Текст книги "Мириад островов. Игры с Мечами (СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

Но главная родовая тайна – будем считать, что ты её купила, – в том, что мы с братишкой души друг в друге не чаяли и не чаем. Оттого он, не подумав, и взвалил на себя мою ношу. Тотем в архаических племенах – фигура серьёзная, а уж если он вполне осязаем и обладает великолепным разумом олимпийца – сама понимаешь. Когда договариваются насчёт последнего ухода хэарха, исполнитель непременно платит. Я обещал, что в течение пяти десятков лет не коснусь женщины, и что бы там ни было, теперь этого не избежать. Мейнхарт не успел пообещать ничего. А это чревато многим и многим.

Нарочно пишу долго и путано, надеясь, что ты постараешься вникнуть в содержание, прежде чем броситься вдогон. Мы собираемся представить наше дело на суд клана, потому что Вольный Дом получил от магистрата право разрешать такие коллизии. Назад уже не повернёшь. Но вперёд пойти вполне можно».

«Отец намеревался шкуру спустить. Это по пустяку. Досужая мысль».

– Торкель, Бьёрнстерн какую лошадь подседлал?

– Не прежнюю. Освободил от груза скондскую степнячку, Зархию. Бока отъела, выправилась, голова в голову с карим поскакала. Он ведь из таких же точно двоедышащих.

«Прозевала. Надо было не умные рутенские книжки читать, а в здешних породах разбираться. Чистокровных степняков ни один фасонный скакун не обгонит, хоть на лесной стёжке, хоть на убитой дороге. И ещё добрые полдня форы».

– Собирайтесь, Сигги. Загонять коней жестоко, торопиться поздно, да поторопимся.

– К Вольному Дому или городу?

– К Вольному Дому через город.

Вьюки и вообще всё лишнее имущество оставили в лагере под охраной двух «арийцев» помоложе. Заводных коней выбирали из расчёта один на двоих всадников. «Какой-то идиот считал, что галоп легче рыси, а тропота и вообще не аллюр, – думала Галина, чтобы занять мысли. – Как же, как же. Карьер через коренья, тропота по тропке вдоль карниза. Откуда в роще-то крутые берега, разве что вдоль самой Туманной Реки едем».

Был вечер, когда впереди показались окраины Хольбурга. По грязи прошлёпали же из последних сил.

– Иния, – сказали ей, – ни лошади не могут, ни мы. Важных дел затемно не творят и о них не справляются. Переждём немного, оглядимся, а по росе, коли понадобится, быстрее доскачем.

– Пусть так – ищите ночлег, – проговорила она устало. В самом деле, торопились, а для чего, что хотели остановить – сама она не знает.

Охотники направились поразведать насчёт трактиров и харчевен – удивились:

– Городишко – одним плевком насквозь пробить можно, а народу на улицах толчётся ровно как в столице, хорошо не все спать желают. Еле съестного припаса добыли, для инии место добыли в каморке под лестницей, сами-то рядом с коновязью уляжемся. Стоило в Хольбург входить.

– Вы у лошадей – и я у них же. К свежему воздуху успела привыкнуть.

– Иния, вы человек весьма знатный.

– С каких это пор?

– По важному королевскому делу спутешествовали.

Надо же – а до сих пор и незаметно было. Галина давно поняла, что вся здешняя сословная иерархия мало того что карнавал, так ещё карнавал ироничный: титулуют – и посмеиваются, охота надеть маску – наденут, стесняет – отбросят в сторону.

«Лишь бы человека в себе и других проявить».

– Парни, если я знатная особа, мне далеко от свиты и конвоя неприлично уходить. Стелите всем попоны или что там найдётся: земля везде одинакова. Что в лесу, что на постоялом дворе, что на рыночной площади.

Недалеко от последней оборотистые интенданты и захватили место. Когда прояснело вверху, Галина поняла это со всей очевидностью.

Вокруг ещё вовсю храпели, когда она обтёрлась платком, смоченным в поильном корыте, поправила одежду, опоясалась и выбралась наружу.

Народ неторопливо тёк по направлению к центральной площади, и она двинулась вслед.

Удивительно, как просторен оказался прикрытый со всех сторон маркизами и затенённый посередине зонтом пятачок, когда всё это закрыли и подвинули в закоулок. И как много уже стояло народа под окнами домов и в окрестных улицах – смирного, старающегося глубоко не дышать, чтобы не стеснить остальных.

В центре на возвышении явно показывали некое зрелище. Центральный столб также оголили и накренили, словно морянскую мачту, и нечто, похожее на воронье гнездо впередсмотрящего…

– Пропустите, пропустите, – говорила она, орудуя локтями и рукоятью сабли.

– Вы бы, ваш-игна, наверх попросились, – сказал кто-то. – Вы не наш брат, вас господа в свой дом пустят глянуть.

– Ей же вниз потребно, не понял чи що? – возразили ему. – То ж высокая Гали Рутейни. Парень из-под её руки. Идите, ваш-игна, только вещайте громче, кто вы есть. Протолкаетесь.

Теперь она повернулась боком и, кажется, летела вперёд, как сплюснутая со всех сторон арбузная косточка, – трюк, освоенный ещё в московском метрополитене, где иначе было не загрузиться на эскалатор.

И встретилась нос к носу с Хельмутом и Стелламарис.

Они все стояли в оцеплении, поднявшись над толпой на ступень. Всё семейство. Бьёрнстерн и Рейнгард, мальчишки-подростки, приёмные сыновья, подручные ба-нэсхин, которых она мельком видела в Вольном Доме. Эшафот окружила сквозная цепь, через которую можно было бы легко прорваться, если бы не уважение к происходящему. Говорят, в старом Рутене солдат выстраивали не из боязни, что народ похитит осуждённого, а чтобы не разорвали на клочки. Здесь не хотели второго, а первого не желал сам Мейнхарт.

Галине пришлось откинуть голову, чтобы как следует его увидеть. Наклонный шест оканчивался большим круглым ободом с шестью спицами, поставленным на ребро. Юношу, тонкого как горностай и обнажённого до набедренной повязки, растянули на них, прикрутив верёвками. Рыжие волосы разметались по белым плечам и шее. Яркие зеленовато-синие глаза, встретившись с её собственными, чуть моргнули, но снова уставились туда, где прямо перед ними стоял человек в тёмно-красном, держа обеими руками подобие массивного трехгранного меча с тупым остриём.

– У дома палачей скорый суд и быстрый приговор, – Бьярни каким-то образом оказался рядом или поднял на шаг её саму. – Своим нерасчётливым милосердием Мейн исказил мир. За смерть платят ответной смертью. Но казнь он выбирал сам. Такую, чтобы с чистой душой пройти на Заветные Поля. Ибо в глубинах ума, в его подсознании записано, что разумный не смеет истребить разумного. Как только телесная боль подавит угрызения совести, его добьют. Может быть, это случится быстро, он слишком хрупок для мужа. Если и когда его утвердят на столбе, рядом всегда будет находиться тот, кто слушает.

– Это всё внутри семьи, цеха и города, – хмуро проговорил Рейнгард. – Мой сын ушёл от высокой игны. Нет права у неё смотреть и слушать.

«Зато есть другое право».

Галина сама на поняла вначале, она ли бросилась или её бросило вперёд от всех этих слов.

– Право царственной Эстрельи на принца Моргэйна, короля Фрейра-Юлиана на королеву Фрейю! – крикнула она. – Я беру этого мужчину себе на ложе и требую обвенчать нас.

Гулкая волна прошла по всей площади, и вслед за ней народ колыхнулся к эшафоту. Палач отступил, давая место – потому что рядом взгромоздился сам Рейн.

– Оно только наполовину твоё, это право, – сказал он совсем не грозно. – Мари Марион была из своих, нынешняя верховная чета вся не наша. Уходит пустоцвет – должно прийти плодоносное древо.

– Та, кто входит в семью палачей, должна сама стать такой же, – Стелламарис оказалась тут же, и от неё на Галину дохнуло чем-то незнакомым и противоречивым: так мог пахнуть лёд, окутанный дымом курительных палочек.

– Стелла говорит верно, – подтвердил Рейн. – Мой первенец никогда бы не смог овладеть ремеслом. Если замена приходит со стороны, она должна быть полновесной. Тебе, игна, придётся со временем свой шедевр обществу показать.

Тут заговорил и сам Мейн:

– Я собирался жениться лишь по страстной любви.

– Если ты до сих пор её не обрёл – то поздновато искать, – заметил его отец. – Эй, кум Ортвин, отвязывай скотину, я её уже продал. Нет, надо же: добро бы в блюдящих справедливость, так он и в короли оказался непригоден!

– Госпожа моя дочь, – Рыжая Ведьма наклонилась к Галине, прежде чем та успела удивиться словам её возлюбленного. – Ты не передумала? Рейн дело говорит – не нянькой в доме станешь и не кухаркой. А венчать вас по древнему закону должны прямо здесь и сейчас.

Галина помотала головой:

– Я упряма, а он…

«Он нечеловечески красив, как и ты, госпожа моя мать», – подумала и не сказала Галина.

– Приодеть бы его. Я тоже в мужском, но на худой конец за морянку сойду. И священника найти – разве Мейнхарту не полагалось?

– Жёнкам всё о пустяках тревожиться, – Рейнгард положил руку на плечо Галине. – Езуита мы, сношенька, отпустили, в штаны и рубаху молодца мигом заправим, а женить любой из достойных мейстеров имеет право – над своим клинком. Это чтобы с различием вер не заморачиваться. Вот ты кто есть?

– Православная. Ещё в Рутене младенцем крестили.

– Не слышал. Какая это должна быть религия, чтобы свою правоту прилюдно выхвалять! Мой-то с семи лет числится за пророком Езу.

Тем временем жениха облачили в подобие мантии роскошного брусничного цвета с искрой, оттеняющего аккуратно заплетенные косы, а у его нареченной забрали саблю и с ног до головы покрыли белой тюлевой занавеской.

– Учти, мейсти, я тебя вовсе не люблю, – шепнул Мейнхарт, становясь рядом с нею.

– А я не собираюсь делать из наказания награду. Учти: в Рутене смертный приговор заменили пожизненным заключением.

– Игна, ты моего юнца не пугай, – Рейнгард выдвинул перед собой осанистого мужа в золотистой парче с обнажённым мечом поверх ладоней в перчатках. Рукоять двуручника была любовно обмотана ремешком из тонкой кожи, от узкой выемки под перекрестьем до закруглённого конца тянулись готические знаки. «Сам прям и дарую прямой путь тому, кто прибегает…» – успела разобрать Галина.

– Вытяните правые руки над эфесом и повторяйте. «Я, Мейнхарт, беру тебя, Галина, в супруги перед лицом сообщества верных». «Я, Галина, беру тебя, Мейнхарт, в супруги перед лицом сообщества верных».

– Исполнено Гартмундом, хозяином Ромалина, над этой парой, отныне и вовеки, – завершил клятву владелец клинка.

А потом все торжественно – надо же, тут и лестница с нормальными ступенями оказалась! – спустились к жаждущей толпе и двинулись посреди, потом впереди неё к Вольному Дому.

«Интересно, какая примета, если угощение для поминок поставить на свадьбу?» – мелькнуло в голове Галины вместе с последними клочьями разума. И улетучилось.

– Неужели тебе, мейсти Галина, нельзя поручить ничего, чтобы это не привело к сокрушительным последствиям? – сказал Юлька, поднимаясь с тронного седалища навстречу гостье. Вопреки придворному обычаю, на ней было платье из буро-красного сукна, отличной выделки, но по внешности простого кроя: от горла до талии облегающее, внизу расширенное трапецией. Пелерина обшита галуном того же оттенка, волосы убраны в круглый чепец.

– Но я ведь исправно доставила вашего дорогого Бьярни ко двору, – возразила она. – Воссоединила распавшуюся было семью, в ознаменование чего была почтена личной аудиенцией.

– Три черненьких чумазеньких чертёнка, – ругнулся король. – Последила бы за своим выговором – сплошные шипяще-свистящие.

– Сами таковы, ваше величие.

– Да ты не стой передо мной, садись. В ногах правды нет, как нет её и выше. Ты хоть понимала конечную цель своего поручения?

– В известной мере, но стеснялась спросить.

– Выдать тебя замуж за этого остолопа и тем приблизить к избранному кругу. Бьярни, имею в виду. На красавчика моя средняя сестрёнка заглядывалась, было дело.

– Но ведь получилось как ни на то? На самом Бьярни и так и эдак заклятие, тут мы не поспели. А его младший брат мне весьма по душе.

– То-то и рядишься напоказ во всё палаческое.

– Чтобы расставить все точки над «i». Мне ещё кинжал за поясом полагается, но ваша стража все равно отнимет.

– Да уж, – Юлиан сморщил губы. – И что – получается у тебя? В смысле подготовка ко вступлению в ряды?

– Орихалхо ещё когда считала меня прирождённой убийцей, – ответила Галина. – Вот я и утвердилась в этом качестве.

– Кто-то считал, что стоило бы тебе посмотреть на казнь помимо своей собственной.

– Правда? Ну, пока это лишь в проекте. Однако меня учат теории. Казнь как средство ввести человека из зверского обратно в человеческое состояние. Управление болью и страхом, которые суть не то, чем кажутся. Балансирование на грани между тем и этим светом, смертью и жизнью, которые составляют двуединство. В этом есть, как ни странно, немалая доля чёрного комизма, возможно даже – романтической иронии.

– Похоже, ты права. Вот посмотри на меня: прямо-таки чувствую, как моё тело чем дальше, тем больше меня убивает. По мере того как наследники растут и оперяются. Так и позывает бросить всё на них и соединиться с отцом и его ба-фархами. Только подрастить бы стоило и Арманта, и Элинара.

– Дети – такая обуза. Главный риск успешного супружества. Наверное, стоит порадоваться, что у меня после Брана таковых не будет.

– А как свёкор к этому относится?

– Говорит, пускай. Приёмышей хватает. Ну и дочку можно будет замуж выдать, если хороша собой получится.

– Чью это дочку?

– Угадай с трёх раз. Сама не могу – чужая тайна.

Но намёк был уловлен и успел прорасти. «Грешит, небось, на Стеллу, – решила Галина. – Законной жене ведь оба пола рожать запретили, только разве такое помнят? А уж податливых крестьянок в окрестности Хольбурга и вовсе без счёта. И бережно опекаемых гулящих барышень».

Тут размышления прервались, потому что им прикатили столик, тяжело груженный серебряным кофейником с чашками и блюдцами, сахарницей, конфетницей, плоским блюдом с имбирными печеньями и горшочком с мёдом.

– Не пойму, в какой степени родства теперь наши оба дома, – продолжал король. – Когда то и дело брали на усыновление со стороны, возьми того же Лойто, а родные детишки воспитывались словно приёмные.

«Он понял. И не возражает. Надо будет ма Верону порадовать».

– Надо будет завтра с Барбе посоветоваться насчёт подмалёвки родословного древа, – говорил тем временем король.

– Он что, в Ромалине?

– Ненадолго приехал. Хочешь повидаться?

Барбе порывисто поднялся навстречу, ответил на поклон таким же точно реверансом:

– Ты прямо как верховный понтифик на картине Рафаэля или Веласкеса. То-то мой верный пёсик обтявкался со страху.

Оторвал щенка от её подола, сунул в корзинку вместе с утешительным призом в виде набитого соломой мяча.

– Чудесно выглядишь. Довольной и успешной.

– Как ни парадоксально, ты угадал.

– И прежняя болезнь тебе не грозит – хоть отнимай тот флакончик с таблетками. Ты их пила?

– Надобности не было. Рейн, правда, покопался в составе. Хвалит как отличное снадобье от мужского бессилия.

– Они тебя учат разбираться в травах? – спросил он деловито. – Королева Эстрелья ведь была более всего медиком. И разыскивать точки для местного обезболивания, и создавать тактильные иллюзии.

– Насчёт иллюзий ты и сам мастер, Барбе.

Галина потянулась со своего места, тронула пальцем складочки по углам губ:

– Это ведь не морщинки, как я было решила, а шрамы.

– Да, я рот от крика порвал, когда ты рожала моего мальчишку, – ответил он серьёзно. – Пришлось наложить швы. Надеюсь, больше такое не повторится. Как, ретив твой благоверный?

– Грех жаловаться. Что ночью, что днём. Былую меланхолию как рукой сняло. На дело просится – хоть, по правде говоря, меня саму года через два-три только и допустят. При любом раскладе. Там ведь ещё и психологом надо быть. Мыслезнатцем. Выдумать себе облик для пациентов – вот папаша Рейн себе просторечие выдумал, а сам книг поболее меня прочёл, также и рутенских.

– Кто говорил, что в Вертдоме всё не такое, как кажется?

– Разве не ты сам, Барб?

– Я не говорю, я действую. И показываю на примере.

– Как нарушать святые заповеди.

– Как верно их соблюдать.

Они обменялись простодушными взглядами. Немного с хитрецой, самую чуточку с грустью.

– Тебя у молодого короля поили-кормили?

– Натурально. Чаем с модными заедками и усладами.

– Но от хорошего вина ведь не откажешься?

– Не откажусь. «Вино ведь мира кровь, а мир – наш кровопийца. Так как же нам не пить кровь кровного врага?»

– Хаджи Омар Рутенец? – Барбе медленно оборачивал бутыль вдоль наклонной оси, отомкнув залитую смолой пробку и держа наготове узкогорлый кувшин матового стекла.

– Дай мне декантировать, у меня рука твёрже, – Галина переняла вино из его рук, поднеся горло к горлу. Тягучая, чистая струя потекла вниз, наполняя сосуд.

– Туманная радуга в багряных тонах. И не пролито ни капли. Рука у тебя в самом деле верная.

– Правда?

Наполнили хрустальные кубки, выпили.

– Правда.

– Вот за такое люблю тебя, мэс Барбе Дарвильи Брендансон.

– Я тебя тоже люблю, мейсти Галина Алексдоттир.

© Copyright: Тациана Мудрая, 2014

Оглавление

I

II

III