорное устройство, которое обычно использовал для связи со своим водителем и охраной. Радиус покрытия у аппарата не более километра, зато сигнал проходит сквозь любые препятствия. Уже через три минуты водитель и охранник, поджидавшие депутата в машине буквально в двух шагах от роддома, ворвались в помещение. И здесь удача улыбнулась нам во второй раз. Прямо возле входа в помещение архива имелся противопожарный щит с исправным (!) огнетушителем. И хотя пламя успело разгореться, потушили его еще до приезда пожарной бригады. А у нас только одежда гарью провоняла и лица слегка покрылись копотью.

Вечером на квартире у друга сотрудниками правоохранительных органов был задержан Николай Паливодов. Спустя несколько дней под давлением неопровержимых фактов тот стал давать показания. А мы по неофициальным каналам получили возможность с ними ознакомиться.

Оксана Киселева, как и многие другие женщины, с особым трепетом относилась к младшему сыночку. Он раньше других потерял приемную мать, а отец, по мнению Киселевой, уделял сыну мало внимания. Поэтому она совсем не удивилась, когда парень бросил учебу в милицейской академии и стал искать работу. Сначала Николай пробовал заняться частным бизнесом, потом папа несколько раз пристраивал его работать в приличные фирмы. Но честно трудиться сын не хотел. В семье не являлось секретом, что Паливодов-старший, занимая в последние десять лет внушительные государственные посты, исправно подворовывал бюджетные денежки. И зачем, спрашивается, сыну за копейки горбатиться, если папочка и так уже обеспечил и себе, и детям, и даже внукам самое что ни на есть счастливое будущее.

Отец считал иначе: чтобы научиться разумно тратить деньги, нужно сначала научиться их зарабатывать. Поэтому конфликт с сыном стал нарастать как снежный ком. В конце концов, примерно за полтора года до смерти Киселевой, после очередного скандала Николай хлопнул дверью и ушел жить в свою «конуру». «Конурой» он пренебрежительно величал просторную однокомнатную квартирку в центре, которую папа подарил ему еще к совершеннолетию. Илья Георгиевич ранее справедливо полагал, что взрослому сыну необходимо уютное гнездышко для романтических свиданий. Именно туда птенчик и упорхнул из родительского дома. Без отцовского контроля у Николая начался период крутого отрыва. Регулярные попойки вскоре сменились наркотическим дурманом. Благо сердобольная старшая сестричка регулярно подкидывала непутевому братику крупные суммы «на жизнь». Когда сестра сообразила, куда утекают ее денежки, было поздно – брат уже плотно сел на иглу.

О том, что любимый младший сыночек катится по наклонной плоскости, Оксана Киселева узнала от болтливых соседок Николая. Тогда ей только-только поставили страшный диагноз, и она еще могла передвигаться по городу самостоятельно. Материнское сердце подсказало ей единственный правильный выход: поговорить с сыном, рассказать ему правду. И тогда он наверняка образумится, поймет, какие муки пришлось пережить его родной матери ради того, чтобы у него было сытое детство и дорогие импортные вещи. Несчастная женщина не знала, как глубоко она ошибается…

Оксана Тихоновна встретилась с Николаем и в качестве доказательства своих слов показала ему большую стопку его детских фотографий. Все годы Киселева ни на секунду не выпускала детей из поля зрения, тайно радовалась их успехам и сопереживала неудачам. Ужом просачивалась сначала на утренники в детский сад, потом на школьные праздники… Родителей на таких мероприятиях собирается всегда много, и никто ни разу не обратил внимания на одинокую женщину с фотоаппаратом. А этот фотоаппарат стал смыслом ее жизни, тоненькой невидимой ниточкой, связывавшей ее с детьми.

Николай поверил сразу. И его убедили даже не детские фотографии. В словах женщины сквозила такая боль и нежность, что ее просто нельзя было заподозрить в неискренности. Поначалу парень обрадовался. Сестра, узнавшая о наркотиках, уже почти перекрыла финансовый краник и теперь грозилась уложить его на принудительное лечение. Николай остро нуждался в деньгах. А тут такой подарок судьбы – у новоявленной мамочки наверняка припрятаны сбережения на черный день. Да и золотишко, небось, тоже поднакопила.

Но радовался Николаша недолго. Приехав через неделю к Киселевой в гости на правах добропорядочного сына, он убедился, что женщина прозябает в нищете и разжиться в ее квартире решительно нечем. Более того, вдруг выяснилось, что у него имеются еще старшие брат и сестра. Вот тут-то молодой человек всерьез призадумался. Несмотря на употребление наркотиков, его мозг пока работал исправно. Что будет, если история о подмене детей вылезет на поверхность? Вывод однозначный: приемный отец его на порог не пустит. Вполне возможно, что даже из однокомнатной квартиры на улицу вышвырнет. И не будет больше у него никаких миллионов в заграничных банках. А родная маманька может ему в банках разве что соленые помидоры предложить. Такое будущее парня совершенно не привлекало.

Но тогда, месяцев восемь назад, его будущему благополучию еще ничего не угрожало. Оксана Тихоновна божилась, что унесет свою тайну в могилу. Она бы и Николаю ничего не сказала, если б тот оправдал надежды и нашел себе достойное занятие.

Молодой человек пообещал исправиться и впоследствии еще пару раз навестил больную женщину. Посещал он ее с одной только целью – убедиться, что мамаша не передумала и не собирается никому выбалтывать правду.

Время шло. Силы неумолимо покидали Киселеву, так же неуклонно туманилось сознание Николая. Страх потерять отцовские миллионы перерос в настоящую фобию, тем более что деньги на очередную дозу добывать приходилось все трудней и трудней. Он уже распродал практически все ценное имущество, и друзья больше не давали ему в долг. С сестрой отношения окончательно разладились. И тут на фоне всей этой личной драмы звонит Киселева и сообщает, что как-то ночью у нее было видение. Якобы с небес к ней сошла Дева Мария и велела познакомить детей перед смертью. Более того, Оксана Тихоновна готовит своим старшим детям сюрприз и уже разослала им детские фотографии.

У Николая начинается настоящая паранойя. Он едет к женщине и пытается уговорить ее молчать. Но та совершенно непреклонна. «Дева Мария указала мне верный путь. Я должна умереть с чистой совестью», – заявляет она сыну.

Нужно было помешать ей во что бы то ни стало. И тогда наркоман решается на убийство матери, чтобы вместе с ней была навсегда погребена ее тайна. И таким образом папочкины миллионы никуда не денутся! Оксана Тихоновна называет Николаю день и час общей встречи. Он лукавит и соглашается прийти, но появляется в квартире много раньше назначенного срока, предварительно побеспокоившись о том, чтобы никто из соседей его не заметил. Мать впускает Николая, не заподозрив никакого подвоха, даже радуется тому, что сыночек пришел пораньше и поможет приготовить праздничный стол. Разделаться с больной женщиной – дело нескольких минут. Стараясь ни до чего не дотрагиваться, парень покидает квартиру через балкон. Сделать это тоже не сложно. К тыльной стороне дома вплотную примыкает старая раскидистая черешня, а строений там и вовсе никаких нет, лишь тянется бесконечный бетонный забор какого-то предприятия. Так что его уход также остается никем не замеченным.

Николай рассчитывал, что, когда придут его брат с сестрой, квартиру им никто не откроет, и те разъедутся, так никогда и не узнав правды. Труп женщины найдут в лучшем случае через неделю, когда соседи почувствуют запах. Раньше никто наверняка не хватится одинокой пенсионерки. Но тут сыграло свою роль непредвиденное обстоятельство: впустив Николая в квартиру, Киселева просто прикрыла входную дверь, и замок не сработал. К чему какие-то запоры? Ведь сегодня в гости придут родные дети! Поэтому, когда для переговоров заявился Серебров-старший, дверь распахнулась, лишь только он коснулся ручки. И нет бы ему подобру-поздорову унести ноги из подозрительной квартиры. Так нет же! Зашел внутрь и, естественно, наткнулся на еще теплый труп. Что делать? Вот-вот здесь появится любимая дочь. А на стенах сплошь и рядом ее фотографии развешаны. То-то будет у нее вопросов. Вдруг есть еще какие-нибудь записи или дневники?!. В критических ситуациях люди очень часто принимают идиотские решения. Вот и папу прошибла глупейшая идея. Вместо того чтобы вызвать милицию и запретить мне по телефону ехать на встречу, он достает из кармана зажигалку… и поджигает занавески, после чего спешно покидает квартиру. Только в отличие от Николая, который пробрался в подъезд крадучись, Серебров-старший вошел открыто и машину свою бросил прямо под подъездом. А ее модный милицейский номер кто-то из соседей успел запомнить.