Текст книги "Кот-Скиталец (СИ)"
Автор книги: Татьяна Мудрая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
И тут, в тишине, отчетливо послышался голос вождя:
– Кхондское дитя-приемыш, пойди и возьми клинок с его ложа, если посмеешь.
Серена, чуть робея, выдвинулась из подлеска ближе к середине, и к ней повернулись взоры. Лицо ее было спокойно – очень спокойно.
– Это меч для военачальника, почему ты предлагаешь его девушке?
– Я знаю, что делаю. Да ты не боишься ли? Сюда ведь пришла без страха. Полно, меч наш не горячее твоей крови, Серена любезная.
– Ты обо мне знаешь.
– Равно как и ты о вожде коваши с именем, которое звучит так же. Наши с тобой кольца любят побеседовать, не правда ли?
Артханг следил за ними обоими из своего укрытия, не отрывая глаз и нюха.
– Что такое извитое железо? – спросила вдруг Серена.
– Перед тем, как позвать молнию, мы долго бьем по холодному мотку крепкой стальной проволоки, что неподатлив на иную ласку.
– Я тоже такая, вождь, – кивнула она. – Говорю так не от страха, а желая предупредить тебя.
– Да, но не совсем такая. Ты вроде обломка уже закаленной сабли. Когда ее плавили, раскаляли и били по ней с размаху, бросали в воду и окунали в масло, а потом подставляли небесному огню, в ней создались силовые линии. Они сохраняются и в самой малой частице и могут быть продлены; кто умеет – рисует по осколку целое.
– Ты прав, только и это часть истины.
– Неважно. Никто не обладает всем знанием. Ни я, ни ты. Так ты дотронешься?
– Хорошо.
Она протянула руку с кольцом, правую, – и крепко взялась за рукоять. С усилием оторвала от наковальни как бы прикипевший к ней меч и протянула вождю вперед клинком.
– Прими его из моих рук. Я это заслужила, верно?
Коваши улыбнулся, и удивительна была эта яснозубая улыбка на черном лице с черными глазами почти без белка: как блеск зарницы.
– Правдивы слухи о тебе, Дитя Лесной Триады, волчья выкормленница. Ты умна, и не так умна, как догадлива. Полагаешь достойным себя – хитростью перетянуть к себе нашу силу? Только ведь острия касается противник, а желающий доброго союза делает вот так!
Своей широкой, почти квадратной ладонью Коваши накрыл ее руку и переплел свои пальцы с Серениными; при этом алые камни перстней сблизились настолько, что и впрямь показались Артхангу глазами – не снежнака, какого-то иного и совсем уж непонятного зверя.
– А теперь говори начистоту, чего желаешь от нас, и помни: мое кольцо изобличит самую малую кривизну твоей речи!
– Лгать я не умею, и в хитрости тебе уличать меня незачем. Просто я заранее догадываюсь, какие смыслы вы, Кузнецы, сможете извлечь из моих слов, а какие нет, и приспосабливаюсь. Вот и все. А чего я хочу – это ты сам догадался: черпать от моих предков силу земли, которой обладали древние из них, так же точно, как сейчас я беру от них силу духа.
– Думаешь, мыэто можем?
– Нет. Но, как я поняла, умная сила моей души имеет корни в моем кхондском воспитании, и в той же мере сила моего тела могла бы прирасти вашим, мункским, умением чувствовать живой и чистый металл сквозь мертвую землю и вызывать его – тот металл, который готов вам служить. Лепить его по вашей воле, слагать в правдивую и ясную песню мечей, в хитросплетенную поэму кольчуг. Связывать царство неподвижной жизни с обоими царствами Живущих так же, как мои кхонды соединяют Лес с Дальним Миром во время пения Владычице Приливов.
– А еще ты думаешь, что одно дерзкое желание может послужить платой за другое. Первая твоя дерзость – решила прийти незваной, видела запретное. Вторая – захотела несбыточного.
Тон его казался скорее добродушен, однако Кузнец стоял за спиной девушки, впечатавшись в нее грудью и бедрами, охватив за талию рукой, свободной от меча, конец которого глядел прямо в лицо Артхангу. «Ишь как прикрылся, и не вызволить ее, – думал кхонд. – Хотя чести не уронить – это я бы смог…»
– Скажи свою цену, я заплачу, – прервала Серена братнины размышления.
– Зачем грубая сила Сжимающих Железо той, которая лепит и растапливает сами их сердца?
– Ты льстец. Назови хоть одно!
– Бьется рядом с твоим.
– Вот радость для меня: уж не твое ли это собственное?
Все это время Артханг прикидывал, что получится, если рывком обогнуть «болотного гориллу» с фланга, вцепиться ему в толстый загривок и перебраться к горлу. Выходило – ничего хорошего.
Коваши рассмеялся и чуть ослабил хватку.
– Хотел бы я узнать, что такое умное собрался мне сказать кхондский недоросль, который ошивается у нас по задам и почему-то полагает, что я его в упор не вижу.
– То, что сердце Серены отзывается не на ласковые слова, не на любовь, а на стремление к высокому.
– Прекрасно сказано! Воистину прекрасно! – всё так же улыбаясь, сказал мунк. Освободил ее кисть, передвинув свои пальцы чуть выше – рукоять меча была двуручной или просто удлиненной. Повернул острие кверху и отсалютовал; потом разжал тиски вокруг девичьего стана и ловко вынул оружие из тонких пальцев.
– Мы оба его окрестили – пусть не слезами и не кровью. Но свою долю их он еще получит. Что же, считай, вступительный экзамен ты выдержала, кхондка. Если бы ты не почувствовала, что делать и как отвечать, – не мы бы тебя наказали, а сама тайна. Ведь клинок уже впитал в себя молнию. Но ты сама способна уловлять молнии; ты стоишь не вдали от ключей скрытого; и ты умеешь учиться – следовательно, сможешь и познать. В общем, доставайте с братцем ваши манатки из-под коряги и шагайте в деревню ночевать. Лишняя постель у нас всегда найдется.
Запись восьмая
Кто спрашивает камень, что именно он чувствует, когда резец вгрызается в его плоть, чтобы извлечь из нее скрытое; железо – когда его раскаляют и бьют, дабы выковать упругую сталь; золото – когда оно плавится и, дымясь, изливается в форму? Но когда они в муках превращаются в статую, меч, кольцо, – именно так они добывают себе бессмертие.
То, что ночью казалось детям тисками, было колыбелью; мертвенное – возрождающимся, обновляющим одежду с каждым ударом молнии, с каждой струйкой воды, что двигалась вверх по стволу; угрюмое – патриархально добродушным и уютным.
«Мама бы сразу узнала разновидность эвкалипта, – думала Серена, сонно потягиваясь на высокой – чтобы не проняло сыростью – мункской постели. – Она не так помнит форму, как внутренний смысл, в отличие от меня, умозрительницы. Только это деревце как следует приручили. Стало быть, здешние мунки и старого лесного умения не растеряли, и новое приобрели. Вот эти няньки и оберегали детишек и их матерей, которые притаились в хижинах на время мужского колдовства.»
Но теперь все малое население высыпало наружу, и голоса манили туда же наших путешественников: пить воду из чистых родников и есть хлеб, который выпекали из метелок здешней травы, слегка раздавленных между плоскими камнями, – черный, как сами мунки-хаа, душистый, тяжелый и тем самым весомо подтверждающий извечную формулу гостеприимства. Плескаться в бочагах и смотреть в небо сквозь ветви: улиц, полян, кроме той, священной, и прогалов посреди белых деревьев, которых так жаждал Арт, на самом деле не было, ибо слишком большой роскошью и безрассудством казалось мункскому народу прореживать строй своих спасителей. Лес тут преобладал над легендарным Болотом, и это также был иной Лес, не Светлый, не Заповедный – Надежный. Жители его казались внутри своей обители уверенней в себе и оттого доброжелательней, чем в кхондских гостях.
Юным кхондам предложили остаться в той хижине, которую они заняли под свой первый ночлег, однако жили тут куда тесней, чем в Триаде, и Серена, попросив разрешения, сплела шалаш вокруг ствола белого великана с редкой листвой – молодого, не так давно выросшего. Крутые изгибы корней, оберегая, запеленала в тряпье, ненужное для здешних хозяек, укрыла циновками – получились опоры для сидения. Куда как хлопотно, да ставить палатку было скучнее, а жить в ней – тем более: кто знает, сколько продлится их с Артом учение.
– Почему ты пошла сюда, а не к тем из нас, что кормятся при андрах? Ты бы сошла за одну из их хозяек, если тебя чуть подкрасить, – спросила Серену молоденькая жена одного из старших Кузнецов.
Звали ее Мали, так же как всякого мужчину – Коваши, а ребенка – Онти, Онта. Различение имен шло на более тонком и глубинном произносительном уровне, чем в волчье-мункском эсперанто, и почти не улавливалось непривычным слухом.
– В совсем чужую землю идти? Да для меня это неведомо и страшно, – призналась девушка.
– Что, еще страшнее наших болот и наших мужчин?
Она, эта Мали, была очень хороша всем: широко расставленными глазами цвета ореха, сверканием крупных чистых зубов, яснотой мимики и ладной повадкой. Носик ее смешливо и мягко расплывался по равнине широкоскулого лица, и что бы она ни говорила, темные, с алой изнанкой губы поминутно дарили воздуху шутливые поцелуи.
– И ваших топей, и ваших болотных копей, и ваших огненных стягов, и ваших могучих магов, и даже – вашего магического оружия. Для чего они куют его молниями?
– Не всякое: только Отца Мечей. Почему бы тебе не спросить об этом у них самих?
– Потому что мне нравится спрашивать у тебя.
Снова смех, летучий, как бабочка.
– Это ведь не тайна. Какие вы оба наивные и славные, ты и твой брат кауранг… о, прости, кхонд, конечно же, кхонд. Нам самим не нужно ни мечей, ни копий, ни палиц, ни рогатин, ни наконечников для боевых стрел, однако мы их делаем. И когда андры поручают нам большой заказ, такой большой, что и ремесленники-отходники в слободах не справляются, мы делаем тут, в нашем Лесу, хозяина всему железу и всей стали, чтобы он дал им свою силу.
– Андры же не воюют.
– Воюют – раз в сто лет. Показывают инсанам, что те не столь крепко их оседлали и взнуздали. Выходят из-под из власти.
– Меняются ролями. Кто был надо всеми, оказывается подо всем.
– Э, нет! Никто еще не бил инсанов и не брал верх над ними. Сама их земля – она имеет верх и низ и не имеет низа и верха, простерта и сжата, открыта и прикровенна. Захотят инсаны – и никто их не отыщет. Как победить врага в его отсутствие?
– И еще у них есть тайна в горах.
– Помолчи об этом. Что ты знаешь – знаешь ты, а не мунки.
– Слушай, тогда скажи мне, нет ли у андров такой серой или черной пыли, которая сгорает мгновенно и без дыма? Палок или бочек, которые выталкивают заряд горячим воздухом или разрываются вдребезги, падая со стальных стрекоз, раня и убивая?
Мали поняла и сделалась серьезной.
– Нет: инсаны не велят. Гремучая пудра ломает для андров скалы, когда им надо достать руду для нашего ремесла или выровнять место для своего города, но это опасно и насилие.
– Так у андров есть горы?
– По всей границе с инсанами и с Болотом: наши мунки тоже там работают, кое-кто и живет. Еще андры играют огненной забавой в воздухе. Это красивая «мельница», если на нее смотреть в день праздника, только зачем раскручивать такую ради войны, говорит мой муж.
Серена немного привыкла ко здешней мункской образности; она была сходна, однако по меньшей мере не уступала той игре словами, которой тешили себя их лесные братья.
– Так думают одни мунки или и андры тоже, Мали?
– Многие андры. Если сделать оружие более сильным, чем самая крепкая броня и самый мастерский доспех, непременно явится лучшая защита. Тот, кто решился на первый шаг, исхитрится и на второй и изобретет непобедимое оружие, которое просуществует только один день – ведь отыщется управа и на него. Так и будет происходить до тех пор, пока однажды стрела не поразит все цели чересчур быстро, говорит мой Коваши.
– Твой супруг очень умен. Знаешь, моя мама говорит, что в Рутении производство вещей для защиты и нападения, «военно-промышленный комплекс», крутится наподобие именно такой мельницы и выдает, кстати, в виде своих отходов, самую лучшую технику для мира и прогресса.
– Я не так умна, как мой Коваши, только, по мне, лучше и огня не знать, чем такой прогресс.
– Не переживай: и племя рутенов не такое дурное, и племя андров, а думаю, не вполне последовательно.
Уже не для пользы общему делу, а ради любопытства осведомилась девушка у юной Мали, как это ее просватали за старика.
(«Вот-вот, ты здесь развлекаешься, уже и подружек себе завела, – ныл Артханг, – а у меня от безделья за ушами мох растет и иголки хвойные пробиваются.»)
– О, так я сама его взяла. Но и он, правда, мог выбирать из красавиц. Говорят так: если жена лицом приглядна и в любовной игре искусна, то ее мужу ремесло само в руки отдаётся. А если муж в ремесле крепок – его супруге честь и слава перед женами.
– Какова же честь и слава Мали того Коваши, что носит змею на пальце?
– Нет у него Мали.
Артханг смотрел-смотрел на все это и с полагоря начал затевать беседы со старым хозяином племени. Храбрости на то особой не потребовалось: тот почти сразу привязался к юноше, так непохожему на медлительных и «тугих думою» молодых мунков, и почти все свободное время проводил, купая руку в меху Волка: хорошо ревматизм лечит и остуду из самого сердца вытягивает.
– Почему нас именуют не только Болотниками и Хозяевами Камня, но и Господами Земли, спрашиваешь ты? Руда – кровь земная; иногда саму кровь Живых называют сходным словом. Глубинный огонь вливает в камень его кровь, пока она еще горяча и дымится. Земля – плоть; как и рудные жилы, она тоже порождение камня, небесных камней и земных. Она принимает отгорающий прах своих созданий, тех, что на ней, и тех, что вверху. Она мягка, это одеяние для грубого камня. Она еще не жизнь, но несет в себе и на себе мир Истинно Живущих. Живущие творят над собою тонкий покров воздуха. Так соединяются четыре стихии; огня, воды, земли и воздуха, – и так в сплетении с ними возникают три царства: каменное, растительное и животное. Но Коваши, Болотные Мунки-Хаа – оттуда и не оттуда. Они клинок, что вложен в ножны Земли, путь, что ей придан. Все племена высокого разума таковы. Не верь, что мы уклонились от своей начертанной в скрижалях судьбы: те, кто так говорит, не знает. Не верь никогда, если о любом из племен говорят только плохое: они тоже не знают.
– Вы часто ходите к андрам? – спросил молодой кхонд по внезапной аналогии.
– Я сам – нет, и моя Мали – нет. Есть такие, кто вообще не ходит, и такие, кто совсем переселился и даже имеет тамошнее имя. Но кое-кто должен все время передвигаться между нами и ими. Вот наш молодой – хотя какое уж там молодой! – вождь: в том одном его главенство, чтобы смотреть, чем занято мункское рассеяние, что мастерит и какими вещами торгует.
– Как его Мали – не ревнива?
– Нет. Она и в этом не наша. Как ушла когда-то от нас, так и все мункские чувства за порогом оставила.
Так шли рядом и сходились лучи бесед.
В остальном двое кхондов жили, просто плывя по течению, ничем особенно, более прочего, не увлекаясь. Даже интерес Артханга к философии коваши был отзвуком той сцены во время грозы, когда Серена поняла половину, а он – едва четверть того, за чем шли сюда, – и на том остановились, будто уперлись лбом в неохватный древесный ствол. «Не торопи событий и не догоняй их – позволь им накрыть тебя подобно большому приливу», – гласит мудрость Триады.
И однажды младший вождь остановил обоих прямо посреди белых стволов, где они пытались искать ягоду-черницу цвета грозовой сини, и сказал, будто не обращаясь ни к одному из двоих:
– Та, что привыкла скользить по Древу Историй так ловко, как четверорукий и хвостатый крошка-мунк, думает, что одного этого хватит для здешнего учения; и горюет, что не допущена.
– Я учусь. Разве ты не отметил сам, что я умею это делать?
– Верно. Но ты учишься пустякам и ото всех понемногу, впитываешь знание самою собой, без различения его значимости, – в надежде ухватиться за край сути. Слушаешь голоса нашего мира и качаешься на их волнах, как поплавок, подчиняешься, растворяясь и сама становясь этими голосами. То начало учения, не более.
– Что позволено, то позволено, – девушка пожала плечами, этот рутенский жест получился у нее как бы помимо сознания. – Может быть, ты думаешь, ваша Сила нужна мне, чтобы сжимать коленями бока фриссов или фехтовать?
– Для этого она тоже годится, – согласился Коваши.
– Боюсь, что вот я не только к этому одному пригодна… Так что мне делать, чтобы учиться на ваш лад – в вечернюю школу записаться?
– Нет. Повернись ко мне лицом, загляни глазами в глаза. Сила едина, но течет сквозь каждого из нас – попробуй узреть ее, как ощутила. Угадай мое заветное – это мой ключ к тайне.
– Я не гадалка, да и что тебе в том знании?
– Хочу проверить, понять, чего ты стоишь. Чтобы перенять Силу, делающую из мертвого живое, из застывшего – текучее, нужно быть не перекати-полем, а деревом, корни которого прикасаются к земной кости, собирают соки из ее тела и гонят вверх вплоть до конца самого малого листика.
– До сих пор я искала пути в живущем. Ты же хочешь, чтобы живым путем стала я сама.
– Как же иначе?
– Я не смогу. Слишком тонки хитросплетения той сети, в которую спутаны ветви деревьев – моих предков, предков Живущих на земле.
– Так зачем их распутывать? Прими все их, как есть. Ведь ты один раз приняла в себя молнию, только я не допустил ее ударить тебе в сердце и испепелить его – оно было еще незрелое, это сердце. Молния совершила круг и прошла меня тоже. Теперь она дремлет в тебе, в нас обоих – согнутый клинок, который ждет часа, чтобы распрямиться. Читай!
– Я не умею читать.
– Смотри в глаза.
Они взялись за руки – невольно, неосознанно; кольца притянулись друг к другу. Серена сделала усилие, чтобы сморгнуть, видел Артханг, и не смогла. Так шло время…
– Хватит. Теперь ты будешь каждый день приходить и читать во мне, пока я не скажу: «Довольно», – приказал Коваши.
– Это сродни плену, – отозвалась девушка. – Только разве каждый из нас – не пленник в самом себе?
Снова дни шли за днями. Артханг метался и ревновал, а Серена не находила в себе сил, чтобы его успокоить.
Наконец, Коваши сказал:
– Что ты читаешь во мне теперь? Пленница в пленнике?
– Слова о любви, которая бьет и раскаляет; брачует небо и землю. О твоей одинокой и потаенной любви, которая пыталась соединить несоединимое, но вместо того стала призмой, вобравшей свет любви вселенской.
– Ты угадала. Может быть, у тебя было о том головное знание, но это неважно. Главное – ты переживаешь это по-своему, я даже не знаю как, но неважно. Теперь ты умеешь читать во мне, сможешь читать и в других Больших Мунках, и они пропустят тебя к Силе. Но помни: ты не всевластна, как и всезнающей тебя пока нельзя назвать. И то, и другое стоит помимо тебя, как в хранилище. Тебе еще надо научиться управлять этим. Это опасно, но ты ведь и рождена для иного, чем все Живущие – у тебя получится.
– А теперь мы расстанемся, – перешел он на обычный тон, чуть ироничный. – Татхи-Йони скучает по кольцу, а я – по стольному городу Шиле-Бразза, где из песка растут сталагмиты, как в пещере. Вас с братом проводят, чтобы обратная дорога не была такой длинной. Да, кольца сослужили нам неплохую службу, для которой и были предназначены, теперь их нужно отдать. Но не торопись с этим, и я не буду. Случай заберет их сам во имя того, чтобы приманить и свести иную пару.
– А меч-талисман? Отец Мечей? Я хочу знать, что с ним будет.
– Тоже дождется своего. А пока скуем ему еще и ножны.
…Вот так моя доченька и соединила в себе все четыре стихии и четыре… ах, три царства мира Живущих. Четвертым царством, то есть человеком в полной мере, эта высокоталантливая свистушка пока еще не сделалась, по моему разумению. Я об этом не горевала: оно придет, не минует ее. Зато в лице мунков-хаа мы получили необходимых нам и весьма грозных союзников в затеваемой нами Великой Холодной Войне Нервов.
Ну и, разумеется, наши юные хитрецы и неслухи с блеском прошли инициацию и сразу же после нее были объявлены дееспособными и половозрелыми. Подвергнуть сомнению их россказни никому не пришло в голову: здешний народ уже давно и прочно уяснил себе нежизнеспособность и бесперспективность любого вранья.
Естественно, обоих тут же с ходу подключили к нашему проекту. Подоплека замечательной игры с андрами, которую я придумала и кхонды одобрили, заключалась в том, что люди-человеки никогда, по сути, не вглядывались пристально в своих младших братьев – и в физическом, и в духовном плане. Они так поверили любви и преданности своих каурангов и фриссов, что сочли ее слепой – а она таковой отнюдь не была. Что же касается физической стороны, то андрские кауранги отличались большим разнообразием окраски, формы и размера; специально вычленялись и культивировались породы сторожей, охотников, домоправителей и дамских наперсников и наподушечников. Поэтому кхондский тип сам по себе воспринимался как нормальная разновидность боевого, «служивого» пса. Головная боль наша состояла в том, что мы запускали их в порядочном количестве, и надо было создать внутри кхондов некое разнообразие – хотя бы мастей. А ведь подкрашивать темно-серую шерсть или вставлять в зеленовато-голубые глаза контактные линзы из мориона было неразумно – это легко могло выйти на поверхность. И что по сравнению с этим было – преодолеть ночью полоску золы и сажи!
Выручило нас то, что многочисленные и слегка презираемые андрскими селекционерами каурангские дворяне произошли от вторичного смешения каст, вычленяемых андрами по своему произволу и капризу, хотя иногда – по необходимости. Касты были красивы, однако склонны к вырождению, и для прилития крови приходилось держать «стадо» первоначальных собак, куда более единообразное. Но и возникшие спонтанно плоды мезальянсов и пылкой, но мимолетной страсти также тяготели к этой первоначальности; так что между отцами-прародителями и маргиналами, подлинными аристократами и «самострочными» дворнягами не было существенной разницы.
Вот на оба этих фланга мы и решили делегировать наших шпионов. Типичный кхонд выглядел как прасобака, собака без извивов и выкрутасов, пес без дураков – и нужно было только распространить наших посланцев на возможно более широком ареале.
Однако распылить новую кхондскую диаспору внутри страны Андрии – еще полдела. Были бы нам нужны только агенты влияния – можно было бы ограничиться и местными особями, которые охотно брали на себя слежение и передачу нам разнообразной информации – вплоть до последних фасонов и мод. Нет, на сей раз нашей целью был шантаж. Мы хотели вложить в мозги всей Андрии ясное понимание того прискорбного факта, что «лесных пришлецов» много и вовне, и внутри страны и что обнаружить нас, коль скоро мы покидаем среду нашего обитания, никак невозможно. Ну, разве что одного-двух…
(Кстати, если невозможно – это уже следующий, третий по счету этап операции, агитационный. Внедрить, запугать – и в итоге показать всем и вся, а особенно Псам, что кхонды и кауранги и на самом деле единый народ, этнос внутри этноса.)
Все это мы творили по необходимости не спеша, с большой оглядкой, как всякое новое и неизведанное дело. Но дружба с Большими Мунками давала блистательную возможность совершать все быстро. Они имели право держать в своих многочисленных фавелах и бидонвилях поблизости от центров андрской цивилизации каких угодно непородных псов и псиц, вписывать их в Освой вид на жительство, выпускать на промысел, давать вольную, красить и стричь по своему выбору. Вот к ним мы и подпустим первую большую партию.
А вскорости сюда присоединятся и кое-какие андры, которых потянет на добротную природность четвероногих мункских «коллег», их крестьянское земляное остроумие и неподдельную прямоту – кто следуя моде, кто – по неведению, а кто… Арккха намекал на особых андров, что вхожи в Лес…
Кое-кто намеренно.
Словом, посмотрим. Не будем класть все яйца в одну корзинку.
Запись девятая
Из сентенций кауранга Кудлая. Номер первый
Обливать метлу Великого Дворника в присутствии самого Дворника – сугубое безрассудство. Метить в период его отсутствия – слабодушие и трусость. Но быть лояльным власти только за то, что она тебя не трогает и прикармливает с рук – это куда хуже и трусости, и слабодушия, и безрассудства. Восьмой смертный грех подлости.
– Наводнять город и село нашими, угрожать тем, что мы не исполним, – это тактика, мама, – говорил сообразительный не по годам Артик. – И не самая лучшая. А какая твоя стратегия?
Мы сидели у тихого вечернего костра в обнимку: я перебирала его длинные когтистые пальцы, вытаскивая сор, он согревал меня пушистым телом.
– Стратегия? Не знаю. Цель могу сказать: предостеречь от беды. Она неминуемо обрушится на Андрию, которая попрала закон Леса у себя дома и переносит это уже в сам Лес. Ибо за одну «кхондскую обиду» Лес может вскорости отплатить сторицей и, главное, помимо желания самих кхондов. Стоит числу Размыслителей сократиться хотя бы ненамного, и почти невозможно будет сдержать спонтанную агрессию гигантского живого организма, непредсказуемого в своей сложности. Его силы будут тогда направлены на восполнение числа своих членов, но – вот ирония! – не высокоразумных, которые размножаются неторопливо и по сердечной прихоти, а незатейливых умом и прытких в исполнении Божьей заповеди созданий, которые, тем не менее, охотно ринутся прочь из Леса, чтобы творить его страшную волю.
– Разве Лес не благ? – спросил Арт.
– Лет через сто те андры, которые переживут экологическую катастрофу, пожалуй, воскликнут: «Все к лучшему в этом лучшем из миров!» Только не хочу я, чтобы потомки строили свое мудрое благополучие на костях дурных предков. А этим будущим предкам напрямую никак не скажешь: не воспримут.
– Я поняла, – вмешалась моя дочь. – «Почему притчами говоришь им?» – спросили как-то ученики одного из Учителей, под «ними» имея в виду простецов. Ты создаешь олицетворенную притчу. Так верно?
– Ожившую метафору. Живую картину, какими, бывало, тешились великосветские бездельники, – усмехнулась я.
Мы и не заметили, как вокруг нас собралось общество.
– Легенду, – щегольнул новым понятием юный Ратша. Он понахватался кое-каких людских словечек от тех, кто возвратился назад. – Андрское простонародье любит судачить об эпизоотиях и пандемиях, нашествиях термитов, которые перекусывают пополам бетонную сваю, плотоядных ящериц и удавов. Кое-что, по словам моего старика, – прямые россказни, однако назад тому лет восемьсот вирусное поветрие, изойдя из Леса, скосило подчистую весь город Мушкат с окрестностями. Тогда и построили новую, свободную от заразы столицу Шиле. Это записано на писчей тапе андров беспристрастными летописцами.
– Каждый пишет свою историю, малый, – скептически кривил уста мудрейший Раух. – Здесь, в самом Лесу, иначе смотрят на любое дело. Наше Равновесие и после андрской войны сохраняло внутреннюю иерархию, которая не позволяла ему обрушиться в хаос. Разумеется, тяга к увеличению потомства тем сильнее, чем примитивнее род Живущих, и в самом начале Возрождения всякая вредоносная мелочь плодилась куда быстрее, чем крупные деревья, подобные тем, что Серена и Артханг наблюдали у Больших Мунков, а также водные коаты, глуповатые и кроткие маммуты и двугорбые ибилы, которые дают такую нежную шерсть для прядения; тем более – чем племена Триады. Только границы естественного расселения не нарушались. Кровавая лихорадка – детище самих андров; со своей, так сказать, личной Триада справилась сама. А вы знаете, отчего произошел падеж скота, на который жалуются андры? Они же сами расстреливали свои полудикие стада с летунов, чтобы накормить выживших после болезни. И что та половина горожан, заболевших лихорадкой от своей скученности, которая выжила, стала невосприимчива к болезням плотской любви, – этого они как бы и не заметили. Снова занялись безопасным сексом, расплодились пуще прежнего. Беда получилась от происков злой силы, благо изошло от самих добродетельных андров, вот как они считают. Источник же того и другого, наказания и милости, – один.
– Мы. Великий Лес.
– Ну, для простоты скажем, что мы, хотя и Лес – только перешеек между видами бытия. Андры слепы на один глаз: блага не видят, за зло мстят, но и боятся его. От тех ужасов, которые приносит им соседство с Лесом, они за последнее время поотвыкли. Нет, ты права, Татхи-Йони, что решила чуточку напомнить о тех бедах андрам. А уж преувеличат они сами!
Место действия – Шиле-Бразза, Кристальный Город. Самостоятельные псы живут на его окраинах, потому что любят мягкую землю, не скованную ни камнем, ни твердой смолой; но промышлять – а попросту попрошайничать, носить поноску, устраивать представления скоморохов, а то и тянуть то, что плохо положено, и приделывать ноги оставленному без присмотра, – едут в центр.
Вот в переполненный вагон городской подземки входит собака явно местного происхождения: нежно-пюсового, то есть светлоблошиного оттенка с некоторой рыжиной, взъерошенная и с парой-тройкой свежих репьев на мохнатой ляжке. При этом виде подбираются – с большой долей брезгливости – длинные юбки, что до того без страха мели заляпанный пол; мужчины потуже запахиваются в плащи или мантии, отодвигают с пути следования пришлеца начищенные штиблеты. Рыжак беспрепятственно добирается до укромного закоулка в торце вагона, сворачивается там в сиротливый клубок и невозмутимо дрыхнет под лязг железа, умеренно тихую матерщину и душераздирающие вопли машиниста, который объявляет станции. Какофония достойна конца света, но спокойствие пса не пробьешь ничем. Вокруг него пустота, как на чашке Петри с фагоцитом посреди бактериальной колонии, но он не обижается: только время от времени, когда голос, что записан на магнитофонную пленку, визжит уж очень назойливо, приподнимает голову и чуть улыбается почтенному собранию, неожиданно приоткрывая удивительно черный и хрустально блестящий глаз. Наконец, он потягивается, задирает морду к окну и решительно встает на все четыре лапы навстречу дневному свету, что все ярче бьет сквозь щели в стальной облицовке туннеля. Тут поезд выскакивает наружу, тормозит, шипит сжатым воздухом, кауранг отряхивается и одним прыжком выскакивает в обрезиненную дверь.
– В гости к дружкам приехал, – язвит кто-то ему в затылок. – Или на дежурство. Карманов нет – так и за проезд можно не платить.
– Да это еще что! – отзываются ему. – Вот эта линия – желтая, а на зеленой один каурик что ни утро садится в поезд, причем в одни и те же двери, через десять остановок вытряхивается, а вечером снова едет назад. Его все контролеры знают.
– Они умные, куда умней, бездельники, чем хотят нам показать, – комментирует некий философ от сохи. – Только шляют от трудовой повинности и воинского призыва. Прищучить бы…
Но тут электричка вылетает на станцию «Сити-Централ», средоточие контор, банков, пробирных палат, министерств, пинакотек и прочих вредоносных предприятий. Двери предупреждающе скрипят и сверкают надписью, где одна буква стерта: « Осторожно, двери от… рываются автоматически» (а вместе с дверями – пуговицы, ремни, уши, пальцы, дипломаты и клифты), – затем раздвигаются, как сфинктер, и толпа дружно извергается из вагонной прямой кишки прямо на платформу великой столицы.
