Текст книги "Мириад островов. Игры с Мечами (СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Тациана Мудрая

Мириад островов. Игры с Мечами

I

– Ой. Нет, только не это, – Барбе отшатнулся с комическим ужасом и застонал, прикрыв глаза холёной рукой. – Снова кошмар моих невинных снов…

Галина упруго поклонилась и, распрямив стан, чуть выпятила губы – утвердительный жест, нимало не русский, даже не из тех, что приняты в столице. Так называемый морянский «поцелуйчик». «Явно общалась с ними во время долгого островного сидения, и как следует», – мельком подумал езуит, договаривая вслух:

– Нет, я рад до безумия, в самом деле.

Поднялся, простёр руки навстречу.

Галина видела сразу его – и себя в бархатисто-синем, почти девичьем взоре. Щедрая седина в кудрях – уж и не скажешь, что в юности были каштановые. Кожа чуть потемнела, ещё и морщинки такие уютные. Особенно те, что в углах рта. Осанка не так пряма, но видно, что по-прежнему любит верховую езду: пожалуй, куда больше прежнего. Обвык пригибаться к седлу и укорачивать путлища на степной манер – считается, так легче проделывать большие концы. Одежда самая роскошная: тафья и широкий «генеральский» пояс парчовые, лиловая сутана из тяжёлого скользкого туссара – самой дорогой из скондских тканей. Мягкие широконосые туфли – уж не подагра ли, часом, у нашей бабули?

Зато пришелица выглядит прямым кавалером. Белобрысые косицы числом до двенадцати (компаньонка заплела по своему усмотрению), цвет лица арапский, осанка – будто шпагу проглотила, хотя шпага без гарды – это как раз к Барбе, он её в своём епископском посохе носит. Или правильней сказать – в генеральском? При Юлькином дворе инию Гали принарядили в дорогую «драконью» ткань, только все равно на рыцарскую кольчугу смахивает. Прямой силуэт до колена, внизу штаны пузырём и остроносые полусапожки. Даже лента здесь говорят линта) поверх косиц вся в зубцах и «городах», словно крепостное забрало. Мужние дамы в Верте голову таки покрывают, в отличие от дев. Хотя не весьма строго. Впрочем, я уже не вторая и пока не первая – мой абсурдный брак по договору как-то сам собой рассосался, когда Орихалхо полюбовно сошлась с Рауди.

– Полагаю, что если вы рады, ваше высокопреосвященство, то поистине до безумия, – Галина отдала поклон и выпрямилась. – Только не надо предвкушать, будто я вот прямо сейчас тряхну стариной, к вашему страху и трепету. И я не прежняя амазонка, и ты первое лицо после короля Юлиана Первого.

– Насчет себя самого я тебе ещё когда объяснял. Понтификат, ограниченный сугубым покаянием. Сходно у короля: нынче он у нас не абсолютный монарх, а живая поправка к конституции.

– Не знала, что у нас есть конституция.

– Завелось вот с недавних пор. Великий свод законов Запада и Востока. Но право монарха принять самостоятельное решение и создать неповторимый прецедент никто и никогда не отменял.

– Что он с успехом и доказал на моём примере. Вызвал с Чумного Острова и водворил при королевском дворе.

– Надеюсь, ты не против. Да что я тебя всё на ногах держу? Садись, – Барбе с неискоренимой галантностью пододвинул к женщине глубокое кресло, в другое сел сам.

– Конечно, не против. Без старших девчонок там воистину рай земной, малыша Брана перекидывают с рук на руки мой бывший муж с моим бывшим любовником. Орихалхо и Рауди, ну да я о них тебе ещё прошлый раз докладывала. Так что вольному воля, спасённому рай, как у нас в Рутене говорится.

– Как помню, молодой король упомянул, что рутенское лекарство от Белой Хвори показало себя блестяще. Сами его творцы уже и слово такое забыли – лепра. У них теперь уйма других похожих ноуменов. Да, твое собственное здоровье как?

– Лучше некуда, – улыбнулась Галина. – С третьими родами болезнь не вернулась, хоть мы того шибко опасались. Наоборот, совсем молодой себя почувствовала.

– Да какие твои годы – тридцать пять или тридцать шесть? – Барбе усмехнулся, потёр ладонью коленку.

– Почти тридцать семь, мой милый. Старовата для бабули, которой меня вот-вот сделают. Хотя в России это самый расцвет зрелости. Послушай, ты чего, никак подагру подхватил? Полно, ты ведь всего на семь лет меня старше.

– Да ездишь постоянно от диоцеза к диоцезу, шпионишь, интригуешь, вот и не остаётся времени на самого себя, – Барбе распрямился, встряхнул кудрями. – Только это не подагра. Коленную чашечку повредил. Жеребец попался с характером.

И нарочито поморщился, исказив гримасой изящные черты.

– Ой, не придуривайся, – женщина покачала перед его глазами раскрытой ладонью. – Говорю же – пришла с миром. Домогаться до тебя не стану. Ты у своего брата Каринтия, я у тебя, сам Каринтий-Кьяртан у обоих. Три скрещённых шила в ж… То есть три шпаги, сложенные наподобие любовного треугольника.

– Так ты взыскуешь новой любви? – с хитрецой в глазах спросил генерал ордена.

– С чего взял-то? Хотя правильно. Взыскую. Тоскую. Ищу, во что адекватно облечь эти искания. Лучшие мастерицы Ромалина обещали мне подобрать такую дамскую причёску и униформу, чтобы и удобно было, и завлекательно для мужской плоти.

– Хорошо представляю результат сего усердия.

– Не смейся. Разве не ты говорил, что костюм юной Праматери возбуждает тайный уд куда меньше, чем с умом подобранные драпировки?

– Неужели и впрямь мои слова? Не может быть. Вот по поводу Праотца – ещё мог бы поверить. Мы, мужчины, в натуре выглядим неказисто. Но вряд ли я вообще присутствовал при этой беседе.

Оба помолчали, исподлобья поглядывая друг на друга, словно заговорщики.

– Так тебе не надобно рутенского снадобья? – Барбе, оборотясь, пошарил на столе среди бумаг, вытащил склянку. – Полный курс in occasio возвращения недуга. Одна пилюлька в сутки. Примешь?

– Только не сейчас. В смысле – вовнутрь, – говоря так, женщина уже сцепила пальцы на хрустальном горлышке. – А на каких условиях?

– Почему ты о них заговорила?

– Ничто не даётся бесплатно. Измена прежнему пути – тем более. Мне надоело воевать как муж, долей жены и матери я пресытилась и теперь хочу неизведанного.

– Тебе ведь нужен не один любовник…

– Разумеется, не менее полудюжины, до того изголодалась, – хмыкнула Галина.

– … но и наперсник. По-бывшему твоему чичисбей, – в одно время с ней говорил священник. – Искусный воин, приятный собеседник, слуга, которому в голову не придёт настаивать на каких-то мужских правах.

– Тётка или евнух, – с пренебрежением заметила Галина.

– Кровный брат моего Кьяра, – невозмутимо продолжил Барбе, – лучший наперсник короля. Теперь он повзрослел, а специфика его службы такова, что отшельнику он вовсе без надобности.

– Представляю, – фыркнула женщина.

– Ты его знаешь, видела мельком, – непреклонно продолжал Барбе. – Сынок Хельма и Стеллы Торригалей, Бьёрнстерн или, проще, Бьярни– Медвежонок.

– А, ну конечно. Битва при Ас-Сентегире. Мальчишка и зубоскал: пока меня из боя вытаскивал, то и дело на рутенский жаргон сбивался.

– Он уже вошёл в пору и стал куда как разумен. Не забывай, что ему года на четыре меньше, чем Кьяру, а живут стальные оборотни вообще невесть сколько. Можно и в юнцах погулять.

– Предлагаешь заняться развращением малолетних эфебов?

– Что ты. Возможно, я в самом деле распутный прелат, как обо мне сплетничают, но подводить тебя под монастырь…

– Кхм. Я как раз хотела погостить у сестёр-бельгардинок, на чистопородного быка из Куальнге полюбоваться…

– …не собираюсь. Изящен, хорош собой, всесторонне образован и куда лучше сумеет тебе угодить – в смысле защитить, – чем я, грешный.

Галина улыбнулась:

– Последнее куда как нетрудно. Как себя помню, вечно я то разжимаю чьи-то хищные пальцы на твоей глотке, то задаю горячительного. А ты и пикнуть не смеешь.

Барбе распахнул томные глазища:

– Как же иначе. Ты ведь Прекрасная Дама Без Пощады, а я – трубадур. Но не рыцарь, увы. Роли, заданные нам обоим свыше. Зато вот наш Бьярни – паладин. Ни себе, ни тебе спуску не даст.

Женщина закинула ногу за ногу:

– Звучит обнадёживающе. И впрямь, думаю, мне такое понравится. Ладно, замётано. Давай свои пилюльки, не жилься. А то выкручу все пальцы на рабочей руке. Которой ты свои проповеди пишешь и за рукоять шпажонки держишься.

Сунула флакончик за пазуху.

– Дело. Теперь признавайся, в чём закавыка с нашим паладином. Положил глаз на кого не надо или как?

Женщина прекрасно понимала, что её собеседник, по пословице, слишком честен для хитростей и слишком хитёр для того, чтобы выказать истинную честность. Если речь зайдёт о чём-то действительно важном, то уклонится от ответа или вообще промолчит.

Однако Барбе вздохнул вполне чистосердечно и проговорил:

– Наш Медведик вельми стал способен к великим свершениям, а всё в бирюльки играет. Ты ведь слышала, что он ещё юнцом ходил в рутенскую землю вместе с Торригалем-старшим?

– О! Точно. Чуть позже они над моим бездыханным телом всё препирались. По поводу того, что малыш поднабрался совершенно жуткого слэнга, даже не слэнга, а какой-то живописной русскоязычной мешанины.

– Вот-вот. В этом весь он. Если, конечно, не придуривается. Работает при нашем святом подвижнике этаким шутом…

– Щитом, – осенило Галину.

– Крылом, – возразил Барбе.

Благодаря этому сравнению женщина вспомнила, как живые мечи – все трое – образовали в воздухе подобие гигантской мельницы. Один-единственный раз, когда она побывала в настоящем бою. Кажется, никакой современный огнестрел не брал скопище острейших частиц, живая сталь которых закалялась и множилась от человеческой крови, заглатывая горящий термит и напалм, переваривая свинец пуль и насыщаясь жёсткими излучениями. И такое… такое чудо пробавляется на побегушках у отставного вельможи?

– Пожалуй, ты меня заинтересовал, – ответила Галина. – Посмотрю, что можно сделать. Но, уж поверь, не для твоей личной сердечной надобности.

– Я же ответил тебе ещё когда, – колко усмехнулся Барбе. – Мне ничто не может быть препоной, ибо я ничего не хочу.

И снова Галине почудилось в его словах и облике нечто ускользающее. Как шуршащая ткань шлейфа, потянувшаяся следом, когда отпустил посетительницу и встал, чтобы любезно выпроводить из покоев.

Вернувшись к себе, досточтимая иния Гали сходу решила исчислить возможности и подсчитать наличные боеприпасы.

Для этого понадобилось извлечь себя из скорлуп и продемонстрировать облик огромному полированному стеклу в человеческий рост.

До сих пор все рутенские зеркала, которым она себя демонстрировала, были серебряными, стальными, из очень светлой бронзы или подобных сплавов. Во всяком случае большие. По крайней мере те, на материал которых она обращала внимание: Старая Земля давно отошла от времён величия Мурано, выучилась наводить на стекло полировку и начала куда больше прежнего ценить драгметалл. Золотой век сменился серебряным, бронзовым и, под конец, железным.

«А нынче какой у них век на дворе – полимерный? – спросила себя женщина, поворачиваясь перед роскошной гладью. – Я по умолчанию во всём отражающем видела стекло. Их глаза по умолчанию заменяют натуральный лоск и блеск фальшивкой отражающего напыления».

Однако вертдомское зеркало было правдивым и даже нелицеприятным: с известным ехидством отразило чуть обветренную кожу, которой не помогли самые лучшие мази травников дома Акселя, поникшие сосцы, впалый живот и позорно короткую гриву. Известно, что косы красивого мужчины должны в распущенном виде доставать до талии, привлекательной женщины – ниспадать до колен. И ведь отращивают же, ухитряются!

Ну вот руки-ноги на уровне: умеренно полные, с рельефом мускулов под тонкой кожей. Верховая езда – не роскошь, а насущная необходимость, даже если под седлом не кобыла, а сайкел – скутер, взращённый на твоей собственной кровушке. Считается, тем самым и усмирённый – как же! Уж коли такой взбрыкнёт, так почище любого жеребца рылом по гравию протащит. Это если руки не сбросишь с рогов, а ноги со ступенек.

Так. Насчёт волос надо будет что-то придумать позднее. Вот платье…

Нынешняя ромалинская мода опять вернулась к концепции времён короля Орта: полупрозрачный муслиновый или кисейный чехол с рукавчиками-буфами, подхваченный под грудью складчатым кушаком из набивного шёлка или шерсти, пелерина из того же материала, что и пояс, чепец или покрывало в стиле платья, покрывающие причёску с лёгким намёком на благопристойность. Ну и обтягивающие перчатки до самых рукавчиков: не гостили бы при Юлиановом дворе целомудренные скондийцы, не было бы предлога во всё это утянуться. Впрочем, девицы вовсю щеголяют цветом и фактурой кудрей, дамы отстают от них совсем ненамного, а восточные многожёнцы и не думают отворачиваться от этого непотребства. Напротив, если придворные кавалеры облачены в строгое черно-белое (денди, не иначе), то гости расфуфыриваются что петухи.

«Груди у меня не те, а лифчиков в Верте не отыщешь ни за какие деньги», – подумала Галина, обрушивая на голову нечто бесформенно-ангелоподобное и расправляя. По счастью, пояс из длиннейшего шарфа эволюционировал в подобие корсажа с удобными потайными крючками. Бюст без дополнительных усилий поднялся как деревенский калач на блюде. Для того чтобы накинуть пелерину и набросить на голову капюшон, тоже камеристки не потребовалось.

«Н-да, – Галина критически сморщила нос. – В собранном виде, если еще и лайку натянуть, и аметистовый перстенёк поверх лайки, – точь-в точь духовное лицо. А наполовину раздевшись, да в линте из серебряных розочек, да в обильных низаньях по всей груди и плечам – богатая франзонская крестьянка на ярмарке. То ли они моду от знати позаимствовали, то ли от них через готийское революционное посредство аристократы заразились».

Она мимоходом задумалась – в чём, собственно, разница между бедным дворянином и богатой поселянкой. Вообще между сословиями, которые в привольном Вертдоме склонны смешиваться не более чем в средневековой Рутении. Ей давно приходило на ум, что здешний уклад основан на своего рода ролевой игре по достопамятной книге Филиппа Родакова. «Живём в какой-то извращённой литературе, – подумала она. – А в чём смысл и интерес всего этого?»

И немедленно получила ответ, который, собственно, всегда знала. То была игра на жизнь и на смерть по особым правилам, в которой, вопреки рутенским «большеземельским» установкам, торжествует лишь смелый, умный и достойный. Не выживает, нет. Во всяком случае – не обязательно. Но – отчасти как и на старой Земле – доминантой аристократа были честь и достоинство, доминантой простолюдина – жизнь, которую надлежало сохранить вопреки всему и в самых мерзких условиях. Эти две чаши весов в Верте уравновешивались, ибо нет чести без того, кто её проявляет, как нет и смысла в жизни, когда она становится чем-то биологическим.

– А у ба-нэсхин что ценней? – спросила Галина у зеркала, механически обращаясь вокруг оси. – Человеческое достоинство или достойное существование? Ну не крестьянка я. Своей непроницаемостью больше напоминаю жрицу любви со скондских перекрёстков. Дочь матери Энунны, как и кое-кто из королевской родни. Есть дворянство крови, есть дворянство меча и топора, как у королевы Эстрельи, а я сама…

«Столбовая дворянка без кола и двора», – стукнуло в голову.

На Острове Изгнания всё необходимое для жизни приходилось добывать своими руками, хоть с известной лёгкостью. Нужное для «роскоши познания», для того, чтобы достойно воспитать девочек давалось, по сути, в залог. «Неограниченный кредит под мой фантомный и непредумышленный аристократизм, который я заработала благодаря одному сражению и одной несостоявшейся смертной казни. Ибо вела себя как отвергнувшая сладость жизни, по ходкому вертскому выражению».

И как только Галина вспомнила пословицу – вмиг поняла, для чего она понадобилась Барбе. Понадобилась им всем – для чего эти расплывчатые «они» и выманили с острова вначале девочек, а потом, не намекнув ни словом, её саму.

Молодой король и его советники захотели перекинуть мост к Морскому Народу.

На рассвете – а они этой весной были поистине лучезарны, – небольшой поезд тронулся из тех ворот Ромалина, что были обращены на север, к Готии, где расположилось самое большое поселение ба-нэсхин и где благоденствовал некий монастырь, устроенный на манер древних кельтов: скромные хижины вокруг великолепного храма. Так, по крайней мере, объяснял Барбе.

Хотя король Фрейри-Юлиан и супруги Торригаль в один тройной голос утверждали, что культурный Вестфольд (а также Франзония и Готия), в отличие от ещё более культурного Сконда, совершенно безопасен для проезда, ну, типа юная девственница может пройти его из конца в конец со слитком золота на голове и ничему не подвергнуться, охрану Галине фон Рутен всё же придали.

Её статного буро-игреневого мерина окружало аж семь молодцов верхом на выносливых скондийских кобылах: все светлой масти и с голубоватыми «хрустальными» глазами, по виду чистокровные изабелловые арийцы. В довершение радости главного у них звали Сигфрид. Ну то есть Зигфрид. В пару с королевой-монахиней Зигрид-Сигрид.

«Откуда подобрали-то сих белобрысых бестий, – подумала Галина в первый момент. – Для сугубого антуража, полагаю. Хотели пофасонить. Вообще-то виден почерк Барбе, который сулил мне уйму юных галантов».

Впрочем, узнав, что каравану для быстроты передвижения придадут ещё семь «заводных» меринов, тоже подсёдланных и с небольшими вьюками, решила, что на службе у Юльки пребывают не такие уж миролюбивые дурни. Пожалуй, кое-кто даже через крепости восточного рубежа прошёл. Знают, что в летучем отряде нельзя соединять жеребца с кобылой, а двигаться удобней одвуконь, даже если на дороге имеются трактиры и ямские станции.

«Да конечно, Хельм и Стелла – люди бывалые, успели тут всех вымуштровать, – подумала Галина. – Хотя людьми их как раз назвать трудно».

За время гостевания ей удалось сойтись с родителями Бьярни накоротке, тем более что они её более или менее помнили. Принимали её радушно, буквально как члена Великой Семьи: скорее всего памятуя о впечатлении, что произвели на королевский двор неукротимые сестрёнки. Король и вообще не научился самостоятельно держать приличный фасон – вечно его загоняли в тугой корсет старшие дамы, Марион Эстрелья и Библис-Безымянная.

– Почему прабабка вашего величия зовётся безымянной, если её окрестили Библис? – спросила однажды Галина между делом.

– Не уверен, что её вообще крестили, – ответил король. – Отец – натурализовавшийся скондец, мать – скондка натуральная. Когда их с королём Ортом венчали, может быть… А Безымянная потому, что в местах, куда мы вас, иния Гали, посылаем, такое означает наивысший почёт. Высокая иния Фибфлиссо, как говорят ба-фархи.

– Может быть, ба-нэсхин? Морские Люди? – спросила она.

– По легенде, язык ба-инсанов произошёл от говора их супердельфинов, – ответил Юлиан. – Мой большеземельский муж… простите, брат – биолог из России и ходит к нам как к себе домой. Говорит, что их мозг не только весит больше дельфиньего, что неудивительно, исходя из размера туши. Там неимоверное количество нейронных связей и сдвоенный центр речи.

– Они говорят, ваше…?

– Говорят – и ультразвуком, и лихим посвистом. Госпожа Галина, давай лучше на брудершафт опрокинем, что ли, а то соотечественники, можно сказать, двойные, а всё выкаблучиваемся. Какие-то есть давние правила, что назвать даму на «вы» – значит обязать её отвечать равновесно. Если пол одинаковый.

– Давай, твоё величие, – лихо согласилась она. – Надеюсь, ты настолько меня выше званием, что не обидишься, если я тебя при людях выкать стану?

Он улыбнулся:

– Никак не запомню, что здесь не Москва, а я не мужняя жена, а женатый муж. И что на «вы» вообще по сути одних дам кличут. Да, ты по дороге намерена посетить Двойные Замки?

– Чтобы полюбоваться на двойное пузико с внучатами? Ой, нет, слишком я для того молода. Пускай уж эти младенцы сначала родятся. А то об одном буду всю дорогу думать – так ли мерзко у моих девок выйдет, как у меня с Браном, или лучше.

– Тьфу, чтоб не сглазить, но, думаю, куда проще. Они обе здешние, а потом их повенчали по всем правилам. Не очень торжественно, в присутствии всего трёх братьев-ассизцев и одного архиепископа.

– Господин король, ты в это веришь?

– И не хотел бы, а приходится. Вертдом невелик по размерам, и гармония его с окружающей средой какая-то необычная. Вот ещё бельгардинки и твои сентегирские ассасины, они… В общем, у них тоже получается плотно въехать в мироздание без всяких наркотиков и психоделиков, да ещё им ворочать.

После таких разговоров Галина почти что удивилась тому, что властная старуха не присоединилась к их компании, чтобы пуститься в обратную дорогу к морскому побережью, откуда её извлекли по причине малого нездоровья. Уж кто-кто, а она бы смотрелась в дамском седле куда замечательней нынешней предводительницы: удобно, разве что в стелющихся сзади юбках путаешься и в скакуна полный карьер не пустишь. Ибо непривычно.

Кажется, для экс-рутенской дамы это путешествие было противоположно не только самому первому, рядом с отцом, но и течению лет: от Чумного Острова, где отпущенный ей земной срок завершился рождением сына, в самом деле чуть не убившего саму мамашу, до столицы, в стенах которой она впервые поняла суть и долг своей цветущей взрослости, и до мест, которые сохранили память о ней, совсем юной.

Кажется, королевский совет негласно решил показать гостье изменчивость неизменного и неизменность изменчивого, как любили говорить в Сконде.

«Места не моей боевой славы», – думала Галина, покачиваясь в седле и кутаясь поверх куртки и штанов в толстый шерстяной плащ, пока под копыта отряда стелилась отменно укатанная дорога. Сайкелы попадались куда реже, чем в прошлые лета, при том что им была выделена особая полоса в середине, встречные всадники ловко сторонились, никто из следующих тем же путём, что и отряд, не заходил на обгон. Даже рыдванов, фургонов и прочих телег на мягком ходу попадалось немного. Судя по всему, привозная цивилизация несколько всех достала.

Гостиницы и даже обыкновенные трактиры, как и раньше, поражали абсолютным отсутствием клопов и вшей, но никаких поглотителей отходов не наблюдалось. Простые ватер– и люфтклозеты, правда, не слишком вонючие. Поскольку вокруг расстилался изумительный простор цвета молодого изумруда, то кони-люди по большей части ночевали во дворе и конюшне, удобряя хозяйскую территорию навозом и объедками со щедрого хозяйского стола. Одной Галине полагались комната на верхнем этаже и страж, дремлющий у порога: Сигфрид или его почти-близнец Торкель. Вторгнуться в комнату или шатёр никто из них, вопреки то ли опасениям, то ли надеждам, не пытался.

Дня через четыре на горизонте появился город-замок Вробург – легендарная прадедовская столица Вестфольда и Франзонии. Клык диковинного зверя, что пропорол собой холмистую равнину. Галина уже догадалась, что рыцарь Олаф – местная копия Завиша, супруга королевы Кунигунды и чешского делателя королей. Однако второе название земного Вробурга, Глыбока, не соответствовало здешнему прототипу. Замок стискивал, точно обручем, древнее поселение и венчал собой скалу, у подножия которой, на обширно зеленеющей лужайке, лежал новый город, шумный, пёстрый и полный самых разнообразных запахов. И он, этот ярмарочный луг, не помнил Олафа Соколиный Камень, который был заключён в ограде: Олафа-спасителя, который своей жертвой отстоял свободу любимого детища. И вернул свободу девочке-жене, подумала Галина. Той, что впоследствии выносила короля Ортоса. Да уж, местный герой действовал куда успешнее того чеха. Между первой женой и второй у него была платоническая любовница – мать юной готийской принцессы, чуть похожая нравом и судьбой на Марию-Антуанетту.

А ещё тут жила святая Йоханна или Йохан Вробуржский, то бишь Жанна Орлеанская, чью историю – спасение от одного костра и достойную воина погибель на другом – вывел на витражах пылкий Рауди. И Хельмут, отец короля Орта, родоначальник двух династий, исполнитель суровых приговоров. Диковинная история, трагическая, но в то же время игровая. Почти по Хёйзинге: «Осень средневековья» одновременно с «Человеком играющим».

– Только не нужно мне никаких рассказов, – она предостерегающе подняла руку, едва Сигфрид приоткрыл рот, чтобы сыграть роль гида. – Вот лучше объясните мне, что это за лужайки вокруг. Яркие, словно озими, и холёные. Иного слова не подберешь. И лошади на них пасутся – за уши не оттащишь.

– Ты очень уместно спросила, иния, – кивнул Сигфрид. – Это приданое твоих дочерей, какое сотворил Юлиан-рутенец. Доброе семя, что прорастает на бесплодном камне и держит за собой лишь то место, которое ему назначили люди. В первую весну оно создаёт плотную сеть корней. На вторую пропускает сквозь себя то, что легло понизу, и оживляет его – если то было захиревшее высокогорное пастбище, оно расцветает как нельзя более пышно, если посев жита по песку – урождается сам-двадцать, если плодовые кусты, от которых остался сухой прут, – все их обсыпают ягоды. На третью весну можно сажать деревья.

– Хорошее дело. Ты уверен в датах? Мои Барбара с Олавирхо обручены всего-навсего второй год.

– Знающие люди испытывали уже десяток лет, – он пожал плечами. – Несмотря на ручательства самого мэса Юли. В вольной роще напротив Вольного Дома, что рядом с Мостом Тумана.

– Удивительное определение места. Что там за город?

– Ныне это скорее посёлок, городом это считалось при прародителях Хельмуте, Лойто и Акселе, сыне Лойто. Имя ему – Хольбург.

– Это далеко отсюда?

Тот самый дуб с поперечиной, рядом с которым возникли они с папой Алексеем. Освящённый, как позже она узнала, играми детей и гибелью женщины, которая без порока повисла на древе, тем самым вручив ему душу.

Вековая липа, о которой писал – Хельмут или Филипп, его голос? Собственно, какая книга, способная, по легенде, переправить землянина в Верт, реальность вымысла, была изначальной?

Роща рядом с переправой. Место постоянных, но негромких паломничеств.

– Да, иния Гали, далеко в сторону, – объяснял Сигфрид во время её ностальгических размышлений. – В двух конских перегонах.

– То есть в двух сутках пути и ещё столько же обратно? А если менять лошадей на ходу и отдыхать прямо на этом замечательном газоне? Насколько я видела, у нас имеются шатры.

– Если вам желательно торопиться, иния, тогда разумеется.

Типично архаическая ментальность: какой смысл стремиться и достигать, если одно мгновение жизни даёт тебе столько же, сколько другое?

Но если одно равно другому – отчего же не испытать на себе наслаждение ровной и быстрой скачкой, неутомимостью верховых животных, что половину пути бегут налегке, прохладу погожей ночи и мягкость травы?

На следующее утро маленький караван уже внедрился в легендарное сердце Вестфольда. Шагом проследовали сквозь городок, не обнесённый стеной и по виду совсем заштатный – день был не рыночный, под низким парусиновым навесом площади дремало с десяток торговок да помост для показательных экзекуций, с ног до головы зачехлённый той же промасленной тканью. Наполовину торчащий из него столб с перекладиной как раз и подпирал своды.

– И часто здесь это проводится? – спросила Галина, поворачиваясь к Сигфриду и указывая на столб пальцем.

Сигфрид с недоумением поглядел на неё, потом на Торкеля, Торкель ответил им обоим аналогично.

– Ну, фестивали, – пояснила она. – Цирк шапито. Когда главный исполнитель в маске, а остальные актёры в кандалах.

– Не стоило бы так неуважительно, – пробормотал Сигфрид. – Зрелище это, я думаю, редкое, а детали церемонии отрабатываются почище крёстного хода. Один выкупает свою душу по дорогой цене, другие принимают выкуп.

– И не дай Езу Нохри взять большую цену, чем установлена, – добавил Торкель. – Доброго палача лет десять его ремеслу обучают, в особой школе, да и в самой семье. Да и семья в Хольбурге заправляет не из простых. Наследственные дворяне, высокая кровь.

– Я слышала об этом, простите, – ответила Галина мягко. – Даже на самой себе едва не испробовала. Язвлю оттого, что с детства к такому не приучена. Или вообще боюсь.

– А чего тут бояться, – Торкель нагнулся, подхватил с лотка молоденькой торговки пучок зелени, бросил монетку и шутейное словцо, отчего та рассмеялась, показав зубки. – Всей беды не минуешь, любой смерти не объедешь. Но и зарекаться никому не следует. Не всякую грязь можно водой с себя смыть, от иной и жавель не помогает.

– И не всякую грязь можно показать небу, так? – они уже проезжали мимо, и Галина обернулась с этими словами на губах. Нет, никаких цепей и тем более позорных колодок вроде не наблюдается, хотя как знать!

– Не думайте, иния, что дождевой балдахин так тут и оставляют, – сказал Сигфрид. – Правосудие творят при ясном небе и хорошей погоде. Чтобы собрать всех возможных свидетелей.

– Ритуал, – хмыкнул Торкель. – По всему Вертдому так, а здесь тем паче.

Городок довольно быстро протек между копыт, и всадники снова оказались в роще. Прежняя дорога сменилась тропой, довольно, правда, широкой, – в полтора лошадиных корпуса, чтобы при случае можно было разъехаться со встречным. Впрочем, на глаза им никто не попадался.

На небольшой площадке, где вездесущий «газон» был гуще, короче и не прорастал никакими цветами, Сигфрид остановил всех.

– Можно стреножить лошадей – никуда не денутся, будут бродить по кругу, дремать и кормиться. Дальше люди идут пешком.

– Только вот лагерь здесь разбивать прошлый раз было запретно, – сообщил Торкель.

– Так это колья втыкать и костры жечь нельзя, – ответили ему. – А сидеть на земле можно покуда. Мы инию подождём, когда вернётся.

– А что, я пойду куда-нибудь? – спросила Галина.

– Здесь недалеко два места паломничеств: Отец Рощи и Мать Рощи. Дуб и липа, – пояснил глава отряда. – Я последую за инией, а Торкель останется надзирать. Позже и мы все туда наведаемся по очереди.

Тропа, которую она выбрала поначалу, затянулась бархатистой плёнкой мха, и пришлось глядеть под ноги, чтобы не поскользнуться. А когда извилистый корень, выпирающий из почвы мощной складкой, протянулся вдоль дороги, заставив женщину оглянуться, – Мать была уже здесь.

Должно быть, срединный корень тянул жар из сердцевины здешнего мира – когда все остальные деревья едва раскрыли почки, это было с ног до головы в тонкой листве, кое-где нарождались округлые капли бутонов, собранные в кисть. Понизу всё было затянуто ландышевым листом и цветом – могилу родоначальника можно было бы и вовсе не заметить, если б не крест из неровно ошкуренных веток, переплетенных лубом и жимолостью. Он казался древним, хотя его наверняка укрепляли и поновляли. В той же мере, как и надпись корявым псевдоготическим шрифтом, с пропуском между «Л» и мягким знаком:

«Хель мут»

Имя говорило так мало и так много! Галина склонилась над узким холмиком, отводя в сторону сухой стебель. Жимолость, как всегда в эту пору была неказиста и словно бы мертва. Но тот, чьё имя было начертано на поперечине, уже давно встал из гроба, а другой, подаривший мечу своё собственное имя, почти так же давно занял его место в земле – и, пожалуй, на Дальних Полях.