Текст книги "Мириад островов. Строптивицы (СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

Откуда взялось это слово – смысловые?

Олавирхо сказала:

– У тебя тоже такое чувство, Барба, что вся эта красота по внешности непригодна для использования, зато порывается что-то сказать смотрящему?

– Воплощение текста, – ответила сестра. – Нет, не так: сам текст для умеющего воспринять. Неслышный зов. Оттого и не следует ожидать привидений.

– М-м?

– Они удалились, испуганные ремонтом. Шучу. Теперь вещи и в самом деле отвечают сами за себя и говорят с нами без посредников.

– А мы, получается, перешли-таки на другую сторону зеркала?

– Отчего ты говоришь о зеркалах?

– Барба, кто у нас умён – я или ты? Вот ты и соображай, что ненароком ляпнула твоя сестричка.

Барбара коснулась выпуклого парчового медальона на мебельной обивке:

– В нашей башне ни один раритет не имел души. Её, похоже, приходилось привносить и даже запирать. А здесь живут…

Она замялась.

– Если это Зазеркалье – то чистейшие души? – рассмеялась Олавирхо. – Но какие плотные и искусно пересотворённые!

– Получившие жизнь от творца. От такого предостерегают в Сконде: не изображай зверя и человека, ибо они потребуют от тебя душу и разорвут, желая поделить меж собой.

Тем временем анфилада разворачивалась перед ними страницей прекрасного свитка. Здесь было то же, что в замке Шарменуаз, кроме оружейной палаты, на месте которой возникли бальная зала, парадная столовая, вся в гобеленах, комната для музицирования и прочих театральных действ, тоже затянутая ткаными узорами и картинами, а также кладовая для припасов, которые не нуждались в погребном холоде. Стол, несмотря на размеры, не производил сколько-нибудь внушительного впечатления, потому что был хитроумно вырезан в форме гигантского дубового листа, только что без черенка. Кресла, которые могли закрыть углубления в торце столешницы, отсутствовали напрочь, а фарфоровая посуда в хрустальной горке светилась, как зубы в щербатом рту. Струнные инструменты были много мельче клавесина или арфы и расставлены по концертном зале так, чтобы создать впечатление густой населённости, – но не создавали. В гардеробной, куда девушки зашли, чтобы при случае знать, во что переодеться, так же было с сундуками: вещей было немного, хоть и отменного качества, и хотя не все отчётливо мужские, но и на женские не слишком похожи.

Кухня была пуста, как городская площадь без торговых рядов и эшафота. Шмыгали по углам задумчивые мыши, ящерка взирала на путешественниц с потолка, голубоватые лучи фонариков отражались в выпуклых глазах, падали на медные и мраморные плиты.

Также прискорбно пустовала выгороженная из анфилады клетушка, откуда низкие ступени вели на перемычку, соединяющую башни.

Зато ванная комната, хоть невелика и пропахла не стиркой и мытьём, а – по неясной причине – готовкой, казалась ещё и покруче той, что в замке Шарменуаз. Помимо каменно-керамического биде и душевого поддона – оба явно рутенской работы, – она вмещала плоскую алебастровую посудину на ножках, где при надобности могли плескаться несколько человек. По всей видимости, внизу находилось целое подземное озеро кипятка, холодную же воду брали, похоже, прямо из Игрицы – пахла не серой, но грозовым облаком и молниями. Чтобы прийти к такому выводу, пришлось как следует повертеть серебряные краны – Барбара даже испугалась, что гул хлещущей в широченную лохань струи разбудит обитателей.

Но пока они не появлялись: будто кастеллан и прочие слуги в самом деле исчезли где-то во внешних краях или испарились в самом переходе.

И вещи могли без помех и лишних свидетелей говорить своими беззвучными голосами, шелестом осыпающейся штукатурки, свистом сквозняков и дребезжанием стёкол.

– Всё здесь тоскует, – проговорила Олли. – Устало держать себя в надлежащей форме. Ты чувствуешь?

– Давно не приобщалось к чужой жизни, – рассудительно кивнула младшая сестра. – Нам так упорно это внушали, что теперь ничего не стоит поверить.

– Но ведь это и в самом деле не будет стоить нам ни гроша, если поверим! – отозвалась старшая. – Как насчёт того, чтобы попробовать?

И они продолжили своё шествие по бесконечно закругляющемуся коридору, не обращая внимания на то, что всё вокруг, шелестя, слетало наземь, словно шевелюра с осеннего клёна: и тусклые заоконные звёзды, хлопья пыли с потолка, и лоскуты истлевших парчовых обоев со стен, и сама одежда Барбары и Олавирхо. Под конец у каждой осталось лишь по широкому крючковатому кинжалу и по два тугих полотняных свёртка, которые они вовремя подхватили и укрепили на заменившем пояс длинном шнуре. Хотя откуда взялся сам шнур – сказать никто из обеих не мог. С потолочного крюка свалился, что ли.

И – у обеих – возникло непонятное ощущение между средним и безымянным пальцами правой руки – будто крупная соломина застряла.

Когда окружающее начало повторяться, девушки поняли, что искомое обретается в центральном восьмиграннике, и стали по очереди изучать выходящие туда сосновые щиты с бронзовыми накладками.

– Не поддаётся, – шёпотом пожаловалась Олли после того, как они в третий раз обошли анфиладу и во второй – изнасиловали первую дверь. – Ни взад, ни вперёд, ни вбок. Ни даже вверх. Тяжеленная, а ручки маленькие.

– Тогда не шилом, так мылом, не силой, так хитростью, – пожала плечами Барбара. – С одной стороны если наши кавалеры там – а они там, я их немного чувствую, – то изнутри на засов заперлись, а с другой – если будем ломиться и разбудим, то вряд ли откроют. Дилемма, однако. Погоди. Ты говоришь – вверх?

– Мост, – вслух подумала Олавирхо.

– Именно. Если башни строились по одному проекту – кем именно, опускаем, – то пенал, куда выходит другой его конец, и есть комната Прайма. Легендарная. Вообще-то понятно, отчего обоих наследников устроили рядом с потайными ходами. Чтобы стерегли.

– И по ним же приходил к одному из любовников лекарь, к другому палач, – зловеще проговорила Олли.

– Мы, – коротко ответила Барба.

И обе торопливо направились на место, желая заняться исследованием.

«Странно пользоваться обходным путём, если есть прямой и короткий, – думала про себя старшая сестра. – Что нас толкнуло?»

«И ведь мало найти вход, который устроен не так, как в противоположной комнате – креста, во всяком случае, на ней нет, – досадовала младшая. – Ещё и выйти надо непонятно куда. Там рычаг и здесь тоже – но где? Снова к чужой волшбе прибегать? Э, попытка не пытка… типун мне на язык!»

Девушки повернулись спиной друг к другу и начали совершать некое подобие пассов раскрытыми ладонями. Своей наготы они попросту в этот момент не чувствовали – даже холод от них отдалился.

– Там точно это есть, – наконец заключила Барбара. – С моей стороны. Полость, ниша. Но рычаг можно с успехом искать всю ночь.

– Погоди, – сестра подвинулась к ней. – Прошлый раз мы ведь сообразили, верно? Нам позволены три вещи: семена, верёвка и кинжал.

– А они хотят крови, – слегка упавшим голосом добавила Олли.

– Думаю, совсем немного, – успокоила её сестра.

Вытащила джамбию и, чуть помедлив, провела по коже запястья. На стену и пол брызнули брусничного цвета капли, ранка тотчас же свернулась – и в тот же миг изнутри донёсся скрежет. Панель от пола до потолка стала ребром, открыв узкую винтовую лестницу – возможно, такую точно, какой девушки не захотели воспользоваться в другом месте.

– Что же, пойдём? – сказала Барби.

– Кажется мне, что нами управляют, – ответила старшая сестра. – Опять же мы босиком, а ступени грязные.

– Не грязней здешних паркетов, – утешила Барба. – И тем более тропинок Чумного Атолла, по которым мы и зимой норовили ходить без башмаков.

Лестница и внешняя дверца оказались почти столь же предупредительны, как и те, что у входа. Ступени не двигались, однако на всём пути горели странного вида факелы, которые зажигались по мере приближения девиц, а потом тухли. Их свет мешался с призрачным сиянием, что текло сверху, оттуда, где обнаружилась узкая щель. Девушки еле протиснулись в неё – и остолбенели.

Они оказались на верху башни, судя по широким зубцам, предназначенном для боя. Однако здесь было выметено как ветром, а в самом центре светился круг из полированного металла или стекла, разделённый на серповидные дольки.

– Стальная диафрагма, – вслух подумала Олли.

– Похоже, тут варварство ритмично чередуется с цивилизацией, – ответила младшая сестра. – Вертское колдовство – с заёмными рутенскими технологиями.

– Так что теперь – снова телесными жидкостями брызгаться?

– Кажется, и так признает. Попробуем на первый случай отразиться в этом глазу.

Они подошли, и Барба осторожно пригнулась к «радужке», в самом деле переливающейся всеми цветами побежалости: желтым, алым, голубым и зеленоватым. Олавирхо держала её за руку, чтобы не затянуло внутрь.

Стоило тени лечь на поверхность, как та совершенно без звука дрогнула и разошлась в стороны, оттесняя девушек и под конец открыв сначала тёмный зрак или окуляр, более похожий на точку, а потом довольно широкий колодец.

Далеко в глубине светились простыни ложа, придвинутого изголовьем к дальней стене, и две крошечные фигурки на нём. Если вглядеться и вдуматься в картину, становилось понятно, что баррикада перекрывала единственную дверь, не заложенную на засов. И, по всей видимости, немилосердно тугую.

– Они, – прошипела Олли. – Суженые-ряженые. Теперь главное – не вспугнуть.

– Теперь главное – спуститься без повреждений, – возразила Барбара. – Тебе не кажется, что нас вооружили слишком коротким пояском?

Но когда обе, положив на пол ненужные больше «динамки», размотали вервия, надеясь хоть отчасти промерить глубину, те самовольно переплелись – и перед сёстрами оказалась лестница с мягкими петлями ступеней. Ноша очень удачно прикрепилась к нижней её части, а на брови стального глаза выступили два крючка, и верхняя перекладина замоталась на них как нельзя более надёжно.

– Лезем вниз, – сказала Олавирхо. – Хоть нас к тому подталкивают.

– Ну да, здешние кровопийцы-невидимки, – кивнула Барбара. – Что же, другого нам не дано. Лезем.

Обе были ловки благодаря практике, начавшейся в раннем детстве и превратившей их в «учёных дикарок», по семейному присловью, а также одевшей их ладони и подошвы подобием эластичной скорлупы.

Когда эти подошвы коснулись пола, на удивление тёплого и гладкого, а руки отцепили и бросили вниз имущество очень выразительного вида, сёстры уже успели рассмотреть поле деятельности.

Их мальчишки раскатились на разные стороны ложа, стянув на себя и обмотав вокруг: Армин – богатое стёганое покрывало, Сентемир – чуть проеденный молью плед из шерсти мулагра. Только волосы их расплелись и переплелись концами: темно-каштановые и золотисто-русые в тёплом свете масляных ламп.

Девушкам даже не понадобилось сговариваться – так мощно в них взыграло воспитание и прихваченные по пути алгоритмы. Кинжалы сами собой подцепились назад к поясу, коим послужил кусок, откромсанный от лестницы-метаморфа, не спешившей, однако, превращаться.

Затем Олли сдёрнула покрышку с жениха сестры – так, что он перевернулся вокруг оси и едва не упал вниз. Схватила за руки и распяла на себе, словно огромную куклу: тот даже не сообразил лягаться. Впрочем, колени Сенты были вскоре вдавлены между Олли и окантовкой ложа, а в зад вонзились кривые ножны.

– Уф, хорошо хоть спина и руки-ноги у тебя не такие волосатые, как у взрослых мужчин – с ними, пожалуй, от одной щекотки помрёшь, – буркнула Олли. – В сорочке спать не пробовал?

Тем временем Барбара наставила джамбию на Армина, который от шума приподнял всклоченную голову и сел внутри завёртки, и со всей учтивостью пояснила:

– Захочешь друга вызволить – как бы и твоей кровью мостовую не освятили.

И в доказательство поиграла у женихова горла ребром жёсткости – слишком была кротка, чтобы дать работу лезвию.

Другой рукой она туже заматывала и подтыкала атласную покрышку вокруг корпуса юноши, обращая того в некое подобие хризалиды.

Армин, по-видимому, хотел изобразить улыбку, но получилось нечто двусмысленное.

– Барб, ты там поскорее, я своего парня еле удерживаю, – пробормотала Олли. – Святая тварь, да не извивайся ты! Для тебя стараюсь или как?

– А кто это «ты»? – с раздумчивой интонацией спросил Арминаль. – Сэния Барбара или мой Сента? Только не я, клянусь богами.

– Даю вводную, кавалеры, – проговорила младшая сестра, слегка отодвигаясь от живого свёртка внутрь кровати. – И призываю к… э… сугубой сознательности. Ваш совместный дом еле держится и вот-вот рассыплется вдребезги, пойдёт порохом и так далее. Судя по всему, добровольная сдача и безоглядная капитуляция его не устроят. Слишком долго был голоден.

– Это как джинн из бутылки, – кротко пояснила Олли. – Не слышали? В первое столетие плена он мечтал кругом осчастливить того, кто выдернет пробку, во второе – исполнить одно-единственное желание, а под самый конец – растерзать первого, кто на глаза попадётся.

Сентемир попробовал оглянуться, чтобы убедиться, что она говорит всерьёз, но его чувствительно куснули в шею.

– Ну вот, – продолжила Барба. – Крепость получила своё в преизбытке – но один-единственный раз. Я так думаю, невест всё же посвящали и после того, как воздвигся Мост Влюблённых. Только что-то шло неправильно. У нас не было времени перелистывать все тома библиотеки – пришлось довольствоваться не очень связными историями, одна из которых и вообще прошла мимо здешних обитателей. Но, кажется, должна происходить некая игра стихий. Э… телесных начал.

– Если кратко – мы должны быть взяты силой, – вздохнула Олавирхо. – Или вы – по выбору. Боюсь, Барба, что оба наших женишка – тоже девственники, невзирая на упрямство и показуху.

– Почему – боишься? – деликатно хихикнул Армин. – Я бы на твоём… вашем месте только радовался.

– А мы обе на своем месте, – отрезала Олли. – И место это – вовсе не операционный стол и не лаборатория для рискованных экспериментов.

Сестрёнка, что там тебе видать? Ну, на ощупь?

– Куда меньше, чем на гравюрах сюнго, – озабоченно проговорила Барба, придвинувшись к месту исследования и слегка трогая поникший клювик. Сента зашипел сквозь зубы, Армин отчего-то хихикнул и шлёпнулся назад.

– На парковую статую в древнеримском стиле тоже непохоже. И вяловат – для прободения девства никак не годится. Может быть, мне стоило бы втиснуться между постелью и вами обоими?

– Разве на крайний случай, – ответила сестра. – Говорят у нас: если на деве лежит и девой прикрывается, то фиг ему ещё хуже сделаешь.

На этих словах Сента выгнулся наподобие длинного лука и произнёс сквозь зубы нечто неразборчиво-выразительное.

– Олли, ты там что с моим суженым творишь? – картинно возмутилась Барба.

– Ну, понимаешь, внезапно поняла, что я куда больше ба-нэсхин, чем думала вначале. И у меня не один тот кинжал, что у пояса.

– Пошла больше в папу Орихалхо, чем в маму Галину?

Должно быть, Сента был в курсе морянской антропонимики, а также родословия невесты, ибо сам он как-то обмяк, а пятая конечность, наоборот, напряглась, затрепетала и начала расти.

– Ну, если не сейчас, то никогда, – вздохнула младшая сестра.

Пересекла белое льняное поле и подобралась вплоть к живому монументу. Встала на колени, прижавшись к мощному гладкому торсу, раздвинула их – и решительно опустилась на остриё.

– Ойй.

Брызнуло вверх и пролилось нечто ярко-алое, испятнало непорочную белизну. Барбара еле удержалась, ухватив за плечи свою старшую:

– Всё. Отпускай его, а то как бы в обморок не впасть. Сенте.

С трудом отсоединилась, покатилась вглубь, легла на спину. Жених упал рядом, почти поперёк тела, придавил.

«И это – неземное наслаждение? В самом деле на местную хирургию похоже. И как-то уж слишком сразу. Там ещё эти… фрикции и тремор, что ли, должны получиться».

Но на самом деле ей было как-то удивительно. Тихая проказливая ласка рождалась в глубине остро ноющего тела, поднимаясь из лощины кверху вместе с розовато-белой липкостью.

Ничто не имело привычных имён из учебника. Не было похоже само на себя. Ни квадратное ложе, окованное светлой медью. Ни разбросанные по нему и вокруг него материи, грубо меченные пурпуром. Ни восьмеричный зал с окном наверху. Ни – даже – лица юношей, лицо сестры, вскормленной тем же молоком.

Всё было с иголочки новым и неизведанным.

Олавирхо тем временем обошла вокруг постели, дотронулась до шёлкового кокона:

– Посмотрим, как пирожок испёкся. Не изошёл ли паром и не подмок ли снизу.

– Насчёт такого не скажу, но младенец уже вырос из пелёнок, – ответил Арминаль с ехидной улыбочкой. – Показать?

– Ладно, не дёргайся понапрасну, – девушка вынула из ножен крючковатый кинжал и провела от горла до пупка, разнимая пухлые половинки футляра.

От обоих вмиг отлетели прежнее дурачество и былая дерзость.

Фавн и Фавна. Фавн и Фатуа. Чета древних богов.

Тело внутри оболочек кажется чуть более смуглым и куда более гладким, чем у Сентемира, почти таким же, как у неё самой. Но – роскошный штиль каштановых волос вместо беспокойной вороной зыби. Но – глаза цвета грозовой тучи против зеленовато-молнийных. И светлый ясень будто отполированной плоти, по которому бежит, чуть извиваясь, тончайшая нить гранатового цвета.

– Замри и не шелохнись.

…Утвердив колени по обеим сторонам неподвижного тела. Сдвигая оболочку и кончик джамбии вниз по направлению к ступням. Еле заметным движением огибая препятствие восставшей плоти.

– Морянке почти нечего дать земле при первом соитии. Но случаются и заместительные жертвы.

– Юные груди, стройная талия, узкие бёдра и тьма несоздания, глядящая из лонного ока. Боги подарили мне деву, которая ничем не оскорбляет моего чувства прекрасного, – пробормотал Армин.

– Боги или Хозяин Сов?

– Неважно. Тьма равна свету, рождение меньше нерождения, ничто куда больше, чем мириад.

– Прекрасно, что ты это понимаешь.

Алая струйка, раздваиваясь, уже течёт по внутренней стороне бёдер, ветвится, изгибается, падает внутрь с половины пути.

Кривое острие падает внутрь слезящегося глаза – не более чем на ноготь младенца.

Армин кричит в благоговейном ужасе.

Олли бросает кинжал, распластывается перед ним подобно морской звезде:

– Иди. Плоть к плоти, кровь к крови.

Барба любуется неутомимыми всадником и кобылицей, наездницей и яростным жеребцом. Сентемир приподнимает голову, опирается на руки, вспомнив, кого сам он затиснул под себя, – в ужасе от своей мужской непочтительности.

И пока он предаётся ужасу, чужие бёдра обвивают спину, как виноградная лоза, умелые пальцы направляют его угря в пещеру, где тот был бы рад находиться вечно.

– Мне не так больно, как тебе, и совсем не страшно, – жарко шепчет Барбара ему на ухо.

Оба несутся вскачь, вперёд и ввысь…

Кто-то из четверых приподнимается, подворачивает фитили обеих ламп. В темноте, припахивающей фиалками и сажей, тела в очередной раз отыскивают друг друга, угадывают наощупь.

Утром Барбара толкает сестру в бок – все как повалились на кровать, будто охапка дров, так и лежат.

– Я чувствую людей в замке.

– М-м, ну конечно: ушли и вернулись, – догадывается Олавирхо. – Всё и вся под контролем.

– Надо привести тут в порядок и встретить, – отвечает обеим Сента. – О, смотрите! Крови-то нет и в помине.

– Ты ещё удивляешься? – говорит Арминаль. – Жертва принята. Доказывай теперь, что мы простились с девственностью – все четверо.

– Четверо, две или никто, – смеётся сначала умница Барб, потом все сразу.

Когда кастеллан и вся немногочисленная замковая челядь, а за компанию – пришедшие по воде королевские гвардейцы и местные селяне отомкнули парадные створы, внутри их каким-то чудом встретили две пары, обряженные так, как и полагалось новобрачным былых времён: сафьян и юфть, парча, штоф, и аксамит, корсеты и корсажи, фижмы кафтанов и юбки на обручах, жемчуг, гранат, кораллы и бирюза. На пальцах скромно сияли освящённые перстни, числом четыре – скромно и ненавязчиво, ибо хорошее обручальное кольцо и хороший брак мало чем должны напоминать о своём присутствии.

– Объявляю всем нашим подданным, что супружество увенчано и скреплено телесной печатью, – говорит Сентемир да Октомбер как наиболее представительный изо всех четырёх. – Теперь дело лишь за тем, чтобы скрепить его духовно.

– Что же до приданого невест, если кого это интересует, ибо наши юные супруги не успели проявить должный интерес… – подхватывает Барбара.

Олавирхо же высыпает на ладонь содержимое одного из мешочков. Не золото, но нечто весьма на него похожее.

– Зерно, – шепчет кастеллан.

– Семя в обмен на семя, – подхватывает Олавирхо с самым скромным выражением лица. – В Рутене такое именуют «вечный газон» или «чудесная лужайка»: смесь трав, подвергнутых генной модификации. Как и всё там, это семя отягощено печалью и дурными последствиями. Но здесь, в Вертдоме, эти злаки не дадут ничего помимо радости. Стоит бросить горсточку на самый что ни на есть камень, как потянутся вверх ростки, а корень нащупает подземную влагу. Овцы и козы будут щипать траву с великой охотой, а там, где отыщется какой-никакой грунт, будет она пригодна и для человека. Скрепляет осыпи и овраги, радуется иным цветам и листьям, но не берёт под себя больше, чем ей позволено сеятелем. Наши мужья смогут дарить семена, обменивать и продавать.

– И держать крепость Шарменуаз-а-Октомбер достойно, – прибавила Барбара.

– Как и наших милых дам, – заговорщицки прошептал ей на ухо Армин.

– Ну да. Самое главное, чтобы вдругорядь не перепутали, – ответила она в той же манере, не поворачивая головы.

Чуть позже, отпустив от себя поздравляющих и приносящих нехитрые дары, супруги направились кратким путём из замка Октомбер в замок Шарменуаз – и поднимал витые перила Мост Влюблённых, смыкая наверху в объятии, защищая дев и юношей от ярости одушевлённой воды – ибо по милости тех и этих сам он тоже получил душу – или укрепил её. И вздыхали отпущенные на волю привидения, прикидывая, будут ли рождённые юными женщинами дети столь переимчивы и так же послушны легенде, как их родители.

© Copyright: Тациана Мудрая, 2013

Оглавление

Обручение строптивых

Обучение строптивых

Обретение строптивых