Текст книги "Паладины госпожи Франки (СИ) "

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

– Не знаю.

– Вот что. Слыхала такое присловье – «воля Большого Базара»? Да? Так на нее и положимся.

На следующий день их скитаний стали попадаться не только нищие, но и солдаты, которые отбились от войска ради того, чтобы отволочь домой свои грошовые трофеи, не только маркитанты, но и дикие торговцы из местных жителей: содрал с убитых кое-какое барахлишко и разложил вдоль торгового пути. Здесь уже меньше смердело войной. Коренное население было мусульманским и христианским вперемешку, война и тем, и другим в равной мере проела печенку, и это порождало терпимость к любому иноверцу, особенно в потрепанной одежде. Мужчины особо сочувствовали Франке, женщины вздыхали, глядючи на Яхью: красивый мальчик и одежда будто бы шелковая под слоем грязи, не иначе как сирота из знатной семьи. Он краснел, злился и смотрел прямо перед собой.

Чем дальше, тем гуще встречались им добротные селения, которые облепляли горные уступы, спускались в низины и рассыпались по ровному месту. На дороге становилось людно, и все чаще наших путников обступала толпа, которая целеустремленно волокла их с собой в некоем непонятном для них направлении.

– Ой, да сегодня же «день отдушины»! – осенило вдруг Ноэминь.

– Ты про что? – покосился на нее Яхья.

– Иначе – пятница, базарный день, – пояснил отец Леонар. – Прозван по еврейской букве, она же цифра пять. Завтра тут совместный праздник Божий: у кого обедня вечером, у кого пасторская проповедь, а кто по второму разу в мечеть отправится. Так хитро подладились, чтобы побороть соблазн сунуть нос в соседскую конфессию. Сплошное соревновательство в вере! А наживой заниматься будет вроде и неуместно.

– Отче, вы долго в Лэне жили? – поинтересовалась Франка.

– Месяца три. А что?

– Да ничего, в общем. Умный вы человек, всё с лету берете.

И вот они вступили в маленький укрепленный городок с церковью посреди довольно обширного ровного места, ратушей и жиденькими торговыми рядами.

Здесь был не просто пятничный рынок: весь город был торжищем. Попадалось всякое. Кто по дешевке сбывал серебряные блюда, кубки, футляры, нечто скрученное и сплющенное: это было добыто честным грабежом или составляло трудовую долю военной десятины. Кто вытащил из дому последний скарб – надбитый горшок, домотканый половик и скамью с хилой ножкой. Стопками лежала одежда, новая и истрепанная, с вотканной золотой нитью или вся в заплатах. Один чудак разложил на рядне фолианты – чуть обгорелые по краям, покоробленные, с дырами в тех местах, где переплет украшали некогда медные уголки. Леонар потянул туда всю компанию, как мощный пес, учуявший лакомый кусок – своего хилого владельца. Было тут и насущное: редко и скудно торговали едой, с чувством собственного достоинства – оружием (сам добыл, с бою!), втихомолку, обиняком предлагали пленных. Эти торговцы бросали на наших путешественников взгляды, от которых Франка поджимала губы, а шахские жены глубже зарывались в покрывала.

– Эй, хозяин! – потянул священника за рукав дородный, богато одетый мужчина, судя по внешности, из тех христиан, кто испросил у Бога позволения давать деньги в рост и наживаться на перекупке. – Не уступишь ли своих баб гуртом?

Леонар хотел было выругаться на эту полушутку и объяснить таким образом, что они не продажные, но как-то непроизвольно ляпнул:

– Посредников просим не беспокоиться!

– И верно, падре, – хитро прошептала Франка. – Почему бы вам самому не заняться… э… работорговлей? Место благоприятствует, голос у вас зычный, а им хуже не сделаем. Чем скорей продадим, тем быстрее наедятся. Большой Базар, я же говорю!

Они переглянулись, нечто друг о друге соображая. Глаза Франки смеялись, но в тоне была властность. Леонар как-то сразу понял все, как здесь говорят, до нитки и лишь вздохнул с сокрушением:

– Вы имеете в виду…

– Имею, имею. Яхья! У тебя сабля, вон, становись на пятачок и охраняй его. Тетушка, соблюдай своих овечек, чтобы на вкус не пробовали, а только на глазок! Падре, валяйте, только нас с Ноэми не заложите с разбегу. Ну, женщины, какая из вас самая храбрая и самая голодная? Покрывало-то распахни, не смущайся – эй, но только не во всю ширь!

– А вот кому Сафию, жену красивую, служанку искусную, – забасил священник, неожиданно для себя поигрывая голосом и шельмовски поводя очами. – Дешево! Везде три сотни монет – у меня одна. Кругом забитые и робкие, у меня веселая. Только чтоб перекупщики – не подходи, у меня на вас нюх!

Народ оборачивался, смеялся, подбирался ближе к бесплатной потехе, так что Яхья шипел и размахивал саблей в ножнах.

Молодой, смазливый христианин-полукровка протолкнулся поближе, спросил:

– А покреститься она захочет?

– Только ин окказио брачного союза, – с важной миной произнес Леонар и подмигнул Сафии. Та стыдливо потупилась, стрельнув глазами навскидку.

– Союза… а? – юноша покачал головой, но вдруг улыбнулся, отцепил кошель от пояса и подал Леонару. – Считай, там даже больше.

Тот подтолкнул к молодцу «покупку» и, не открывая кошелька, сунул ей в руку.

– Вот, держи: это если твой властелин тебя со свадьбой надует или сама уйти захочешь. У меня с гарантией, как в лучших торговых домах!

Все ахнули. А он подтянул к себе другую женщину.

– Это у нас Файруза. Ну смотри, дитя, кого из гяуров для себя хочешь… на тех же условиях? А вот она – Айсулу. Не так молода, но всех умней, благонравней и нежнее, будет заботливой матерью твоим детям. Такой и две сотни дать не грех.

В гвалте, что поднялся вокруг, пожилой тюрок-ремесленник вполголоса переговаривался со старшей женой:

– Я вдовец, у меня трое мальчишек мал-мала меньше, чужую и наемную женщину в дом брать неохота. Дочери у меня взрослые, но в дальних краях, тоже небось эдак вдовеют. С хозяйством сам ковыряюсь да престарелая матушка моя. От этого ремесло почти что встало. Ты сумеешь кухарить да нянчить?

– Шахских детей была кормилица. И готовить могу, было б из чего. И пряду, и ткать выучена, и войлоки катать, не то что теперешние молодки. А что у тебя за ремесло?

– Шорник и кожевенник. Седла изготовляем из своего матерьялу, сбрую, фляги и чаши для кумыса. Сам вымачиваю кожи, сам дублю, сам крою и узор навожу. Все вещи с тиснением, с латунным набором, с оковками. Годно и для войны, и для мира.

– Ох, и дух крепкий, верно, от твоего ремесла! Ну, добро. Так и быть, иду к тебе без залога. Такие два искусника, как мы с тобой, ни вместе, ни поврозь не пропадем. Или… погоди.

Канидей запустила пятерню в кошель, который ей протягивал шорник, и вытащила горсть серебра.

– На тебе, глашатай, за легкую руку, смелый почин и удачную торговлю. Поесть купишь ребятишкам и этой… большой дитяти, – кивнула на Франку. – Опамятоваться ей! И да будет с нею успех во всем, что ни задумает!

Поцеловала всех четверых и величественно удалилась.

– А теперь ходим отсюда, пока на нас не обрушилось негодование местных торговцев живым товаром, – скомандовала Франка.

Пока продирались сквозь толпище, наспех купили сухарей, баранины, растертой в порошок и смешанной с мукою и ягодами, плиточного чаю и нож, довольно длинный и такой тяжелый, что в нем сразу угадывалась хорошая сталь. Уже на окраине обнаружились две прибавки не вполне ясного происхождения и назначения: У Ноэминь – объемистый чугунный котелок, жирный внутри и прикопченный с одного боку, у Франки – пачка сальных свечей.

– Ну, котелок еще куда ни шло. Нашей посудины и на тех, кто остался, не хватит – все едоки хоть куда. А свечи? Вы сколько за них отдали, Франка?

– Две серебряные монетки, отче. Разве много? Так посудина была в придачу. Представляете зато, как красиво: ночью ужин при свечах. Свеча на ветру, под широким небом – поэма!

Яхья покрутил пальцем у виска: жест, понятный всем верам и сословиям.

«Обе они с причудами, – подумал Леонар. – Шахских женщин пристроил, а с этими двумя еще намучаюсь, однако».

Так они шли и шли: впереди – Яхья с его саблей, кошелем за пазухой и горделивой осанкой, далее Франка с Ноэминью в лохмотьях исламского образца и в качестве замыкающего – Леонар, потихоньку взявший на себя роль охранника и няньки.

Мало-помалу они свернули с широкой людной тропы на узкую и более нехоженую. Здесь как будто началась другая страна: кусты были зеленей и пышнее, земля подернута мохом. Со скалы ниспадал крошечный говорливый водопад и расплескивался внизу в круглое озерцо чистейшей влаги, которая медленно сочилась в сырое ущелье с холодной глинистой землей и торчащими из нее корявыми дубками.

– Тихо здесь. Как в мирное время, да, Франка? – сказал Яхья, когда они уже расположились здесь на привал.

– Угу. Бывают же такие места: священные рощи и источники Киприды или Артемис, – мечтательно продолжал Лео. Франка ответила им не сразу. Она пыталась одновременно стирать юбку в естественной каменной чаше, засучивать внизу шальвары и набирать воду в манерку.

– Здесь можно отдохнуть, когда сойдешь с пути, – внезапно и каким-то заученным тоном начала она, – и ищейки всех земных армий не посмеют идти по твоему следу, боясь воплощенных духов этих мест. Равновесность царит…

– Что с вами, моя милая?

– Пустяки, отец Леонар. Последствия конфузии башенным зубцом.

Он вгляделся.

– Вы чем-то обеспокоены. Неужели и взаправду верите в привидения?

Но в этот миг на котелке яростно запрыгала крышка.

– Детки! Где чай, где пеммикан этот гнусный? Что же заранее не накрошили, ироды! Давай всё сюда, в воду!

Все спешно набросились на готовку.

«И что ни говори, не по душе мне тут. Не та аура в воздухе, что ли: языческая больно, – сказал себе отец Леонар. – Боюсь я того глубинного, что проскальзывает в речах Франки, когда… когда она опоминается.»

Кое-как заварили в котле хлёбово из чая и мяса. Ноэминь отломила четыре тонких веточки, расщепила на конце, вырезала из упавшего стволика кусок тонкой коры, свернула кулечки и вставила в расщепы. Вышло четыре ложки, не слишком на себя похожих, но годных в дело. Яхья, ворочая своим черпачком в общей посуде, шутил:

– И что бы Ноэми найти порядочные ложки там, где и котелок? Эти шероховаты.

– Благодари Аллаха за то, что имеешь, – отчеканила Франка, – и учти: если язык занозишь, то лишь потому, что он возводит напраслину.

Когда девочка уснула рядом со священником, Франка поманила к себе Яхью (стоял в карауле до полуночи), положила руку ему на плечо.

– Тебе как, потребно в точности обсказать, что меж ними двумя произошло? Ноэминь, пожалуй, и не тронула еще тот засов на двери Леонара, как сторожа ее схватили и стали… измываться над ней. Тогда Леонар вышиб дверь, видел же, какой он здоровенный, – и прикончил обоих негодяев на ее глазах: я так понимаю, не без помощи того самого резца, который она держит при себе. Вот она на своего избавителя и молится, и обихаживает, как умеет. Давай-ка ее не тревожить, пусть успокоится хоть немного.

Утром Ноэмини хватились.

– Ведь место еще угретое! Куда ее понесло? – сокрушался священник.

Втроем обшарили все кусты и горные склоны.

– Вот она куда ушла, – Франка показала на зев в горе, поросший долгим зеленовато-бурым волосом. – То ли прячется, то ли с собой кончать надумала после вчерашнего.

– Я пошел искать, – решительно произнес Яхья. Оттолкнул ее и нырнул внутрь. – Я сейчас, она недалеко, вовсю слышно, как ревет! – крикнул он глухо.

Взрослые переглянулись.

– Он же с ней разминется, олух царя небесного: там от стен эхо отдается. А ну, пошли следом, падре!

Внизу, куда они спрыгнули одновременно, было сухо, снаружи сочился умеренный свет. Это было нечто вроде русла подземного ручья, но и человек впоследствии приложил к нему свои руки, добывая породу и проделывая штольни по сторонам.

– Надеюсь, далеко они не убежали. Ну, вы налево, я направо!

– Я поймал свою, – немного спустя крикнул Леонар еле слышно. – Сидела и слезу точила, ничего опасного.

– А я – своего дурня, – отозвалась Франка. – Он как раз соображал, как повернуть назад. Соединяемся!

Подтащили ребятишек друг к другу, огляделись.

– По-моему, тут раньше светлее было. Мы не заблудились, Франка?

– Не успели бы. У меня в кармане был уголек дорогу размечать, так я всего черточек десять и провела. Да нет, в точности к началу вернулись, только…

– Будто нас накрыли крышкой. Дневного света всего-ничего, а ведь раньше мы в нем ходили. Вы не придвинетесь поближе на всякий случай?

– Вот теперь вы не удивляетесь, зачем мне понадобились свечки, – раздумчиво заметила Франка. – Когда покупаешь их два десятка – вполне может случиться, что пяток завалится тебе за пазуху, и еще вместе с трутом и кресалом.

Высекла огонь и поднесла к свече. Дрожащий язычок осветил угловатую каменную глыбу, которая с завидной точностью перекрыла выход.

– Сорвалась сверху. Или…

Он поспешно стиснул ее плечо, предупреждая.

– Да. Ну что же, вместе друзьям и беда не беда. Если нельзя назад – пойдем вперед. Такие горные выработки прокладываются обычно неглубоко под землей, значит, могут быть щели, или запасные ходы, или там, скажем, обвал склон разрушил. Поищем!

Тут же сочли протори. Вся еда осталась наверху, зато здесь вода повсюду струилась по камню, от жажды страдать не будешь. Утвари никакой, зато оружие в сохранности: и нож, и сабля, и резец. Добротные свечи. (Не жечь, так питаться ими, в крайнем случае, можно, – подумалось Леонару).

Бродили они и в самом деле не в глубях. Воздух был легкий, не спертый, и темнота чуть прозрачней, чем обыкновенно в подземельях: и трещины были, но расширить их было невозможно. Надежда то загоралась, то гасла, как свеча от пролета летучей мыши, Когда дети уставали и ложились на пол, взрослые садились рядом – оберегать и беседовать.

– Отец Леонар.

– Просто – Лео.

– Лео, вы не знаете, сколько времени мы здесь находимся?

– Меньше, чем кажется. Не более суток, я полагаю.

– Вы тоже слышите шаги в такт с нашими?

– Угу. Я думал, обычное эхо, но вы правы, за нами идут.

– Загонщики, похоже.

– А ведь верно. Мы сами не понимаем, что нас тянет вперед и почему мы боимся повернуть вспять и проверить какую-нибудь из развилок.

– Что же, это хорошо – быть здесь не одним. По крайней мере, не с голоду помрем, – заметила девушка. – Вот что: давайте-ка и мы поспим. И свечу рискнем задуть, а? Потом на ощупь зажжем, если успеем.

На них напали часа через два, когда уже всех четверых почти против воли заволокло голодной дремотой. Франка чиркнула кресалом о камешек, но огонь загорелся у тех – масляная лампада, что поставили, на уступ, стащив потайной колпак. Яхья не успел вытащить саблю: двое молодцов в глухих наголовниках скрутили ему руки за спиной. Тогда Франка, забыв о своем кинжале, повисла у одного из пришельцев на шее, пытаясь пережать глотку и брыкаясь от усилий. Леонар ловко выхватил оружие из-за пояса мальчика, перехватил его поудобнее и завертел «мельницей», вышибая чужие клинки с ухваткой бывалого жонглера. На него навалились сзади, он отряхнулся, как сенбернар, свалил всех неприятелей в кучу малу и попытался ткнуть туда концом сабли, но тут его подавили физически и морально. Франку и ее супротивника после некоторых усилий растащили в разные стороны. Надо заметить, что трагикомическая необходимость обоюдно беречь свет мешала развернуться и тем, и этим. Впрочем, силы были и без того неравными: хотя нападающих и обороняющихся оказалось поровну, Ноэминь полноценного участия в битве не принимала, хотя с перепугу убийственно визжала в голос.

Наконец, и ее, и всех прочих одолели, оглоушили и на скорую руку повязали.

Очнулись они в какой-то конуре, слабо освещенной естественным светом.

– Фу, в голове карусель и всё тело ломит. А вы как, Лео?

– Натурально, так же. Зато славно побесились напоследок.

– Да уж, никто не ждал от вас подобной прыти.

– Я же все-таки младший дворянский сын и обучен был воинскому делу. Вот и проснулось от заезда кулаком в физиономию.

– Ой, папа Лео, ты из знатных? А я думала… – Ноэминь всплеснула руками.

– Может быть, не знатней тебя, дитя. Вот матушка у нас была и вправду знатная, и ученая, а отцов род был нищий. В замке от холода ютились все в одном зальце, потому что дров не хватало. Семеро сыновней! Водились с одними вилланами и говорили на их жаргоне. Однако старший был умница, в матушку. Собственно, он-то и должен был идти к иезуитам навечно. Только и влюбчив он был в нее же – без оглядки. Можно сказать, на самом пороге «духовного» отделения коллежа встретил хорошенькую бесприданницу и окрутился. Вот и пришлось мне занять его место, да еще с самых первых ступеней, хоть я о том помышлял так же мало, как повеситься. Вообще-то я не жалел, что так вышло: от нашей жизни и на край света впору было улизнуть. Науки тоже были мне любопытны; жаль, тупой я на них. Все отцы иезуиты повторяли хором, что хуже питомца у них не было. Вот и заслали по окончании сюда. Тоже край света, да?

Во время его монолога Франка стояла, задрав голову и принюхиваясь к воздуху.

– Ну, на подорожные, что мне выдали сразу после рукоположения, я тотчас же купил мамочке серебряный сервиз. Она вечно сокрушалась, поминая, как в ее семье за парадный стол садились. Проезд на место отрабатывал натурой: нанялся судовым врачом. Меня в коллеже обучили-таки понемногу коновалить.

– Папа Лео, будьте поделикатней в выражениях, – чуть рассеянно выговорила ему Франка. – В Горной стране конь ценится повыше всадника, а от лошажьего доктора требуют порой больше искусства, чем от человечьего… А знаете, наверху ведь большое окно!

Оттуда и в самом деле широко тянуло сухим и прохладным ветром.

– Оно фартуком закрыто, вот света от него почти и не идет. Кошель такой внизу, чтобы зек… э, арестанты… словом, пленники не выглядывали наружу. Изобразите-ка из себя дромадера, Лео.

Он уперся в стену, расставив ноги и распластав по ней руки.

Франка повисла на краю железной кормушки, глянула…

– Господи, прости меня, полоумную! Это же… – она ахнула так пронзительно, что тотчас вбежали два стража в обмотах вокруг головы, стащили ее вниз, отбросили в угол, где жались ребятишки, и начали деловито обрабатывать Леонара кулаками и рукоятями кинжалов, видимо, почтя виноватым более других. Он не сопротивлялся, понимая, что иначе выйдет еще хуже. Наконец, его кинули и ушли, захлопнув дверь.

– Бедняжка! А все из-за меня, – вздыхала Франка, ощупывая его долгие конечности: не сломана ли где кость.

– Ничего, – флегматически заметил он, с опаской дотрагиваясь до фингала под левым глазом. – Будем считать, квиты. Я одному из них еще почище врезал по лбу тупой саблей.

– Она не тупая! – возмутился Яхья. – Это вторые ножны, а клинок внутри. Жаль, его отобрали, я бы тебе показал, на что способна настоящая вороная сталь.

– Эх, жалко, я не догадался. Надо было перевернуть и рукоятью в висок бить.

– Ну, падре, не забывайте, что вы таки священнослужитель, а не мясник. И хороши бы мы были, пытаясь договориться со свежим трупом на руках!

– Договориться?

– Разумеется. Знаете, что там за стеной? «Статуи под вуалями».

– Мужчина и Женщина, – пробормотала Ноэминь. – Терг и Терга. Руки Бога. Здесь, внизу, стали хозяйничать мусульмане – противники новшеств, и они не дали мастерам завершить работу. Но всё же видно, что Мужчина выражает страсть, а Женщина – покой. Мне рассказывал отец, он был хорошо образован для каменщика. Однако мы оба считали это сказкой. Выходит, это правда, как и…

– Да, как и «Братства Единения», – докончил Яхья. – Мой хаким рассказывал с опаской…

– Мы во Франции тоже о них слыхали, но путаное и разноречивое. Это ересь или языческие секты?

– Ни то, ни другое. Не секты, а ветви. Хотя они пытаются примирить все новые религии в своей древней и общей для Эро и Великого Динана, цели их вполне земные. Объединить страну, – тихо поправила Франка. – Сохранять естественное течение истории и блюсти справедливость.

– Франка, вы что, опомнились наконец?

– Да-да. Я узнала Их, а потом себя, и всё во мне сощелкнулось.

– И кто же вы?

– Вроде бы лазутчица. Тут наш Яхья, к сожалению, был прав. А зовут меня и в самом деле Франка, Франциска. Хотя есть и другие имена.

– Как же вас с таким католическим имечком в суру «Марйам» занесло? – удивился отец Леонар.

– Да так же, как и вас, падре, в чужую игру. Чужую и опасную.

– Меня готовили для исламской страны и для всяких неожиданностей, вот и пришлось зубрить арабский.

– Также и меня, хотя, пожалуй, не так основательно, – вздохнула девушка. И после недолгой паузы добавила:

– Святой отче, подекламируйте мне нечто из Мухаммадова писания, чтобы к завтрашнему дню в роль войти!

Утром, после того, как пленникам, наконец, вбросили кое-какие объедки и воду, явились уже трое: охранники и еще некто одетый, вернее, замаскированный побогаче. На нем была темная бархатная мантия до полу, с капюшоном, надвинутым на лоб, из-под которого сердито поблескивали глаза.

Старший приказал:

– Детям остаться. Вы двое – выходите.

Их вторично обыскали – ловко и бесцеремонно – и повели.

…Это был тот самый зал, который мельком видела Франка. Те ходы, по которым они блуждали, были хотя бы поначалу проедены бегучей водой, но сердце лабиринта казалось рукотворным во всем, начиная с замысла. Вверху непроглядная тьма нависала над светильником, поставленным на невысокую колонну. В колеблющемся свете Леонар смутно угадывал очертания купола непомерной вышины, прорезанного выпуклостями ребер. «Странно, мы же чувствовали оттуда дневной свет, – подумал он. – А теперь будто внутри раковины. И здесь живут боги Раковины.»

То были два сидящих изваяния, мужское и женское. В отличие от тщательно отделанных постаментов черного и серого мрамора, сами статуи были как бы слегка намечены, вчерне высвобождены из камня. Между ними на ковре, брошенном прямо в пыль, полусидел-полулежал человек в таком же плаще с клобуком, как у сопровождающего. Нечто неловкое, связанное было в его позе. Спросил у них:

– Как вы пришли сюда?

– Пригнали вот… ваши гончие псы, – нехотя ответила Франка.

– Женщина, я говорю о другом.

– Мы пошли искать в гроте и галереях наших детей…

– Я спрашиваю в третий раз – и в последний.

– Тогда я отвечу так, чтобы мой спутник не узнал настоящих слов, а ты, доман доманов, смог догадаться: «Трех вещей я не пойму, и четвертой не уразумею: пути змеи по камню, орла в небе, рыбы в воде и мужчины к сердцу женщины».

– Ты верно вспомнила? Ибо я впервые вижу человека, умеющего летать. Мои братья прыгают по деревьям…

– Как белки. Мои братья и сестры тоже, однако деревья у нас повыше.

– Значит, ты Юмала. Мы позволяем им натаскивать своих охотников в наших угодьях и ловить рыбу в горных реках, но чужак не должен и помышлять о тайне, не то что находиться в самом средоточии. Твоих спутников из леса убило, так ты взяла вместо них попа и к тому же иноземца.

– Это вышло невольно, однако я виновата.

– Твои слова я запомню, хотя сейчас не время тебе платить по этому счету. Если ты хочешь, чтобы вместе с тобой выпустили отсюда и твоего мужчину, нам нужен залог за него. Мы могли бы просто убить его память о нас, заставив глядеть на черный шар или как-нибудь иначе, но это скверное дело – меняется весь человек. Пусть лучше оставит взамен себя одного из детей. Скажем, девочку? Она к нему привязалась, как и он к ней, у нее ловкие руки и пылкое сердце. Из этого сырья нетрудно будет сделать человека. Хотя мальчик…

Во время торга отец Лео непонимающе моргал, уставившись на вождя Горных Братьев. Наконец разрешился.

– Доман доманов… иначе леген, я прав? – желает взять Ноэминь или Яхью учеником и пленником в одно и тоже время.

– Ты понял.

– Уж лучше я сам останусь. Тогда я наверняка не сболтну ничего лишнего.

– И мы будем иметь вместо послушной глины булыжник, – вождь издал короткий смешок. – Недотепу-француза в рясе, куцей, как его картавый язык, и с мозгами, такими же закостеневшими, как и позвоночник. Впрочем, как знать, может быть, из тебя выйдет нечто сверх ожиданий. Хорошо, пусть будет так, как предначертано!

– Что же, будем прощаться, – негромко сказала Франка. – Ради детишек я бы сама осталась, но для здешних это полная бессмыслица: я и так повязана клятвами.

Обнялись, потерлись носами.

– Ладно, не станем испускать влагу, папочка. Вам будет здесь поначалу даже любопытно, а мы трое как-нибудь и одни выкарабкаемся.

К ним подошли воины Братства и развели в разные стороны. Тот, кто говорил с ними, тоже стал подниматься, чтобы уйти: чужие руки поддерживали его со всех сторон.

– Вот оно что, – понял Леонар. – Он же ранен и, похоже, не на шутку.

Когда дети поняли, что произошло, Яхья – с его агрессивным чувством справедливости – набросился на Франку чуть не с кулаками:

– Зачем отдала Леонара, он же ни в чем не виноват!

– Помолчи и не лезь в чужие обычаи, – Ноэминь обхватила его плечи, он выкрутился и обернулся к ней. – А то, может статься, мне в волосы вцепишься? Это же я первая наделала дел. Только со мной потрудней будет справиться, чем с Франкой. У меня ногти острее.

После бессонной ночи всех троих накормили и повели по мрачным коридорам, от которых осталось чувство какой-то незаконной сказки. Окаменевшие водопады, похожие на орган или арфу, или храмовый неф с колоннами, которые то ветвились и раскидывались наверху, подобно деревьям, то вытягивались как струны; потоки, прыгучие и гулкие – или разливающиеся мертвым озером. Все это оставалось в стороне и позади. Люди передвигались по спрямленным и расчищенным путям, которые то кружили спиралью, то уводили вверх или вниз через марши и каскады лестниц с грубыми ступенями, соединяющими уровни.

Наконец, впереди засинело небо. Один из провожатых вручил им мешок с их незатейливым скарбом: котелки были отчищены, ножик заточен, тряпье подштопано. Ничто из реликвий не пропало. Только саблю «братья» оставили себе – такое оружие нищим носить не с руки.

– Вам нельзя заходить в потаенные места, – сказал он. – Наш леген запретил помогать вашему «ловцу», коль скоро память к нему вернулась. Это нарушило бы его игру и свело на нет испытание. Но если ты, дочь Юмалы, решишь, что с тебя довольно, покажи вот это любому горцу и скажи: «Люби свою веру, но не осуждай другие».

Дети мельком увидели у него в ладони створку пресноводной жемчужницы, совсем невидную из себя.

– Спасибо за заботу: слова я запомню, но знак, понуждающий подчиняться, мне не надобен, – решительно произнесла Франка.

Снаружи нерушимо стояли горы, поросшие кустами с жухлой листвой, какими-то ползучими веточками и стеблями, уцелевшими после того, как по ним прошлась армия и протекли толпы беженцев. И ничего не оставалось в них колдовского.

– Нас же вернули почти на прежнее место! – Яхья побледнел.

Вдали курились развалины, марево дрожало над бесформенными глыбами, в которых глаз отказывался признать «Голову Дракона».

– И верно сделали. Ты должен был увидеть свое царство, шахский сын, – Франка притянула к себе девочку. Теперь, когда они остались втроем, нечто более властное и мудрое стало просвечивать сквозь ее юную насмешливость. Или – причастность той тайне, о которой догадывались ее дети?

– Что же теперь делать? – Ноэминь грустно прислонилась виском к плечу Франки. – Золото они отдали, но тратить всё равно нельзя, промышлять нечего…

– Работать станем.

– Что-то пока не видать, чтобы хозяева выбегали нам навстречу с предложениями о найме, – съязвил Яхья.

– А они нам и не нужны. Зачем спрашивать дело, когда его и так видно, куда ни погляди? Вон груда хлама рядом с воронкой, вон свежее кострище водой кое-как залито, как бы снова не загорелось… Впрочем, давайте пройдем еще немного. Еда пока найдется, а к цели будем поближе.

– А какая наша цель, Франка? – спросил мальчик.

– Море. Северные воды.

– Так это нам через весь Лэн насквозь идти! – ужаснулся он.

Часа через два пешего хода, когда уже наступило время главной трапезы, Франка кивнула детям на разваленную изгородь выгона. Сложена она была из камней сухим способом, и мародерам не составило большого труда разбросать ее по окрестностям. На валы укреплений пошла лишь малая часть. Земля вокруг была вдрызг разбита копытами угнанных лошадей, колесами тяжелых повозок и коваными солдатскими сапогами, но хозяйский домик стоял посередине поля невредим и даже обвесился тряпками. На столбе кверху донцем была вздета молочная кринка; пахло съестным.

– Вот, изгородь будем чинить. Основание цело, да и камни почти все рядом.

Франка подняла плоскую глыбу, которая ей почему-то «глянулась», попробовала поднять, но не вышло. Тогда в нее вцепились все трое и потащили волоком. Так уложили еще с пяток камней, снова по выбору Франки.

– Эх, вот отца Лео нам здесь точно не хватает! – сокрушалась она.

Когда десяток-другой булыг нашел свое место, они рискнули навести на пробу второй ряд. Снова получилось не так чтобы плохо.

Часа через два потной работенки из дому выплыла хозяйка, стала рядом.

– Откуда ты, девушка, знаешь, какой камень куда класть? Ведь выходит почти как раньше, право слово.

– Один из камней зовет другой, – Франка натужно улыбнулась. – Вот и всё колдовство.

Еще постояла, поразмыслила.

– Это сколько же вы, недокормыши, здесь жилиться собираетесь? Да не нужна мне огорода, скотину всю или угнали, или истребили. Дрова колоть сможете? Или вот у меня от самопрялки колесо отвалилось, хитрый шпенек надо выточить. Не возьметесь ли?

– Мы, госпожа, за любую работу беремся, – солидно промолвила Франка. – Вся штука в том, чтобы суметь ее закончить. Но вот прялку и в самом деле покажи нашей младшенькой, она точно по этой части соображает.

В уплату за починку хозяйка плеснула им в посуду вчерашней похлебки, отрезала хлеба. Вручила три оловянных ложки, почти новых:

– Насовсем. У меня их осталось больше, чем едоков, а вам еще не раз побирушничать, со своею снастью-то ловчей!

Яхья, который уже успел запустить вышеупомянутую «снасть» в котелок и оттуда в рот, чуть не поперхнулся, но у него хватило душевной тонкости, чтобы промолчать. Зато немного позже он спросил:

– Франка, мы разве побирушки?

– Нет, конечно, но людям нравится считать, что они дают ради Бога, а не оплачивают твои труды. Почему бы не доставить им удовольствие? Я и не спорю: в конце-то концов, ты всегда делаешь меньше работы и приносишь меньше пользы, чем хочется и чем необходимо.

На следующей стоянке, где они нанялись копать сток для помоев, широколицая старуха, судя по всему, родом из Степи, вынесла им какие-то грязно-белые комки.

– Попробуйте, станете ли есть?

Яхья лизнул, скривился:

– Солоно и гнилью припахивает.

– Эх ты, своей исконной еды не узнал, – усмехнулась Франка. – Матушка, ты нам еще и обмылочек не подашь Христа ради?

Та понимающе кивнула и ответила похожей улыбкой.

Девушка как следует вымыла руки под хозяйским рукомоем.