Текст книги "Путешествие с дикими гусями (СИ)"

Автор книги: Татьяна Русуберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

Самого главного глазами не увидишь

На полках у Ника я откопал ту самую книгу – «Преступление и наказание». Начал читать с самого начала, а то, на чем там остановился, не мог вспомнить – видать, температурил уже тогда, в башке только бред какой-то отпечатался. Проглотил я роман за три дня. Делать все равно особо было нечего, а читаю я быстро. И вот нефига не понял – зачем Раскольников старушенцию замочил? Да еще сестренку, божьего одуванчика, до кучи угрохал? Цацки все равно не взял, а жизнь себе искалечил, да еще Соню, путану эту недоделанную, за собой потащил.

Не, я понимаю, хочется тебе кого кокнуть, ну оттянись на подонке каком-нибудь, который живет – землю коптит и над людьми изголяется. Тогда и совесть мучить не будет, да еще и спасибо тебе скажут. Взял бы вон и зарубил кого из тех мужиков, кто с Соней его спал за бабки. Небось тоже все такие, с женой и детишками, а мяса молодого хочется. Или Лужину бы дал по репе, которому сестра чуть не продалась. Свидригайлов тоже прям-таки топора просил. Так нет! Бабульке раскроил черепушку. И какой в этом кайф? Какое превосходство? Жесть одна, короче.

В общем, я своими мыслями с Ником поделился. Не, на самом деле, он сам ко мне прикопался: «Ты что, Достоевского читаешь? Ну, даешь, старик. А не рано ли? И как тебе? А все понятно?» Блин, чо тут непонятного-то. Что студент этот – идиот? А Ник мне: «Про идиота – это другой роман. А тут дело в моральном законе, который внутри каждого человека». В общем, начал он меня грузить, даже Библию, блин, цитировал, хотя креста на шее я что-то не заметил. С трудом от него отвязался, а то бы меня еще в церковь потащил. Даром что тоже студент.

Попросил у него другую книжку, только чтоб нормальная была, без всяких там закидонов со старушками. Ник дал мне «Маленького принца». Я сказал, что сказки вообще не очень. А он: это типа не сказка, а взрослая книга. Ну, по толщине вроде да так. Ладно, начал ее листать. И сам не заметил, как втянулся. Только тут все тоже кончилось плохо, даже еще хуже, чем у Достоевского. Потому что пацанчика этого, Принца, укусила ядовитая змея. Не, ну ежу ясно, что парнишка помер. Так зачем втирать, что он типа улетел на свою планету с розой и баобабами? Красиво, конечно, типа будешь смотреть на звезды и смеяться, вспоминая меня. Не, а что пацан должен был этому летчику сказать? Я мамке и папке не нужен, вот меня в пустыне и выкинули, и настолько мне все уже поперек, что пойду лучше к змеям, какая-то да укусит?

Жалко пацана, конечно, фантазия у него – позавидуешь. Чего только стоят все эти короли, фонарщики, географы. А вот пьяница – это наверняка его папаша. Только когда парнишка до этого места в истории дошел, летчик уже так запутался, что тоже решил, что это выдумка.

Не, мне больше всего понравился Лис! Я бы тоже такого хотел, честно. Он гораздо лучше собаки. И не только потому, что говорящий. Он хоть и зверь, а много чего в жизни понял. Это Лис сказал: «Зорко только сердце. Самого главного глазами не увидишь». И про дружбу все объяснил. Как люди становятся друг для друга единственными, и почему важно кого-то приручить. Вот только я и сам не заметил, как Ася меня приручила. Наверное, слова для этого действительно лишние. Она просто стала нужна мне. А я... я нужен ей?

В общем, книжка эта помогла мне закончить картину – ту, что я начал в Ахмедовой рамке рисовать. Космос там, астероиды всякие. А на одном, маленьком таком, в самом центре – стоит девочка. Стоит и ждет. В белом платье, а лицо Асино. Вокруг четыре крошечных вулкана, парочка баобабов и барашек у ног. Нику картина очень понравилась. Он ее даже сфотографировал. Сказал, я настоящий художник, хоть сейчас выставку делай. Ага, собрать все мои портреты и вывесить на стенде «Их разыскивает полиция».

Асе я больше не писал. Нет, заходил на ее страничку каждый день – просто чтобы проверить, что с ней все в порядке. И песни к себе на стену репостил. У нее вообще там много хорошей музыки русской было, которой я не знал. А она мне писала. Извинялась за то, что на меня наорала – хотя, как можно наорать, в чате-то? Просила не пропадать, мол, волнуется за меня. Ну я и не пропадал. Она же видела, что я онлайн. Не отвечал ей только. А что я должен был сказать? Добавить мне было нечего. Правильно вот Лис заметил: «Слова только мешают понимать друг друга».

Ник спросил меня насчет Нового года. Друзья из боксерского клуба его пригласили на тусу. Бедный студент, наученный горьким опытом, вежливо спросил, хочу ли я туда пойти вместе с ним, или лучше мы тихонько отметим праздник дома? Я предложил, чтобы он пошел в клуб, а я дома остался – не хотел кайф студенту ломать. Но Ник уперся рогом. Типа ребенок не должен сидеть дома один в Новый год. Ладно, я же не какое-нибудь чмо неблагодарное. Сказал, пойду с ним. Пусть парень с друзьями оттопырится, а я уж пересижу в уголке, ничего со мной не случится.

Вечером тридцать первого, перед тем, как выйти из квартиры, я отправил Асе поздравление с Новым годом. Ничего особенного, типа желаю счастья. И приложил фотку своей картины, которую Ник в комп с телефона скинул. Послал – и сразу все выключил. Потом потихоньку сунул в карман нож, взял Бандераса под мышку и попер за Ником на лестницу. Скаутский нож я в последние дни всегда таскал с собой, когда выходил на улицу. Так мне было спокойнее. А под кофтой все равно никто ничего не заметит.

Собаку мы завезли Никовой маме. Бандерас боялся стрельбы, от фейрверков у него был стресс. А боксеры, предупредил меня студент, собирались устроить знатный тарарах. Ник вытащил из машины накачанного собачьим успокоительным песика. Я остался сидеть на месте. Видеться с родственниками Ника желанием не горел.

Для тусы сняли молодежный клуб, принадлежавший той школе, где проходили тренировки. Когда мы туда приехали, внутри уже бухала музыка, и толпился изрядно поддатый народ. К моему удивлению, девушек было довольно много, только я не понял – они все боксерки или подружки боксеров? Мне даже неловко стало, что бедный Ник притащил на буксире меня вместо какой-нибудь хорошенькой скандинавской блондиночки. Пришлось утешаться тем, что тут, по крайне мере, у него будет возможность кого подснять. Хотя он весь такой правильный, что наверняка боксерку в квартиру не потащит. Ну как же, там ведь ребенок! То есть я. Не в уборной же ему трахаться, в самом деле? Не, как я ни напрягал воображение, представить студента долбящим кого-то в сортире, не мог. Ну не такой он был, Ник, и все тут. Кстати, а где он?

Вот, казалось, только что представлял меня каким-то корешам со сломанными носами – издержки профессии – а теперь нет его, будто толпа проглотила с концами.

– Денис! – Один из горбоносых неформального вида – тату на весь лысый череп – шлепнул мне ладони-лопаты на плечи и стал проталкивать к центру зала, где стоял длинный стол.

Дискотечный шар под потолком метал пятна света по серпантиновой паутине, безумным шляпам и покрытым блестками волосам. Доведя меня до пластиковых стульев, неформал счел свою задачу выполненной и растворился. Я заозирался по сторонам, но, не увидев Ника, решил, что безопаснее будет присесть – пока меня не затоптали.

– Виль ду?...

О, кстати о скандинавских блондинках. Один великолепный и в меру бухой экземпляр сидел как раз напротив меня, протягивая мне банку пива. Я машинально покачал головой. Девица надула губы, умело откупорила банку и сунула мне. Я не разобрал, что она сказала, но смысл был ясен и так. «Ты что, хочешь, чтобы девушка пила одна?» Действительно, невежливо как-то получается. Тем более, что блондинка-то очень даже ничего. Волосы длинные до попы и такие светлые, пепельные почти. Огромные голубые глаза и кукольное личико. Прямо Барби: только во взгляде, несмотря на улыбку, боль. Я такое сразу вижу, меня не обмануть. Наверное, Кена своего где-то потеряла, и в ней что-то сломалось. Ну, я взял и глотнул пива. Не то, чтобы в первый раз пил, но нажираться нам Ян никогда не позволял – много ты бухой наработаешь? Да я, в общем, и сейчас не собирался. Так чисто, компанию составить.

Тут на стул рядом со мной плюхнулся Ник. Не знаю, откуда его принесло, но пиво у меня в руке он углядел сразу. Напустился, как коршун:

– Это у тебя что такое?!

– А чо, не видно? – Я сунул полупустую банку ему под нос.

– Откуда это у тебя?

– Меня угостили. И ты, между прочим, не моя мама.

Кто угостил, объяснять я не стал, но Ник сам Барби вычислил – вокруг и не было больше никого, а эта губка уже вторую банку сосала. В общем, что он там ей впаривал, я только догадываться мог, но наверняка что-то вроде, что она ребенка спаивает, а он, мой доблестный опекун, этого не допустит. Только Барби смеялась – очень, кстати, миленько, похрюкивая, – и по ходу, слала его лесом. И правда, что мне будет-то, от одной банки?

Боксеры и боксерки постепенно усаживались вокруг стола, кто-то приглушил музыку – видно, подошло время жрачки. Но вместо еды два парня с длинными заячьими ушами из плюша раздали всем целую гору разных хлопушек, которые полагалось взорвать – как можно громче и желательно прямо в морду соседу, засыпав его конфетти и серпантином. Из некоторых хлопушек кроме всего прочего вылетали сюрпризы, и здоровые качки с перебитыми носами лезли наперегонки под стол, чтобы подобрать с пола бумажку с предсказанием или пластиковый волчок. Наконец, когда все заволокло сизым дымом, из него появилась еда. Ветчину с вареной картошкой я съел. Зеленый соус, по словам Ника, из гренландской капусты, потихоньку выплюнул – он был сладкий, как мерзопакостная селедка. Липкие коричневые шарики, оказавшиеся картошкой, жареной в сахаре, сложил горкой на краю тарелки. Надо же додуматься до такого извращения?! И вообще непонятно, как у даков жопа не слипается, столько сладкого жрать?!

Одно было хорошо – градус вокруг крепчал, и никто не обращал внимания, ем я ножом, вилкой или просто руками. Мне потихоньку тоже плехнули вина – уже не Барби, а неформал с татуированной лысиной. А я выпил. Не потому, что мне вино нравилось, а чисто Нику назло. Нечего тут изображать заботливую мамочку. Когда все поели, снова стали палить из хлопушек, так что у меня на башке под конец образовался целый парик из разноцветного серпантина. Откуда-то появились смешные пластиковые пистолетики, со страшным грохотом стрелявшие вонючими пистонами. От легкой артиллерии плавно перешли к тяжелой.

Народ втиснулся в куртки и повалил на улицу. Ник нахватал целую охапку шутих и принялся бросать их под ноги девчонкам. Шутихи пронзительно визжали, вертелись, мигая яркими огоньками, и метались, как бешеные, заставляя девушек с визгом бросаться в разные стороны. Кто-то сунул мне в руку зажженный бенгальский огонь и какой-то коктейль. Кто-то поджег целую батарею фейерверков, и небо, грохнув, расцвело лилово-золотистыми фонтанами. Я вспомнил свой первый новый год в Берлине, но гром и цветные молнии смели картинки из прошлого в один шуршащий ворох, а бенгальский огонь подпалил его. Кто-то, визжа, попробовал вскарабкаться мне на руки. Кто-то обхватил сзади и попытался поднять в воздух меня. Я запустил пустую коктейльную банку высоко в небо и заорал что-то, чего не мог разобрать даже сам за непрерывной канонадой. Казалось, грохотал и взрывался весь город вокруг, воздух стал густым от дыма и остро пах порохом.

И тут я заметил Ника, который странно застыл на фоне сияющего искусственным звездопадом неба. Я проследил за его взглядом. Блин, а эта-то что тут делает?! Ах да, кривозубая же тоже член клуба. Вот и приперлась, как ни в чем ни бывало. Кстати, выглядит жирнее, чем на фото. А что это за хмырь, на которого она вешается?

Я подошел к Нику:

– Все нормально? – Пришлось орать, чтобы он меня услышал.

– А? Да, – он не отрывал глаз от Магды и ее дружка.

– Хочешь набить ему морду? – Поинтересовался я.

– Да. А? – Студент заморгал и, по ходу, вернулся в этот мир. – Ну что за дикость ты несешь? Мы же цивилизованные люди.

– Хочешь я набью ему морду? – Предложил я. – Мне все равно ничего за это не будет.

– Денис! – Ник вцепился в особенно жестко стоящий по случаю праздника хохол.

Ага, так меня зовут уже четырнадцать лет.

– Мы никого бить не будем, ясно?! Все, мне надо выпить! – И он потопал в клуб.

Я вздохнул и пошел за ним. Надо проследить, чтобы кое-кто не нажрался в дымину.

Гавана

Остаток вечера, точнее, ночи в школьном клубе запомнился мне какими-то кусками. Вот мы с Ником сидим в баре, и я удивленно пялюсь на высокую сцену напротив и шест для стриптиза. Ладно сцена – может, у них тут типа драмкружок. Ну в баре, допустим, обычно продают безалкогольные напитки. Но шест в клубе для старшеклассников?!

Я попробовал спросить Ника, но вразумительного ответа так и не получил. Помню, он бубнил что-то мрачно-бессвязное, а я отпивал из его стакана, когда парень отворачивался. Нет, а что мне еще оставалось делать? Сказать бармену с заячьими ушами, чтобы студенту не наливал? А то опекун меня опекать не сможет. Так хоть в него попадало... ну, примерно наполовину меньше. А мне жизнь стала казаться на пятьдесят процентов краше. Да и не мне одному. Девчонки начали соревноваться в том, кто выше залезет на шест. Я болел за тех, кто был в коротеньких юбках. Потом эстафета перешла к парням. Под кислотное музло какой-то спортсмен взобрался под самый потолок, стянул рубашку и начал размахивать ею, как флагом. Кубики на прессе впечатляли.

Барби, каким-то образом снова оказавшаяся рядом со мной, восторженно подпрыгивала на высокой табуретке, хлопала в ладоши и пыталась свистеть, сунув два пальца в рот. Выходили у нее только шипение и слюни.

– Подумаешь, – пожал я плечами. – И не такое видали. Хочешь, свистеть научу?

– Да! – Сказала Барби, очевидно, начавшая прекрасно понимать по-русски. – Всю жизнь об этом мечтала.

В этом месте я обнаружил, что тоже начал в совершенстве понимать датский. Отчего бы не выручить человека, с которым только что достиг полного взаимопонимания?

– Смотри, пальцы кладешь так... Да не суй ты их так глубоко, не минет делаешь. А язык чего высунула? Назад его давай. И губы не расшлепывай. Так, дуй теперь. Дуй. Глаза выпучивать не обязательно, еще вывалятся. Давай дуй! Да, блин, всю морду мне опплевала!

Тут я заметил, что Ник с интересом наблюдает за нашими упражнениями. Ум-м, в общем, Барби и так выглядела зачотно, а уж с обслюнявленными губами... Я сделал вид, что сдаюсь, вытер лицо и передал роль учителя Нику. Мы с ним поменялись местами.

Дальше в памяти у меня темное пятно. Помню только заливистый свист Барби, и Ника – почему-то на сцене, отжимающимся на кулаках. Рядом – тот самый хмырь, с которым Магда приперлась. Тоже параллельно полу. А вокруг возбужденная толпа, громко считающая хором:

– Ин, ту, тре... ти.

Каждый раз на счет десять Ник менял положение тела: то ставил руки вместе, то разводил широко по сторонам, то выдвигал одну вперед, а другую назад. Хмырь повторял все движения за ним – не так уверенно и легко, но все же пока не отставал. Десять раз они отжались, отпуская руки и бросая тело на пол – у меня от одного их вида живот заболел, и блевать потянуло. Наконец, когда эти придурки дошли уже до сотни, Ник вытянул обе руки далеко вперед, так что, когда он опускался, лицо почти касалось пола. Хмырь тоже вытянул дрожащие от напряжения грабли. Рубашка у него на спине насквозь промокла от пота, противные круги расплылись под мышками.

– Ник! Ник! Ник! – Орали вокруг, не забывая считать.

– Эмиль! Эмиль! – Визжала, подпрыгивая и тряся накачанной жопой, Магда. Тоже мне вообразила себя чиалидершей!

И тут это случилось. Руки хмыря не выдержали нагрузки, подломились, и он треснулся рожей об пол.

– Ник! – Грохнул зал, пока студент невозмутимо продолжал отжиматься. Барби свистнула прямо над ухом так, что у меня там запищало. Эмиль сел, прижимая ладонь к носу. Между пальцами проступила кровь. Магда, визжа что-то явно неприличное в адрес победителя, полезла на сцену с бумажными платочками.

Потом, кажется, Ник снова сидел рядом со мной и рассуждал о победе интеллекта над грубой силой. Ага, как же. По-моему, как раз грубая сила тут и победила. Потом он целовался с Барби, а так плакала у него на груди. Ее тушь пачкала белую футболку, я не знал, что сказать, и потихоньку сосал ядовито-синюю отраву из Никова стакана. А еще позже студент вытер девушке щеки салфеткой, и они пошли танцевать. Я бы тоже пошел, но мне мешал нож – то он куда-то не туда упирался и давил, то казалось, вот-вот вылезет из кармана. Я уже хотел дать его зайцу-бармену на сохранение, но вовремя вспомнил, что они все тут кореша, так что зайчик может потом стукнуть Нику.

Хотя вообще он был вполне ничего, бармен, в смысле. Поставил мне бесплатную колу. Сказал, что рад за Малену – так Барби звали на самом деле. Мол, вот девка одна растит ребенка. Парень, который его заделал, Барби колотил, она от него ушла. Но он продолжал ей угрожать, и она записалась в клуб, типа самообороне учиться и уверенности в себе. И теперь, мол, у нее все ништяк, куча друзей, даже ребенка ее по очереди нянчат, когда надо, – он вроде такой сын полка.

Я нашел взглядом трясущихся на танцполе Барби с Ником. Получилось это у меня не сразу, и парочка почему-то была не в фокусе. Мдя, пожалуй, у Малены неплохие шансы. Студент ведь любит подбирать жизнью обиженных. Но, может, это и хорошо? Клин типа клином. К тому же, Барби мне, в общем, даже понравилась. Свистеть научилась, способная. И зубы у нее ровные.

Следующее, что помню – мы сидим в такси. Точнее, это даже микроавтобус, в который набилось человек десять. Ник с Маленой тоже тут. На мне почему-то заячьи уши. Бармен, что ли, подарил? Одно свисает прямо на лицо, щекотит нос, и мне постоянно приходится встряхивать головой или сдувать плюш в сторону.

– Куда мы едем? – Спрашиваю Ника и хихикаю.

– В Гавану, – отвечает он. – Ты же сам хотел.

Я хотел? Да, наверное, хотел. Но что, блин, такое эта Гавана? Кажется, есть такой город. Или остров? С пальмами.

Никаких пальм в Гаване не оказалось. Зато там тоже были бар, танцпол, вспышки неонового света, искусственный дым, оглушающий музон и обдолбанный чем-то диджей – я подозревал розовых «дельфинчиков». В общем, боксеры решили продолжить тусу в ночном клубе, на этот раз – не школьном. А «Гавану» выбрали потому, что тут на фейсконтроле стоял Фарез. Ну, тот самый, левша который. Иначе фиг бы меня с ними пустили.

Стоя в гардеробе я вспомнил, как убедил Ника взять меня с собой. Кажется, я снова изобразил кота из «Шрека» и заявил, что нельзя меня лишать единственного удовольствия в жизни. Меня типа в интернат запрут до восемнадцати лет, и когда я в клуб попаду, то совсем стариком буду. А я сейчас жить хочу. Танцевать хочу. На сиськи прыгающие смотреть. И вообще...

Нож я сдал в гардеробе вместе с плюшевыми ушами. Потихоньку сунул его в карман куртки, никто не заметил. Как на танцполе отжигал, помню плохо. Только в какой-то момент диджей заиграл «У девчонки пистолет», и Барби выскочила передо мной, целясь в грудь сложенными вместе пальцами.

Girl got a gun, girl got a gun. Bang! Bang!

Boy better run, boy better run, run, run.

Она здорово танцевала, Барби, покачиваясь на длинных ногах, будто в теле у нее не было костей. Мне вроде тоже удалось изобразить что-то. Народ расступился, образовав круг вокруг нас, хлопая в такт и раскрывая рты – но звуков было не слышно за буханьем басов. Я очень давно уже не двигался под музыку просто так, для себя, потому что хотелось мне, а не потому, что я должен был доставить кому-то удовольствие. Это было на самом деле здорово – забыть обо всех, не думать, нравится им или нет. Есть только ты, музыка – и твоя партнерша. И не нужно ничего объяснять, не нужны слова. Вы предугадываете движения друг друга, электричество внутри вступает в колебания на одной волне, вы чувствуете одинаково, вы улыбаетесь в такт, вы ощущаете тело другого, даже не прикасаясь к нему – и это офигенно!

Когда песня закончилась, я протолкался через толпу к барной стойке – в горле жутко пересохло. Ник купил мне лимонада, кричал что-то в ухо – но у меня там все еще грохотало «Бэнг, бэнг!»

– Я в туалет! – Проорал я и сполз со стула. Выпитое просилось наружу.

Сортир находился этажом ниже, рядом с гардеробом. Спускаться туда надо было по совершенно черной лестнице, подсвеченной по краям ступенек встроенными лампочками. От этой лестницы у меня мороз шел по коже – уж очень она напоминала «Черную дыру». Когда я вместе с Ником и его корешами тут шел, как-то этого не заметил. А вот одному стало не по себе.

Я быстро скатился по ступенькам, скользнул взглядом по девушке-гардеробщице – она с головой погрузилась в какой-то глянцевый журнал и на меня даже не взглянула. Вот и уборная. Свет какой-то странный, мертвенный. Наверное, из-за лампочек – они тут какие-то синеватые. Глянешь на себя в зеркало – обосрешься, прямо восстание живых мертвецов. Я пнул ногой скомканное бумажное полотенце – кто-то не смог попасть в корзину для мусора. Еще бы, в сортире так и несло веселой травой, хотя торчки, по ходу, отсюда уже вылезли. Я был тут один. Расстегнул молнию на джинсах, но звука не услышал – уши как ватой забило, а где-то далеко под черепом еще бухало слабо «Бэнг, бэнг!» Облегченно вздохнул, когда струйка бесшумно потекла в унитаз.

И вдруг почувствовал это – спиной. Всей кожей ощутил, будто там искрило высокое напряжение. В уборной появился кто-то еще. Стоял сзади и смотрел на меня. Должно быть, я не слышал скрип двери и шагов, оглушенный музыкой. Я быстро застегнул ширинку и обернулся: хватит с меня извращенцев!

Он совсем не изменился. Выглядел так же, как в моих кошмарах. Только не торчала сигарета в углу рта, хотя теперь я почуял табачную вонь. Она пропитала его насквозь, просто поначалу была неразличима за запахом травы. Он смотрел на меня, чуть прищурясь, на скулах играли желваки, одна рука пряталась в кармане. Возможно, она снова сжимала пистолет. А может, нож. Так удобнее и проще, шума не будет. Хорошо, я успел поссать, а то бы сейчас обмочил штаны. Мир перестал существовать. Даже дрожь басов, пробирающая до мозга костей, исчезла, а «Бэнг, бэнг!» превратилось в стук крови в ушах. Были только мы двое. Он и я. Здесь и сейчас. И связь между нами, будто мы тоже вот-вот начнем танцевать странный танец без музыки.

– Идем, – сказал Ян.

Он не двинулся с места, ни один мускул на лице не дрогнул, только шевельнулись губы, но я понял, что, если не подчинюсь, он убьет меня на месте.

Я молча сделал шаг. И еще один. Не знаю, как ноги повиновались мне – я совсем их не чувствовал. Все вокруг ходило ходуном – наверное я шатался, как пьяный. Может, я и был пьян, но больше от страха, чем от выпитого. Ян подхватил меня под локоть. Уверенно вывел из туалета, потащил мимо гардероба. Девушка все еще сидела носом в журнал, я видел только ее крашеную макушку – корни волос отросли и уродливо светлели на черной голове, будто гардеробщица начала седеть.

– Куртка, – внезапно вспомнил я. Почему-то это казалось очень важным, хотя почему именно, я сообразить не мог. Мыслей в голове совсем не осталось, она была пустой и холодной, только где-то на периферии горячо шептало «Бэнг, бэнг!» – Пожалуйста, можно забрать мою куртку?

Ян остановился, окинул меня взглядом и кивнул. Наверное, подумал, что вышибалам на выходе покажется странным, что папаша в такой колотун забирает бухого отпрыска из клуба в одной футболке. Кофту-то я где-то давно уже скинул.

– Скажешь хоть слово, даже глазом не так моргнешь, и ей, и тебе кишки выпущу, – сквозь зубы предупредил Ян и подтолкнул меня к гардеробу.

Я постарался вообще не моргать. Крашеная брюнетка странно на меня посмотрела – наверное глаза у меня все-таки были дикие – но куртку выдала без вопросов и снова схватилась за свое чтиво. Я не сразу попал в рукава. Ян потащил меня к выходу, не дожидаясь, пока я справлюсь с одеждой. Правый карман оттягивало что-то, почти незаметно, но мне было не до этого. Я все не мог застегнуть молнию – замок не попадал, куда надо. Так мы и вышли из «Гаваны»: я в расстегнутой куртке с блуждающим взглядом и Ян – угрюмый и сосредоточенный, придерживающий меня под локоть. Охранники проводили нас скучающими глазами. Еще один упоротый в муку подросток, которого вытаскивает из клуба отец.