Текст книги "Возвращение к истокам (СИ)"

Автор книги: Татьяна Садыкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Он бы вылил на Ника все скопившиеся эмоции, всю боль, что пережил за все время дежурства у его постели, о том, как он боялся за его жизнь, молился Пресветлой об исцелении, пытался удержать все чувства в узде, чтобы лично не назначить вендетту магистру Стефану. Но Филгус просто стоял и молчал, с укоризной смотря на Ника.

Несмотря на временную слепоту, Никериал знал, что рядом с ним стоял Фил – слышал шаги, дыхание, чувствовал неуловимый запах от шерстяной шинели брата и его острый взгляд. Милсестры и целители ощущались иначе, а кроме Фила и Азеля у него не было посетителей – как говорили магу: “ради его же безопасности”.

– Почему? – через долгие минуты молчания все же вымолвил магистр Гоннери. На его душе было тяжело и вопрос прозвучал как-то умоляюще, надрывно, словно в него вылились все скопившиеся эмоции.

– Что “почему”.

– Почему ты не рассказал о реликвии! – все же выкрикнул Филгус в эмоциях взмахнув рукой. Поняв, что на шум может сбежаться полгоспиталя, уже тише добавил. – Я ведь мог помочь!

– Да. Не рассказал. Но показывал…

Магистр нахмурился, припоминая.

– Так тот артефакт …

– Да.

– Ох, Ники, – Филгус присел на его койку, с укоризной взирая на брата. – И почему ты постоянно притягиваешь к себе неприятности?

Ник криво улыбнулся. Он сам бы хотел знать, чем у Великой удостоился такой чести.

– Где реликвия. У Стефана?

Брат самодовольно усмехнулся:

– Нет, у Ирен.

Филгус обреченно вздохнул, приложив руку к своему лбу – и почему он не удивлен? Ник как всегда принял самое сумасбродное решение из всех возможных – отдал ценнейший артефакт, за которым охотится один из самых влиятельных людей королевства наивной девушке, которая, наверняка, даже не знает какая могущественная вещь находится в ее руках. И самое главное, принцесса находится под носом у Стефана, а тот может в любой момент найти реликвию… А что будет тогда? Про это мужчина даже не хотел думать. И почему ему просто нельзя на все плюнуть и, забрав Ника с семьей, уехать из этого сумасшедшей страны прочь?

Магистр Гоннери давно не видел Ирен – еще с того времени, как он отдыхал вместе с друзьями в замке Ника, и она разительно отличалась от той веселой золотоволосой девчонки, увиденной им прежде. Ее Высочество осунулась, похудела, взгляд синих глаз потух – в них можно было рассмотреть лишь горечь и обреченность. Хотя, когда он подошел к ней вместе с принцем Арианом, она смотрела на магистра, как провинившийся ребенок, прятала взгляд… у него просто не повернулся язык попросить у нее реликвию. Фил боялся, что потеряв то единственное, что связывало ее с Ником, она потеряет волю к жизни. Должно было пройти время, чтобы она смогла забыть его, начать жить с нового листа, только вот все больше казалось, что она угасала без него, поверила, что его больше нет. Ариан первый предложил посвятить Ирен в их планы. Решил дать сестре надежду на отмщение? Предотвратить ее попытки добраться до Стефана своими силами? Месть всегда разрушала личность, она сжигала дотла, не давала спастись никому, но… может, именно она даст принцессе тот призрачный шанс на нормальную жизнь?

После встречи с принцессой Филгус стал чувствовать себя предателем. Он не сказал, что Ник жив, не дал надежду наивной девушке – маг просто боялся, что она, словно рок, утянет его брата в мир мертвых. Зато отдал кота, который изрядно нервировал весь персонал госпиталя Парнаско и его главу – тот даже пообещал, если животное не исчезнет с его территории, пустить его на эксперименты. Никериал тоже рад был отдать Ларсика принцессе – терпеть соседство с котярой, который при любой возможности ложился на него, лизал своим шершавым языком его лицо, пускал от удовольствия когти и постоянно мурчал под ухо – ему изрядно надоел. Все же он был не маленькой домашней кошечкой, а большим матерым котярой, весом чуть ли не больше пуда.

Но Ник, к сожалению Фила, совсем не стремился забыть принцессу. Он, маясь от безделья, думал о ней, спрашивал, как у нее дела, настойчиво пытался понять – все ли с ней хорошо. Магистр Гоннери не любил этих расспросов, отделывался общими фразами, говорил, что она скоро выходит замуж и искренне радуется подарку Ника – его коту. Он боялся, что брат привязался к ней, страшился, что он вновь может навлечь на себя гнев рода Келионендора. Ведь из-за них он уже два раза находился на краю пропасти, неужели он хочет оказаться там и в третий?

В конце мая к Нику вернулось зрение. Все маленькое сообщество заговорщиков по устранению магистра Стефана искренне радовались этому событию. Микио даже шутливо, (а может Серьезно, кто разберет этого иллюзиониста), посетовал на то, что успел заказать для Ники жутко дорогой монокль в золотой оправе, мол, с ним он смотрелся бы солидно. А его “милая дознавательница”, как он окрестил Алию, уже купила у мага-артефактора магические очки, которые независимо от зрения, настраивали его на стопроцентное. За что получил от Алии по голове и обещание переселить его с дивана на пол. Микио на эти угрозы лишь таинственно улыбнулся, а после по секрету прошептал другу на ухо, что уже давно спит не на неудобном диване, а в теплой и мягкой постельке самой дознавательницы. Филгусу пришлось на правах друга посочувствовать магу – он до сих пор помнил, как Ник в свое время намучился с “кошмаром отдела дознавателей” и из-за нее обрел стойкое нежелание в дальнейшем заводить семью, мол, раз наступив на эти грабли, он больше так глупо не ошибется.

Но сам больной не слишком радовался долгожданному обретению зрения. С каждым прожитым днем Ник становился все угрюмее, мрачнее, Фил пытался расшевелить своего друга, но это становилось все труднее. Маг даже посоветовался с Азелем, подумал, что из-за того, что Ник фактически умер, а его душа оказалась в потустороннем мире, он получил необратимые изменения. Глава Парнаско уверил мужчину, что с его учеником в физическом плане все будет в порядке через несколько недель, а в душевном… в госпитале лечили лишь физические раны, к душевным следовало обращаться к жрецам или же самому попытаться разговорить больного. Сам же Азель даже не пытался провести со своим горе-учеником воспитательную беседу, ибо знал, как тот относится к подобным разговорам, да и, чего таить, боялся, что Ник попытается сбежать. Уже были прецеденты. И не единожды.

Но всерьез заняться душевным здоровьем Никериала магистр Гоннери так и не успел – его опередил Микио. Ушлого и деятельного иллюзиониста не допускали к больному целителю, ибо страшились его сумасбродных идей – Микио с детской непосредственностью каждый раз придумывал новый действенный способ лечения Ника, который резко расходился с предписаниями официальной медицины и очень не нравился Филу. Магистра Микио печалило такое положение дел и, как следствие, нервировало милсестер, что дежурили у палаты. Филгус понимал, что это не могло продлиться вечно, да и отказывать в посещении того, кто так рьяно старался во благо Ника? Мужчина считал это, по меньшей мере, неблагодарностью. И, помаявшись с деятельностью Микио несколько месяцев, а также запихав поглубже сострадание к брату, специально ослабил бдительность, предоставил невольную лазейку… которой, естественно, тут же воспользовался неугомонный мастер иллюзий.

Он, как выяснилось позже, заманил сладкими речами в кладовую наивную милсестру, оглушил ее, принял облик несчастной девушки, умудрился внести ее в список разрешенных к допуску в палату Ника и… что было дальше Филгус услышал по истошным крикам больного.

Апатичный настрой Никериала испарился враз. Бедный мужчина, который несколько месяцев недвижно лежал в постели, поразил всех целителей и милсестер, умудрившись забраться на шкаф и кидаться в иллюзиониста кактусами – о том, как эти растения появились в палате была отдельная история, на которую сейчас было неуместно отвлекаться.

– Уберите его от меня! Уберите! – истошно орал Ника, кидая в бедного мастера иллюзий последний колючий предмет. Больной выглядел вполне здоровым – на щеках алел румянец, а цепкие руки, которые за месяцы лечения стали словно две сухие ветки, с легкостью, даже не дрожа, подняли тяжелый горшок с кактусом. Причем кактус полетел прицельно – с координацией у мага тоже было все в порядке.

– Но я же любя! – чуть не плача от несправедливой обиды воскликнул иллюзионист, получив на свое признание отчаянный рык Ника и пылающий от негодования взгляд, когда руки мага не нащупали больше колючих снарядов. Филгус на миг подумал, что вмешиваться в разворачивающуюся драму было б преступлением и отрицательно качнул головой целителями и милсестрам, которые хотели ворваться на крики больного в палату. Работники госпиталя с интересом заглянули внутрь и бочком вышли за дверь, впечатленные разворачивающейся сценой. На пороге остался лишь посмеивающийся Филгус, да Азель, у которого, похоже, был нюх на неприятности.

– Глаза б мои тебе не видели! – продолжал разоряться Ник, и, сорвав голос, с шипением продолжил. – Исчезни. Развейся. Пропади, содомит треклятый!

– Но почему!

Бывший повелитель мира и главная головная боль Председателя искренне не мог понять, что опять сделал не так и его обожаемый целитель так резко и в категоричной форме отказался с ним общаться. Магистр Гоннери мог предположить, что Ник мирно спал и, узрев после пробуждения над собой – то, что “над”, а не “перед”, магистр не сомневался, – столь любимого им иллюзиониста, был очень рад новой встрече. Так рад, что взлетел, словно гордая птица на шкаф, показав чудеса акробатики при полной недееспособности к магии.

– Спускайся! А вдруг тебя увидят!

Мики резко обернулся и… никого не заметил. Азель и Фил синхронно применили чары невидимости. Переглянулись, лукаво улыбнулись, а глава Парнаско даже приложил палец у губам и, достав небольшой планшет, стал туда что-то записывать – магистр Гарриус после всех событий назвал это лечение шоковой терапией и стал применять в своей практике.

– Никогда! – многозначительно прошипел больной, треся кулаком и отбрыкиваясь от мужчины ногами. Лучше бы он не пытался это делать – Микио резко схватил мага за голую лодыжку и потянул вниз. Целитель вцепился в шкаф, словно от этого зависла его жизнь и ни за что на свете не желал его отпускать. Как и Микио. Он тянул Ника вниз, вцепившись то в лодыжку, то в штанину. Сперва вниз поехали штаны, потом сам больной, у истощенного организма которого закончились силы для борьбы, а после шкаф, покачнувшись стал заваливаться на горе-любовников.

Филгус решил, что быть погребенным под тяжелым дубовым шкафом – не лучшая смерть для известного целителя и мастера иллюзий и решил героически их спасти. Телекинез легко давался магистру и шкаф, так и не успев упасть, замер, нависнув тяжелой громадой над упавшими мужчинами. Створки шкафа со скрипом раскрылись и почетная мебель госпиталя, не получив долгожданную жертву, от обиды выплюнула в наглецов стопки чистых простынь, пару вешалок и целительскую робу.

Магистр Гоннери посмотрел на развернувшуюся сцену и невольно усмехнулся. Это выглядело довольно комично: глубоко дышавшие (особенно, обессиленный борьбой Ник), укрытые накрахмаленными простынями мужчины, с неким шоком взирающие на нависшим над ними двухметровым шкафом, который угрожающе скрипел и двигал дверцами. Но не долго. Шкаф отклонился назад и встал нормально на ножки – маг решил не затягивать со спасением.

– Я, наверное, не вовремя… – кашлянул в кулак Фил, привлекая их внимание и пытаясь скрыть за ним смешок.

Маневр удался – его заметили. И если во взгляде Ника отразилась неподдельная надежда и какая-то излишняя радость, то Микио явно струхнул и опечалился. Доступ к долгожданному больному у мага был слишком коротким и был встречен без должного энтузиазма, а после пришедшего на помощь Филгуса – казался тем более, невозможным.

– Фил! Спаси! – с отчаяньем, хрипящее воскликнул Никериал, пытаясь ползти в сторону своего названного брата. Ноги мага, видно, после тех акробатических этюдов, больше не держали, он путался в робе, которая накрыла его с головой, а в его глазах так и читались неподдельная жажда жизни и невольная мольба.

Но не успел магистр ответить, как за его спиной материализовался Азель и, грозно нахмурившись, произнес:

– Так, так, так. Магистр Микио, как вам не стыдно, это госпиталь, а не филиал борделя! А Ники, мальчик мой! – тон голоса главы Парнаско был осуждающий, но лукавый взгляд выдавал мужчину с головой. – Я тебя столько лет пытался женить и все никак не понимал причин твоих отказов, но сегодня все встало на свои места, – он печально покачал головой и, посмотрев на удивленного Филгуса, дополнил. – И где я допустил ошибку в воспитании?

На бледном лице Никериала запылал румянец, он внезапно понял, как могла выглядеть со стороны эта неоднозначная картина.

– Но я… – заикнулся мужчина, однако Азель, предупреждающе поднял руку, прерывая попытки оправдаться и, печально качнув головой, вышел из палаты. Если бы Филгус не знал, что магистр Гарриус видел все с самого начала и просто решил пошутить над горе-учеником, то обязательно поверил в этот спектакль.

На Ника было невозможно посмотреть без содрогания… от смеха. Маг чуть не плакал от досады: невозможности прояснить ситуацию своему приемному отцу и доказать ему, что он “не такой”.

– Это ты виноват! – трагично воскликнул он, гневно взглянув на притихшего Микио и тихо проскулил, спрятав пылающее от стыда лицо в своих ладонях.– О Великая…

Ник всегда говорил, что ему плевать на чужое мнение, но несмотря на все заверения, ему было важно мнение о нем, особенно, от своего отца.

– Почему это я! – также возмутился иллюзионист и, отряхнувшись, встал, гордо приосанившись. – Если бы кое-кто не полез на шкаф, как только меня увидел, этого бы не произошло!

Никериал что-то невнятно пробормотал, уткнувшись носом в пол, но явно нелицеприятное и на эрейском. Уже как недели две молодому целителю перестали прописывать успокоительное, а также уменьшили дозы обезболивающего зелья, что только усугубило его и так плохое расположение духа. Ник был вымотан душевно всеми переживаниями за потерянный дом, своих домочадцев – он беспокоился за Ирен и Джека, здоровья и неспособностью контролировать магию. Мужчина смирился со смертью еще тогда в замке и пытаться вновь жить у него пока не получалось. Он не мог понять для чего живет, нужно ли ему жить? А тут этот Микио! Совершенно беспардонно ворвался в его апатично-филосовские мысли и все взбаламутил лишь одним присутствием!

Ник вдруг понял как он слаб – никогда он еще не чувствовал себя столь незащищенным и зависимым от других, даже когда лежал в койке после первого пробуждения из комы, хотя, если честно, ему тогда было плевать это. Но вот Микио имеет уникальную способность заставлять задумываться людей о своей безопасности.

А тут еще и Азель застал его в весьма пикантном положении и неправильно все понял. Нику впервые за несколько десятков лет стало стыдно до пылающих ушей и по-детски обидно за то, что ему не дали оправдаться. Хотелось придушить одного иллюзиониста, но не было сил даже подняться на ноги, оставалось лишь скрежетать зубами от безысходности, да и думать о своем позоре, чувствуя как рушится на глазах его репутация в госпитале, выстраданная за долгие годы ухлестывания за милсестрами.

Не дождавшись внятной реплики, мастер иллюзий робко взглянул на Филгуса – тот кивнул в сторону выхода, и быстро прошмыгнул за дверь, на ходу вновь приняв облик той бедной милсестры. Когда было нужно, мозги у Микио работали как надо, а чувство самосохранения подсказывало лучший выход из сложившейся ситуации.

Фил и Ник остались одни.

– Надеюсь, – проворчал Ники и посмотрел на своего брата, – хотя бы ты не думаешь обо мне в таком…

– Нет, – даже не дослушав, произнес маг. Его, конечно, подмывало сказать иное и, потешаясь, посетовать над распущенностью нравов, но его брату на сегодня сполна хватило новых ощущений. Да и Ник все же был больным – Великая заповедовала, что над больными издеваться грешно. Хотя, если честно, это никогда не останавливало брата Ника – он считал, что подначить ближнего – это святое.

Магистр Гоннери помог подняться Нику и уложил его обратно в постель. Целитель недовольно повозился, устраиваясь поудобнее и выжидающе посмотрел на брата.

– Будешь шутить на тему моих отношений с Микио? – недовольно проворчал маг, уже готовый к насмешкам.

– Нет, – пожал плечами Фил и присел на край койки. Та тихо скрипнула под весом мага. – Твои отношения с Мики меня не касаются, но ты, все же, на него слишком бурно реагируешь.

Филгус добавил бы, что “странно”, но пожалел брата.

– Если бы ты видел воочию, что видел я, – помрачнел Ник, окунувшись не в самые приятные воспоминания о ночи на кладбище вместе с адептами, сумасшедшим иллюзионистом и холодном алтаре, – то не задавал этих глупых вопросов. Этот содомит… он… – магу было трудно говорить о том ужасе, а его бедные уши запылали с новой силой. – Он привязал меня к алтарю лентой и…

Фил поддался вперед, ибо с каждым мгновением Ник говорил все тише.

– И… – в нетерпении протянул маг. Он, конечно, читал рапорт Алии о том задержании Микио и адептов, но все же было интересно услышать историю из первых уст.

У Никериала перехватило горло. Он внезапно с ужасом осознал, что тогда сумасшедший иллюзионист не только потрепал его по щеке, когда тот лежал на импровизированном алтаре, но еще и обжимался с ним, когда маг обессилено сидел возле кучки адептов.

Нику захотелось завыть от стыда и ужаса. Потом напиться и побиться головой об тумбочку. Но он ясно понял, что никогда не расскажет брату о таких приключениях.

– И все, – буркнул он, отведя взгляд, но потом, вспомнив приятное, самодовольно расплылся в улыбке. – Зато я целовался с Алией.

Маг резко замолчал. Ему внезапно показалось, что он только что похвастался брату. Причем как какой-то подросток о своем первом поцелуе с понравившейся девчонкой. Стало стыдно вдвойне.

И о чем он думал, когда начинал этот разговор?

– Хм… – задумчиво протянул его брат. – Я рад за тебя.

Фил решил не говорить, что Алия теперь спит в одной постели с Микио и иллюзионист явно ей не читал на ночь сказки. Травмировать психику лучшего друга ему не хотелось.

В палате повисло неловкое молчание.

Ник мысленно бился головой об стену и причитал, что за несколько месяцев безделья его разум деградировал до состояния инфузории туфельки, а Филгус думал о курице. О нежной хрустящей курочке с золотистой корочкой и жареной картошке, которую обещала ему сегодня приготовить жена. Мысли мага плавно перешли на еду, а урчание желудка напомнило то, что он сегодня даже не удосужился позавтракать.

В кармане член Совета нащупал лишь конфету, которую сунула ему сегодня младшая дочка, пытаясь накормить непутевого отца, который постоянно пропускал из-за работы и госпиталя завтраки.

– Хочешь конфету? – внезапно для самого себя предложил Фил.

Брови Ника влетели вверх и он шокировано кивнул головой, не веря в реальность происходящего.

Конфета была небольшая, завернутая в промасленную бумагу, но с одним большим достоинством – она была шоколадной. Ник непослушными пальцами нетерпеливо развернул ее, с блаженством вздохнул сладковато-терпкий аромат какао и лестных орехов, сглотнув слюнки. Взял в руки запретную сладость и, примерившись, разделил ее на две части, отдав вторую Филу.

Филгус удивленно посмотрел на Ника. Ему внезапно вспомнилось, как он также в детстве подкармливал своего брата конфетами, а тот обязательно делился с ним, приговаривая, мол, если что – теперь они сообщники.

– Если что, я скажу, что ты меня заставил, – усмехнулся тот и, воровато оглянувшись, отправил конфету в рот.

Блаженная улыбка молодого целителя стала лучшей наградой для Филгуса Гоннери.

А нарушение режима питания самого охраняемого и ценного пациента госпиталя Парнаско произошло гладко и без неожиданных эксцессов.

***

Постепенно Ник стал оживать. Может, переломным моментом стала конфета или же приход Микио, но настрой целителя радовал Фила. Тот больше не замыкался в себе, с готовностью слушая и охотно разговаривая с братом, милсестрами, целителями и явно намеревался как можно скорее сбежать из госпиталя и опеки Азеля. Самому читать Нику было еще нельзя, чтобы лишний раз не напрягать глаза и маг изнывал от вынужденного безделья, прося любого пришедшего к нему почитать книги, рассказать о новостях или же интересные истории. “Интересные истории и новости” у Фила закончились давным-давно, а чтение вслух его клонило в сон. Ники даже сказал, что он забавно храпит, клюя носом в трактат “О недугах брюшной полости”.

Так незаметно за окном в свои права потихоньку вступало лето. Конец весны ознаменовался несколькими проливными дождями с грозами и первым выходом Ника в свет, то есть, целители наконец-то разрешили мужчине встать с постели и он, осторожно вновь учился ходить и радовался как ребенок, когда его выпустили погулять под присмотром во внутренний двор госпиталя.

За весну Ник оброс и теперь собирал волосы в хвост, поправился, милостиво прейдя из категории “тощего скелета” к “скелету” и более-менее вернул былое здоровье. Конечно, до выписки было еще далеко, но Азель ослабил путы контроля за состоянием своего непутевого ученика и передал его весьма молоденькой целительнице, которая только недавно начала свою целительскую практику.

Первым делом новая целительница, пылая энтузиазмом, решила обставить унылую, как она сама заявила, обстановку палаты Ника и принесла шикарный куст жасмина чуть ли не с ней ростом. Зачем это было нужно никто не понял, но в последних днях весны он зацвел, наполнив палату едва заметный сладковатым амбровым ароматом белоснежных цветов.

Тогда Ник впервые обратил внимание на низкое деревце, подошел к нему, прикоснувшись до маленьких – меньше фаланги мизинца, белых соцветий и грустно улыбнулся. Сладкий, цветочный с медовым оттенком аромат ему невольно напоминал Ирен, отчего на его Сердце стало спокойнее. Юная принцесса была такой нежной, хрупкой, но в то же время сильной духом и непоколебимой. В ней не было фальши, привычной королевскому двору, она делала то, во что верила и была готова бороться за свои убеждения до конца. Ирен подкупала своей искренностью, наивностью и бесстрашием. Ее хотелось защищать, рассказывать и показывать о мире, чтобы видеть в ее глазах восхищение, спорить с ней, посмеиваясь над ее негодованием, разговаривать с ней… С ней было весьма интересно вести беседы, каждый раз наслаждаясь ее реакцией на каверзные вопросы. Ирен была для Ника словно ребенком, с которым можно было беззаботно провести время, отвлекаясь от каждодневных проблем, не боле. Но в какой миг все изменилось? Когда этот бутон жасмина распустился, приманив его своим едва заметным ароматом в ловушку?

В ней не было ничего особенного, по-крайней мере, для мага – обычная девчонка, иногда капризная, упрямая, забитая доверху правилами этикета и наставлениями родных. И все же… Ник сам удивлялся себе, но он не мог ее забыть. Просто не мог, хотя и хотел…

Если сперва мир глазами того, кто должен был умереть, был темен и наполнен воспоминаниями о прошлом, когда еще не было тот проклятой эпидемии, а жизнь казалось непринужденной и легкой, то сейчас он серьезно задумался о будущем. Что делать тому, кто вновь потерял все? Сдаться или начать все с начала?

Ответ для Никериала Ленге был очевиден. Ирен Келионендорская была упрямой, своенравной девчонкой, которая никогда не сдавалась. И неужели маг ей в чем-то уступит?

Глава 3. Возвращение к истокам

“Прощение – удел сильных, чтобы там не говорили слабые глупцы, невластные даже над своей гордыней.

Магистр Азель Гарриус, глава госпиталя Парнаско

Ник

Бездумно лежать и смотреть на потолок, провожая взглядом солнечных зайчиков, стало уже привычкой. Мне казалось, что за эти несколько месяцев я достиг совершенства в нелегкой науке безделья и успешно сдал по нему экзамен. Но все равно. Я изнывал от скуки и частые посетители, что бывали в моей унылой обители, не скрашивали досуг. О, Великая. Я бы жизнь отдал, за чистый лист пергамента и чернильницу с пером. Хотя нет, можно только пергамент и перо – как-то раз мне довелось писать кровью, когда закончились чернила…

Но я отвлекся. Мне было скучно. За столько лет своей научно-исследовательской практики я отвык от безделья и сейчас, похоже, шутница-судьба решила отыграться за все годы измывания над собственным организмом. Мне нельзя было писать, читать, пререкаться с персоналом госпиталя, выходить из палаты, выглядывать в окно. Можно было по пальцам пересчитать, что мне сейчас можно, чем вспомнить все запреты Азеля. Злобный узурпатор.

И ведь не сбежишь из этой обители скуки, как в прошлые разы, когда мне довелось здесь куковать – у входа и на улице охрана, магия под запретом, у меня даже еду проверяли на наличие ядов! Нет, представляете, эту жуткую жидкую бурду под названием “овсянка с добавками” дегустаторша постоянно пробует и не травится! У нее луженый желудок, в отличие от моего. Как же я скучал по нормальной пище и, особенно, по мясу. По сочному жирному хорошо прожаренному бифштексу и золотистой картошке. Ох, я бы все отдал за нее и бутылку чего-нибудь алкогольного. Но нет. Мне нельзя. У меня режим.

Первые дни в госпитале я старался не вспоминать. Все было как в тумане, как в кошмарном сне, когда ты не можешь проснуться, а обреченно смотришь повторяющиеся картины из своей жизни, не можешь остановить этот калейдоскоп воспоминаний, который постепенно затягивал в себя, вцепился своими когтями прямо в душу и не хотел отпускать. Я видел все, даже то, что успел позабыть: свое детство, отрочество, учебу у Азеля в госпитале, работу, эпидемию, смерть близких товарищей и предательство Элизы, обреченность и желание смерти. Я видел вновь встречу с Ирен, наши приключения и постепенное привыкание к друг другу, помнил нападение на замок и счастливое ничто, в которое я провалился после невыносимой боли, раздирающий нутро на клочки. И там, когда я смирился с неизбежным, моя мятежная душа обрела покой. Прежние яркие эмоции словно присыпали пеплом – они поблекли и казались чем-то далеким и ненужным. В голове вновь стали мелькать видения, но они были другие, не такие как раньше. Я видел умерших друзей, Амалию, которая из зрелой женщины, которую я запомнил, превратилась в молоденькую девушку со смешными рыжими косичками. Они стояли и, улыбаясь, смотрели на меня, а мою душу затопило позабытое чувство счастья.

Я даже не понял, как смог выбраться – раз и картины померкли, друзья растворились во мгле, а посторонние звуки водопадом обрушились на мои уши, словно я вынырнул из омута на свежий воздух. Я жадно глотал его, не в силах насытиться, извивался дугой, пытаясь до чего-то дотянуться, но что-то придавливало за плечи, не давая вырваться. Помню, что мне было больно дышать, словно, я забыл, как это делать и сейчас заново учился, а от каждого движения резко вспыхивало сосредоточие энергии в груди, оно кололось, чесалось, словно в ней ерзало нечто колючие и крутило, как жернова мельницы, переламывая мои кости и плоть. Разум затопила боль, и я вновь очутился в спасительном ничто. И, если честно, хоть там мои мысли текли вяло и бессвязно, я помню, что больше не хотел просыпаться. Хотел вернуться к Амалии, прижаться к ее телу, поцеловать в золотистую макушку и услышать заливной смех подруги, который мне всегда казался похожий на перезвон колокольчиков – такой же чистый и звонкий.

Когда я вынырнул и тьмы в следующий раз, мой разум ворочался с неохотой, тело словно одеревенело и не хотело слушаться, вокруг сгустилась тьма, и ничего не было видно, а глотку жгло огнем. Я даже прохрипеть ничего не мог – голос, словно отнялся, а во рту бушевала пустыня – мне так сильно хотелось пить, что остальное казалось как-то незначительным. Даже то, что тело зудело, покалывало тысячи маленьких иголочек боли, а ноги не держали – я с грохотом рухнул на пол, видно, с кровати и, преодолевая какую-то странную слабость и немощность, пытался в этой мгле найти воду.

Потом все завертелось, замелькало в круговороте. Нет, мгла перед глазами не исчезла, но уши затопили голоса, меня касались, я пытался вырваться, не понимая, что происходит, Сердце испуганно забилось, набатом застучав в ушах и перекрыв на несколько мгновений посторонние звуки. В чувство привел меня противный запах нашатыря – похоже, я потерял сознание, – и строгий голос Азеля Гарриуса, который сухо раздавал команды суетящимся милсестрам и целителям. Тогда я был искренне рад его услышать, ухватился за знакомый голос, как за спасительный круг, который мог мне объяснить, что произошло. Он и объяснил, а потом появился Филгус, и начались монотонные и Серые, точнее, чернее ночи будни.

Я лишился зрения, своей магии, не мог нормально двигаться и был полностью зависим от окружающих людей – сбылись худшие мои кошмары. Я слышал, как за дверью переговаривались милсестры, думая что я сплю – они как куры-наседки жалели меня, перемывали косточки, сами того не ведая, что открывают мне то, что не захотели говорить Фил и Азель не желая, наверное, волновать меня. Мой дом сгорел вместе с моими исследованиями и библиотекой, которую я собирал несколько десятилетий, Ирен оказалась заложницей в руках собственного отца, Стефан возвысился, став советником монарха, а меня… а меня стали считать мертвым. Выкинули как ненужный элемент, опять, как в тот раз, и я часто стал ловить себя на мысли, что они правы, моя история должна была закончиться именно тогда.

Больнее всего было потерять не дом, а библиотеку. Во мне тогда что-то умерло, и я стал считать себя никому не нужным. Я же досадный, лишний элемент? О да, давайте уничтожим все, что ему дорого, чтобы он сам наложил на себя руки. Не наложит? Задавим жалостью. Мне было тошно. Хотелось выть в голос, оплакивать свою прошлую размеренную жизнь в уютном замке, когда я был предоставлен сам себе, никому не нужный, но считавший себя нужным другим. У меня были мои исследования, свой собственный угол, в котором я был хозяином, домашнее вреднее приведение и хозяйка-домовая. Мне нравилась такая жизнь, нравилось приходить в библиотеку и наслаждаться запахом старинных книг, которые я собственноручно добывал в коллекцию и ценил выше собственной жизни.

И если потерю зрения я мог пережить, то тишина и невозможность двигаться – убивали. У меня болело Сердце, плакала надрыв душа, а голове бродили совсем невеселые думы. Я уцепился, как спасительную соломинку за свои воспоминания. Надеялся, что так не сойду с ума, что моим разумом не завладеет безысходность и тоска, что я смогу найти в себе силы встать на ноги и начать все сначала.