Текст книги "Кот-Скиталец (СИ)"
Автор книги: Татьяна Мудрая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
– Ситуация, типичная для битвы Карла Мартелла с сарацинами при Пуатье и Наполеона с Кутузовым на Бородинском поле, – тихонько вставила я в разговор.
– Кунг Филандр понял, что нэсин попросту не пожелали тратить на него свои силы. Их целью никогда не было – делать Андрию землей для своей жизни, и на сей раз они только хотели восстановить над нею свою власть. Поэтому когда его приближенные и все его войско начали ликовать, король задумался. Страна по-прежнему была его, однако саму Шиле-Браззу оккупировал неприятель. В столицу, под защиту незримых стен, собралась масса народу. Туда свозили документы, книги, реликвии, музейные ценности.
– Простите-погодите, стены – это что, энергетический купол?
– Не совсем. Пси-аппаратура, что действует в обе стороны вроде пугалки для крыс. Подсознательно воспринимаемый телом сигнал тревоги, от которого и уши воском не запечатаешь. Словом, ни войти, ни выйти.
– А обстрелять город – дальнобойность мала. Вертолеты?
– До них тоже досягало. Да инсаны и не хотели – ни сначала, ни тем более потом. Я ведь говорил о внутреннем враге! В Шиле начался голод, вроде бы беспричинный, съестных припасов на первых порах хватало. Какой-то вселенский жор. Потом пришла эпидемия, ее причину, к несчастью, углядели в отравленной еде и бесчестных поварах и торговцах. Наконец, истреблять стало нечего и некого. Странная апатия овладела жителями, делая их беззащитными перед жуткой двойной напастью, что не имела лица…
– Меня оное не удивляет.
– И меня тоже, – он в сердцах дернул себя за тесемку у ворота. – В общем, поговаривают, что простые монахи из братского общежития, превращенного в лазарет, не выдержали первыми. Исхитрились блокировать поле на крошечном участке, двое из них выбрались наружу – и умолили инсанов проникнуть внутрь чумного кордона. Бледнокожие десантники получили такой шок, что первое время были вовсе беспомощны. Следовательно, их союзниками в городе были не одни чернецы, верно?
– А далее…
– Те, кто вошел первым, впустили остальных. Врачи нэсин славились своим искусством укрощать болезни, в том числе и душевные. Их кулинары умели делать пищей то, что у андров не ел даже скот. Инсаны были волшебниками воды: они пробили артезианскую скважину, и оттуда хлынула чистая влага, которая не несла на себе отпечатка невидимых пси-полей. Голод и болезни пошли на убыль. Грабежи и убийства, отчаяние и уныние стали тем неприятелем, с которым пришлось бороться инсанам. Но прежде всего они разомкнули купол и уничтожили аппаратуру… Вот так, отдав страну, противник кунга взял ее сердце обеими руками. Ну, в результате с андрами был заключен почетный мир, весьма почетный. Ведь они вполне могли переломить ход событий, собрав из своих подданных полчище… то есть ополчение, и воззвав к патриотизму массы простого народа, а затем прогнать нэсин на их землю – пускай ценой почти полного разрушения столицы.
– Простите, Даниэль. Верно говорят, что инсаны на своей территории не воюют?
– Ручаюсь, вы кое-что слыхали не только об этом, но и о самой этой территории… Да, верно. Кхондская Триада остерегается подвергать урону Лес, похоже мыслят и нэсин. Они ведь тоже кочевой народ.
– И что андры никогда не порывались добить неприятеля в его логове – так, как учили меня в детстве?
– Ну и детство у вас было, скажу я! Нет, не порывались. Однако не верьте, когда вам попробуют доказать, что из одного страха. Знаете, кое-кому из профессиональных политиков и дипломатов в такие ключевые моменты начинает мниться, что его правая рука пытается выкрутить левую и надавать оплеух ему самому…
– Да, так я о мирном договоре, – продолжал Даниэль. – Одним из его условий было открепление сервов от земли, которая была в общинном владении или владении аристократов, что нанимали батраков из местного народа.
– Подавление инстинкта цепной собаки. Привязана – защищай, ведь деваться тебе некуда.
Он усмехнулся:
– Пожалуй, инсаны были не настолько циничны. Странники по природе, они понимали, что понять и принять чужака может только тот, кто сам на себе попробует его участь. И ведь сервы сами желали свободы, не так ли? Следущее условие – снизить налог на вывоз из страны андрских товаров, изделий и технологий.
– Извините, снова встречный вопрос. Что-либо андрское в Инсании бывало конкурентоспособно?
– В те времена не очень: приходилось брать экзотикой. Теперь получше, однако идеи без реальной упаковки котируются выше их материального воплощения. Ну, малый налог означает малую цену, а малая цена означает спрос. Торговцы, мастера и ученые ринулись за кордон, и за счет этих трех разрядов наш патриотизм сильно поубавился в объеме.
– Однако инсаны покусились на святое.
– Так и говорили самые ревностные андрофилы. Хотя все прочее осталось, как и было до войны. Андры в лице их владыки периодически приносят клятву верности, влагая свои руки в руки инсанского короля, дают тому золото, аниму и манкаттов. Также существует давняя квота на инсанские поселения в Андрии. В обмен на это нэсин утучняют землю, продлевают жизнь андрам и открывают им глаза на Высшее Знание. Вот только…
– Нэсин захотели укрепить андрскую преданность чем-то посолиднее сего добродеяния.
– Точно. В качестве живого залога и в знак высшего доверия недавно овдовевший король андрский должен был взять в жены дочь Властителя инсанов и сестру его наследника.
– Хм. По моей логике должно было быть наоборот. Заложников берут победители.
– Дело все в том, что Властитель хотел объединить династии. У нэсин наследование идет по мужской линии, у андров – и по женской, хотя сами женщины почти никогда не правят: приходится уступить корону мужу.
– Как в Древнем Египте. Опять же Салическое право, – вставила я, не очень-то надеясь быть понятой.
– Обнаружился камень преткновения. Кунг Филандр давно был сговорен с новорожденной дочерью одного из аристо, главы знатнейшего из андрских аристократических и царских родов, некогда покоренных, но не усмиренных до конца и только ждавших повода к бунту. Герцог этот был к тому же его личным другом. Словом, помолвку нельзя было упразднить никакими силами. Невозможно было и отговорить инсанов, посулив, скажем, юному Эрбису какую-нибудь высокорожденную аристократку из королевского дома… В общем, дело зашло в тупик. Нэсин считали надежным только такой договор, что скреплен, как говорится, «каплей крови и каплей семени», королевские проблемы им были непонятны в корне: сами они признают многоженство, особенно династическое, и дети тогдашнего Властителя, кстати, были сводными братом и сестрой.
– Такое знают и рутены, и – что далеко ходить – Лесной народ, – сказала я, – но я постигаю лишь умом. Любовь может быть одна, как сердце в груди.
– Она – грозное воинство с развернутыми стягами, – ответил Даниэль в раздумье. – Благ тот, кого она полонила, или несчастен? Браки же строятся на фундаменте доброго согласия и ничего иного, ибо кто осмелится оседлать фейерверк ради того, чтобы сделать покупки на ярмарке!
– Решение, однако, было найдено.
– Конечно. Ведь залогом союза двух государств должен был стать сын новой королевы, а не она сама, поэтому после рождения наследника ей было разрешено удалиться. Андрский брак по сравнению с инсанским – это узы покрепче, в принципе, пожизненные; но в каждом деле имеются лазейки.
– Угу. Скрытно допустить брак, порочный в основе, имея в виду потом расторгнуть – вы не находите, что это подловато?
– Успокойтесь, не мы же с вами его заключали. Кроме того, договор был составлен без упоминания имен, а все стороны, включая отца невесты-младенца, принесли одни устные клятвы. Впереди было по меньшей мере двенадцать лет – таков срок, когда андрская девушка считается готовой к замужеству, – и в него могла уложиться целая вереница неожиданностей.
– Ставлю на то, что так и получилось.
– Ваша ставка принята и выиграла. Друг-враг короля Филандра серьезнейшим образом опасался за судьбу дочери. Вполне могли отыскаться доброхоты, которые пожелали бы очистить совесть кунга, убрав причину его колебаний, а заодно стравить его с герцогом и его родичами по новому кругу. Девочку перевозили в укрепленное поселение, где она должна была остаться до совершеннолетия, и как раз по пути туда она исчезла вместе с охраной. Герцог пребывал в отчаянии, и было оно, похоже, самой чистой пробы; все могущие быть заподозренными в похищении и сокрытии божились изо всех сил, что непричастны тоже.
– А общая молва шла такая, что подстраховался. Сам у себя выкрал, чтобы запрятать понадежнее.
– Знаете, на сей раз вы угадали только отчасти. Подозрений была целая охапка, и между заинтересованными персонами пробежала не одна манкатта, а, наверное, семейство. Короля тоже приплели. Ведь «инсанский брак» оскорблял патриотов хуже любых вассальных оков. Межплеменные союзы ничем не святее инцеста, и хотя формально госпожа Иньянна перешла в андрскую веру и стала Софией – иначе под венец идти было нельзя, – ей это не помогло. В глаза величали ее величеством, а за глаза – инсанской сывороткой и прелюбодейцей.
– Хорошенький получился расклад.
– Дальше – еще лучше. Ребенка долгое время не получалось, что, строго говоря, и понятно: его величество был кавалер далеко не первой свежести. Это спустило тетиву лука народного терпения, и ему стали сватать одну знатную производительницу за другой. Память о том, каков был смысл живого залога, к тому времени повыветрилась.
– Зато возник некий новый смысл. Верно?
– «Да будут двое плоть едина». Вы об этом? Ребенок – зримое воплощение этой идеи, но не единственное и даже не всегда истинное. Ибо так редко возникает в браке Великое Делание любви, когда воды двоих сливаются и расходятся вновь, обогащая обоих, и чем дальше длится это, тем сильнее меняются супруги, становясь близнецами, половинами одного целого. Некое предопределение должно быть в самом начале такого союза, ибо из нелюбви нередко рождается любовь, из первоначального влечения – ненависть. И некая искра, без которой чувство не вспыхнет, не распространится по всей натуре двоих, обратится докукой, привычкой, в лучшем случае тихой и непритязательной дружбой. Но вы угадали. В этом браке сумела родиться любовь.
(Помимо слышимой беседы, внутри нас тихо звучал некий лейтмотив, то уходя вглубь, то снова возникая и постоянно обогащаясь. Подспудный второй слой общения.)
– И вот как раз тогда отыскалась девочка-невеста. Догадываетесь, у кого, госпожа Татианна? У Болотников, Немтырей, как их называют в Андрии. У коваши.
– Точно. Кому же детей красть, как не бродягам и цыганам. Для того и придуманы.
– Они воспитывали ее в таком потайном месте, куда никто носа не осмеливался сунуть. Рассказывали, что нашли поблизости от одного из своих путей люльку без гербов, дитя в пеленках со срезанными метками и труп неизвестного, который в конце концов помог им выйти на верный след. Действительно, пропал тогда у дальних родственников герцога слуга-андр довольно сомнительной репутации.
– Какая прелесть! Совершеннейший дамский бестселлер!
– Отец дочку признал, домочадцы – тоже. Родинки там, внешнее сходство с покойной матерью разительное. Только им всем была в том немалая выгода, и почтенная сплетня возродилась с новой силой. Словом, король Филандр был принужден подтвердить помолвку уже не во имя голой политики, а ради спасения доброго имени товарища и – ну, той самой девочки. Он самым торжественным образом развелся с госпожой Софией по причине ее бесплодия и объявил, что она постригается в закрытую женскую обитель. А потом наш верховный иерей обвенчал его и юную Эрменхильду со всей подобающей и неподобающей случаю пышностью. Девочку буквально засунули сверху в негнущийся футляр из златотканой парчи, жемчугов и бриллиантов, так что во время церемонии особый слуга переставлял ее с места на место, будто фигурку в инсанской игре «Состязание владык». Позже я этим костюмом любовался воочию… Ну, после храма, шествия по главным городским улицам и пиршества, обильно сдобренного пряностями и ритуальной похабщиной, шуточками и отвальными песенками, король-супруг отнес новобрачную в опочивальню на руках. Так, по рассказам, и баюкал всю ночь. Не надоело слушать?
– Нисколько.
– Погодите, скоро перейдем на известные вам личности. Потому что еще через десять месяцев опальная королева в своем монастыре родила меня.
– Вторая Соломония Сабурова, – пробурчала я под нос.
– У андров считается, что переношенные детки куда менее живучи, чем недоношенные, однако я казался вполне жизнеспособен. Волосики длинные и несколько более темные, чем вообще у андров, – одно из моих детских прозвищ «Прекрасновласый», – цвет лица не коричнево-розовый, а побледнее, но зато румянец во всю щеку играет, ручки-ножки брыкливые, голос громкий и на старичка вовсе не похож, в отличие от других младенцев. Еще говорят, что я с первого дня не плакал, а улыбался, но последнее – скорее легенда. Там, где находилась моя матушка, сыскать мужчину было весьма затруднительно, да король Филандр этим и не занимался: послал за мной важную делегацию, прилюдно признал сыном и наследником, дал имя и такое по этому случаю празднество учинил, что ото всех официальных и государственных учреждений трое суток воняло дубовой клепкой, настоянной на спирту. А чтобы еще прибить мою законность гвоздями к трону, сыграл лишний обряд, полуязыческий: положил на колени своей девочке-жене, будто она и есть родильница. Сие в простонародье очень даже почитается. А то было пошел такой хабар, слух, что де передержка, да помесь, да здоровенький – не иначе как от господина Сифра или Сиффера. Зеро.
– Ноль. Нигель. Ничто. Это кто, злобный дух? Дьявол?
– Он самый.
В наших с ним умозаключениях лидировала идея не мирового зла, а некоей всеобъемлющей пустоты. Дитя Мрака. Существо Без Лица. Наверное, мой собеседник понимал логический ход моих эмоций, ибо пояснил:
– Я, и верно, пустой человек, легкий. Homo Viator. Homo Volant.Вольный и летучий, как семя на ветру и само веяние ветра. Только отец у меня самый обыкновенный, хотя и царь. И еще я – дитя девы, сын женщины хотя и венчанной, однако мужа не познавшей, запечатленного сосуда, несверленой жемчужины… Андрский брак начинается у алтаря богов и продолжается на ложе, а без второго он «свиток без печати» и легко может быть порван… Сын и не сын двух жен сразу: познанной и оставленной, венчанной и нетронутой. Каждая из них – законная и незаконная в одно и то же время. Плод союзов романтического и запретного, чести и нечестия сразу. Живой парадокс – вот и выискиваю сии парадоксы в здешней жизни повсюду и повсеместно.
– И что, ваша приемная мать так и осталась…
– Вы послушайте дальше. Года через два-три после моего узаконения нечто должное произошло-таки между Эрминой и королем-отцом: то ли под давлением аристо, которые после всего начали опасаться за целость этого брака, то ли по зову глубин. Второе вероятнее, ведь отец умел решать за себя сам, до самой смерти умел. Ну, и родился Мартин, ребенок девочки и старца. Через шесть месяцев. Представляете? Существо размером в тетрадный листок, иссиня-черное, как виноградина, начисто безволосое, без ногтей и без ушек, которое не умеет ни плакать, ни брать грудь. Его и народу не показывали, и обряд поименования совершили много позже, и носили по улице в торжественном шествии не младенца – подушку с короной. А тогда впервые после долгого отсутствия появилась в Замке королева-монахиня София и взяла недоноска к себе на колени, потому что любой иной аниму боялся до него дотронуться. Не знаю точно, был над ним совершен такой же обряд усыновления, как надо мной, или мы остались с Мартом только молочными братьями. Также не скажу, как за те годы, пока меня при ней не было, не высохло молоко моей матери – может быть, отдавала кому-то, как вы Артхангу. У меня в Замке была кормилица, для Марта тоже наняли, чтобы приличие соблюсти или потому, что у Эрменхильды в самом начале молока не было вовсе. Спали мы в одной колыбели, чтобы я грел брата своим телом: уже тогда знал, как его не придавить. Эрмина не могла – боялась, а чужой няньке и подавно доверия не было.
– Как же знаменитые инсанские врачи?
– Приходили, я думаю, и не однажды. Хотя мама София знала ненамного их меньше. Ох, мы четверо чувствовали себя прямыми заговорщиками – отец со своими женщинами и я. Только Мартин жадно впитывал тепло и пищу, рос и креп, начал догонять меня силой и особенно красотой, а за моей матерью утвердилась репутация инсанской колдуньи.
– Невеселая у вас, детишек, была жизнь.
– Что вы, напротив! Дети всегда умеют стать вне досужих слухов. Когда мы подросли и мама сочла возможным со спокойной совестью отъехать от нас, отец услал нас подальше от недобрых глаз: в пригородную усадьбу. Теперь Шиле разросся, а поместье как будто усохло. Но в те времена к услугам нас троих – Эрмина, конечно же, поехала с нами, сыновьями, – был полупустой особняк, источенный древесным жуком, и одичавший парк, который казался – или даже взаправду был – беспредельным. Еще водилась уйма мамок, дядек, гувернеров, учителей и тренеров, которые никак не меньше нашего любили и умели бездельничать: философически греться на солнышке, лепить из грязи колобки, а из глины – сказочные фигурки и обжигать те и другие в самокладной муфельной печи, по всем альпинистским правилам карабкаться на стены и крышу, стрелять из арбалета, объезжать мохнатых и низких в холке коников с риском вляпаться в коренастый ствол дуба или клена, сочинять фантастически вкусные блюда и неудобоваримые стихи, выдвигать архисумасбродные научные теории, рисовать арабески на полях старинных книг и раскрашивать потускневшие буквицы манускриптов в яркие и чистые цвета…
– Так что воспитание и образование мы оба получили великолепное, – рассмеялся он, – плюс умение обращаться с людьми из самых разных социальных слоев. Лично мне вся эта анархическая катавасия не то чтобы пошла на пользу, скорее – не навредила. А вот Мартин наш Флориан был в детстве не столь крепок здоровьем, сколько такой вид имел, за партой и в манеже его бы наверняка уморили. Зато теперь – Серена вон видела. Его Сиятельство и Блистательство. Речист, обаятелен и храбр до чертиков, любимец дам и дев, верховой ездок – нет его изящней, а уж фехтовальщик такой, что от его руки и умереть одно удовольствие.
– И первый такой шикарный аниму в жизни моей дочки.
– Тем временем отец умер. Вассальная присяга повисла в воздухе до нашего совершеннолетия, ибо шли споры о том, кто из нас действительный наследник. Любили в народе нас одинаково: слухи – они легко заплывают салом, но так же легко и возобновляются, когда это становится выгодным кому бы то ни было. Эрмина все время была при нас, рядом, хотя в регентши ее не предлагали. Власть была как бы ее приданым: жена одного короля, дочь, можно сказать, другого. Если бы не устояла и вышла замуж вторично, принц-консорт мог бы претендовать и на трон. Однако она была в нашем нерушимом союзе третьей и всегда это помнила. К тому же про наших аристократок говорят, что они не должны знать ритуальной нечистоты, потому что впервые беременеют вместо первых женских кровей, а в последний раз теряют кровь, когда истекает и плодородие. Такой, знаете, менталитет. Рядиться, веселиться и интриговать – это для низшего и среднего класса. Поэтому о любви, браке, власти и прочих материях она если и задумывалась, то не упуская из виду детей. У нее было двое сыновей, почти таких же взрослых, как и она сама, и думать надо было прежде всего об этом.
Мне показалась некая горечь в его описании Эрменхильды, но на сей раз я побоялась перебить Даниэля.
– Наконец, мы стали совершеннолетними. Сначала пятнадцать стукнуло мне, однако я нарочно просил не вещать об этом широко, – потом брату. И вот дотошные люди сызнова начали расставлять по местам, взвешивать и прикидывать. Затеялись споры о первородстве, взвешивались шансы обоих претендентов, каждая сторона выкладывала свои козыри; мерзко все это нам обоим было в равной степени, потому что нас втянули в игру на равных. И из-за Эрмины. Из того, что я прежде наговорил, вы можете подумать, что маму Инь всею страной терпеть не могли: ерунда. Это потом судачили, будто король Филандр отослал иноплеменницу от стыда за прошлую уступку инсанской вражьей силе и призывал только в качестве лекарки, чтобы не сглазила его законного ребенка от женщины высокопородной и высококровной, а вначале то же видели с разворотом на сто восемьдесят. Злословие и боязнь ничуть не мешали благоговейной и верноподданной любви. Залог нерушимого мира с опасным соседом, властная Держательница Высокого Дома и несравненная красавица – Белая Верблюдица Нэсин, как ее звало родное племя – вот кем была моя мать. А Эрмина той начальной поры… Игралище злых сил и скверных обстоятельств. Недомерок и найденыш, в двенадцать лет, когда у других девушек время первого цветения, тоща, будто цапля болотная, ноги от подмышек, груди – пупырышки, волосы – пакля. И ведь с Болотниками таскалась, с Немтырями беседу вела, а теперь всех уверяют, что невинна! Знаете, для простого народа это понятия взаимоисключающие – побродяги мунки и девичья честь… Вдобавок, у Эрмины, как у всех обделенных детством, был строптивый характер. Отец терпел, но и только. Я же, мальчишка совсем, умел утешить и утишить. Заваривал всякие травки и коренья – в парке их было вдоволь – из ирги варенье варил. Маму Инь выспрашивал и того лекаря, что к нам ходил по причине Мартина. Наблюдал ее расцвет, поздний, не как у обыкновенных девушек. Может быть, так получилось из-за мунков-хаа? Они носят ребенка год, и внешняя речь их проявляется медленнее из-за умения говорить в себе. Кстати, еще и поэтому их дразнят немтырями, молчунами.
– Дети у них, и верно, какие-то неповоротливые, я сама наблюдала, но спокойные, славные, – вставила я. – И прямо на глазах умнеют.
– К тому времени, когда все мы трое выросли, все позабылось – и обезьянье отродье, и оглодок с мункова стола, и бутончик, побитый градом… Она похорошела, и из буйного нрава выковалась душевная твердость. Королевскую повадку, да и сам дух, горький опыт царственности она усвоила еще от моего отца, которого хотя не любила, но преклонялась уже за одно то, что спас ее репутацию дорогой ценой. Ну, и за Мартина. Расклад получался удивительный. Каждый из ее детей нес в себе двоякую суть: пришельца ниоткуда, беглеца с изнаночной стороны света – и носителя древней традиции. Каждый легко мог потрафить, так сказать, обоим крыльям андрского сообщества. Моя царственная инсанскость и его принадлежность к святой и древней королевской крови льстили традиционалистам, блюстителям кондовости, сторонникам возврата к корням, былому величию и национальному расцвету. Обстоятельства нашего конкретного явления на свет – тем, кто поклонялся первоначальному мраку, неопределенности, зазеркалью – и манкаттам наподобие моей Киэно.
– У вас, случаем, сатанисты не в моде? – спросила я, памятуя прозвище Даниэля. Оказалось, что попала я даже не в бровь, не в глаз, а в самый зрачок.
– В моде и одновременно в загоне. Мне не льстило, что меня считают своим всякие смутительные личности; однако еще менее мне хотелось делаться тяжким боевым знаменем патриотов. Как видите, в итоге я счастливо избег самой грязи. Но сначала все запуталось так, что мы с Мартом даже подумывали раскинуть костями или разыграть трон в рулетку, только вовремя вспомнили, что в Стране Нэсин азартные игры запрещены и на этом основании Владетель Эрбис, брат моей матери, мог бы оспорить подобное решение вопроса о престолонаследии. Да и корона, кстати, такая удивительная вещь: ты как бы рождаешься с нею, незримой, на темечке и просто за так в канаву свалить уже стесняешься. Не ведаю, к кому из нас троих пришло поистине гениальное решение – возможно, и ко мне. Что не к Королевскому Совету, он же поверху Верховный Суд и понизу то, что у нэсин именуется «диван», двупалатный парламент, – это уж точно. Не посмели бы взять на себя ответственность….В общем, я объявил себя королем-монахом. Просто и изящно! Правда, не вполне согласуется с традицией. У нас такое практикуется в конце царствования, а не в начале, и то не очень. Отец, например, даже на смертном одре не стал принимать постриг – истый воин, говорит, останется воином и на той стороне. А я по натуре скорее философ, чем зубодробитель. Вот королевство и осталось за Мартином. Народ им восторгается, Владетель признал. Правда, волокита с коронацией, присягой и помазанием на царство тянется года два с лишком, но представительство Инсании в Шиле не закрывалось ни на минуту. Эрменхильда – королева-мать: почетно и нехлопотно. Несмотря на житейскую хрупкость, за свои права постоять может вполне – что перед Советом, что перед аристо, что и перед народом андрским. Вот так я…
– Удрал с трона, свалив последствия на других. Очень своеобразная трусость, по-моему.
– Прослыть трусом – для этого нужна храбрость особого закала, – задумчиво сказал Даниэль. – К тому же прав у меня никак не больше, чем у Мартина Флориана Первого. Желания вот меньше.
Я хотела выдать суфийский парадокс в его стиле: если ты хочешь учить – погоди учить, пока не угаснет желание, хочешь править – откажись, пока твое властолюбие не натворило бед. Однако поостереглась: такое Царствующий Бродяга понимал и сам, иначе бы меня здесь не сидело. Ответила только:
– Я уверилась, что король-монах вполне может действовать в наших интересах и начать переговоры с Советом и народом андрскими.
– Мирные переговоры, – уточнил он.
– Разве у Триады с андрами война?
– Ох, не лукавьте. Сами же заключили союзы невмешательства с аристо и купцами, наводнили города своими агентами, так что простому андру и сплюнуть некуда; подружились с молчунами, каурангами, манкаттами и даже с верными из верных – фриссами.
– Вот чего не знаю – так про фриссов.
– Это я предвижу недалекое будущее.
– Ладно, будем договариваться в свете будущих перспектив, – мы с БД улыбнулись друг другу. Он подозвал Киэно, я свою дочь. Манкатта пришла, касаясь боком ног Серены, и когда она прыгнула на плечи хозяину, мне показалось, что этим ласковым движением, как обручем, были соединены все трое.
– Вы никогда не чувствовали себя ущемленным? – спросила я на прощанье.
– Чем бы это? Старый парк научил меня странствовать; беспечные наставники – извлекать знание и смысл изо всего, что подвертывается по пути. А Мартин и Эрмина – любви, которую можно унести с собой в заплечном мешке, – ответил Бродяга Даниэль так тихо, будто говорил с одним собой.
После того, как мы разобрались с кое-какими земными и практическими вопросами (БД публично, во время совместной трапезы, обещал почистить контакты, навести мосты и употребить влияние – нет, не на брата, а на кое-каких единомышленников, работающих в дипкорпусе: окольные пути – самые короткие и надежные изо всех, под любое строение подводится невидимый сверху фундамент), после всего этого я покинула их троих, заручившись Серениным согласием не ввязываться ни в какие геройские истории. Отрывать ее от такого незаурядного двуногого было бы непедагогичным. Артханга и прочих собаков я забрала, уповая на боевые способности своенравной Киэно. Проводить дочку до дому было кому – весь окраинный Лес кишел нашим народом, который знал о судьбоносных контактах поболее моего. Ну, а от того, от чего, по всей видимости, действительно было необходимо оберегать этих двоих прекраснодушных ослов (за ослов извиняюсь, хотя никак иначе их не определишь) – не убережешь никого и никак. Состояние это временное, хотя почти неизбежное, все мы, даже самые умные из нас, время от времени в него впадаем, и – поистине – лучше этого нет ничего на всем широком белом свете.
Бездомник Даниэль. Не знаю, как передать мои ощущения. То ли мое кхондское умение глядеть сквозь фонетический облик слов, таких порой незначащих, заставляет меня стыдиться громких и обязывающих к чему-то этакому выражений, то ли главное все одно не передашь… Словом, передо мною был явственно распознаваемый гений. Как описать то, что некогда смутно просвечивало через Серену, а теперь – в ином человеке – открылось мне во всей очевидности? Ну, вот вы иногда улавливаете яркую математическую одаренность, хотя ни в формулах, ни в уравнениях не смыслите ни фига: просто из-за принципиально иного, чем ваш, видения мира, которое обнаруживает себя на каждом шагу. Или, скажем, музыкальный талант, несмотря на то, что его творения никак не стыкуются с вашими слуховыми стереотипами… Потому что все, что в вас осталось чистого и здорового, отзывается на присутствие иного. На очарование незаурядности и непредсказуемости. На свет, которым и вы сами можете заразиться, если повезет. Нет, все-таки – как передать через время, бумагу, чернила и типографскую краску это сияние? Если гений – гений религиозный, то лишь громоздя в описаниях Пелион на Оссу, чудо на чудо; примысливая, если ничего подобного не было, – чудеса наивные, простецкие, как сам передатчик событий. Торопясь удержать неуловимое, прикрепить к листу пером, как бабочку булавкой. Не напрасно пророк Мухаммед так противился тем, кто описывал его «личные» чудеса: человеческому опыту не дано распознать чуда, отделить его от обыкновенности, мы способны фиксировать только частоту и редкость происходящего и делать дедуктивные выводы – вот это возможно, а то – нет, ибо никогда не бывало подобного.
Единственное чудо Мухаммеда – Коран, книга, что протекла сквозь него и осталась на земле свидетельством; единственное чудо Мессии – он сам по себе. Вторгается ли иная реальность в нашу повседневную, домашнюю? Конечно. Штука в том, что мы того не улавливаем: нас притягивает фальшивка. Дьявол – куда более лихой чудотворец, показушник и фокусник, чем все пророки вместе взятые. Только его «деяния» не обладают протяженностью во времени и не имеют ни корней, ни цветов, ни плода, по чему и распознаются. «Соперник твой – он куцый, не имеет сына» – смеялся над такими Абу-ль-Касым.
Гений. Это слово возникло во мне спонтанно, пока я мерилась взглядом с БД. Как иначе описать обаяние его летучих жестов и мимики, голоса и улыбки? Искушение его гениальности – это больше всего искушение его обыкновенности: он единственное, как тебе кажется, существо во всех мыслимых и немыслимых мирах, к которому тебе не надо притираться и приспосабливаться.
Чудо, о котором никому толком не расскажешь. Праздник, который всегда с тобой. Мне ли, очарованной, винить Серену за безрассудство?
Запись двенадцатая
У того, кто живет бытом, длящейся ближней жизнью, мгновения повисают на ногах гирями. Живущий единственно настоящим мгновением обретает крылья. Аватара Гермеса Трисмегиста.
По прибытии домой я лицом к лицу встретилась с той невинной интригой, которую то ли предвидел, то ли просто унюхал Даниэль… Да уж, абстрактные беседы пусть ведут любовные парочки – мы с Артом по уши сидим в конкретике.
