Текст книги "Мириад островов. Строптивицы (СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

– Оружейная у меня хороша, только что искусных рук требует, – заметил Армин.

– Вот и бери строптивую ба-нэсхин: глядишь, умается железо ворочать, так и помягчеет характером.

– Как-то уж очень прытко на континенте исполняются желания, – философски заметила Барба, усаживаясь в кресло. – Но, по-моему, вот так и должна приходить истинная любовь – в единый миг, без зова, воровски.

– Но изысканно, – ответила Олли. – И как его? Романтично, вот:

Что смуглый шёлк струятся между пальцев

Твоя улыбка, кожа и дыханье:

…Натягивать и вышивать на пяльцах

Причудливые руны мирозданья.

Волос твоих темнейших изобилье

Раскинулось по стану гобеленом:

…Основой натянуть для древней пыли

Утка, что свита в вервие для плена.

Так арфою изогнут ты упруго,

Что харфами звенят лады и струны,

На нотный стан ложатся друг за другом

Знаменья, начертанья, солнца, луны.

И ткётся век узорным покрывалом

Из времени, в котором нас лишь двое.

… Понуждены Уробороса жалом

Родить Единое, пребыть в Покое.

– Приятные строки. Это, похоже, снова твой потайной родитель наваял, – спросила сестра. – А почему харф? С потолка, ради благозвучия или что-то значит?

– Это у арабов, они похожи на скондцев. Или наоборот, скондцы похожи на арабов, потому что нас всех изобрёл Филипп по земному образу и подобию. Харф – буква-слог, какими записывают Коран, стихи и мелодии. Их суфии верят, что мелодия и слова любви заново пересотворяют Вселенную.

– Понятно, – кивнула Барба. – Слушай, мы уж до ручки дошли, а всё никак не разберёмся: нам что, охота пара на паре венчаться?

– А чего? Было бы здорово.

– Тут не Сконд, однако. Да этакий номер и там бы не прошёл. Чтобы нам не ссориться: ты кого предпочитаешь, Олли, – тёмного или светленького?

– Для контраста бы светлый подошёл. Но у тёмного – как его, Арминель? Арманталь?

– Арминаль.

– У Армина волос гладкий, что вода в спокойной реке. Рядом с моими кучерявками тоже неплохо смотрится. А ты с осенним юношей такую пару составишь – прямо умереть можно со счастья. Ночь и день.

– Значит, при случае так и объявим старичкам и старушкам?

– Так и объявим.

Разделавшись с делами, король торопливо проследовал в женину спальню.

– Как Эли? Как вообще мальчики?

– Да уже получше. Сначала оба вовсю озоровали – это при таком жаре и такой жаре, как на улице, нормально. А потом разморило, спят вон в одних рубашонках.

На этих словах Фрейя указала на раскрытую постель, где, эапутавшись в тонких льняных простынях, в обнимку сопели оба сводных брата: потные лбы с прилипшими прядками, стиснутые кулачки. Армант, самый боевой из двоих, зажал в своём золотистый локон с головы Эли, который как бы в отместку выставил локоть, упёрся Арманту в грудь.

– Как бы Арми от брата вирусов не нахватался.

– Ничего, и так и этак мимо не пронесёт. Лекарь говорит, что лишнюю закалку получит. Оба во сне горячекй переболеют и встанут здоровенькими.

«Вот что значит вердомское воспитание, – подумал Юлиан. – Земная кровь – а как они все, фаталистка. Я же сколько ни живу здесь – всё не могу Москву-матушку с её утробными страхами изжить».

Впрочем, если признаться, за «перекрёстных» детишек он боится не только по причине заразы: опасения коренятся куда глубже. Эли, который получился от рутенки и вертдомского принца, белокур и зеленоглаз, спокоен и покладист от природы: его легко здесь примут и уже принимают. А вот Арми, черноволосый и синеокий, тот самый Арми, насчёт которого Юлька едва не проговорился… потому что, вопреки всем очевидностям, сам Юлька ему мать, а не отец, отец же гуляет в прибрежных водах с тем самым бывшим наследником… Армант весел до прямого буйства, искренен до безумия, и это сейчас, когда и говорить-то путём не научился. Только братец с ним и умеет совладать – без слов, одним прикосновением.

– «По злату чернь, сапфир и изумруд», – шепчет про себя Юлиан строку не написанного никем стиха. И тотчас же соображает, что видит перед собой: копии. Уменьшенные и более яркие копии обречённых обручников. Даже в одном из имен созвучные той паре.

– Судьба, что ли, злодейка себя являет, – бормочет король и тут же отворачивается: как бы не сглазить малышей.

Ритуал был, к облегчению всех четверых, не таким уж помпезным. Минус венцы с бриллиантами, орган кафедрального ромалинского костёла, кардинал-епископ в алтаре; плюс малый королевский чин обряда, старинная челеста с божественно хрупким звуком в качестве музыкального сопровождения и до блеска отмытый старичок-ассизец, освятивший кольца и бережно опустивший их на четыре указательных пальца: два мужских и два девичьих. Барбару и Олавирхо обрядили в платья, похожие на те, в каком их матушка шла на эшафот – простите, в круг чистого песка. Эти наряды словно бы и не шили, а выгнули из плотного гибкого шёлка скондской работы – кремовато-бежевые, самого простого покроя, даже без опояски, но с длинным текучим шлейфом. Под стать были и колечки, явно не из худых жениховских сундуков: бледного золота с карим морянским жемчугом. Сами женихи обручались золотом червонным, с агатовой печаткой-инталье: у Арминеля – растопыренная во все стороны сосновая шишка, у Сентемира – лист платана. Родовые гербы, однако. Камзолы, штаны и туфли им негласно подбирал сам великий модник Барбе – от иных обязанностей езуит учтиво самоустранился. Так что на фоне невест оба смотрелись вполне скромно, хотя совсем неплохо на взгляд знатока. Во время процесса король Юлиан то и дело сверялся с записью – наверное, боялся, что перепутают и в конечном счёте окрутят не тех. Спасибо, что пока начерно.

Наконец, дело было завершено, и их выпустили из небольшого изящного храма на свежий летний воздух окольцованными, точно перелётных птиц.

Причём некоторое время они так и шли через весёлое скопище народа, повинуясь рефлексу, – Олавирхо под руку с Армином, Барбари – с Сентой. Но объёмистую карету, запряжённую парой гнедых вестфольдских тяжеловозов, подвели к самому порталу, и когда понадобилось в неё садиться, Армин высвободил локоть из нежных невестиных тисков и подтолкнул её вперёд:

– Располагайтесь с сестрой как вам удобнее, а мы сядем к вам лицом.

– Интересно, где бы они оказались, если бы ты влезла к кучеру на облучок, а я взяла у него из рук вожжи, – шепнула Олли. – Лицом к конскому хвосту?

– Не дури. Вон какие за нами самими хвосты по мостовой волочатся, – одёрнула сестра. – В карете хоть переодеться можно будет.

– При мужчинах? Это ты сама не дури.

Разговор и шлейфы тем временем переместились внутрь кузова. Дамы, натурально, сели лицом к направлению движения и укутали колени шёлком – иначе между коробок не втиснешься, приданое, блин! Кавалеры с несколько меньшими затруднениями втиснулись задом к конечной цели путешествия и упряжным лошадям.

– А говорят, что в Рутении бывают свадебная поездка и медовый месяц, – вздохнула Олли. – Вот у мамы Галины и здесь, в Верте, такая получилась.

– Вместе с мамой Орри, – подтвердила младшая сестрица. – Они ещё поначалу друг друга дичились и дулись, как мышь на крупу. Оль, а как это мышь дуется? Ей не нравится овсянка или что?

– Щёки, наверное, сразу набивает, – пояснила Барба. – Словно хомячок Хома из рутенской сказки. Или даже два хомяка. Весь мир не больше, чем их нора.

– Нам не с руки вас обеих развлекать, – ответил Армин, не выдержав. – Вы вместе с багажом предназначены для того, чтобы привести в порядок вручённую нам покойным королём крепость.

– Там что – только одна? – недоумённо проговорила Олавирхо. – Говорилось же о двух разных.

Сента открыл было рот, чтобы пояснить, но учёная Барба сказала:

– Это замков два, по числу маркизатов. А крепость и в самом деле одна. Шарменуаз-а-Октомбер.

– Кроме замков, ещё и это? Роскошно… – протянула старшая.

– Не очень. Суп из курицы не всегда имеет в виду целую курицу, – ответила младшая. – Обыкновенно – кости и немного потрошков.

– Вы обе ошибаетесь, – жестковато объяснил Сентемир. – В иной земле есть город Будапешт из двух частей – старая Буда и новый Пешт. Вот примерно так и мы, только замки наши, как и мы, – ровесники.

Через город Ромалин проехали: невесты – вертя головками во все стороны, женихи – безуспешно пытаясь не смотреть ни на что, включая самих своих суженых.

Ромалин – поистине город чудес, и дочери Галины пролистали его сначала с переда на зад, как их матушка, а затем с зада на перёд, повторяя столицу, как хорошо заученный урок.

Площадь Храмов Истины – великанские пирамиды, застывшие фонтаны и гейзеры из камня, с ног до головы покрытые резьбой, библиотеки, хранилища древностей и королевские сокровищницы, храмы всех религий, примирившихся, как им казалось, при одном виде окружающего великолепия – удивляли островных дикарок, но не более монументальных криптомерий и секвой, явно превосходящих островные кедры. Крепостная стена, что окольцовывала весь Ромалин, удивляла их на равных с уютными домиками посреди безвременных и непогодных садов: сказывалась домашняя привычка к избам и шалашам, подсмеивался над ними Юлька. Пахучие трущобы и узкие лабиринты улочек, в которых обитало – вернее, которые держало за собой простонародье, исправно запутывали. И хотя это было их главной целью – на взгляд девушек, приманку для неприятеля можно было держать в куда большей чистоте и порядке. А рукотворные кедры или кипарисы, которые обеим представили под странным именем «небоскрёб», скорее удивили и чуточку обескуражили, чем привели в восторг.

– Больше всего поразительно, как всё держатся на такой пустяковине, как столб из закалённой стали, – резонно заметила учёная Барбара. – Их ведь собирают, как ребёнок – пирамидку.

– И голые какие-то. Нагая красота железобетонной цивилизации в духе Корбюзье и Гауди, – Олавирхо процитировала рутенский учебник по архитектуре, который специально ради них выменяли на что-то золотое или парчовое, и фыркнула.

– Специально ведь перевираешь, чтоб самой было смешнее, – сестра укоризненно нахмурилась. – Никакого Гауди тут не ночевало – разве что исконно вертские башни похожи на Барселону. Да, а что наши спутники всё отмалчиваются?

– Мы в таких учёных материях невежды, – ответил «осенний маркиз» на самых бархатных своих интонациях, – причём поразительные: ни с мэсом Корбюзье, ни с мэсом Гауди Барселоной знакомств не водили и за пределы наших владений выезжали лишь дважды.

«Врёт, – подумали одновременно обе сестры. – Не тот они народ, чтобы допрежь всего по игрищам не таскаться, хотя бы и королевским».

И снова со значением переглянулись.

На подъезде к городским воротам их четверых высадили, чтобы загрузить остальное – тюки и коробки, по внешнему виду никак не похожие на вместилище чего-либо драгоценного, – припрягли к карете дополнительную пару першерончиков, познакомили путников с капитаном небольшого вооружённого отряда, который должен был охранять их в пути, и с небольшим, чистеньким отхожим местом, где было можно переодеться вдали от мужских глаз.

– Барб, а ведь забавно было бы столкнуться с разбойниками, – говорила Олли, с кряхтеньем вылезая из платья и насовывая на себя привычные шаровары и тунику.

– Где я тебе их возьму? – отвечала сестра. – Любое ремесло отмирает, если не приносит осязаемой выгоды.

– Как скучно, – поморщилась Олли. – Меркантилизм напрочь вытеснил романтику.

– Все люди, все человеки, – кивнула Барб. Она уже успела и штаны натянуть, и коралловые бусы нацепить под рубаху. – Прибыль гадательная – один розыск сколько будет стоить, – а убыль пребывает в границах от левой руки до правой… тьфу, до головы. Закон ужесточили, вместо ног сразу то, что наверху, отсекают. Впрочем, под местным наркозом, в отличие от конечностей.

– Как это?

– Наливают ковшик выдержанного вина из подвалов дедушки Акселя. Или кто он нам был по свойству?

– А разве он…

– Разумеется. Давай посчитаем колена с заду наперёд. Приемный папочка Великой Ма Эстре. Условный дед короля-монаха, а, значит, и нашего папы-по-судебному-решению Рауди. Побочный прадед, вот. Довольно хрупкая цепь родственных связей, но даёт при оказии право на двойную порцию вестфольдского эшафотного.

– Ты это к чему? – с подозрением спросила Олли.

– Да показалось, тебе не терпится податься на большую дорогу, караванщиков потрошить.

– Уж лучше потренироваться на собственном муже, – ответила старшая.

– Лучше? В смысле безопаснее или наоборот – веселее?

Ответа она не получила, потому что Олавирхо с показным возмущением фыркнула, кони стали ей вторить на четыре голоса, а в дверь сортира деликатно постучали рукоятью кучерского хлыста.

И экипаж тронулся дальше…

Путь их вначале пролегал как бы навстречу давней материнской авантюре – из столицы по приморским холмистым равнинам, оставляя в стороне Вестфольд. Постоялые дворы и харчевни в этих местах заслуживали куда лучшего названия, чем было им дано, каменные плиты были уложены стык в стык, сменивший их гравий – отлично утрамбован. Но постепенно дорога сужалась, гонцы одвуконь, на резвых скондских меринах, и в седле грозно рычащих сайклов попадались изредка и в конце концов исчезли насовсем Трактиры испарились тоже: путники останавливались в селениях на две-три лачуги, прилепленных к каменистому уступу. Впрочем, лачуги были чистые и без паразитов – здешние клопы мёрзнуть в соломе явно не желали.

После одной из таких ночёвок девицы смеха ради уселись напротив одна другой, колено к колену – посмотреть, как поступят их наречённые. Однако близкого соседства не выторговали: юноши просто повторили ход, а к тому же загромоздили межеумочное пространство вещами – получилась как бы невысокая перегородка. И вовсю пытались не глядеть в сторону противоположного пола.

Гладкое сменилось тряским, влажная весна – сухим, как кремень, летом, а за скалистыми холмами как-то незаметно возвысились горы. Рыдван раскачивало на осях, девушки цеплялись за потолок и стены, юноши тихо ругались сквозь зубы, чайная посуда и ночные вазы то и дело норовили расплескать содержимое.

– Верхом было бы приятнее, – однажды сказала Олли. – Правда, Барб?

– Вы умеете, сэния? – неожиданно для неё вмешался Армин.

– Ну как тебе сказать, – объяснила она. – На этих слонопотамах да в дамском седле – вряд ли у нас что-то путное получится. Но на Чумном Острове, бывало, мулагров подсёдлывали, а это куда как похлеще. Ещё у мамы чистокровный жеребец был, ему нарочно родовитых подруг с континента выписывали. Но дети шли не под седло, а для торговли.

– Хороши были, наверное, жеребчики и кобылки, – заинтересованно спросил Сента. – Я бы не продавал, пожалуй. Ваша семья были зажиточна, разве не так?

– Золото-серебро у нас водилось, и верно, – объяснила рассудительная Барб. – Одним рейсом увозили раритеты и всякие домашние поделки, рукописи там, самоцветное низанье, другим привозили монету. Но зачем корабли пустяками грузить? Торговать не с кем, одно семейство всю округу держит. Нам были нужны вещи.

– Ну а себе оставить?

– Оставляли, конечно, – кивнула Олли. – Старине Сардеру уже под два десятка, карьером не пустишь. Молодая смена требуется. Для радости – но и для красы тоже. И ради пользы. Пустишь такого на корде вокруг посадок – вся вредная мелкота, полёвки там, землеройки – из-под копыт прямо шарахается!

– Как цепную собаку, что ли? – рассмеялся Армин.

– Пса или волка не дело привязывать, – авторитетно объяснила Барбара. – Сердитей становятся, а оборонять могут куда меньшую площадь.

– Волки? Это как же?

– Если кормить волчьего щенка грудью или хотя бы к своей груди соску с молоком прикладывать. Мама Орри говорит – старый готийский обычай.

Юнцы только головами качали…

Это был интересный момент для всех четверых путешественников. Но дальше снова началась рутина: в дороге для любого день идёт за два, а юных дворянчиков, тем более, уже третий раз тягали оттуда-сюда и обратно.

Но вот, наконец, ближе к полудню передовой охранник – он был из местных – свернул назад и сказал, наклонясь к окошку:

– В виду кастель Шарменуаз-а-Октомбер, милорды и высокие сэнии.

– Как Игрица, разлилась от дождей? – спросил Армин.

– Не буйствует, мэсы маркизы. Но сам я не переправлялся.

Через некоторое время карета свернула к берегу речки, бултыхнулась с обрыва и покатилась по береговой гальке, разбрызгивая её в стороны, а потом решительно влезла в мокрое и бурное по ступицу.

Волны, вызванные движением, крепко поддавали в кузов, иная заплёскивала внутрь, но сёстры молчаливо постановили между собой не визжать.

Наконец, кони выкарабкались на другой берег, чуть более пологий. Здесь начиналась тропа – явно не езженная, а хоженая, однако довольно торная. Вся она умещалась между колёс: всадники перестроились цепью и рысили позади.

Смысл последнего прояснился, когда через некое время пассажиров учтиво попросили вылезти наружу и вместе со всеми подставить плечо под дверцы и колёса: тропа резко пошла ввысь.

– Эх, дубина моя, ухнем… – фальшиво пропела Олавирхо. – Штанцы жалко – удобные, а стираются плоховато.

Уперлась спиной в кузов и попятилась. Кони послушно потянули лямку. Экипаж тронулся, у Армина конкретно отвалилась челюсть.

– Долго ещё работать? – с задышкой проговорила его невеста. – Пока кураж не ушёл, я могу, но через пол-фарсаха явно сдохну.

– А ну перестань, – сказала её сестра. – Отойди, кому говорю. Простонародья и так много, а тебе вдруг да в самом деле рожать придётся.

И Армину:

– Ты что ли, не знал, маркиз, кого берёшь? Олли не просто полукровка ба-инхсани, а помесь из самых драгоценных.

Девушка невольно повторила слова, какие говорились мамой Орри о папе Рауди и предназначались маме Галине.

А чуть позже все разговоры стали неактуальными, потому что все – и люди, и лошади – встали и разом глянули вверх.

Они находились у подножия огромного утёса, похожего на монумент. Река, в среднем течении буйная, резала скалу пополам и с гулом ударялась в гранитные берега ущелья. Наверху высилась цитадель – две одинаковых восьмигранных башни из того же серого камня, что и скалы. Обе части крепости соединялись мостом-перемычкой, в полутьме похожим на яркую белую нить.

– Оль, красота какая. Цельнокаменная. Видишь? – прошептала Барбара.

– Вижу. А что именно – о том как-нибудь погодя доложусь, – так же тихо ответила сестра.

– Прекрасные сэнии! Мы находимся у подножия замка Шарменуаз, – проговорил Армин учительским тоном. – Он куда более сохранен, чем замок Октомбер. Вверх, как вы видите, ведёт удобная лестница с перилами, вырубленная в боку горы. Это путь для господ. Лошадей и экипаж слуги заведут вниз, в конюшню, и уже оттуда перенесут вещи наверх. Сэниям не стоит беспокоиться – наряды, посуда и кушанья на первое время вам приготовлены.

Указал вверх – и все четверо начали карабкаться по гранитным ступеням, посередине выгнутым и источенным сотнями ног: Армин – вперёдмотрящим, девицы – следом за ним и Сентемир – замыкающим шествие.

Окованная железными лентами дубовая дверь в полтора человеческих роста была гостеприимно распахнута. Крытая галерея вела ко второй двери, решётчатой и довольно ржавой. За ними обеими гостей уже поджидали гостеприимные сквозняки.

– Ух ты, какой воздух свежий! – сказала Олли, подрагивая плечами, как цыганка. – Прямо как на воле. А прислуга здесь имеется?

– Кастеллан готовит для нас второй замок – мой, – объяснил Сентемир. – Мы решили пока жить там, чтобы не создавать дамам неудобства своим присутствием. Друг к другу вполне можно ходить по мосту.

Выдали совместный церемонный поклон и удалились.

Некоторое время девушки, оставшись наедине в восьмигранной комнате со сводчатым, затканным паутиной потолком и прахом гобеленов на стенах, изучали боковые двери, особенно ту, за которой без следа исчезли женихи. Было их ровно восемь, как и следовало ожидать, но открывались явно не все.

– Оль, тут и в самом деле нет лишних ушей, – наконец сказала Барба. – Я бы учуяла. Помнишь, па Барбе на корабле говорил, что у меня нюх как у эльфа или него самого – собачий?

– Ну конечно, нет – отмёрзли бы сразу, – ответила сестра, потирая свои собственные. – Лишние или не лишние – всё равно. И потайных ходов тоже нет? Тех, какие камнеточцы сверлят?

– Не думаю. Монолит очень твёрдый, кремнем пахнет. Сухая кладка. Ма Гали ведь чертила нам примерные схемы Замка-на-Скале. Скондских братцев-синоби, понимаешь? Ну, где она до твоего рождения училась. Там нарочно внутри стены кирпичные – для патерн.

– Отлично, Барба. То есть тут и на стены потихоньку не поднимешься и в тылы врага не зайдёшь?

– Почему же. Ты разве не поняла, что каждая башня двойная и там внутри чего только не может быть? Между внешней стеной и основным корпусом где-то четыре мужских шага – и тайный отряд проведёшь, и отличная ловушка для незваных пришельцев. Но акустика там, пожалуй, скверная – звук уходит наружу. Вот. А теперь говори, что снаружи увидела.

– Да никакой это не секрет, – ответила Олавирхо. – Мост нависает над боевыми ходами или чем там ещё, ведёт из донжона в другой донжон и узкий, двум обыкновенным людям не разминуться. Перила ниже, чем на внешней лестнице.

– А на ней спасибо если до пояса, – кивнула Барба.

– И насчёт сохранности – не скажу. Кавалеры что – полагают, мы к ним на пузе приползём?

– Или вообще не явимся нарушить их уединение. Единение.

– Ладно, это задача номер два. Стратегическая. А перед нами – тактическая: проверить насчёт гигиены и комфорта, – решительно сказала Олли. – И, пожалуй, носильных тряпок.

Интерьер их более или менее удовлетворил: никаких необъятных зал и пыльных коридоров – крошечные (или таковыми кажущиеся) клетушки, вытянутые кверху. Вопреки опасениям неоштукатуренные, лишь кое-где по отполированным глыбам – мазки смутной белизны. Спальня: двойная кровать с опускным пологом, чтобы в холода согреваться своим теплом, с медвежьим покрывалом и даже кое-какими пледами и простынками. Столовая над с погребом, в такое время, как сейчас, вроде бы и не нужным. («Лето в этих местах вообще-то гостит? – ворчала Олавирхо. – Или постояло чуточку и дальше пошло?» «Так камень же кругом, – ответствовала младшенькая. – Могильный».) В столовой – буфет с надбитым фарфором, двумя-тремя разнокалиберными серебряными пиалами и вязанкой ножей и вилок, небольшой круглый стол на одной ноге (три других ампутированы) и четыре табурета разной вышины и сложения: да одном питаться, на двух сидеть, в недрах четвёртого (четыре стойки, между которыми закреплены полки) – там держать скудную снедь.

В данный момент там находилось полкаравая чёрного хлеба, предусмотрительно нарубленного острым тесаком на тонкие ломти, скляница домашнего вина и головка плесневелого овечьего сыра на треснутом глиняном блюде.

– Барб, а мы уже хотим есть или пока нет? – подумала вслух Олли, созерцая картину.

– Нет. Захотим – спустимся вниз. Вообще-то сыр похож на благородный камамбер и явно местного приготовления. Кажется, я видела в долине пастуха с герлыгой, пока ты изображала из себя бурлака навыворот.

Гардероб, занимающий отдельную каморку, удовлетворил девиц куда больше – дамские наряды, пребывающие в строгом заточении за дверцами полированных шкапов из морёного дуба, напомнили им мама-Галины драгоценные раритеты, только были слегка трачены молью и посеклись по швам.

– Как по-твоему, стоит осквернить своим немытым телом одежды предков? – спросила Барба у своей старшей.

– Если не будет другого выбора. В нашем пеньковом полотне, признаться, холодновато, – ответила Олли. – И кое-какой иной морозец по коже пробегает. Здесь привидения водятся, не знаешь? В порядочном замке должны быть тени предков, стоны, зубовный скрежет, лязг цепей, скелеты в шкафу и тому подобные развлечения.

Но тут они одновременно обнаружили за четвёртой дверью ванную, оборудованную не хуже, чем во дворце. Круглый бассейн никак не менее знаменитого иудейского «медного моря», с двумя кранами и эмалевой облицовкой, наполнялся холодной водой из колодца, расположенного где-то на уровне скалы-основания, и горячей – из подземного озера глубоко внизу. Девушек учили распознавать такое по звуку работающих насосов.

– Фортификация, – глубокомысленно произнесла Олли. – Во время осады пить одно и лить на головы противнику другое.

– А помои куда? – спросила младшая. – Тоже на него, прямо из окошка? Не вижу камня-поглотителя.

Поискав, обнаружили в полу лючок с натянутой в глубине частой решёткой. Поискав ещё – кусок недурного мыла и морскую губку размером с детскую голову. Полотенец явно не полагалось, но было решено, что оботрутся своим старым тряпьём. Или так обсохнут.

Потом они быстренько сбегали за одеждой, выбрав себе по тугой сорочке, обтягивающей формы, и суконному платью из тех, что кроем попроще и без дырок от моли: для старшей винноцветного, для младшей – цвета пуганой блохи. В просторечии – бледно-янтарного и рубинового. С туфлями было куда хуже: от времени все они ссохлись и были куда меньше, чем надобно. Пришлось оставить свои башмаки в надежде, что юбки всё скроют.

После мытья, которое длилось в общей сложности два часа, расчёсывания и укладки кос с помощью костяного гребня, отысканного в гардеробе, полностью экипированные барышни почувствовали нехилый аппетит. Который кстати придал и вину, и сыру, и даже хлебным сухарям оттенок старомодной изысканности.

– Ну что, пойдём дальше смотреть владения? – спросила Олли, сыто ковыряясь костяной шпилькой в крепких зубах. – Пожалуй, меж двух слоёв кожи пока лезть не будем – глянем сверху, что там во внутреннем дворике.

– По теории здесь должны быть смотровые бойницы для луков, – задумчиво ответила сестра. – Где-то на уровне третьего высокого этажа. Эх, надо было теорию больше учить, а не мотаться по лугам и лесам, словно шайка бродяг!

– Ты так говоришь, словно нас был легион, – возразила Олли.

– То, что было в книгах, – ответила Барба, – выдуманные герои и декорации, что мы возвели в мечтах. Они тоже стояли рядом и направляли.

В поисках лестницы, ведущей вверх, они влезли на самый краешек моста – полотно, куда спускались три крутых ступени, находилось много ниже пола, а под ним возвышался пирамидальный хаос балок и перекрытий. Остальные три двери оказались заперты.

– Оль, – подытожила Барба, раскачав их по очереди. – Я снова слышу. Эта на одном лезвии врезного замка держится, другая ещё и на засове с той стороны, лязгает как проклятая, а третья будто замурована или вросла в косяк. Посодействуй.

– Кормить меня надо лучше, – Олавирхо оттеснила сестру, уперлась ладонями в якобы вросшую дверь – и та с мерзостным воем подвинулась вбок ладони на две.

– Не заперта. Задачка для деток, – заметила с удовлетворением. – Рельсы вот сильно заржавели, по которым ходит. Там внутри замок врезан двуязычный, раздвоенный.

– Откуда ты знаешь?

– Папа Рауди такой прилепил на камору, где у него столярно-слесарный инструмент, – хмыкнула морянка. – Гнездо Т-образное или «ласточкин хвост», поверх него пластину вмуровывают, если не хотят исхитряться – с поворотом долбить. Летит с одного нехилого удара по дверному полотнищу. Это он сам мне растолковал после того, как вторглась и от него ****юлей огребла: в утешение. А то, чего доброго, и во второй раз бы в скважину чёрного пороха насыпала.

– А. Тут с куда большим умом сделано – если заперто, так в любом случае цепляется, а если нет – выходит метафора.

– Ты о чём, Барбариска?

– Некто хочет нам показать, что не стоит ломиться в дверь, пока не убедишься, каким ключом она открывается.

– Кавалеры?

– Не знаю. Что-то такое витает в воздухе… – проговорила Барба, заходя внутрь. И ахнула.

Все три двери выходили в анфиладу с широкими проёмами – каждый увенчан аркой. Дуги терялись в запылённом свету раннего вечера, что лился из узких окон, длина помещения тяготела к бесконечности. По стенам выстроились бронзовые и посеребрённые статуи. Мечи и сабли самого разного вида и формы щетинились в своих подставках, как иглы дикобраза, луки и самострелы, щиты – высокие, прямые, в рост человека и круглые, с елманью или железной рукавицей, что торчала посередине, – были укреплены посередине стен, как инкрустация или орнамент.

– Арсенал, – Олавирхо обхватила сестру за плечи, стала рядом, любуясь. – Какая красота! Какое богатство! Да за то, что здесь собрано, десяток крепостей можно было починить.

– Зачем они тогда, крепости и замки? – резонно ответила Барба. – Если пустые. Без того, чем можно гордиться и что надо оберегать.

– Разве эти слова относятся не к таким, как мы? – рассмеялась Олли.

Барба тоже улыбнулась:

– Не торопись в живые сокровища: их положено держать за крепкой дверью и высокими стенами.

А сестра уже нацелилась на ближайший доспех со шлемом в виде головы морского чудища:

– Серебряная инкрустация, золотая чеканка, а уж работа – сам рутенец Негроли бы позавидовал.

– А кто он такой?

– Великий талианский оружейник эпохи Ренессанса. Приспособился выгибать по форме драгоценную сталь, а не железо, как прежде. Полный доспех стоил годового дохода с целой провинции. Интересно, а удар хорошо держал? Говорят, вместе с рутенскими игрушками вертцы подхватили было и горячее оружие – такие смешные свинцовые шарики, которыми бросается порох. Мягкие и отравные. Вот я про них.

– Слушай, Олли, если тебе хочется, давай здесь мушкеты поищем. И аркебузы.

– И дуэльные пистолеты, чтобы как у древних рутенцев, – буркнула Олли. – Дурни: так ведь убиваться совсем неинтересно. Пиф-паф, ой-ой-ой, умирает Пушкин мой.

– Ф-ф, ну разве так можно о покойнике.

– Он сам мне это продекламировал. Сошёл со страницы сказок и доложился. Им там, в Чудесных Полях, не до земного пиетета.

На этих словах Олавирхо потянула кверху шлем, похожий на отверстую зубастую пасть, и подняла было, готовясь опустить на курчавую голову…

– Погодите, – раздался глуховатый, уютный бас.

Девушка так и застыла, держа шлем наподобие короны, находящейся в процессе миропомазания.

Из горловины излился некий мерцающий дымок, словно тот, кто спрятался внутри, закурил кальян или дорогую трубку. Почему дорогую, отчего у девушек сразу возникло ощущение уникальности происходящего, – они так до конца и не поняли.

Дымок, не достигнув потолочных нервюр, расширился, уплотнился и обрёл очертания коренастого мужчины, стоящего отдельно от лат.

– Только визжать не извольте, сэнии, – проговорил он. – Слух у меня весьма нежный.

– И не подумаем, – откликнулась Олавирхо. – Говорят, от громкого звука привидение рассеивается или улетает в неизвестном направлении.

– Я не привидение, – обиженно откликнулся мужчина. – Я родовой фантом.

– Как королевский прадедушка Хельмут Вестфольдец? – крайне вежливо спросила Барбара. – Тот, что был палачом, а потом казнился с помощью своего двуручного меча и нынче живёт по адресу «Елисейские Поля, дворец номер шестьдесят шесть»?