Текст книги "Путешествие с дикими гусями (СИ)"

Автор книги: Татьяна Русуберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

Зоопарк. Германия

Этот вокзал мне сразу не понравился. Гигантская стеклянная коробка, эскалаторы, расходящиеся вверх и вниз, толпы прилично одетых людей, многие с детьми. И в то же время здоровенная реклама с тетками в одних купальниках над входом, а внутри мигающий яркими огнями щит, зазывающий в «секс кино». Огромные безликие вестибюли, переходы, в которых так легко заблудиться и пропасть навсегда. Кафельные стены, стальные панели, все стерильно чистое, но пахнущее недавним убийством – как будто кто-то тщательно замывал тут кровь. Неоднократно.

Лачо притащил нас сюда, когда большие станционные часы показывали чуть больше двенадцати. Мы проехались на эскалаторе, вышли на одной из платформ и чинно сели на лавочку. Мы – это я и еще двое ребят Милоша. Лачо куда-то отдрейфовал, и Шрам остался за старшего.

Сначала я удивился: зачем нам ехать на метро, когда на парковке стоит машина? Но потом понял – мы никуда не поедем. Поезда приходили и уходили почти каждые пять минут, значит, дело не в том, чтобы дождаться нужного. От нечего делать я принялся глазеть по сторонам.

За месяцы, проведенные у Яна, я почти не выходил из квартиры – только на ночные выезды. Меня окружали одни и те же лица – за исключением быков, конечно. Но и среди них было немало постоянных, которые заказывали меня снова и снова. К тому же, к клиентам я не присматривался, старался побыстрее сделать дело и выкинуть их из головы.

Здесь, на вокзале, я почувствовал хоть какую-то тень свободы, хотя и понимал – это иллюзия. Стены вокруг были, но они расступились, оказались неожиданно далеко. Да и что за стена – прозрачное стекло? За ним вздымались высотные здания, торчали маковки деревьев. Вправо и влево уходила вдаль путаница путей. Я впервые мог рассмотреть кусочек Берлина не через окно машины или жалюзи. И при дневном свете.

А люди вокруг! Сотни людей, самых обычных! Не хозяева и рабы, не шлюхи и клиенты. Мамы с колясками, прогуливающая уроки школота, какие-то хиппари с гитарой, старушки с набитыми покупками пакетами, клюющий носом старичок в кресле-каталке, турист с огромным серебристым чемоданом... На все это я пялился, не жалея глаз.

Подходил красный, почти бесшумный поезд. Двери автоматически открывались, иногда прямо напротив нашей скамейки. Выплевывали наружу кучку людей. Заглатывали порцию новых, и поезд ехал дальше – куда-то в большой свободный мир.

У меня мелькнула безумная мысль: а что, если и мне так же? Просто быстро заскочить в вагон за секунду до того, как закроются двери? Что сможет сделать Лачо? Поймать меня на следующей станции? Ха, не успеет! Я знаю по родному городу, как работает метро. Надо доехать до узловой, там перейти на другую ветку – и все, поминай, как звали. Но тут я вспомнил об Асе. Лачо, конечно, первым делом позвонит Яну. И даже если у меня хватит духу пойти к копам, будет слишком поздно.

Я задумчиво проводил взглядом прочапавшую вдоль перрона тетку в форме с надписью ”Polizei”. С таким же успехом я могу дернуть прямо к ней. При самом лучшем раскладе, когда ее коллеги нагрянут по Янову адресу, они найдут пустую квартиру. Хозяин просто снимет новую, в другом районе, и перевезет всех ребят туда. Чисто для подстраховки. Бабок у него, небось, столько, что он хоть целый дом может купить. Многоэтажный. Мы заработали.

Я покосился на сидевших рядом ребят. Младший положил голову на плечо старшего и дремал с полуоткрытым ртом. Я заметил, что у него не хватает обоих передних зубов. Возле его стоптанного кеда клевал брошенный окурок жирный голубь. Шрам поглядывал по сторонам, будто высматривал что-то. Лачо видно нигде не было.

Странно, неужели им никогда не приходило в голову, что можно просто сбежать? Запрыгнуть в поезд – всем вместе, и ну его к еб...ням, этого сына Франкенштейна! Интересно, если мы рванем все сразу, сможет Милош повесить вину на меня? Я же вообще новенький! И мелкий. Даже Беззубый и то старше. Конечно, договориться с пацанами я не смогу – языка не знаю. Но одну штуку точно должен попробовать. Вдруг получится? А не получится – буду знать, чего ожидать от этих цыганят.

Блин, у меня от одной мысли аж жопа зазудела. И нога затряслась. Трудно стало усидеть на скамейке, дожидаясь нужного момента.

А вот и поезд. До открывшейся двери совсем недалеко. Три взрослых шага. Моих, может, пять. Встаю со скамейки, лениво потягиваюсь, оглядываюсь по сторонам. Теперь мне видно Лачо. Он далеко, стоит к нам спиной и базарит с каким-то плюгавым мужиком. А открытый вагон совсем близко. Я делаю шаг. Поток пассажиров, текущий из дверей, иссяк. Внутрь начали заходить дождавшиеся поезда люди. Еще шаг. Голубь, взмахнув крыльями, отпрыгивает от моей ноги. Третий шаг. Кто-то отпихивает меня в сторону, спеша заскочить в вагон. Мои локти хватают с обоих сторон. Шрам и Беззубый, которого я посчитал спящим. И вовсе не для того, чтобы затолкнуть меня внутрь.

Двери закрываются, с тихим шипением состав трогается с места, набирает ход. Передо мной возникает Лачо – но что он может сделать? Вокруг полно людей, они смотрят. Разве что позвонить Яну. На этот случай у меня заготовлена отмазка.

– Туалет, – говорю я. – Ссать хочу. Что, уже нельзя пойти туалет поискать?

– Туалет, – усмехается Франкенштейн младший и бросает что-то мальчишкам.

Меня сразу отпускают. Он берет меня за руку, будто я его младший брат и могу потеряться в сутолоке. Мы съезжаем вниз на эскалаторе, идем по одному из огромных вестибюлей, сворачиваем в пустынный коридор, пока не показывается указатель WC. Блин, прокатило! Этот придурок действительно приволок меня в уборную!

Исполненный чувства собственной крутости захожу внутрь. Лачо остается ждать снаружи. В уборной чисто и пусто, только в одной кабинке кто-то шуршит. Раковины прямо напротив двери. Ну, я подошел, справил нужду – мало ли, когда еще отпустят. Повернулся, застегивая ширинку – и остолбенел. Дверь кабинки, той, где шуршало, открыта настежь. А внутри мужик – тот самый, с которым базарил Лачо. Штаны нараспашку, из них торчит член, кивая на меня головкой. А его владелец хихикает, мерзко так, и манит пальцем:

– Ком хер, беби.

Я уже хотел дернуть к выходу, пусть остается там со своим хером. И тут меня как ударило. Лачо-то меня сюда не пописать привел. А к этому дрочеру старому. Я его обслужить должен. Вот я здесь зачем. И выход мне из сортира один – через вот эту самую кабинку.

Сам не знаю, как до нее дополз. В башке мысли какие-то дурацкие о том, что у меня пуговицы на ширинке не хватает, что трусы новые я так и не раздобыл, что жопа у меня сухая, и, если что, – лопнет с треском. Но к счастью, мужику не задница моя была нужна. Только я оказался в пределах досягаемости, он захлопнул дверцу кабинки, толкнул меня на унитаз, засунул в рот – и мы понеслись. В туалет, кажется, по ходу дела кто-то входил и выходил, но у нас все шло довольно тихо. Только под конец бычара испустил жуткий хрип – я уж подумал, он кончается. Но ничего, мужик выжил, зато я чуть не захлебнулся. Потом он ушел, потрепав меня по щеке. А я еще отходил пару минут. Сидел и тупо пялился на рисунок маркером на белой стене. Два здоровенных залупленных хрена во всех анатомических подробностях и с пояснительными надписями. На немецком, конечно.

Лачо терпеливо поджидал меня снаружи. Но за руку на этот раз не взял. Хоть я их и помыл, конечно, руки-то.

Мы вернулись назад, к ребятам. Забрали их и перешли на другую платформу. Посидели там минут десять, прежде чем клюнул следующий бык. На этот раз Лачо увел с собой Беззубого.

Постепенно я просек схему. Пока мальчики невинно загорали на лавочке или подпирали стенку с мордами типа «а чо, мы тут поезда ждем», Франкенштейн младший курсировал по прикормленным местам.Если клиент, которого тут называли фраером, был свеженький, Лачо подводил его поближе и демонстрировал товар – на безопасной дистанции, конечно. Если бык был постоянный и хотел «своего мальчика», обходились и без демонстрации. Фраер, заплатив, засовывался в указанную кабинку облюбованного геями сортира. А Лачо приводил туда мальчика.

Чтобы не засветиться, мы периодически меняли точку, постепенно перемещаясь по вокзалу. Даже в кафешке посидели, посасывая для виду колу через соломинку. Чтоб на подольше хватило. Я-то сдуру надеялся, что Лачо купит чего пожрать – кашу-то я так и не смог в себя запихнуть. Ага, щас.

Напрямую фраер подкатил к нам только однажды, на платформе. Типа подошел спросить, как добраться до какой-то там Александерплац. Как будто по его сальным глазкам и расшлепанным губам не ясно, до чего он на самом деле добраться хочет. Ну, Шрам его быстро послал, чтобы не спалил нас. Типа мы не ферштейн и вообще не такие, мы тут трамвая ждем. Может, Лачо этого туриста потом и обработал, не знаю. Сам я с ним дела не имел, и больше никогда не видел.

Мне и других фраеров хватало, причем под завязку. Свежее мясо всегда пользовалось повышенным спросом. К тому же, я был беленьким и на фоне чернявых цыганят выделялся, как чайка среди галок. Позже меня так и стали называть – Блонди. А еще в тот первый день выглядел я значительно чище остальных, от меня не так сильно несло Франкенштейновым логовом, да и прикидом я отличался. Шрам и Беззубый таскали какие-то растянутые тряпки из секонд-хэнда, когда я щеголял в тесных джинсах и модной курточке. В общем, снимали меня только так. Хоть и шел я, как новенький, по повышенной цене. Шрам и Беззубый отсасывали за тридцатник. Я – за сорок евро. За вшивый тридцатник я мог только поработать рукой. За пятьдесят евро фраеру разрешалось меня пощупать – бонусом к отсосу. Анал стоил уже семьдесят. Все дело обычно занимало минут пятнадцать-двадцать. Клиент платил за полчаса.

Просветил меня насчет цен и правил Лачо: с помощью пары немецких слов, жестов и калькулятора. Ну, чтоб я случайно не перевыполнил план и не сбил им цену. В тот первый день на вокзале мне повезло, а может, сын Франкенштейна меня приберег для подвигов – только один фраер отвалил за меня семьдесят монет. И даже был в презервативе.

Избиение младенцев. Дания

Я стоял за занавесом и осторожно выглядывал в щель между скатертями. Блин, Мария, давай двигай задом! И без того фанера с овцами обзор заслоняет. Во, так-то лучше. Какого хрена?! А где Ян? Я точно помню, он тут сидел – между бабкой в розовом жабо и бородатым негром! А теперь там только пустой стул.

Я лихорадочно обшарил глазами зал. Нету! Неужели мне все-таки показалось? Ну да, это было жуткое, но безобидное привидение. Ахаха.

Наверное, Ян увидел то, за чем пришел, и теперь спокойно поджидает меня на выходе. Чтобы сцапать без шуму и пыли. А вдруг он уже здесь? Прямо за сценой?!

Судорожно обернувшись, я чуть нос к носу не столкнулся с Глэдис. Она как раз вернулась с парковки. Я уже разинул рот, чтобы спросить про тойоту, но звуки замерли в горле. Блин, я ж типа немой. Это, во-первых. А во-вторых, Мила же наверняка не сказала, что тойота – моя проблема. Ясно же, чем меньше народу знает о Яне, тем лучше для меня и безопаснее для остальных.

Глэдис глянула на меня как-то странно – грим гримом, а скомканные чувства на морде, видать, отразились – и пролезла между скатертями. Мария уже извелась на сцене без Иосифа. Я остался за занавесом кусать кулаки. По-хорошему, хотелось валить из Гребаного скова со спринтерской скоростью, но выход из зала был только один – на его противоположной стороне. И кто знает, что там, за дверью? После спектакля у меня хоть будет шанс раствориться в толпе – все же ломанутся в столовку за жратвой.

Внезапно чья-то рука опустилась на плечо. Я с воплем взвился в воздух и чуть не оборвал занавес. Бедняга Ахмед напугался не меньше меня, ему много не надо, он еще с войны пуганый. Парень всего-то хотел напомнить, что сейчас снова очередь волхвов, а тут русский придурок скачет так, будто в него гранату кинули. Пришлось мне же еще пацана и успокаивать. В общем, выползли мы на сцену оба на подгибающихся ногах, придерживаясь друг за друга. Хорошо, слова в этой сцене были только у косоглазого.

Сам не помню, как все закончилось. Вокруг, вроде, пели, в зале хлопали. А у меня веко дергается, шею от напряжения сводит, под халатом мокрый весь, того и гляди шаровары гребаные снова соскользнут. Потому что торчу я на сцене, как мишень в тире. Весь свет на меня. Кажется, вот-вот Ян из-за стульев выпрыгнет или ствол в дверь засунет. Умом понимаю, конечно, что такое только в кино случается. Вокруг же полно людей!

Вот только на вокзале в Берлине народу тоже хватало. Что никому не мешало пялить меня в ближайшем сортире. В то время мне часто казалось, будто я, как в фантастической повести, провалился в другое измерение, в параллельную реальность. Одной гранью она соприкасается с нормальным миром – ведь я мог видеть снующих мимо людей, слышать их голоса, ощущать случайные прикосновения – а всеми остальными уходит глубоко в Сумеречную зону. И между этими двумя мирами – невидимая, но невероятно прочная стена. Можешь биться об нее до крови, как мотылек об стекло, а стена даже не дрогнет, только тебе будет больно.

И вот теперь меня снова охватило это чувство. Будто все вокруг остались по ту сторону стекла, а меня снова выбросило за стену, в грязь и сумерки. И я здесь один на один с Яном. И никто мне не поможет.

Кто-то пихнул в спину, заставляя поклониться. А, Абдулкадир! Неужели этот кошмар закончился?! Да, вон уже и стулья задвигались, и училки счастливые летят нас тискать и лапы пожимать. Кто-нибудь, накапайте мне яду, сам отравлюсь!

Между плечами поклонников протиснулась Мила, успевшая стянуть с головы платок, а потому особенно розово-лохматая. Сцапала за рукав и утащила меня за занавес.

– Глэдис не видела твоей тойоты, – быстро прошептала она. – Но это еще ничего не значит. Давай так: вот тебе ключ, – в руку мне сунулся закругленный пластиковый жетон с брелоком. – Сейчас все пойдут лопать, а ты потихоньку отделись от массы и дуй в мою комнату. Я там с Глэдис живу, но она нормальная девчонка, не против.

– Ты ей что, все рассказала?! – офигел я.

– Только то, что ты заметил в зале кое-кого из прошлой жизни, с кем очень не хотел бы встречаться. Без всяких подробностей, – успокоила Мила. – Так что можешь перекантоваться у нас. А мы за фрокостом присмотримся. Как он, Ян твой, выглядит?

– Никакой он не мой! – буркнул я. – И если он тут, отсиживаться за вашими спинами мне не поможет.

– Да не отсиживаться, а разведать обстановку и разработать план действий!

Блин, по ходу, Мила плавно переключилась с роли девы Марии на Штирлица.

– Короче, ты сиди тихо, а я пораньше из столовки свалю и пайку тебе прихвачу. А там по обстоятельствам видно будет. Ну так какой он, Ян этот?

– Ну, он...

– Хо-хо-хо! – между скатертями просунулась рожа косоглазого, сменившего чалму на красный колпак с помпоном. – Ва лава и ха? Кюсса? – И придурок зачмокал, изображая поцелуи.

У меня прям руки зачесались вмазать ему так, чтоб зенки на лоб выскочили. И без его приколов, блин, весь на нервах. Но Мила меня опередила: натянула бывшему волхву колпак на нос и вытолкала за занавеску.

Тут меня озарило. Я слазил в карман халата, развернул скрученный в трубочку листок и буквально на коленке набросал Янову морду. Благо среди реквизита и карандаши валялись.

– Вот, – я сунул Миле рисунок. – Это, конечно, очень приблизительно, но...

– Э-э, чего-то я не догоняю, – девчонка подозрительно на меня прищурилась. – Получилось, конечно, очень живо, но неужели я так похожа на злодея?!

Теперь уже явно не догонял я, пока наконец не сообразил, что повернул листок не той стороной, и теперь Мила смотрит на свой собственный портрет – мой так и не подаренный подарок.

– Нет! – замахал я руками. – Это не ты... То есть, да, это, конечно ты, но... Я хотел тебе... – чувствуя, что совсем сбился, я в отчаянии двинул себе кулаком по лбу. Это немного помогло. – Там на другой стороне...

Мила наконец перевернула листок:

– Типа-аж, – протянула она.

– Все, пошли, – заторопился я, внезапно сообразив, что шум за занавесом стал постепенно затихать. – А то все разойдутся.

Меньше всего сейчас мне хотелось остаться одному в темном углу за сценой. Даже если со мной в этом углу была Мила. Особенно потому, что она тут была.

– Ладно, – девчонка быстро задрала подол платья и спрятала рисунок в карман джинсов. – Только вот сниму это барахло. А почему ты мой портрет с собой таскал, можно спросить?

Я отвернулся, типа весь такой скромный, и стянул под халатом ненавистные шаровары.

– Ну, я это... Хотел подарить. Рождество же, новый год, все дела. А ты на каникулы уезжаешь.

Не успел я договорить или поймать ногой штанину джинсов, как сзади меня обхватили руки. Ухо защекотали волосы, в щеку ткнулись мягкие, пахнущие жвачкой губы. Киви и клубника. Фруктовый взрыв. Шепот:

– Спасибо, Пикассо.

А потом я потерял равновесие, запутавшись в штанах и халате, и рухнул на пол, подбив ноги Милы. Косоглазый выбрал именно этот момент, чтобы отдернуть треклятый занавес. Взору артистов и оставшихся еще в зале зрителей предстала чудная картина: я на полу в задравшемся халате и спущенных джинсах. Мария на мне, хоть и при штанах, но в одном лифчике и без младенца. Дева согрешила с волхвом – жесть! Абдулкадир теперь точно спать не будет – эротические фантазии замучают. И Ютте снова не повезло. Она не успела убраться с первого ряда и теперь хваталась за сердце. Не растерялся один косоглазый: вытащил мобильник и давай снимать. Вот тогда я и побил сразу два рекорда – скорости бега и натягивания штанов, одновременно.

Даже не помню, как оказался в коридоре. Уфф, никакого Яна! Ладно, если бы не скорая помощь косоглазого, я, может, так и остался бы ночевать в спортзале – или уж кирпичей бы наложил по дороге оттуда, это точно. А вышло все легко и изящно, как пробка из шампанского.

Я сбавил шаг, чтоб народ не пугать, потихоньку стянул чалму, но краску с лица пока стирать не стал – все-таки маскировка. Думал, вот щас на улицу выйдем, и я спокойно так – шмыг-шмыг и к корпусу. Как бы не так. Румыны с Лешкой будто специально меня поджидали. Георг с Тома зацепили под ручки, как лучшие друганы, а шестерка их от важности прямо захлебывается:

– Тебя тут один человек ждет. Так что давай с нами.

Я уперся ногами в пол, хотя, по ходу, они уже в желе превратились.

– Говорит, ты его на...бал.

Блин, я чуть на месте не сдох от такого юмора. Это кто кого на...бал-то?! Ладно, ребята, давайте по-хорошему.

– Леш, слушай, а пусть он ждет там до х...евых седин и турецкой пасхи. Вы меня искали, не нашли. Он вам ничего не сделает. А вот мне – очень даже. Скажи парням, чтоб отпустили, будь человеком!

У Лехи глаза стали большие-пребольшие, а лоб прорезала вертикальная морщина – наверное, извилина напряглась. Единственная. Как это так – немой и заговорил! Даже румын моя речь впечатлила, жаль только держали меня по-прежнему крепко. Леха чего-то им перевел, но они только поржали, перекинулись парой слов, как харкнули, и к дверям меня потащили.

– Не отпустят они, – потрусил рядом Лешка. – Они думают, из-за тебя черножопые от нас подорвали. Теперь траву брать негде. То есть, говорят, Хамид со второго корпуса тоже барыжит, но у него, с...ки, дорого. А когда ты говорить научился?

Я чуть не взвыл. То есть мне теперь из-за петрушки их гребаной в могилу ложиться?! Ха! Жаль, у меня полотенца под рукой нету. Зато есть кое-что другое. Пожестче. Стальное и с острыми краями. Брелок, на котором болтался электронный ключ – усыпанная стразами буква «М».

Я перестал упираться, подался чуть вперед и развернулся в сторону Георга. Тома, ясно дело, потянул меня обратно, чем удобно подставился. Наверное, парень даже не понял, что лягнуло его по яйцам, а потом в коленку. Об этом у него появилось время подумать, пока он валялся на полу. И смотрел, как щеку Георга вспарывают две параллельные кровавые полосы – до мяса. Румын заорал и попер на меня. Я махнул перед собой кулаком с брелоком, зажатым так, чтобы острия «М» торчали между пальцами. Георг отшатнулся, но Тома уже прочухался и подбирался сзади. И еще Лехе орал – явно, чтоб тот не стоял дубом, а подключался к событиям.

Пацаны вокруг, почуяв, что махач грядет эпический, забыли о жрачке. Наоборот, теперь с улицы пер народ, заметивший кровищу сквозь стеклянную дверь. А то их на вторую часть представления не пригласили! Нет, чтоб помочь, с...ки!

Я поднырнул под руку Тома и сунул брелоком ему в ребра. Что-то сдавило мое запястье и вывернуло, ключ со звоном брякнулся на пол. Ну все, хана мне! Щас Георг точно руку сломает. В глазах уже темнело от боли, когда я заметил возвышающуюся над головами орущих пацанов черную макушку в короне.

– Абдулкади-ир! – со всей мочи завопил я.

Человеческие волны расступились, и на сцену царственно вступил Ирод. Хватка на моей руке внезапно разжалась. Я обернулся. Георг сидел на полу, тряся головой. Тома с Лешкой нервно переглядывались – рядом с Абдулкадиром выросли иракец и Ахмед с очень недобро сжатыми кулаками. Расклад стал четверо против троих. Воспользовавшись временным затишьем, я присел и подобрал ключ. Не успел встать, как волны над моей головой сомкнулись.

Когда я дополз до двери, колошматили, по ходу, уже все и всех: арабы румын, румыны узкоглазых, негры арабов... Учителя обмирали по стеночкам, кто-то успел запереться в спортзале. Розовые волосья Милы развивались в эпицентре, как флаг революции – кажется, девчонка успела взобраться кому-то на плечи и визжала, как баньши, предрекающая чью-то кончину. Хоть бы не мою...

Не дожидаясь исхода побоища, я тихонько выскользнул на улицу.