Текст книги "Необычайное путешествие в Древнюю Русь. Грамматика древнерусского языка для детей"

Автор книги: Татьяна Миронова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Хитро придумал тысяцкий. Нездила – купец галицкий, сродников своих – галицких людей – узнает, а коли не узнает...

Отпустив Прохора, Вышата оглянулся и жестом подозвал к себе гридя Путяту:

– А тобе велю тыя люди чюжи стеречи! Послалъ есмь ихъ къ Нездиле – галичанину паволокы купити. А ты пытай Нездилу, знаеть ли сихъ людiи или нетъ.

Путята хмуро поклонился и долго еще глядел вслед уходящему тысяцкому. Недобрый приказ Вышаты точно камень лег на сердце. Гридь потрогал узел конского повода на кольце, проверяя его надежность, и, тяжело вздохнув, пошел отыскивать галичан.

Из плотного конского ряда, хоронясь Путяты, осторожно выбрался Митя. Он слышал речи тысяцкого, понял злой его умысел. Тень смертельной опасности вновь стояла рядом, цепко держала, ни на шаг не отпускала. Избавления от нее Митя найти не мог.

Воины, оставив сторожей, разбрелись по городу.

Путята подошел к Прохору, который, усиленно потирая затылок, все пытался понять, чего от него хотел Вышата.

– Бывалъ ли къгда въ Новъгороде?

Прохор хотел кивнуть, но вовремя вспомнил, что тот Новгород, в котором он действительно бывал, и не раз, очень не похож на этот древний город. Историк отрицательно покачал головой.

– Тъгда идемъ. Показати хочю вамъ Господинъ Великыи Новъгородъ.

ОРЕЛ НА ЗОЛОТОМ ПЕРСТНЕ

Путята привел их на просторный двор, со всех сторон окруженный церквами. В шумной торговой площади Прохор едва узнал Ярославово дворище. Повсюду теснились лавки, крытые навесы с широкими полками, купцы выставляли товар.

Какого добра тут только не было! Мечи с чеканенными на них надписями, острые ножи – засапожники с затейливыми костяными ручками. Рукояти у таких ножей в виде плотно сбитого тела рыбы с легкими выступами прижатых плавников, с коротким широким хвостом. На показ и продажу выставлены были во множестве луки и колчаны для стрел. Костяная накладка одного из таких колчанов изображала дракона, запутавшегося в извивах своего тела и яростно кусавшего собственный хвост. Прохор с Митей долго не могли оторваться от оружейных лавок, пока Путята не подхватил и не увлек их дальше, к гончарным рядам. Глиняной посудой заставлен был весь дворик Никольской церкви. "Святой Никола на Руси почитался как покровитель торговли", – шепнул Прохор Мите. Глаза разбегались от обилия разноцветных разрисованных горшков и кринок. Торговали здесь и серебряными тонкой чеканки блюдами, высокими с узкими горлышками медными кувшинами, привезенными из дальних восточных стран.

В толпе сновали мальчишки, предлагали покупать костяные "копоушки" – тонкие стерженьки с лопаточкой на одном конце и с дырочкой на другом.

– Сквозь дырочку продергивается шнурок, на котором копоушка подвешивается к одежде, – попутно объяснил Прохор Мите и отмахнулся от назойливого маленького торговца, упрямо предлагавшего купить с десяток копоушек.

Суета и праздничность новгородского торга так увлекли Прохора, что он забыл, из виду выпустил строгий наказ тысяцкого. Прохор кидался от лавки к лавке, гладил холодный металл рукояти ножа, перебирал щедро рассыпанные па прилавке теплого сияния янтари, рассматривал резные, из заморского самшита выточенные гребни. Митя едва поспевал за неугомонным историком.

Наконец студенты остановились у лавки серебряника, где Прохор принялся выбирать, будто для покупки, серебряные перстни с самоцветами, старался запомнить форму, узор, огранку самоцветного камушка. Митя же, заметив, что Путята от них отстал, напомнил:

– Тысяцкий тебе что приказал?

– Совсем забыл! – Прохор выпустил из рук перстень. – Вышата паволоку велел купить: три сажени в длину и два локтя в ширину.

– А какие это меры – сажень и локоть, – ты знаешь? – У Мити перехватило дыхание.

– Да кто же этого не знает? – удивился Прохор. – "Локоть" – это длина руки до локтя, "сажень" – длина рук в размахе. Эта мера зовется "сажень маховая". А есть еще "сажень косая", это длина от носка ноги до пальцев поднятой вверх руки. Ну а совсем малая мера – "пядь" – длина растянутой кисти – от большого пальца до указательного.

– Постой, постой, как же это, – перебил его Митя. – Люди и росту разного, и руки у всех разной длины, неужели у русичей нет единой меры – чего – нибудь вроде метра или сантиметра?

– Нет, – Прохор высмотрел в рядах лавку с тканями, хозяин которой в это время ловко накручивал на локоть – вымерял – кусок грубого портища. – Видишь, – показал глазами Прохор в сторону лавки. – Хозяйский локоть, хозяйская сажень да хозяйская пядь – это для русича самая что ни на есть надежная мера. Пойдем, купим Вышате паволоку.

– Стой! – вскрикнул Митя, – Там Путята! Путята приценивался к тканям. Ткани были раскинуты на широких столах, купец встряхивал ими перед Путятой, приговаривал:

– Позри, друже, се сукно, а се полотно, се же, – нежно провел он рукой по алому переливчатому шелку, – паволока, а се, – ткнул он ногой большой серый рулон, сваленный прямо на земле, – дерюга. Колико надобе, друже, порта, рубъ али поставъ?

Но Путята отвернулся от тканей, не требовался ему, видно, ни кусок – "рубъ", ни тем более сверток – "поставъ". Выбрал себе среди навалом лежавших ковров, полстей, скатертей тонко тканный с затейливой вышивкой убрус, расплатился с хозяином лавки и, склонившись к его уху, стал тихо что-то нашептывать.

– Надо уходить, – крепко сжал Прохорову руку Митя. – Этот купец – гость галицкий Нездила. Тысяцкий велел Путяте вести нас к нему. Коли Нездила признает в нас своих земляков, то добро, а коль не признает...

Они нырнули в толпу и торопливым шагом вышли к пряслам, к которым были привязаны лошади, волы, коровы. Здесь торговали скотом. Бойкий человек в пестрой рубахе наседал на неторопливого слобожанина и частил:

– Даю за кобылу шесть десять кунъ, а за волъ гривьну, а за корову четыре десять кунь, а за борана – ногата, а за жеребя – пять ногатъ.

Слобожанин качал головой и басовито выговаривал:

– Мало, друже, мало.

Прохору тоже захотелось прицениться к скоту, выведать истинные цены, да Митя уже ходил среди меховых лавок, и Прохор не решился от него отстать.

Что за богатство тут было, какая выставка мехов, каких только не было – и собольи, и куньи, и барсучьи, и лисьи, и бобровые... А многим Прохор и названия не знал. Торговцы расхаживали между рядами, увешанные связками беличьих шкурок.

– Сорокъ, сорокъ, – беспрестанно повторяли они.

– Слышал? – схватил Митя Прохора за рукав. Хоть и торопились они, да как может филолог пропустить такую находку. – Вот так родилось на свет слово "сорокъ", которое обозначает число "40".

– Как? – не понял Прохор.

– Слово "сорокъ" родственное слову "сорока" – рубашка, значит. Первоначально оно означало связку шкурок или мешок с четырьмя десятками беличьих шкурок, необходимых для пошива одного платья...

Митя заметил вдруг, что Прохор перестал его слушать, а исподлобья наблюдает за проворным человечком в красной шапке, раскладывавшим свой товар на дощатых скамьях. Товар был богатый – тонкое, хорошей выделки полотно, перчатки, или, как их здесь называли, "рукавицы перстовые", сорочки и мятли. Все выглядело красиво и добротно. Еще выгружал продавец из корзины мешочки с солью, изукрашенные коробочки с пряностями. Только разложил, как вокруг собрался народ, вещи разглядывают, травы понюхивают. Да только не товар привлек внимание Прохора, узнал он в том человечке давешнего толмача немца Фредрика. Узнал его и Митя и стал искать глазами толмачова господина.

И впрямь Фредрик был здесь, важно ходил между рядами, разглядывал, щупал чужой товар. Пробился Митя через толпу к Фредрику поближе да притерся рядом. Интересен был ему древненемецкий выговор чужеземного купца. Вертя в руках какой-то берестяной туесок для ягод, как бы прицениваясь к нему, и услыхал Митя разговор Фредрика с хозяином соляной лавки, тоже немцем.

Не стесняясь, разговаривали немцы на родном языке, уверены были, что здесь их никто не поймет. А велел Фредрик соляному купцу Албрахту ехать на Неву к Биргеру да сказать, что князь собирает большой полк новгородцев да дружину против шведов. А чтобы вера была у Биргера к посланнику, дал ему Фредрик свой перстень с золотым орлом. Выговорив все это, Фредрик двинулся к своей лавке и замер там, презрительно поглядывая на кричащее, весело торгующее многолюдье.

Митя вернулся к Прохору, заглядевшемуся на змеевик – амулет, по поверью, хранящий хозяина ото всех бед. Был змеевик особого устройства. С одной стороны начертан на нем православный крест, и фигурки святых Бориса и Глеба выдавлепы на бронзовой поверхности медальона. С другой стороны страшный змеище, знак поганой языческой веры, разевал огненную пасть. У Прохора руки затряслись от радости, когда увидел он на торге такое сокровище. В музейных хранилищах ему, конечно, попадались древние змеевики, да все какие-то плохонькие. А здесь, загляденье! Он как раз сторговался с хозяином ланки поменять на змеевик свой нож – засапожник, выданный ему княжеским ключником, и обмен был уже почти свершен, да тут Митя, взяв историка за локоть, отвел в сторону.

– Прохор, – Митя понизил голос, – ты видел, что купец Фредрик тоже здесь торгует?

– Видел, – кивнул Прохор, не выпуская из рук своей находки. – Он, наверное, уже заплатил мыто за свой товар.

– Я слышал, как Фредрик только что поручил одному торговцу – немцу скакать на Неву и предупредить Биргера о приходе русских полков. Смотри. – Митя показал через плечо, как суетливо складывает свой товар в большие короба посланец Фредрика, на пальце у него сверкал золотой перстень с орлом.

Прохор задумался. Такого поворота событий он не встречал ни в одной летописи. О бегстве теперь, хоть и велика опасность, не могло быть и речи. Надо было что-то срочно делать, а для начала не спускать глаз с посланника.

НЕДОЛГО ГОСТЕВАЛИ...

Но пора возвращаться к Ване и Васе, забыли мы их совсем, на лесной дороге из виду потеряли. А они, бедняги, только к вечеру, вдосталь натрясшись с непривычки в телеге, въехали в новгородское передгородие. По улице, на которой жили серебряники, громыхая на бревнах мостовой, обоз последовал к кремлю, а Онфим, Ваня и Вася соскочили с последней телеги и постучались в ворота просторного двора.

Из ворот выглянула сероглазая молодая женщина, словно давно ждавшая этого стука, и, радостно вскрикнув, обняла Онфима.

– Мати, – только и смог проговорить он и уткнулся в вышитый рукав ее сорочки. – Мати, приими отрочата въ домъ нашь. Изгорела есть Чудиновьска слобода, да чада спасли ся суть да въ Гюрьгевъ прiишли. Я съ ними хочю сено косити.

Женщина жалостливо погладила ребят по головам и показала рукой на крыльцо, проходите, мол, дорогие гости.

Дом Онфимова отца, большой, на подклете, с резным деревянным крыльцом – теремком и высокими окнами, имел теплую и холодную избы, соединявшиеся сенями. Зайдя в теплую избу, она называлась теплой потому, что в ней была большая печь, которую в зимнее время топили, и вся семья тогда жила только здесь, мальчики увидели просторную чистую комнату. В переднем углу стоял деревянный стол с лавками, над столом была устроена божница. К потолочной балке крепилась жердь, на ней покачивалась люлька, завешанная тонкой полотняной занавеской. К печи пристроены были полати – широкий дощатый настил под потолком, на полатях спала семья. На полатях сейчас стояли расписные сундуки – подголовники. Над окнами были приспособлены украшенные кружевной резьбой полипы для посуды и прочей хозяйственной утвари. Около печи– деревянная перегородка – голбец с врезанной дверью, ведущей в подвал.

Мать усадила детей за стол и пошла хлопотать об ужине, а Онфим заглянул в люльку, где тихо спала маленькая девочка.

– Сестра моя Марья, – объяснил он Васе и Ване, счастливо улыбаясь.

Мать поставила на стол большую миску, полную пареной репы, щедро политой маслом, раздала мальчикам деревянные ложки и налила по кружке теплого парного молока. Вася жевал и думал, что теперь его мама не сможет вот так же поставить перед ним тарелку, налить молока и сесть, подперев ладонями подбородок, любуясь на сына. Мама была очень далеко – в двадцатом веке...

Еда разморила ребят. Заботливая молчаливая хозяйка постелила "погорельцам" в летней, холодной, избе на широких лавках и ушла, пожелав "покойной ночи".

Оставшись одни, Ваня и Вася осмотрелись. Одна дверь в холодной избе вела в кладовую. Другая же обрывалась вниз: хозяин не успел пристроить к ней второе крыльцо. Летняя изба служила пока складом всяких хозяйственных мелочей, здесь стояли жернова, хозяйкин ткацкий стан с незаконченным полотном, прялка с приготовленной для работы куделью.

– Вань, – почему-то шепотом проговорил Вася, – где теперь Митю с Прохором станем искать?

– Утром видно будет, найдем, – как можно бодрее отвечал Ваня, хотя сам он мало верил в счастливый исход их приключений.

Проснувшись утром, Ваня и Вася быстренько натянули на себя порты и рубахи, выглянули в открытую дверь теплой избы. Оттуда доносились приглушенные голоса, это тихо переговаривались хозяева, очевидно, боясь разбудить ребят и спящую в люльке девочку.

– Поклонъ куме, свекру да свекрови. А свекрови се монисто дажь да скажи: отъ невестъкы то монисто, отъ Дарьи, – слышался напевный голос Онфимовой матери.

– Добро, кума, – прогудел в ответ густой бас. Хозяина баса мальчишкам разглядеть не удалось. Он сидел в "красном" углу избы под божницей и был заслонен от ребят спиной Онфимова отца.

– А блюдо съребрьно тестю и тещи моимъ посылаю, – Онфимов отец выставил на стол засиявшее голубым светом блюдо и добавил: – А шюрину глаголи, да бы шелъ въ Новъгородъ, князь бо полкы събираеть.

– Шюринъ не придеть, – хмуро ответил кум. – Сказаю вамъ. Вся Чудиновьская слобода изгорела есть. Васъ помочи зовуть домы ставити изнова.

– Ваня, – не обратив внимания на последние слова гостя, полюбопытствовал Вася, – это кого они там называют – кумъ, кума, свекръ да свекровь?

– Да ничего особенного, – досадливо зашептал Ваня, последние слова гостя его насторожили, а Вася слушать мешал, – "Свекръ" и "свекровь" для жены – родители мужа. А сама она им доводится невесткой. Муж же называет родителей жены – "теща" и "тесть". А они зовут его "зять".

– А "шюринъ" это кто? – не до конца понял Вася.

– Тихо, – требовательно скомандовал Ваня, но все же объяснил: -Муж зовет шурином брата жены. Да не мешай, Васька. Про Чудиновскую слободу речь.

Они затаили дыхание.

– Прошю тебе, куме, ехати въ Чудиновьскую слободу ставити домы изнова, – настойчиво повто рил бас.

– Да како же мне ехати, – запротестовал отец Онфима. – Али ты не слышалъ вести, яко идеть на насъ Биргеръ ратью, и нынъ князь Олександръ Ярославичь полкы събираеть новъгородьскыя.

– А мы, слобожане, князю несмъ помочьникы, – отрезал бас гневно. – Он есть ворогъ всимъ слобожаномъ, на полюдье ходить, насилие въ слободе творить.

– А мы, Микуло, не князю помочи идемъ. Мы за Русьскую землю станемъ да за Господинъ Великыи Новъгородъ головы сложимъ. И ты намъ, Микуло, в семь деле неси съветъникъ, да!

Отец Онфима в гневе привстал, поднялся и Микула, но хозяйка протянула к ним руки:

– Господь съ вами, не гневаи ся, куме. Како полци воротяться, тако прiидемъ помочи домы ставити. А ныне Иванъка Чудиновьскаго кузнеца чады възьми дому.

Мальчики стояли в сенях огорошенные. Во вставшем со скамьи гневном басовитом куме оба уз нали слободского старосту Микулу, того самого, что заточил их в поруб. Бежать надо, но куда? Ок на теплой избы выходят прямо во двор, и их, убегающих с крыльца, сразу заметят. Ваня вспомнил про недостроенное крыльцо холодной избы. Заскочив в ее прохладный полумрак, ребятишки разом налегли на дверь и вывалились в открывшуюся дыру.

Круглый дворик, на который они попали, был мастерской Онфимова отца, серебряных дел мастера. Здесь на длинных столах были расставлены готовые заказы: оклад к иконе, серебряная чаша – потир, обложка – оклад на Евангелие. В ящичках, поставленных друг на друга, разложены были приготовленные к продаже бусы, серьги, подвески, крупные височные кольца, рясны.

Во дворике, однако, их могли скоро найти. Ваня взобрался на один из столов, уцепился за верхнюю кромку частокола и, подтянувшись на руках, в мгновение ока перемахнул через стену. Вася последовал за ним.

Теперь беглецы стояли на бревнах мостовой и глядели, как валит по улице народ, все направлялись через мост к кремлю, раскатисто и призывно звонил оттуда колокол.

– Князь велелъ есть съзвонити вече въ кремле, – услышали мальчики разговор в толпе. – Поведеть вои на Биргера, събираеть полкы новъгородьскыя.

– Понял, – Ваня весело подмигнул Васе. – Здесь наши студенты. Наверняка с князем в город приехали. Надо идти в кремль.

ВЕЧЕ

В кремле, куда текла, шумя и торопясь, толпа, высился отовсюду видный деревянный помост с низкими лавками. На помосте уже стояли трое богато одетых людей, смотрели на кипящее вокруг них людское море.

Ваню и Васю так затерло в гомонящей тесноте, что они едва не потеряли друг друга. Спасаясь от давки за спиной какого-то дюжего рыжебородого новгородца, мальчишки прибились к подножию Софии и, прислонясь к еще не нагретой солнцем шершавой стене, стали высматривать в толпе Прохора и Митю.

– Они должны быть в дружине князя, – Ваня поднимался на цыпочки и подскакивал, крутил головой. – Что-то не видно здесь дружинников!

Последние слова Ваня произнес с громким отчаяньем, так что сидевший тут же, положив руки на посох, пожилой горожанин оглянулся и жалеючи растерявшихся отрочат, хотя и не зная, для чего они ищут дружинников, объяснил:

– Дружина вборзе прiидетъ.

– И князь Александр Ярославич? – в один голос выдохнули Ваня и Вася, мало заботясь о правильном произношении слов.

– Сде князь, на верьху стоить, – указал старик посохом на стоящего на помосте высокого человека в шлеме. – А съ нимъ посадьникъ Степанъ Твердис – лавичь и епископъ Новъгородьскыи владыка Спиридонъ.

Ваня впился глазами в князя. Александр Невский! Живой! И совсем не похож на портрет из учебника. Лицо властное, но без надменности, нос вздернутый и глаза добрые, без стального блеска. Веселые даже глаза.

Князь стоял, наклонив голову, уперев подбородок в грудь, слушал, что говорит ему, разводя руками, грузный седой человек в белой рубахе, подпоясан ной золоченым ремешком. Это и был посадник нов городский Степан, вершитель власти в Новгороде. Епископ Спиридон, глава Новгородской церкви, стоял в стороне и отрешенно смотрел на сходящихся "вечьниковъ".

Вечники с мечами в ножнах у поясов, с луками и самострелами за спинами выстраивались в "сотни". Колчаны с изукрашенными костяными на кладками они держали у поясов. Все новгородские воины были в шлемах, с красными, "червлеными", щитами. Ладное это было войско. Ваня залюбовался им. Сюда же, на площадь, вступила скоро и дружина князя. Дружинники шли пешими и выс троились по другую сторону от новгородского войска.

Когда гомон толпы утих, князь Александр Ярославич поднял руку.

– Братiя моя, – начал он, – пришли суть злыя псы ворози съ Биргеромь на русьскую землю. А позряче на Богъ, потягнемъ, братiе и дружино, станемъ крепъко, не озираимъ ся назадъ, побегъше не уйти. А забудемъ, братiе, домы, жены и дети, а коли любо умирати, кто хочеть пешь, али кто на кони, умьремъ, братье, за землю русьскую, за Господинъ Великыи Новъгородъ.

Зашумела, загомонила вся огромная вечевая площадь. "Добро", "Добро", – слышалось отовсюду. Приветствуя слова князя, дружинники потрясали копьями, в новгородских полках подняли вверх шлемы.

– Положимъ головы и изомьремъ честьно за святую Софiю, – раздавалось в сотнях.

Вася и Ваня, цепляясь за куцый каменный приступок стены Софийского храма и стараясь не свалиться вниз, внимательно всматривались в стояв ших на площади дружинников. Разглядеть знакомое лицо в таком многолюдье, казалось, было невозмож но. Но зоркий Васин глаз вдруг заметил троих воинов, стоявших в стороне от других. Видно было, что они говорят о чем-то очень важном. В одном из воинов Вася узнал Путяту. Двое других стояли к ним спинами. Вася решил не спускать с Путяты глаз. Возможно, где-то рядом с ним Прохор и Митя.

Не ошибся отрок Василий. Рядом с Путятой дей ствительно стояли Прохор и Митя, и разговор у них и вправду был серьезным.

– Путято, – волнуясь, говорил Митя дружиннику, – лихы вести знаемъ. Фредрикъ – купець послалъ есть весть Биргеру, яко князь Олександръ Ярославичь съ воискомь поидеть на Неву бити ся с нимь. А весть ту Фредрикъ послалъ съ солянымь купьцемь Албрахтомь. Рьци князю, а бы велелъ того Албрахта хватати.

Разом построжевший Путята, подумав, ответил:

– Пожьдете мене ту.

И направился к князю.

Толпа народа постепенно истаяла. Ушли с площади дружинники готовиться к выступлению. Разошлись новгородские сотни прощаться с детьми и женами. На помосте остались князь, владыка Спиридон и посадник Степан. Внизу у помоста топтал ся тиун Данила с сумой, набитой грамотами. В руках тиуна была костяная новгородская печать. Здесь же выстроились несколько жалобщиков, при несших на суд князя свои обиды. Дожидался своей череды и Путята, а с ним и подошедшие ближе студенты.

Тут их и разглядели наконец с приступка Софийской церкви счастливые мальчишки. Нашли-таки!

Князь молча, насупясь, выслушивал жалобщиков, "складывавших вину" на тиуна. Князь был не доволен Данилой. Он повернулся к стоявшему ря дом с ним владыке Спиридону и, желая укорить нерадивого тиуна, спросил:

– Владыко, кде быти тивуну на томь свете?

– Кде и князю! – отвечал епископ.

Князю не понравились такие слова, рассердился:

– Тиунъ неправьду судить, мьзду емлеть, люди продаеть, лихое все дееть, а язъ что дею? – Епископ с поклоном ответствовал:

– Аще будеть князь добръ, богобоязнинъ, жалуеть людiи, правьду любить – избираеть тиуна или коего волостеля – мужа добра и богобоязнина, страха Божiя полна, разумна, праведна, по закону Божiю вся творяща и судъ ведуща. И князь въ рай, и тивунъ въ рай. Будеть ли князь без Божия страха, христианъ не жалуеть, сиротъ не милуеть и вдовицами не печалуеть, поставляеть тиуна или коего волостеля – человека зла, Бога не бояща ся и закона Божiя не ведуща, и суда не разумеюща, толико того ради, а бы князю товара добывалъ, а людiи не щадить. Акы бешена человека пустилъ на люди, давъ ему мечь. Тако и князь дал волость лиху человеку губити люди. Князь во адъ и тиунъ съ нимь во адъ! – С этими словами владыка Спиридон отвернулся от исходящего злобой тиуна.

– Аще именемъ моимъ лихо дееши, не быти тобе тиуномъ. Иди! – указал он бывшему судье на крепостные ворота и обратился к стоявшим в поклоне жалобщикам: – Добро. Нареку Новъгороду иного тиуна.

Князь начал спускаться с помоста, когда к нему с поклоном приблизился Путята, следом нереши тельно шагнули Прохор и Митя. Известие, с кото рым они подошли к князю, сильно встревожило Александра Ярославича. Князь коротко приказал, положив Путяте руку на плечо. И гридь, а за ним и Митя с Прохором, круто повернувшись, побежали с вечевой площади. В одно мгновение ребятишки слетели с приступка, с которого неотступно наблюдали за происходившим, и устремились вдогон.