Текст книги "Мириад островов. Строптивицы (СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Взялись девушки за руки и поцеловались, а потом улеглись в зарослях чернотала и стали учтиво да прилично беседовать.

На следующий день сделала такое Исанжель, и укрыли их обеих поникший тростник и свисающая с кручи трава.

Мало кому из родни и тем более слуг приходило на ум учинять семейный досмотр. И оттого длилось счастье девушек всю весну и всё лето. Однако встречались они лишь при ярком свете солнца и никогда – при тусклом свете луны.

– Если бы тебе стать прекрасным юношей, пожалуй, не было бы нужды нам ото всех таиться, – сказала как-то Айелет подруге.

– Если бы тебе стать прекрасным воином в цвете лет, всё равно не обручили бы нас и не повенчали, – ответила Исанжель своей милой. – Ибо наши отцы вечно в ссоре.

– Что же нам делать? – спросила подругу Айелет.

– То, что уже делаем, – ответила Исанжель с грустью. – Видно, большего не подарит нам судьба.

Весна – время лёгкое, лето – беспечное. Но в середине осени, когда поникли и поредели ивы, пожухла трава и земля сделалась волглой, пришлось обеим укутываться в плащи и укрываться от заморозков попеременно в широкой яме от корней упавшей сосны или в узкой норе под обрывом. Тогда увидел их ласки главный смотритель дома Шармени и доложил хозяину.

– Ведал я, с кем милуется моя родная кровь, надеялся, что примирит это наши семейства, но не подозревал, что так далеко зашло дело у обеих, – сказал тот в гневе и ещё прибавил:

– Вот если бы уже стояла на верху холма замковая башня, заточил бы я туда мою блудную дочь и не тревожился более ни о чём.

Когда же переплыла Исанжель через реку с узлом своих одежд на голове – ибо то была её очередь искать брода – и стала обтираться и кутаться, увидел её один из пастухов отца. Он давно уже чуял неладное, а тут ещё Айелет смотрела со своей стороны на подругу, улыбалась и махала рукой.

И вот рассказал пастух о виденном управителю дома Октомбри, а тот – отцу Исанжель Рассвирепел тогда сеньор Октомбри и промолвил:

– Родные стены не могут удержать их от непотребства, которое творят.

И пожелал вслух:

– Вот если бы уже стояла на верху холма замковая башня, запер бы я туда мою презренную дочь и оставил на произвол судьбы.

Сами девицы не подозревали о том, что их кто-то видел. Но когда в очередной раз увиделись на берегу сеньората Октомбри, сказала Айелет:

– Снег в воздухе, изморозь на земле, остуда в сердце. Ибо всему своё время и место под солнцем: зимой спать, весной ликовать, летом растить урожай, в начале осени его собирать, поздней осенью грустить. Расстанемся же для грусти и памяти, ибо урожай нашей любви уже поспел и собран в житницы.

И ответила Исанжель:

– Печально всё это. Одно остаётся нам в утешение: что ходили мы прямой дорогой дня и никогда не соблазнялись кривыми тропами ночи. Оттого надеюсь я на новую, лучшую весну.

– Я тоже надеюсь, – вздохнула Айелет и даже немного поплакала.

А пока обменивались девушки на прощанье любезными словами, в глубочайшей тайне спустился сеньор Шармени в погреб своего дома, зажёг чёрную полуночную свечу посреди мелового восьмигранника, окропил алой влагой, что выцедил из пальца, и воззвал к Хозяину Сов:

– И словом, и мыслью моей заклинаю —

Приди на мой зов ты, кто изгнан из рая.

И плоть, и всю кровь, и что хочешь возьми,

Чтоб дом мой над всеми вознёсся людьми.

До самых сводов полыхнула свеча, и посреди пламени встал, упираясь в своды, Ночной Властелин. Фосфорным лунным серебром горел в полутьме его лик, тусклым серебром падающих комет – двойной ряд галунов поперёк груди, похожий на рёбра скелета. Мантия соткана будто из чёрного смерча, кудри сплетены из клубящихся змей.

– Ради чего ты потревожил меня, человек? – проговорил Владыка Ночи веско, будто гром. – Надеюсь, не понапрасну творил ты колдовство, ибо многие поплатились за такое.

– Не понапрасну, – ответил сеньор. – Хочу я, чтобы воздвиг ты для меня каменную башню на вершине Обручального Холма и обнёс палисадом. И чтобы стояла она там не далее чем к завтрашнему утру.

– Нечего сказать, большой срок ты мне выделил для работы и ничтожную цель поставил! – расхохотался Владыка Сов, и смех его был подобен вою урагана. – Но так и быть, утвержу тебе башню всем на диво.

– А чем придётся мне платить? – с некоей робостью спросил сеньор.

– Сущим пустяком, – ответил сатана. – Такие строения крепятся не известковым раствором, но чистой кровью. И лучше всего подходит для такого последняя кровь невинной девицы, выточенная по капле. Назови имя – не обязательно той, что принадлежит к твоей семье, и не обязательно девы, но любое по твоему выбору – и больше не думай ни о чём.

– Исанжель да Октомбри, – нимало не колеблясь, ответил владелец Шармени. – Можешь высосать её хоть досуха.

– Да будет так! – ответил Властитель Сов.

В это же самое время спустился сеньор Октомбри в мрачный подвал своего особняка, возжёг свечу из чёрного воска, укрепил в шандале вниз пламенем и капнул себе на запястье расплавленным воском, произнеся следующее заклинание:

– Пламя вглубь протечёт – вознесёшься ты вверх,

Козней всех устроитель, губитель утех.

Сделай всё как хочу. За ценой не стою —

Лишь бы выполнил давнюю прихоть мою.

Растёкся воск по полу наподобие дымного зеркала, засверкал жаркими искрами, и стал в середине жидкого огня Владыка Нетопырей. Хладная синева струится из глаз, сияющий мрак – от лица, длинные волосы разметал по плечам нездешний ветер. Шитье камзола искрится мириадом погибших звёзд, мрачный плащ подобен кожистому крылу.

И проговорил Властелин Ночных Тварей голосом, каким может вопрошать лишь бездна бездну:

– Во имя чего сложил ты такие скверные вирши, человек? Надеюсь, что велика твоя нужда и воистину немало согласен ты отдать во имя неё.

– Воистину так, – отозвался сеньор Октомбри. – Ибо желаю, чтобы построил ты для меня гранитный донжон на Обручальном Холме и обнёс его бревенчатой стеной. И чтобы оказался он там не далее чем к грядущему утру.

– Поистине, малый срок ты мне выделил и великую цель поставил! – рассмеялся Владыка Нетопырей, и хохот его показался человеку грозной песнью надвигающегося урагана. – Решено: получишь свою игрушку точно в назначенный срок.

– А что ты с меня потребуешь в ответ? – спросил хозяин дома Октомбри с показной отвагой.

– Сущую мелочь, – ответил сатана. – Подобные здания возводятся в единый миг, но стоят века лишь будучи скреплены в основании чистейшей телесной жидкостью. И лучше всего подходит для такой цели первая кровь юной женщины. Назови мне любое имя по своему выбору и больше ни о чём не заботься.

– Айелет да Шармени, – не усомнившись ни на мгновенье, ответил владелец Октомбри. – Бери эту шлюху и владей к полнейшему своему удовольствию.

– Сказано-сделано! – рассмеялся дьявол. – Только смотри не пожалей потом – мои дела никому назад не повернуть!

Наступила ночь, и на границе обеих земель воцарилась тишина – такая, наверное, была до начала времён и снова наступит в конце мира.

И вот вышло из-за туманного окоёма солнце, похожее на медаль тусклой латуни, и осветило…

Две стройных, как молодое деревце, каменных башни, построенных почти вплотную друг к другу и окружённых деревянной стеной. Лес почти до самого берега Игрицы был вырублен, вершина холма стёсана, чтобы дать место созданиям нечистого духа, река же заметно обмельчала.

Оба сеньора недолго сокрушались этому, отчего-то не случилось меж ними и обычной ссоры. Каждый завёл дочку вместе с небольшой свитой внутрь нового замка по лестнице, возникшей вместе со всем остальным, опустил входную решётку и затворил ворота. Сами же сеньоры овладевать каждый своей башней не спешили.

Не прошло, однако и недели со дня заключения, как верный слуга подвёл к Айелет красивого и по виду знатного молодого рыцаря в богатой одежде, и походил тот юноша на Исанжель, как один червонец новой чеканки на другой.

– Милая сэнья Айелет! – проговорил рыцарь и отвесил низкий поклон. – Ваш батюшка разрешил мне искать вашей руки. Ни в коей мере не желает он понуждать вас к браку, но если вы примете меня как жениха, узы ваши станут менее тяжкими, а заточение, надеюсь, – более сладостным.

«Будет противно небесам, если я продолжу настаивать на своём одиночестве, – подумала Айелет. – Рано или поздно придётся мне с ним расстаться, и тогда получу я куда большую власть и свободу, чем ныне. А это значит – прогулки вне стен и свидания с моей Исанжель».

И робко улыбнулась рыцарю. А когда тот так же учтиво и благопристойно попросил о «запечатленном» поцелуе в уста, коим повсеместно утверждают важные решения, дала и его.

Также произнёс рыцарь через некое время:

– Сговор – почти что обручение, обручение – то же венчание.

– Чтобы преодолеть два шага между тем и этим, этим и тем – может не хватить целой жизни, – ответила ему Айелет. Но что предпринял он и что сделала она – навсегда осталось в тайне.

Не прошло и декады невольного затворничества обеих дев, как преданная служанка, запыхавшись, доложила деве Исанжель, что в замок прибыл светский аббат – из тех, чьё звание привязано к бывшим монастырским землям, но не связано с обетом безбрачия, – и просит свидания с молодой госпожой. А также прибавила, что он молод, красив и, судя по разговору, весьма учён.

Что сей аббат походил на Айелет, будто правая рука на левую, старуха не сказала: давно была она подслеповата и с недавних пор хитра, оттого и решила, что пристойней и надёжнее будет, если госпожа убедится во всём сама.

Аббат приветствовал Исанжель в точности теми же словами, что рыцарь – её подругу.

– Думаю я, что вас, дворянин, послала мне судьба, – ответила ему девица. – И чему быть, того не объедешь по кривой дороге: мои же пути всегда были прямы. Даст Бог, стану я вам не одной невестой, но верной супругой и матерью славных детей. Одно вы должны будете мне обещать: чтобы ни вы сами, ни мой отец, ныне близкий к тому, чтобы меня проклясть, ни прочие родичи и друзья родичей не вставали между мной и душевной подругой моей из рода Шармени.

– Удивительное условие, – сказал Властелин Сов (а это, разумеется, был он, он же сыграл и рыцаря). – Достойное условие. Ибо, я думаю, лишь Тот, кто выше нас всех, мог вложить вам в уста эти слова. Я принимаю их и даю вам в том нерушимую клятву.

С тем он нагнулся и поцеловал девицу в нежную шею – туда, где трепетала голубоватая жилка, свидетельствующая о чистоте и благородстве крови.

И проговорил:

– Сговор – почти что обручение, обручение – то же венчание.

– «Почти» – слово много более длинное, чем пять букв, его составляющих, – сказала Исанжель. – Не будем торопить нашу участь.

Но что предпринял в ответ мнимый аббат и что сделала она – навсегда осталось в тайне.

Итак, обе девушки привечали своего общего жениха в двух разных лицах, и обе постепенно теряли телесную силу и свежесть. Но, как ни удивительно, красота их лишь делалась ярче и возрастала до пределов воистину неземных – оттого никто не заподозрил неладного до тех пор, пока обе не слегли окончательно. Кровопийца к тому времени исчез без следа.

Лишь тогда поняли безутешные отцы, как их провёл Враг – нисколько, при всём том, не обманывая, лишь исполнив их волю дотошно и буквально. Каждую из девиц погребли в крипте собственной башни, коя получила, таким образом, девственную кровь наряду с девственной плотью.

Оставшись наедине с гробом дочери, заплакал старый сеньор Шармени:

– Хозяин Сов, знал я, что ты коварен наряду с честностью и честен помимо людского коварства. Но, как и все, попался в ловушку. Неужели никак нельзя было нам с дочерью не разлучаться?

– Раз уж ты понял и раскаиваешься, то можно это исправить, – ответил сатана голосом из тьмы. – Повесься прямо здесь на собственной шпажной перевязи – и станешь одним из моих местоблюстителей. Но не примут тебя во веки веков ни рай, потому что ты убил себя по моему наущению, ни ад – ибо в моём огненном дворце хватает верных слуг.

Так кончил свою жизнь в позоре сеньор Шармени и стал ничтожней, чем призрак. Призраки ведь хотя и прикованы к тому зданию, где умерли, но вид имеют человеческий, а не обезьяний.

Тем временем ушли провожающие из подземелья другой башни, оставив родителя Исанжель в великой скорби и гневе.

И возопил бездне сеньор Октомбри:

– Не жизнь и кровь милой своей дочери отдал я тебе, Навечно Проклятый, но кровь её развратительницы!

– Сволочь и подлец, – проговорил сатана, невесть откуда взявшийся. Вид его был не так величествен и горделив, как в былые посещения: скорее хмур и печален. – Я просил у тебя лишь ту малую кровь, которая истекает при снятии печати девства, когда девушка впервые становится женщиной. И ради того хотел лишь, чтобы брачное ложе твоей Исанжели было постлано в нижних помещениях башни, как обыкновенно и делают. Но хотя ты вручил мне другую красавицу, у твоего соперника хватило ума подставить твою собственную дочь. За каждую из работ заплатили мне с одинаковой щедростью – я же всегда беру всё, что мне дают, ибо не слишком вы, люди, ко мне благоволите.

– Так я не получу от тебя никакого возмещения? – спросил владелец замка в отчаянии.

– Отчего же. Говори – и получишь по слову своему, – усмехнулся Хозяин Сов. – Отчего бы дьяволу не проявить сочувствие к тому, кто сам на такое неспособен?

– В таком случае, хочу я стать духом Игрицы и пробить себе дорогу в теле холма, дабы течь отныне в глубине ущелья, – сказал сеньор Шармени. – И чтобы как мог, противился я переправе с одного берега на другой.

– Идёт! – воскликнул сатана.

Воды Игрицы на миг замерли. Потом она ударила в нагой склон горы и развалила его будто лезвием мясницкого топора. Башни дрогнули, чуть отклонились одна от другой, но устояли на разных краях ущелья. И река, соединив малые притоки, влилась в новое русло, иссушив прежнее.

– Что и говорить, игра вышла недурная, – проговорил Хозяин Нетопырей, глядя на дело рук своих. – В придачу к ней получил я отсрочку от Суда: несколько веков земного бытия. Ведь сильна как смерть первая девичья кровь – и даже сильнее смерти.

Тут он вспомнил некие слова и некий свой ответ.

«Удивительные создания – люди, – сказал он про себя. – Делают притчу из моей лживости, но доверяются моему слову. Особенно одна – ну, почти что моя суженая. Надо бы хоть с ней поступить по справедливости и без моих обычных увёрток».

– Исанжель! – позвал он. – Айелет! Восстаньте и слушайте меня!

Две зыбких тени – одна поднявшаяся из склепа, другая – проникшая сквозь три стены, – взялись перед ним за руки и так замерли.

– Лгут, что вампир, испивая от человека, делает его подобным себе в бессмертии, – произнес Владыка Сов. – Но я имею власть обернуть ложь правдой. Хотите ли вы по-прежнему быть рядом и не расставаться?

– Хотим, – ответили тени как бы слабым дуновением ветра.

– Тогда не расставайтесь, – ответил он. – Так мало плоти осталось от вас, что можете вы проникать сквозь стены, ходить по воде и летать повсюду на крыльях ветра. Так много – что не подниметесь на небо, пока обуревают вас земные страсти. На самом деле то не я вам повелеваю – «делайте одно, а другого не делайте». Такое может лишь Всевышний. Я лишь проявляю заложенное в вас изначально – такое, о чём вы, быть может, никогда не догадались сами.

– Благодарим тебя, Дух Ночи, – прошелестели голоса подобно сухой осенней листве, когда вихрь кружит её по торной дороге. – Пусть не так давит на тебя проклятие.

И как только провещали сие Айелет и Исанжель, вернулась к ним былая красота в удесятерённом виде.

Где теперь те девицы и какими путями бродит Повелитель Сов – никто не знает. Вертдом ведь не древняя Земля, а нечто иное – быть может, лучшее.

Когда старичок закончил свою повесть, Олавирхо и Барбара одномоментно вдохнули, будто до того момента поглощали не воздух, а россказни Хозяина Летучих Мышей.

– Выходит, ты был отцом Айелет? – спросила наконец Олли.

– Увы, и из одного греха я перешёл в другой, – ответил он. – Нет рядом со мной моей дочери, ибо истлел прах, а душа странствует. Может быть, пребывает вместе с подругой в Садах Блаженства, но скорее всего ещё не напитались они красотой и многобразием живого мира. Ибо не одно пространство, но и время, настоящее, прошлое и будущее, стало обеим подвластно.

– Бедный, – сказала Барба. – Если можем мы тебе помочь – стоило бы попробовать.

– Кажется, можете, – хитро улыбнулся карлик и застучал когтями сапожек по чумазой стенке котла. – Я ведь чуточку вам соврал и не выдал самого главного – наши мальчики запретили. Невинны остались обе мои дочери и не подарили искусителю самого заветного. Оттого сообщил он мне на прощание, что как только две совсем других девицы отдадут себя своим женихам и отметят грань между девством и замужеством, я стану вновь свободен. Не нужно для этого им расходиться по башням, потому что ныне соединил их мост. И в крипту спускаться вовсе не обязательно – камни за долгий срок научились разговаривать между собой. А сейчас разрешите мне вас покинуть – мои слуги уже доставили вам в светёлку немного вашей любимой овсянки с луговым мёдом, тростниковым сахаром и козьим молоком. Надеюсь, она не слишком подгорела.

Разумеется, «не слишком» было весьма оптимистичным прогнозом. В сочетании с другими веществами и запахами, крайне полезными для здоровья, овсянка производила впечатление буквально неизгладимое. В том смысле, что звала к трубе и брани.

– Ну что, – произнесла Барбара, облизав ложку и постучав ею о днище котелка, – папа Рауди готовил явно получше. Помнишь фрикасе из лягушачьих лапок и консоме из мышиных потрошков?

– О-о, – старшая сестра подняла очи горе в восхищении, безусловно непритворном, – а как замечательно у него получался жюльен из бледных мухоморов! Даже есть было можно. Хватало на всех желающих – правда, и добавки потом никому не требовалось.

– И фондю бургиньон из яиц мериносов, тушёных в кипящей молофье, – кивнула младшенькая. – До того неповторимо, что хоть на стенку чума лезь.

– Барб, вот уж от кого не ожидала юмора ниже пояса…

– Ниже пояса у меня джамбия, – отрезала Барбара. – А выше этот самый густой габерсуп в желудке доваривается. Ну, жидкая габеркаша. Как говорят рутены, овсина за овсиной гоняется с дубиной. С урчанием и сугубым рыком.

– Так что, можно сказать, мы уже не голодные – просто очень злые?

– Можно и так.

– Есть чем встретить грядущую опасность?

– Олли, если в тебе уже сейчас еда не удерживается…

– Ничего, мы люди привычные. Загоним поглубже одним волевым усилием.

Затем они вытерли котелок и ложки обрывком хилой занавеси, которая валялась на гардеробе, ополоснули кипятком и оставили на табурете как следует проветриться.

Далеко от них толкуют между собой задушевные приятели, трудолюбиво перебирая зерновой и мясной оброк, что хранится в леднике под главной комнатой. Готовить они любят – каждый день на столе новое блюдо, а то и два.

– Сента, как по-твоему, наши девы уже сподобились потревожить предка?

– Водяного – точно нет, Арми. Из реки точно бы нахлебались, крикнули бы на помощь – а до нас долетело. От Того, кто Живёт в Кастрюле, ничего хуже «караула» и рататуя не случалось.

– А свою шарманку он для них завёл? Про чистую девичью любовь. Буквально сестринскую.

– Как явился со своим летучим войском – так и завёл, наверное. В смысле – изженись от вас нечистый куда подальше, а то непонятно, кому хуже придётся. Трюк с каретой, между прочим, не одного тебя впечатлил.

– У полуморян, а ещё вернее у чистых морян, сила показывается всплесками. Сначала копится, потом, говорят, им надо самим по себе ударить. Под рану подставиться, выскочить голышом на холод, ну, в таком роде.

– Ты имеешь в виду, что мою будущую супругу надо принудительно оборачивать в хлопковое волокно и ставить на полку, чтобы не проявляла характер? А мы-то хотели использовать её для заточки холодного оружия…

– Тут скорей язычок Барбары бы пригодился. Или ум – в качестве оселка.

– Сента, ты и верно умён, если так сразу такое определил.

Тем временем сёстры догадались, как отомкнуть портал, через который исчезли женихи. Дело было простое: под ручкой виднелся бугорок потайной «клямки» – хитрого гибрида крючка с пробоем, который сам собой падает в гнездо, стоит захлопнуть дверцу, и открывает её снаружи с помощью рычага.

Каморка была чётко прямоугольной, а не в виде обычной для замка трапеции, что заставляло предположить в стенах пазухи. Соединяющие анфиладу двери были, по-видимому, заложены кирпичом и покрыты штукатуркой в цвет камня, а то и вообще отсутствовали с самого начала. Единственное окно представляло собой неширокий проём, на уровне которого сразу начиналось полотно моста. Перила выглядели сквозным наличником, довольно красивым: особенно красили их парные изображения горгон с извивающимися змеёй волосами, вплетённые у узор.

– Югендштиль, – пробормотала Олли. – Как знаменитая мраморная лестница в особняке миллионера – помнишь, ты мне картинку в рутенском альбоме показывала? Рябушина-Горьковского.

– Миллионера Рябушинского, – с важностью поправила Барба. – И пролетария Горького.

– Всё-то ты помнишь, – заметила старшая сестра. – А об мою умную голову всё как о стенку горох. Кстати, где тут может прятаться аудиогид?

– М-м?

– Ну вот как в музее, куда мама Галина нас таскала по книге Армана Фрайбуржца. Там дают такую дубинку на ручке, словно у копа… стражника, в общем. Направишь её на любой предмет – тот сразу говорить начинает. Выкладывать свою подноготную.

– А, поняла. Как было с доспехами и котлом. И в самом деле, за боковыми стенками пустоты, – доложила Барбара, выстукивая одну. – Замурованные тайники.

– Страшно подумать, что в них может прятаться, – Олли вздрогнула плечами, как цыганка. – Оружие, пыточный нструментарий, пропащие души…

– Не в них. То есть не совсем в них. Обернись, – чуть более хладнокровно ответила сестра.

Рядом с дверью и напротив проёма еле выступал из камня косой крест в рост человека.

– Вот на нём того мальчика и распинали, – с благоговейным ужасом шепнула Олли. – Ты это имеешь в виду?

На полированном полотне из эбена выступили кольца – вверху и внизу, по одному на каждой перекладине.

– Вложи руки в петли, Фома неверующий, и убедишься, – прошелестел некий высокий голос.

– Ага, и за компанию ножки в стальные захваты, – громко ответила Олли.

– Не обязательно слушаться это…этого…буквально, – сказала сестра и потянула за одно из верхних колец.

– Ты умён и смел, пришелец, – ответил тот же призрачный тенор. – За стенами и в самом деле прячется нечто устрашающее самых отважных, но это я сам. Проникаю влагой через внешние стены, проницаю будущее, ибо воды, духом которых являюсь, – суть олицетворение времён.

– А внутрь башни ты, похоже, не можешь и не смеешь проникнуть? – спросила Барбара.

– Дотронься до второго наручника, коли хочешь убедиться, – продолжил голос.

– Барб, не делай! – крикнула Олли.

– Это не он, – хладнокровно ответила сестра. – То есть он в самом деле старый сеньор Октомбри, но находится в чужом замке не по праву. Его тут не было во время более поздней истории, которую рассказал нам Торквес. А позже именно от него входы на мост заплели.

И она резко потянула за вторую часть оков, словно за кисть звонка, которым вызывают служанку, поднявшись при этом на цыпочки.

Незримый двойной смерч прихлынул в комнату и закрутился по полу, прижимая обеих девушек к стенам.

– Бросить в него джамбией или как, – пробормотала Олли, плюясь мраморной крошкой.

– Погоди, не лезь, – ответила сестра, – сами справятся.

В самом деле, минуты через две чудище улеглось наземь и утихло.

– Вот теперь можно и поговорить, – сказал некто с басовито-уверенной интонацией. – Убрался восвояси. А то завёл манеру подстерегать: гостей с моста слизывать пенной струёй и в реке топить. Правда, молодых хозяев кое-как слушается.

– То есть вы не думаете, что это прямая подстава, незнакомец? – спросила Олли.

– Сестра имеет в виду такую шуточку наших женихов, – пояснила Барба. – Просто лексический запас у неё своеобычный. Да, мы зовёмся Олавирхо и Барбари.

– И я вовсе не чужак и незнакомец какой-то, но гость, – пояснил невидимка. – Навещал однажды в Вестфольде Акселевых детишек, решил после чуток развеяться – и застрял. Места здесь дикие, скудные, для потомственного горожанина непривычные – но больно хороши.

– Какого Акселя? Не нашего побочного предка? – спросила Олавирхо.

– Похоже, что его, – ответил призрак. – Вернусь на Поля – спрошу о таких хорошеньких потомицах: откуда взял и с какого боку они припёка. Да, имя моё, любезные сэньи, – мэс Лебонай из Марсалии. Городок такой есть на готийском побережье, что нынче отошёл моим любимым морянцам.

– А мы вроде королевские приемыши, – объяснила Барбара. – Не более того.

– И не менее, – влезла со своим Олавирхо. – Я, кстати, наполовину ба-нэсхин, по отцу. Ну, вообще-то моя Орихалхо скорее вторая мама.

– О, тогда моя история – для вас, – обрадовался Лебонай. – С крепостью она никаким боком не связана, но вдруг пригодится. В познавательных целях, потому как про Морской Народ. Будете слушать?

– Да почему же нет, – ответила Барба. – Тем более ты нас из беды выручил.

– Тогда слушайте!

Звали моего героя примерно так: Кхоломбхи. То есть, в зависимости от обстоятельств, Коломба или Колумбан. То есть крестили. То есть – в честь легендарного монаха-миссионера из земли Эйрин. Нет, снова вру. Звать его в городе не звали вообще никак – просто кричали при большой нужде «Эй» или «Нэсси». То есть «существо с моря», морянин, в отличие от землянца, вертдомца, человека родом с твёрдой суши. У вас, наверху, ведь до сих пор так говорят?

Когда древние ирландские отшельники прошли сквозь Радужный Ореол, они прежде всего увидели множество малых островков, а на самих островках по неистребимой привычке приобщили местное население к своему нохрийскому богу. При этом они едва распознали в жителях взрослых особей, с неким усилием сочли их за людей, а по поводу того, чтобы определить, где мужчина, а где женщина, доверились самим морянам. Даже венчали прелестных и юных (по определению) ба-инхсани с матросами, порядком изголодавшимися по женскому лону, и растолковывали обеим сторонам, что судьба жены с вот этих самых пор – плодить супругу детей и следовать за ним неотступно. Соблюдение первой заповеди породило череду ребятишек, которые выглядели натуральными землянцами: гордость своих отцов, однако! Соблюдение второй – то, что наша Марсалия оказалась переполнена брошенными женщинами странного облика: смуглыми, черноволосыми и пухлогубыми, ростом по плечо готийской девочке-подростку (переростку, ха) и в точности такой же стати. Как в эту компанию затесались мужчины, одному пророку Езу Ха-Нохри известно.

Марсалия – готийский морской порт не из последних, полный малых и больших судов, стоящих на рейде, пирсе и у гнилого причала, и такая же полная жопа. Насильственно разведённым обезьянкам, которые из рук вон плохо изъяснялись на местном диалекте и не были обучены ничему толковому, оставался лишь один путь: в грузчики. Дома терпимости такими уродками брезговали: ни груди, ни бёдер и вдобавок нос что лепешка или (напротив) ястребиный коготь. Хотя воинские школы… Я имею в виду – не армейские, скорее такие, откуда берут танцевать на похоронах с нагим железом в кулаке…

После армии и флота я начал карьеру именно в одном из бойцовых клубов, иначе «аквариумов». Потом следовали неизбежные ступени: охранник и учитель салажат, вышибала в высокопробном борделе, доверенное лицо мадам бандерши. Поднабравшись опыта и звонкой монеты, я сам купил помещение с лицензией. Чуть захиревшее.

И поймал сразу всех возможных зайцев.

Наряду с традицией моя знакомая мадам оказывала услуги определённого вида. Для тех, кто хотел научиться властвовать собой и своей половиной или, напротив, скучал по домашним и флотским порядкам с мордобитием, рукоприкладством и линьками. В том самом роде, вы понимаете. Но услужали её девицы робко и не вполне умело.

А не вышедшие рылом морянки и моряне были благодарной почвой для моего экск… эксперимента.

Дело в том, что у ба-нэсхин чувствительность к боли немного ниже, а выносливость – куда как выше человеческой. Теперь-то все об этом знают. Также у них гибкий душевный склад, спокойный темперамент, беззащитный облик, а в придачу тем из них, кого я навербовал, довелось хлебнуть горячего полной ложкой. Так что и мысли у них не возникало фордыбачиться.

Цену за их услуги я назначил по поговорке: «Заплатишь побольше – проймёт поглубже», Во-первых, привлекает внимание. Во-вторых, отсеивает нежелательную клиентуру. В-третьих – есть на что нанять охранцов и подмазать городские власти. Третье соображение оказалось, кстати, самым недолговечным. Всё и так стало нашим… ну. почти.

Итак, девушки в основном прощупывали любопытных, юноши – сторожили и обучались тонкостям сего дела у отставников, в том числе меня самого. Публика сразу возникла чистая: кто ощущал себя достаточно сильным, чтобы открыто потакать своим прихотям, кто – слишком слабым и избалованным, чтобы устоять перед риском и соблазном, а кто завернул якобы во имя проверки. Впрочем, последние, то есть члены Совета Знатнейших и маэстрата, состоящего из купцов, готовы были и чёртову куму приветить, лишь бы город не слишком напоминал Содом. Или, что то же, достославную столицу родимой Готии, Лутению – особенно в последние времена, весьма и весьма интересные.

Постепенно вкусы клиентов определились, полюбовные связи установились – с обеих сторон народу было немного, однако деньги текли плодоносным потоком, и я уже подумывал, не освежить ли прежние контакты ради поиска иных медоносных пчёлок и пастбищ. Новые контакты – с шорниками, кузнецами и одним замечательным столяром-краснодеревщиком – я уже наладил.

У нас были надлежащим образом оформлены четыре больших зала и десятка три крошечных двойных спаленок для персонала. Большинство благородных посетителей требует интима один на один, но кое-кто смущается проносить кнуты, цепи, ошейники и прочий собачий антураж туда, где шёлковые обои в розочку и скондские ковры с медальонами. Простор ему подавай и соответственные декорации. Насчёт обоев – это фигура речи, обстановка у моих тружениц строгая, хотя недешёвая и легко пачкается.

В общем, всё было на мази – то бишь смазано, подмазано и поставлено на резвые колёса.

Посреди наступающих и отступающих проблем я держался скромно и с уверенным достоинством: педель в аристократическом учебном заведении.

И вот именно тогда мне нанёс визит сам молодой Марсальский Господин.

С неким опозданием замечу, что власть в городе была о трёх головах. Первое – своего рода парламент, в свою очередь состоящий из двух палат. О нём уже было. Второе – некий пришлец в чине маркиза или графа. Его можно было бы и не считать, только вот назначал его король, а держала на привязи Супрема. В центральных землях этим монашкам уже начали переламывать хребет по причине Великой Готийской Заварухи, сиречь революции. Однако последний король ещё не был удавлен на кишке последнего попа, его королева не сложила под меч очаровательную головку, а простые граждане считали, что в такой помойной клоаке, как Марсалия, навести и сохранить порядок могут лишь оборотни – ищейки в чёрной сутане, которую легко поменять на мирскую одежду.