Текст книги "Путешествие с дикими гусями (СИ)"

Автор книги: Татьяна Русуберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Наказание. Дания

Я сидел в продавленном кресле, кожу которого кто-то расколупал на подлокотнике, и ждал. Чего ждал, не знаю. Рядом подпирал стену один из привезших меня копов, второй куда-то смылся. Со мной определенно что-то должно было произойти в одном из кабинетов, одинаковые коричневые двери которых торчали в стене напротив. Но, наверное, под конец года там все были слишком заняты – отчетами, докладами, статистикой по серийным маньякам, и до меня очередь все не доходила.

Мне тем временем все плохело и плохело. Я украдкой утирал сопли рукавом, пока коп наконец не сжалился надо мной и не пожертвовал пачку бумажных носовых платков. Хватило их минуты на две. Меня снова трясло от холода, хоть я и не снимал куртку. Грудь будто бетонной плитой придавило – с трудом давался каждый вздох. На исцарапанном столике рядом лежали какие-то газеты, но я даже не пытался отвлечься на них – строчки и картинки все равно расплывались, сливаясь в неразрешимый ребус.

Наконец по линолеуму зашуршали шаги, и к нам подошла пожилая очкастая тетка в огромном желтом шарфе. Тетка дежурно улыбнулась и затрындела чего-то, обращаясь то ко мне, то к полицейскому. Ее трубный голос больно отдавался в ушах. Я хлюпал носом и тупо моргал, жмурясь на свет и шарф. Коп чего-то объяснил, а потом постучал в кабинет прямо напротив моего стула. Все уставились на меня, и пришлось кое-как поднять задницу и прошаркать в открытую дверь.

За ней оказалась еще одна тетка – маленькая и сухонькая, с невзрачным личиком под цвет серых стен и нумерованных папок на полках.Все расселись вокруг стола, под меня тоже подсунули стул. Я оказался в центре внимания. Все от меня чего-то хотели. А мне больше всего хотелось лечь прямо на пол и поспать. И не ждать, когда кончится эта комедия, и за мной наконец придет Ян. Как никак, по документам он все еще мой отец.

И тут меня осенило: блин, копы ведь не знают моего имени. Вообще ничего обо мне не знают. С момента ареста я не издал ни звука, если не считать чихов. Не специально, просто было мне слишком хреново, а каждый лишний звук требовал воздуха, которого и так критически не хватало. Может, если продолжу молчать, они вообще решат, что я немой? Немой датчанин – на морде-то у меня происхождение не написано. Ага, только очень тупой. Вот чего они передо мной этим пакетиком трясут? В прозрачном пластике содержимое моих карманов – очень скудное. Пятьдесят копеек сдачи из Макдака. Пачка презервативов «экстра стронг», начатая. Конфетный фантик. Огрызок карандаша. Все мое богатство.

Я решил абстрагироваться – так проще изображать идиота. Уставился на прикнопленный за спиной серой тетки плакат-репродукцию. Никогда раньше не видел этой картины. Какому умнику пришло в башку вписать ее в такой интерьер?

Бородатый мужик в короне и мантии – король? – стоит и гладит худосочную типа собаку. У псины вислые уши и длинная белая шерсть, она аж прогибается вся под ладонью от удовольствия и умильно заглядывает в глаза. А на драконьей морде улыбка Джоконды. Заговорческая такая улыбка. Типа мы-то с тобой, дорогой хозяин, знаем, что никакая я не собака. И на тебе корона сидит косо. И что ты вообще делаешь в этом кривом, неровно мощеном переулке, где свет остался далеко позади?

Серая тетка совала мне через стол какие-то бумажки и ручку – чего-то там подписывать. Естественно, на датском. Я даже пальцем не пошевельнул. Тебе надо, ты, блин, и подписывай. Тогда они на меня втроем накинулись, та, в желтом шарфе, чуть не удушилась им от волнения. У серой на щеках проступил румянец – значит, еще не все потеряно, остались какие-то эмоции, не вписывающиеся в штрих-код. А я медитирую, я на самом деле дракон и только прикидываюсь белой собакой.

В итоге, все от меня устали, тетки даже запыхались от словесной истерики. Коп забрал со стола пакет, какой-то листочек, сдернул меня со стула и повел через этажи. Дальше все было, как в кино: фотка с номером, отпечатки пальцев... Жаль, мне снимок не показали – наверное я там напоминал Ганнибала Лектора в юности. После первых трех убийств.

Потом меня снова таскали по коридорам, пока я не оказался в новом здании, где окна загораживали толстые решетки. Чудно! Все, как и обещал Ян. Сейчас меня запрут с местными отморозками. И будут там держать, пока я сам не взмолюсь, чтобы «папочка» поскорее меня забрал.

Внутри тюряги пахло дезинфекцией и царила атмосфера общего уныния, которую не могли разогнать даже бумажные гирлянды и елочка, наверное, склеенные местными зэками. Передав бумажки и пакет в приемное окошко, коп сплавил меня надзирателю в голубой форменной рубашке и отчалил. Тот являл собой образец скандинавской мужественности: гладко выбритый двухметровый блондин, пахнущий ненавязчивым парфюмом и излучающий обаяние даже складочками в уголках губ.

– Хай! – улыбнулся он так, будто собирался не в камеру меня запереть, а отправить на Гавайи.

Держась выбранной стратегии, я хлюпнул носом. Надзиратель несколько померк и завел меня в маленькую, ярко освещенную комнату. Принялся что-то втолковывать, но до меня дошло, чего мужик хочет, только когда он знаками показал: раздевайся. Сердце трепыхнулось и сорвалось с места, тяжело забухав где-то в желудке. Блин, как же так?! Про такое даже Ян не предупреждал. Хотя кто знает, может, тут в надзиратели только извраты идут? А сами под приличных косят...

Задыхаясь и кусая губы, я пятился от охранника. Тот шел на меня, успокаивающе вытянув руки и заговаривая зубы. Спина наткнулась на стену – меня зажали в угол. Значит, вот для чего все? Обоссанные штаны, ночевки в коровнике и на стройке, режущий желудок голод, воровство. А теперь это случится снова! Все будет, как всегда. Все будет...

Давно схлопнувшиеся по ощущениям легкие вытолкнули остатки воздуха. Я с ревом кинулся на блондина, метя пальцами в кадык. Мужик, явно не ожидавший такой прыти, захрипел, хватаясь за горло. Я дернул к двери, пыхтя, как пенсионер-сердечник. Блин, заперто! Надзиратель сорвал с бедра рацию. Пипец, сейчас сюда его дружки набегут. Вот тогда-то уж мне точно небо с овчинку покажется.

Блондин не стал дожидаться подмоги. Тряхнул головой и прыгнул на меня. Заломил руку за спину и мордой в пол. В позвоночник уперлось колено, я поцеловал кафель. Брякнул замок в двери, затопали тяжелые шаги. Давление на спину усилилось. Над головой квакали голоса, то приближаясь, то отдаляясь, но мне стало уже все равно: легкие совсем стиснуло. Я хватал ртом воздух, но он не желал проходить внутрь. Перед глазами потемнело. Теперь я не мог позвать на помощь, даже если бы захотел. Наверное, в какой-то момент я все-таки отключился. А когда снова вынырнул на поверхность, то уже лежал на спине – совершенно голый. Блондин еще с одним синерубашечником, больше похожим на уголовника со стажем, перетряхивали мои тряпки, морща носы.

Я так и сел. Блин, это же обыск! Наверное, видос у меня был, как у торчка обдолбанного, вот и решили обшмонать. Небось надеялись, что на мне кило герыча пулеметными лентами намотан, раз я так трепыхался. А теперь разочарованы. Плакала у ребят новогодняя премия. Я захихикал, послав нехватку воздуха на три веселые буквы. Блондин странно на меня посмотрел и притащил стаканчик – пописать. Не терпелось им узнать, с чего же меня так вставило. Ну, пописал, все еще хихикая, хорошо не промазал – так руки тряслись.

Теперь на меня странно смотрели оба. Один вытащил телефон и стал меня щелкать – со спины. Не, я что им тут – фотомодель? Или им, правда, жопу мою захотелось иметь – на память? Не сразу сообразил, что это они ссадины снимают. Я-то и забыл уже, они ж больше не болели. Около недели с того выезда прошло, когда бык-придурок чересчур разыгрался с плеткой. Ему еще пришлось двойную цену заплатить за ущерб.

Ну, запечатлел тот, с мордой уголовника, мой задний фасад для вечности. Потом мне позволили одеться и наконец отвели в камеру. Восемь квадратов, белые стены, окно с решеткой под потолком. Высоко, не допрыгнуть. Посередине – койка. В углу – толчок и раковина. Номер люкс с удобствами, блин.

Как только за мной загремел замок, я дотащился до крана и стал жадно пить, обливая куртку и свитер. Потом заполз на матрас. Кое-как укрылся тонким одеялом и тут же поплыл, колыхаясь на черных волнах, в пустоту.

Единорог. Германия

– С...чонок, ты что, нарочно?!

Ян резко тормознул. Я сунулся головой вперед и снова облевал уже не белые гольфы и потерявшие глянец ботинки. Думал, тут мне и конец. Но Ян сдержался: кулак свистнул мимо моего уха и впечатался в руль. Обиженно вякнул клаксон.

– Я не нарочно, прав... – в горле утробно булькнуло. Я едва успел распахнуть дверцу, как смешанные с колой остатки пиццы вылились на тротуар.

Такое бывало со мной и раньше – когда очень нервничал. Например, перед походом к зубному. Или когда надо было сдавать кровь. Мама знала это, и в такие дни с утра не кормила. Ничем, кроме валерьянки. Это помогало. Иногда.

Что-то сгребло мое плечо и выдернуло из машины. Ян поволок меня к ближайшему кафе. Под удивленными взглядами жующих посетителей он затолкал меня в туалет и сунул лицом под кран. Холодная вода принесла облегчение. Желудок еще сжимали спазмы, но тошнить больше не тошнило. Я прополоскал рот, кое-как обмыл ноги. Ботинки удалось оттереть, а вот гольфы были безнадежно испорчены.

Ян зло выругался по-немецки и швырнул кисло воняющие тряпки в мусорку. Вытащил телефон и совсем другим, «сервисным» голосом забормотал в трубку, прикрывая ее рукой. Сердце радостно трепыхнулось: «Отменяет встречу!»

Но меня ждало разочарование.

– Тебе повезло, – сообщил Ян, убирая мобильник в карман. – «Учитель» согласился подождать. Сейчас купим новые гольфы. Но если ты снова хотя бы икнешь, – лапища с вросшими ногтями сгребла меня за ворот, – я тебя в сортире утоплю, понял?!

Куда же понятнее. Я поплелся за хозяином в магазин. Рядом с кафе нашелся только супермаркет. Ян прихватил там пластиковые мешки и бумажные полотенца. В машине бросил их в неприглядную бурую лужу.

– Вернемся, сам будешь мне салон вылизывать, – прошипел он и сунул мне картонную коробочку. – Вот, надевай, да смотри не вляпайся ни во что.

Гольфы оказались белыми, но не плотными, а прозрачными, да еще с какими-то кружавчиками по краю.

– Это же девчачьи, – скривился я, рассматривая носочное изделие на свет.

– Надевай, – прорычал Ян, давая газ. – Других там не было.

Любитель играть в школу жил в старинном доме с финтифлюшками по карнизу, широкими лестницами и огромными дверями с начищенными до блеска медными ручками. Мы встали перед одной, окрашенной в красивый темно-зеленый цвет, и Ян нажал на звонок. Открыли нам сразу, будто хозяин уже поджидал в коридоре. Меня протолкнули внутрь, и я оказался перед представительным пожилым мужчиной с выступающим вперед животиком. Он был совершенно не похож ни на фотографа Рафаэля, ни на Яна и его подручных, а больше всего действительно смахивал... даже не на учителя – на профессора. Очки с толстыми стеклами на пол-лица, кустистые брови, гладко выбритые обвислые щеки, аккуратный галстук в мелкую полоску и замшевый пиджак. Так легко было представить этого человека где-нибудь в университете, перед рядами внимающих каждому его слову студентов.

– Халло, – прозвучал бархатный баритон.

Уменьшенные очками глаза смерили меня с головы до ног, задержавшись на прозрачных гольфах. Я почувствовал, как вспыхнули щеки, и втиснулся в Яна, крепко сжавшего мои плечи.

– Ви хайст ду? – улыбнулся Профессор, наклоняясь ко мне. Ноздри его мясистого носа зашевелились, будто он... принюхивался?

– Денис, – ответил за меня Ян, впервые коверкая мое имя и ставя ударение на первый слог. – Зайн наме ист Денис.

– Денис, – немец выпрямился, расплылся в еще более широкой улыбке и выдал совсем уж заковыристую фразу.

– Хочет, чтобы ты его называл герр Лерер, – перевел мне Ян, засовывая в карман переданные немцем купюры. – Ну все, я пошел. Буду ждать тебя снаружи. Запомнил, что я тебе говорил?

Я заторможено кивнул. Может, я все как-то не так понял? Может, я туплю, и Профессор действительно будет меня чему-то учить? Ну, скажем, немецкому. А деньги – плата за урок? Только вот обычно их дают учителю, а не наоборот.

Сзади с громким щелчком захлопнулась дверь. Внезапно я ощутил, как тихо было в квартире. Толстые древние стены полностью отсекали городской шум. Только тикали откуда-то из глубины часы – наверное тоже старинные, с настоящими маятником и гирями.

Герр Лерер повел меня в гостиную, лопоча что-то по-своему. Я старался не особенно крутить головой и держать рот закрытым, хотя челюсть так и норовила упасть на грудь. Казалось, я попал в филиал музея искусств: картины в золотых рамах так густо покрывали стены, что за ними едва виднелись винного цвета обои. Да, это тебе не выгоревшие под стеклом репродукции или плакаты на кнопках! Мебель темного дерева, камин, хрустальная люстра, приглушающий шаги ковер, который я так боялся испачкать...

И вот я оказался в кабинете Профессора. Взгляд тут же метнулся к веренице книжных шкафов, выстроившихся от стены до стены и забитых томиками в красивых переплетах. Вот это сокровищница! Жаль только, что все, наверное, по-немецки.

Нетерпеливое покашливание герра Лерера оторвало меня от разглядывания его библиотеки. Мужчина стоял у письменного стола, на котором лежали тетради, карандаши и, кажется, действительно учебники. Он отодвинул стул с высокой спинкой и явно ждал, что я на него сяду. Ладно, сел. Страшно уже совсем не было, только любопытно. Ясно же, что в этом уютном кабинете с зеленой лампой, картинами и книгами со мной ничего плохого случиться не может!

И правда, герр Лерер вручил мне задачник: вроде хотел, чтобы я решил какие-то уравнения. Хм, а чего ж не решить? По алгебре у меня была твердая четверка, а тут примеры вообще за четвертый класс. Вот я и щелкал их, как орешки. Странное такое чувство, будто вернулся к школьной жизни после затянувшихся каникул. Это создавало видимость нормальности, настолько приятную, что я совсем расслабился под одобрительное ворчание Профессора.

Закончив задачки на одной странице, я перешел на другую, но герр Лерер вдруг выхватил у меня учебник и сунул под нос какую-то книгу.

– Лезен зи, битте, – постучал пальцем с длинным ногтем по странице. – Лаут.

Это чего, он хочет, чтоб я читал? Оно же на немецком! Я помотал головой, но Профессор поджал губы и снова тычет в текст:

– Лезен зи!

Я вспомнил, что Ян говорил о долге и утоплении в унитазе. Вздохнул и уставился на латинские буквы. «Wer niemals offen oder im geheimen bitterliche Tränen vergossen hat, weil eine wunderbare Geschichte zu Ende ging...» Так, в школе у нас был инглиш, там вроде все почти также. Только точечек над «а» нету. Ладно, попробуем потихоньку.

– Уир ниемалс оффен одер...

– Най, Денис! Шлехт! – Профессор явно был недоволен. – Вир нимальс офен...

Короче, так и пошло. Я чего-то мямлил, «учитель» вытягивался породистой мордой, качал головой и орал над ухом «Шлехт!», постепенно все сильнее распаляясь. И чем больше он разыгрывал гестапо, тем дальше я сползал на кончик стула, и тем тише и тоньше становился мой голос. Я, правда, очень старался произносить все правильно, но, по ходу, немцу доставляло, когда я делал ошибки. Когда мы дошли до слова «Abenteuer», меня окончательно заклинило. Брови герра Лерера сползлись на переносице, как две мохнатые гусеницы. Он снял очки, аккуратно протер их большим носовым платком, снова надел и буркнул что-то, тыча в стоявшую у стены скамеечку. У нее были ножки темного дерева и плюшевая обивка, по цвету гармонировавшая с винными обоями.

«Наверное, хочет присесть», – решил я и поднес скамеечку «учителю».

Все еще хмурясь, герр Лерер принялся что-то мне втолковывать. Видя, что я молча хлопаю на него глазами, он подтолкнул меня к красному плюшу и надавил на плечи. Я послушно опустился на колени, чувствуя себя куклой, которую мастер укладывает в сундук. Немец, шумно дыша, расстегнул на мне шорты, стянул их вниз вместе с бельем и толкнул меня животом на скамеечку. Происходящее было дико до нереальности, наверное, поэтому я воспринимал все совершенно спокойно. У меня даже не участился пульс.

Профессор наставительно нарезал воздух словами, обращаясь к моему откляченному заду. Я лежал на красном плюше с пустой головой и пялился в увешанную картинами стену напротив. И тут: «Класк!» Боль ожгла правую ягодицу так неожиданно, что я даже пискнуть не успел. «Класк!» И левая вспыхнула огнем. На сей раз я коротко вскрикнул и дернулся, но тяжелая ладонь прижала меня к скамейке.

– Вен зи нихт хёрен воллен, фёлен зи зих, – сообщил мне герр Лерер и снова звонко шлепнул мою несчастную попу.

Не то, чтобы мне было очень больно. Отчим – не Игорь, а настоящий, тот, с кем мы жили до него – лупил меня иногда ремнем, да так, что я потом сесть не мог. Но ведь отчим-то давал люлей за дело! Я и сам знал тогда, что провинился – ну, прогулял контрольную, или поздно домой пришел. А тут меня били – за что? Я ведь старался! Я же не виноват, что английский учил, а не этот долбанный немецкий! Да и кто бил-то? Какой-то совершенно незнакомый дядька, которого я в первый раз вижу. И главное – убежать нельзя! Ни убежать, ни сопротивляться. Так будет только хуже. Вот тогда меня точно Ян отделает по-настоящему. А может, и вообще убьет. Зачем я буду нужен, если не приношу дохода.

Ладонь герра Лерера высекла из моей задницы очередной звонкий звук, и я заплакал. Слезы хлынули ручьем, будто прорвало внутри какую-то плотину. Я всхлипывал, вцепившись руками в красный плюш, а «учитель» продолжал делать свое дело. Мой рев его нисколько не тронул. Наоборот, старый козел, по ходу, тащился от этого. Чтоб я не привыкал к боли и не мог подготовиться к следующему удару, он выдерживал неравные паузы, так что каждый шлепок прилетал неожиданно. Я вздрагивал всем телом, выл и заливал слезами паркет – на кабинет ковер не распространялся.

Наконец, когда моя задница по ощущениям уже светилась, как раскаленное железо на наковальне, герр Лерер прервался и забрякал пряжкой ремня. Я не знал, чего еще ожидать, но предполагал, что ничего хорошего. Послышался звук расстегиваемой молнии.

Я сосредоточился на часах. Большой стеклянный ящик в гостиной, из которого доносилось умиротворяющее тиканье. Оно напоминало о том, как быстро проходит время. Каждый раз, когда досчитываешь до шестидесяти, проходит минута. Когда их станет шестьдесят, в прошлое канет час. То, что происходит в данный момент, исчезнет, растворится в ничто. Как будто его никогда и не было. Раз, два, три, четыре, пять...

Когда боль разрывает внутренности, я сбиваюсь со счета. Взгляд мечется, не в силах зацепиться за что-то, потому что голова дергается взад-вперед. Наконец глаза упираются в странную картину, и я убегаю туда, захлопывая за собой дверь. Тело остается снаружи, слабое и хнычущее, но мне все равно. Здесь тоже винные обои с тонким золотым узором, а на паркете гранатовые потеки. Вокруг меня сидят на коленях три куклы с печальными и строгими лицами. У каждой из них одна ладонь в крови. На каждой – из одежды только гольфы. Тикают часы в стеклянном футляре, медленно ходит маятник. Свернувшись клубочком между голыми куклами, я истекаю кровью из трех глубоких порезов. Я – белый единорог. Но вместо ног у меня хвост, как у червя. Я могу только ползать.

Когда мы с Яном снова оказались на улице, пошел снег. Крупная пушистая снежинка мазнула по щеке, но я не почувствовал холода. Казалось, какая-то часть меня навсегда осталась в раме той картины с куклами, как раненый единорог, и я никогда больше не смогу чувствовать. Никогда.

Студент. Дания

Разбудило меня прикосновение к плечу. Тот самый мачо скандинавского разлива снова чего-то от меня хотел, тыча пальцем в сторону открытой двери. С трудом приподняв голову и щурясь на свет, я разглядел столик на колесах, уставленный кастрюлями и мисками. Так, это вариант тюремной баланды класса люкс? Три блюда на выбор? С вялым удивлением я обнаружил, что есть все еще совершенно не хочется. Заложенный нос не различал запахов, язык присох к небу и на вкус был, как половая тряпка. Хотелось только пить, но сползти с койки казалось делом таким же невыполнимым, как покорение Эвереста.

Я просто покачал головой, в которой чугунным ядром перекатывалась боль, и упал обратно на подушку. Блондин нахмурился и положил приятно холодную ладонь мне на лоб. Отдернул руку и начал вещать чего-то в свою рацию. Я устало закрыл глаза, а открыл, когда меня снова раздевали. На сей раз я не рыпался, потому что, во-первых, мне стало уже все пофиг, лишь бы дали помереть спокойно; а во-вторых, я заметил на человеке без белого халата такую штуку, которой легкие слушают, как ее... стетоскоп! Этой ледяной фиговиной садист принялся меня тыкать – сначала в грудь, потом – в спину. Залез шершавой палочкой в рот, светил во все места. Наконец, засунул мне в ухо какую-то хреновину, которая там давила и больно пищала.

Результатами доктор Зло остался явно недоволен и выместил эмоции на блондине-надзирателе. Уж так его разносил, что у скандинавского секс-символа даже квадратный подбородок порозовел. Мужик сбежал от врача в дальний угол и начал общаться с рацией. А Айболит повернулся ко мне: оказывается, мы еще не закончили. Стащив с меня штаны – а чего, блондин все равно уже все видел, – садист прицелился в меня здоровенным шприцом. Если бы в желудке что-то было, я бы точно блеванул со страху. Но ел я в последний раз, кажется, вчера днем, так что доктору повезло. А мне нет! Блин, больно же! Потом меня заставили еще проглотить таблетку, а блондин притаранил чашку и термос, которые поставил на табуретке рядом с кроватью. В термосе оказался сладкий отвар ромашки.

Ромашку я с некоторых пор на дух не переношу – как и детское мыло – но тут жажда взяла свое. Я выдул три чашки подряд и отключился. Не знаю, сколько проспал на этот раз, но по ощущениям долго. Было светло – значит, это утро или день? Неужели завтра уже наступило? Прислушался к своему телу. Дышать вроде полегче стало, и башка не грозит вот-вот лопнуть от боли. По ходу, Айболитов укол сотворил чудеса. Даже туалетный ершик в горле пропал, так что я вполне смог бы что-нибудь проглотить. Что-нибудь посущественнее ромашки. Кстати, а где там моя горничная, то есть блондин с супчиком?

Замок загремел в двери, и на пороге возник мачо-надзиратель. Я чуть не заржал: он что, как джин, приходит, стоит потереть лампу... то есть, задумать желание? Супчика, правда, на этот раз блондин не принес. Зато скормил мне две жутко горькие таблетки. Наверное, такую же я слопал и вчера, только вкуса тогда не почувствовал. Проследив, чтобы пациент все как следует запил, блондин принялся мне что-то втолковывать, указывая в сторону двери. Ну почему меня просто не оставят в покое?

Я сполз с постели, чувствуя странную легкость во всем теле, как будто его накачали гелием, навроде шарика. Нашарил кеды, потянулся за свитером и курткой – Айболит вчера раздел меня до штанов и футболки. Но блондин покачал головой. Ага, то есть на выход меня приглашают пока без вещей?

Шли мы по коридору медленно – надзиратель профессионально держался за плечом, приноравливаясь к моей походке обитателя дома престарелых. Хотя я и пыхтел, как марафонец на финале дистанции, ко мне начинало возвращаться любопытство, а с ним – чувство опасности. Мимо скользили одинаковые стальные двери, окрашенные в серый цвет. Это по правой стороне, а слева торчали такие же серые перила. За ними виднелся кусочек холла первого этажа – совершенно пустой, за исключением зеленого поля настольного футбола.

Куда меня ведут? В другую камеру? Но почему тогда не дали забрать шмотки? К врачу? А может... Может, туда, где меня уже поджидает Ян?

Мы спустились по лестнице и, пройдя через калитку в решетке, свернули в другой коридор, где двери были уже деревянные. По ходу, эту часть здания недавно отремонтировали, и напоминала она больше не тюрягу, а помещение для офисов.

Надзиратель открыл ключом одну из комнат и направил меня внутрь. Я оказался в клетушке, едва ли не меньше размером, чем моя камера. Помещался там только квадратный столик и четыре жестких стула, один из которых был занят. Я во все глаза уставился на парня, сидевшего лицом к двери. Так и знал, меня все-таки бросят на растерзание зекам! Потому что кем же еще мог быть этот гопник с рядком сережек в одном ухе, выбритой зигзагами башкой, на макушке которой торчит осветленный клок, и в драных на коленях джинсах?

Охранник подтолкнул меня к свободному стулу. Я оттащил его подальше от хохлатого и сел так, чтобы видеть одновременно зека и дверь, за которой скрылся надзиратель. И что теперь? Я чувствовал на себе взгляд гопника, но старался не показать, насколько мне не по себе. Принялся рассматривать стоявшую на столе бутылку колы и мандарины. Интересно, зачем они здесь? И кого мы ждем? Это ведь комната для свиданий, так? Может, со мной должен встретиться адвокат? Вроде так обычно бывает в детективах. Только почему тогда я тут не один, а с этим перцем? Я стрельнул глазами в сторону хохлатого – во, он еще и татуированный! Наколка на шее выглядывает из-под ворота кожанки, когда он голову поворачивает. Только не разобрать, что там. Наверняка его за хулиганку взяли или там разбой. Может, нам один на двоих адвокат полагается – до кучи?

Хохлатому между тем надоело на меня таращиться. Он потянулся к стопке пластиковых стаканчиков на столе и спросил:

– Колы хочешь?

– Ага, – ляпнул я прежде, чем успел сообразить, что со мной заговорили по-русски, и что я только что капитально облажался.

Хохлатый, как ни в чем не бывало, наполнил стакан и подтолкнул его ко мне. Я немного расслабился. Может, тут камер нету? И я все еще смогу косить под немого?

– Я – Ник, – сообщил гопник, наливая колы и себе. – А тебя как зовут?

Ага, щас я тебе и сказал! Ясно теперь, зачем меня к Нику этому подсадили. Ждут, пока я трепаться начну. А потом сразу доложат Яну... Вот только как они узнали, что я русский?

– Ты, наверное, думаешь, откуда я знаю русский? – карие глаза хохлатого спокойно изучали меня над стаканом колы.

Блин, он что, еще и ясновидящий? Мысли читает? Пипе-ец!

– Мои родители – врачи, приехали сюда из Питера в девяностые, – пояснил Ник и протянул мне мандарин. Я и не думал брать что-то из его рук. – Я родился уже в Дании, но дома мы всегда говорили по-русски. А ты откуда? Из России?

Делаю вид, что наслаждаюсь пузырьками колы. Стараюсь не смотреть в эти проницательные глаза, которые, казалось, видят меня на сквозь.

– Я еще говорю по-польски, румынски и немного по-литовски. Можем пообщаться на одном из этих языков, если тебе удобнее.

Я смерил полиглота подозрительным взглядом. По-литовски он спикает, да? Ник понял мою мимику по-своему.

– У меня много друзей-иностранцев, а моя девушка – полька. Меня вообще интересуют языки.

Мило, гопник – языковед. Я вздохнул и сам цапнул со стола мандарин. Лучше жрать, пока на халяву.

– Как ты себя чувствуешь? – попробовал зайти с другой стороны разговорчивый зек. – Врач подозревает у тебя воспаление легких. Точнее можно будет сказать после... – он слазил в карман за мобильником, потыкал в экран, – флюорографии. Извини, мой русский не совершенен. Иногда приходится искать трудные слова или термины.

У меня глаза вылезли на брови и не собирались закатываться обратно. Откуда у зека в тюряге телефон?! И почему врач докладывает ему о состоянии моего здоровья?!

Ник положил мобильник на стол, сцепил руки на коленях и серьезно воззрился на меня.

– Послушай, молчание тебе не поможет. Я, конечно, не социальный работник, а еще только практикант, но Сюзанна передала мне твое дело, и я постараюсь сделать все, чтобы...

Мои глаза стали, наверное, размером с те самые мандарины, потому что Ник вдруг запнулся, смутившись.

– Извини, с этого, конечно, надо было начать. Тебе сказали, но ты, наверное, плохо понимаешь по-датски, – он взъерошил светлый хохол на голове. – Ладно, начнем с начала. Я – Ник Аксенов. Учусь на социального работника, а тут прохожу практику. Вчера с тобой разговаривала моя руководительница, Сюзанна Туэсен. То есть, пыталась разговаривать.

Тетка в желтом шарфе?

– Сегодня она не смогла прийти на встречу и послала меня. Она знает, что я говорю на нескольких языках, вот мы и решили, что я смогу... – Ник наконец оставил в покое волосы. – Я здесь, чтобы тебе помочь.

Понятно, меня сплавили студенту! Который, небось, специально закосил под гопника, чтобы втереться в доверие. А встреться он с Яном или его подручными, и останется от практиканта один хохолок.

– Послушай, молчание не в твоих интересах, – продолжал этот ботаник, наклоняясь ко мне.

Ага, расскажи мне еще о моих интересах! Ты же лучше меня знаешь. Образованный.

Ник выдержал паузу, сверля меня взглядом. Я сделал морду кирпичом, чавкая ему в лицо мандарином. Студент вздохнул и откинулся на спинку стула.

– Ладно. Хочешь молчать – молчи. Я буду говорить. Мне нужно сообщить тебе много важной информации. Если что-то будет непонятно, спрашивай, не стесняйся.

Я нагло ухмыльнулся и цапнул еще один мандарин. Вкусные такие, заразы!

– Я изучил материалы по твоему делу. Негусто, конечно, но так как ты отказываешься говорить, приходиться работать с тем, что есть, – Ник укоризненно покачал головой, глядя, как я кидаю на пол мандариновую шкурку, и снова полез в свой телефон. – Поправь меня, если что не так. Полиция задержала тебя четырнадцатого декабря в пятнадцать десять при попытке кражи в магазине, – студент поднял на меня взгляд. Я хомячил последний мандарин, делая вид, будто вообще не догоняю, о чем речь. Неправильную профессию ты выбрал, Ник. Неблагодарную и нервную. Лучше смени, пока не поздно.

Студент вздохнул, покусал губу.

– Обвинение, однако, предъявлено не будет, так как по предварительным результатам заключения врача ты еще не достиг пятнадцати лет. По закону, ты не можешь находиться в... – он снова сверился с мобильником, – СИЗО более суток. Поэтому сегодня тебя должны перевести. До семнадцати ноль ноль.

Я тупо хлопал глазами. Когда это врач успел меня осмотреть? Когда шприцом колол? И как это он определил возраст? По зубам что ли? Или величине яиц? И куда это меня переводят? Уж не на Яново ли попечение?

– Тебя отвезут в центр Грибсков, – ответил Ник на не заданный вопрос. – Это что-то вроде детского дома. Туда помещают детей, прибывших в Данию без родителей и получивших статус беженца. Еще там живут несовершеннолетние, ожидающие ответа на их прошение о предоставлении статуса беженца. А также иностранцы моложе 18 лет, которые ожидают депортации из страны.