Текст книги "В постели со Снежной Королевой"
Автор книги: Татьяна Тронина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
«Вика любила детективы в пестрых обложках и могла сто раз пересмотреть «Иронию судьбы» – вот как охарактеризовал ее Роман. Бедная Вика… Бедная не потому, что не могла понять Джойса с Кафкой, а потому, что была постоянно недовольна собой! Это ж кто угодно руки на себя наложит…»
Чем дальше, тем сильнее Алена убеждалась в том, что Вика ушла из жизни потому, что никак не соответствовала тем идеалам, которые вдалбливались в нее матерью и ее окружением. Она, Вика, даже «подругой гения» не могла быть, потому что ее Селетин – обычный инженер-строитель, работяга! И не важно, что он сейчас исполнительный директор «Стройтехпроминтекса», все равно он для них оставался работягой, технарем!
«Потому она и влюбилась в Ратманова! В такого особенного, известного – с ореолом мученика, страстотерпца, защитника родины! Почему же Ратманов не удержал ее от последнего шага, почему не остановил – в конце концов, он умный, проницательный человек (о душевных качествах речь сейчас не идет), он прекрасно осознавал ситуацию! Бедная Вика, вечное дитя – в поисках себя самой… Почему он не остановил ее?!»
* * *
Серафима вытащила из кипящей воды капустный лист, положила его на тарелку. «Какой огромный! – озабоченно подумала она. – Надо отрезать половину, остальное оставить на завтра. Или даже две трети!»
Серафима подкорректировала капустный лист до размера квадрата семь на семь сантиметров и слегка сбрызнула его соевым соусом. «Нет, это тоже лишнее…» – тут же брезгливо подумала она и сполоснула капусту водой из-под крана.
Теперь зеленовато-желтая, полупрозрачная, холодная, отдающая сыростью (так обычно пахнет в подвалах старых домов) масса лежала перед ней на тарелке… Только тогда Серафима приступила к трапезе. Медленно, с достоинством отрезая крошечные кусочки, она съела капустный квадрат.
Потом выпила полстакана холодной воды. Все последнее время она ела и пила почему-то только холодное. Она считала, что горячие продукты вызывают ненужный аппетит и вообще подогретая еда – это прерогатива обжор, а она, Серафима, держит себя в жестких рамках. Любовь к Николя обязывала…
Тот пришел в половине второго ночи, злой и усталый, сразу лег спать.
Серафима легла рядом и при свете ночника принялась разглядывать его. У Николя были ровные черные брови, чуть приподнятые к вискам – это придавало его лицу немного высокомерное, гордое выражение. Коричневатые тени вокруг глаз. Длинные, почти девичьи ресницы, они сейчас чуть подрагивали – вероятно, Николя снился сон. «Что тебе снится? – завороженно подумала Серафима. – Если бы знать, о чем ты думаешь… Думай обо мне, думай только обо мне, милый…»
Губы – четкие, лепные, большие, очень выразительные. Hoc – тоже очень выразительный, с резким рельефом ноздрей. Нос героя и воина, столь часто встречающийся на картинах известных художников прошлого. Чуть приподнятые скулы, немного впалые щеки…
Внутри Серафимы все пылало от нестерпимой нежности, от восхищения Николя. Она пальцем принялась рисовать в воздухе его лицо, растушевывала тени, обозначала полутона, осторожно проводила контуры.
«Ты никогда мне не надоешь! Ты – как солнце… Если бы ты знал, как я люблю тебя, милый!..»
Ресницы у Николя затрепетали еще сильнее, и он открыл глаза – Серафима даже вздрогнула от неожиданности.
– Что ты делаешь? – звенящим от раздражения голосом спросил он. – Размахиваешь передо мной руками, бормочешь… Я, между прочим, с ног от усталости валюсь!
– Николя, я тобой любовалась… Прости, я больше не буду! – торопливо произнесла она. – Все, спи, спи…
Николя сморщил нос и зажмурился. Резко повернулся на другой бок. Потом снова вскочил.
– Какое «спи»?.. – дрожащим голосом произнес он. – Ты меня уже разбудила!
– Прости, я больше не буду! – перепугалась Серафима.
– Ты невозможная! – шепотом закричал он. – Эгоистка!!
Сунул ей в лицо подушку.
– Уходи! Ты мне мешаешь. Ложись на кухне!
Серафима покорно взяла подушку и поплелась на кухню. Здесь стоял небольшой диванчик. Она села на него, чувствуя, как босые ноги обдувает сквозняк. Она едва не плакала от огорчения, от сожаления – что посмела побеспокоить Николя…
Некоторое время она сидела так, а потом упрямо принялась рисовать пальцем на шершавой холодной стене все те же милые ее сердцу нос, рот, глаза, приподнятые к вискам гордые брови. «Если бы случилась война и тебя забрали бы на фронт, то я бы тоже пошла воевать. С тобой! Я бы закрыла тебя от пуль. Если бы ты заболел и понадобились деньги на лечение, я бы продала свою квартиру – даже не задумываясь. Отдала бы тебе кровь. Почку отдала бы! – Серафима вспомнила недавний сюжет по телевидению – на медицинскую тему, очень впечатливший ее своим натурализмом, и содрогнулась. Но тем не менее решения своего не изменила. – Непременно отдала бы! Молилась за твое выздоровление день и ночь… Я взяла бы твою смерть на себя. Если бы, например, сейчас ворвались террористы, то я бы вцепилась в них, а тебе закричала: «Беги!» Пусть они бы меня резали-убивали сколько угодно, а ты спасся бы, мой милый… Потому что я взяла бы твою смерть на себя».
Откуда в ее бедной квартирке могли взяться террористы, Серафима додумать не успела – на кухню вошел Николя. В широких сатиновых трусах, растянутой домашней майке – и все равно прекрасный, словно бог. «Ведь боги не нуждаются в пиджаках от Версаче, галстуках от Армани и ботинках от Гуччи?..» – машинально начала она новую мысль.
– Что ты делаешь? – тихо спросил Николя.
– Я? Ничего… – улыбаясь, пожала она плечами.
– Ты опять бормочешь и шуршишь тут… – Он подозрительно оглядел кухню. – Авдейкина, ты взялась меня окончательно довести, да?
– Николаша, ну что ты такое говоришь…
– То и говорю! – яростным шепотом закричал он. – Чокнутая дура.
– Николаша…
– Ты ведь даже не представляешь, какая ты дура… – задыхаясь, с какой-то беспощадной уверенностью произнес он. – У тебя вместо мозгов творожная масса. Да, именно так – прокисшая творожная масса! И вообще, я ни одной умной бабы за свою жизнь не встречал… Вот о чем ты думаешь? О чем?!
Вопрос этот скорее всего относился к категории риторических, но Серафима честно прошептала в ответ:
– О тебе.
– А зачем ты обо мне думаешь? – взорвался он. – Я тебя просил?! Может, мне противно, когда ты обо мне думаешь! Мне противно, когда ты на меня смотришь все время… Куда бы я ни пошел, как бы я ни повернулся, что бы я ни делал – я все время чувствую, что ты смотришь на меня!
– Коленька, я больше не буду, – смиренно обещала она, огорченная тем, что ее кумир нервничает.
– Так я тебе и поверил! – Николя изо всех сил стукнул кулаком по стене и застонал.
– Больно? – испугалась Серафима.
– Какая тебе разница, больно мне или нет! – с ненавистью произнес он. – Я же сказал – мне противно, когда ты обо мне думаешь!
– Я не буду.
– Нет, будешь! – Он неожиданно вцепился Серафиме в волосы, повернул ее лицо к себе. – Если бы ты знала, как мне противна твоя любовь… твоя жертвенность, твоя кротость! Это еще хуже, чем если бы ты была стервой!
Сморщившись, она пыталась осторожно отцепить его пальцы от своих волос.
– Больно? Если бы ты знала, как мне больно! – прошептал он ей в лицо.
– Ко-ля…
– Ты уродлива. Ты похожа на зеленую лягушку. На жабу! – Он с силой тряхнул ее за волосы
Серафиме вдруг стало страшно. Николя еще никогда так не обращался с ней! Нет, он злился, и сколько раз, и сколько раз говорил обидные слова – но тем не менее не выходил за определенные рамки. Он всегда себя сдерживал, а сейчас – Серафима это поняла – сдерживать себя уже не мог.
– Да, ты уродлива! Ты не умеешь одеваться… Ты – жалкая клоунесса! – Он отпустил ее, выскочил вон. Через несколько секунд вернулся с островерхой красной шляпой, висевшей в коридоре. Нахлобучил ей на голову, дергая за широкие поля вниз.
Серафима тихо заплакала.
– Ну что ты плачешь? – с презрительной тоской спросил он. – Как есть клоунесса! Знаешь, бывают такие старые тетки в цирке – под мальчиков, а сами старые и противные, размалеванные… Вот ты такая же!
В словах Николя была странная правда, которую Серафима давно знала про себя. Он был прав! Она и есть вечная травести – из-за своего роста, коротких рыжих волос, глупого круглого лица…
Она попыталась стянуть с себя шляпу, но Николя не дал. Его буквально трясло от ненависти.
– Ты жалкая и противная. От тебя вечно несет какой-то кислятиной! От старых теток всегда так пахнет, как будто они потеют мочой…
Серафима заплакала еще сильнее.
– Прекрати реветь! – Он ладонью стукнул ее по лбу. – У тебя лицо, как у клоуна, когда ты плачешь… Ы-ы-ы! – передразнил он ее рыдания. – Видела бы ты себя сейчас в зеркало! А, ну вот и зеркало… – Он схватил с полки металлический круглый поднос. – Гляди!
Глядеть ни в коем случае не следовало (как в той повести Гоголя о Вии), но Серафима открыла глаза. Блестящая поверхность отразила ее лицо, странно искаженное, абсолютно круглое, с безобразной волнистой линией рта. «Умереть… – с ужасом и надеждой подумала Серафима. – Ах, как было бы хорошо, если бы я сейчас умерла… Боженька, пожалуйста, возьми меня к себе!»
Мысль о собственной смерти показалась ей чуть ли не спасением – не от разбушевавшегося Николя, разумеется, а от себя самой. Не об этом Серафима все время мечтала – взять на себя его смерть? Если она умрет сейчас, то он освободится от тоски, его сжигающей, – он станет счастливым. Ведь не думать о нем, о Николя, она не может! Он станет свободным…
– Убей меня, – попросила она.
– Убить? – засмеялся он. – Убить тебя? А что, это мысль!
Он схватил подушку и прижал ее к лицу Серафимы. Та опрокинулась назад, на кухонный диванчик. Инстинктивно попыталась скинуть подушку с лица (именно инстинктивно, потому что сознание ее ждало смерти как избавления), но Николя был сильнее.
Серафима попыталась вздохнуть, но воздух не попадал в легкие. У нее зазвенело в ушах и перед глазами поплыли ярко-оранжевые круги.
А Николя вдруг отбросил подушку в сторону – в тот самый момент, когда Серафима уже почти потеряла сознание. Со свистом она вдохнула в легкие воздух.
– Провокаторша… – дрожащим, плачущим голосом произнес он. – Ты на что это меня подбиваешь, а?.. Хочешь, чтобы меня в тюрьму посадили, да? Провокаторша!
– Ко…
Он с размаху дал ей пощечину. Потом другую.
– Дрянь! – завизжал он что было сил. – Какая же ты дрянь!
Видимо, ему самому стало страшно от того, что он собирался сделать.
– Убить себя попросила… Чтобы я на нарах, значит, тюремную баланду хлебал! С отморозками всякими в одной камере… с туберкулезниками… – визжал он. – Змея!..
Он снова толкнул ее назад, отчего Серафима стукнулась затылком о стену, и убежал.
Некоторое время она лежала оглушенная, растерянная, ничего не соображающая, а потом заставила себя подняться. В ушах не звенело даже уже, а гудело – как будто ухал где-то поблизости огромный колокол.
Часы показывали половину шестого утра. Каким образом вдруг наступило утро, для Серафимы так и осталось загадкой…
Николя нигде не было. Ни его самого, ни его вещей.
Внутри у Серафимы, в том месте, где должно было быть сердце, чувствовался каменный холодок. Словно сердце ее превратилось в лед…
Она больше не плакала и не думала о смерти, находясь в каком-то замороженном, заторможенном состоянии.
Потом умылась, оделась и села в машину. Куда надо было ехать, она не знала. Тем не менее повернула ключ в зажигании, надавила на газ. К счастью, в этот час машин на улицах почти не было.
Через некоторое время Серафима обнаружила себя возле дома Алены Лозинской.
* * *
…В одиннадцатом часу Алена вышла из своей квартиры – незадолго до этого она обнаружила, что кончился кофе.
Закрыла дверь на ключ – и вдруг увидела, что чуть ниже, на ступенях лестницы, сидит кто-то, прислонившись к стене.
– Симка! – ахнула Алена, вглядываясь в подъездную полутьму. – Симочка, это ты?..
Фигура зашевелилась и отозвалась сонным, безжизненным голосом:
– Я.
– Господи, а зачем же ты тут сидишь?.. Ты ко мне?.. Почему в дверь не позвонила?.. Давно ты тут?.. Сима!
– Не очень… – устало отозвалась та. Алена помогла ей подняться, затащила к себе в квартиру, удивляясь той легкости, которую приобрело тело подруги. «Что-то случилось… С Николя, наверное, поссорились!» – не особенно мудрствуя, решила Алена.
– Вот, раздевайся… – Она помогла Серафиме снять шубку из синего крашеного кролика. – Какие же у тебя руки холодные… И ноги! – Алена стянула с подруги сапоги. – Да просто как лед… Замерзла?
– Нет.
– Ну как это не замерзла! – возмутилась Алена. – Сейчас я тебе чаю горячего…
– Я не хочу чаю…
– А тебя никто и не спрашивает!
Алена включила электрический чайник, поставила на стол чашки, потом вернулась с Серафимой на кухню.
– Идем-идем… Давай свои руки, погреем их в теплой воде! – Алена возилась с подругой, точно с ребенком. – С Николя поссорилась, да? Или маму вспомнила? – время от времени на любого человека накатывает тоска – и Алена надеялась, что с Серафимой случилось нечто подобное. Руки у той были ледяные, вялые… Серафима положила ей голову на плечо. – Симка, да ты, наверное, простудилась! У меня простуда тоже так проявляется – сначала я дико мерзну, слабость, а потом начинается жар, и я как печка… Дать таблетку?
Она усадила подругу на табурет, и только тогда, в ясном утреннем свете, льющемся из окна, увидела лицо той. Увидела и ужаснулась.
Лицо у Серафимы было серовато-землистого цвета – точь-в-точь как ливерная колбаса, столь почитаемая любителями субпродуктов. Кожа сухая, шелушащаяся, у скул покрытая сеточкой выступивших кровеносных сосудов.
– Не надо таблетку… – прошелестела Серафима. – Я здорова.
– Ты похудела… – растерянно сказала Алена, подмечая в подруге все новые и новые перемены – и не к лучшему. – Боже, да ты точно из концлагеря! На тебе вся одежда висит!
– Шутишь, – слабо улыбнулась Серафима. – Это она от стирки растянулась.
– От стирки!.. Когда мы в последний раз виделись? Ты не помнишь? Симка, ты же не была такой тощей! – совсем запаниковала Алена, лихорадочно вспоминая, какие болезни сопровождаются резкой потерей веса. – Ты была у врача?
– Я здорова! – упрямо сказала Серафима. – Возможно, небольшой авитаминоз…
– Небольшой! – возмущенно повторила Алена. – И куда только этот Николя смотрит… Сейчас позавтракаем. Ты ведь не завтракала?
– Я ела.
– А я не верю! – Алена решила действовать. Нарезала ветчины, поджарила ее, залила яйцом, сверху посыпала зеленым луком. Достала курабье, открыла бутылку красного сухого вина – все это оставалось от их последнего пира с Селетиным. – Где-то у меня еще оливки с тунцом были…
– Алена, не надо…
– Надо! – взорвалась Алена. – Если ты вздумаешь отказаться, я тебя силой накормлю… На! – Она сунула Серафиме в руки вилку.
– Ладно… – устало сказала та. Быстро съела яичницу, несколько печений, пару оливок, запила все вином. Алена нарадоваться не могла – у Серафимы даже щеки немного порозовели.
– Ну вот, совсем другой человек! А теперь рассказывай, что у тебя случилось.
– Сейчас… – Серафима скрылась в туалете. Потом, через минуту, заперлась в ванной. Вернулась с блестящими, оживленными глазами, вытирая ладонью мокрое лицо. – Алена, у меня все в порядке. Просто я устала немного… Лучше расскажи: как у тебя дела?
– С Алешей мы развелись – ну, это ты знаешь… Да, кстати, кажется, он все-таки сумел удрать от Любки! – Несмотря на утренний час, Алена налила вина и себе, выпила, потом еще – на радостях, что смогла спасти подругу от истощения. – Он мне звонил, но я не стала с ним разговаривать…
– А как с Ромой дела?
– Хорошо. Мы в прошлые выходные катались на коньках… – оживленно начала Алена и вдруг сбилась. – Фимка!
– Ну что? – усмехнулась та.
– Фимка, ты знаешь Никиту Ратманова?
– Кого? Что-то знакомое…
– Это тот, что на третьем канале ведет всякие разоблачительные передачи…
– А, такой лысый, в очках! Знаю.
– Так вот, Ратманов был любовником Вики. Той Вики, что жила здесь… – и Алена очень подробно пересказала Серафиме все события последнего времени. Серафима слушала с отстраненным выражением лица, но внимательно, потому что в конце Алениного рассказа попросила дневник Вики, перелистала его.
– Так ты думаешь, Вика покончила с собой из-за комплекса неполноценности? – задумчиво спросила потом.
– Да. А ты как думаешь?
– Возможно… Только я одного не понимаю – если Вика так любила этого Ратманова, то почему не ушла от твоего Селетина?..
– Наверное, чувство вины мучило ее… Она запуталась! – прижав ладони к раскрасневшимся щекам, воскликнула Алена.
– Запуталась?.. – пробормотала Серафима. – А Кашин твой утверждает, что Вика ссорилась с Ратмановым? Из-за чего?
– Кашин говорит, что это Вика кричала на Ратманова – он требовал, чтобы она бросила Рому, а Вика не соглашалась.
– Погоди-погоди… Ерунда какая-то получается! – нахмурилась Серафима. – Он требует, чтобы она ушла от мужа, а она не соглашается? Тогда было бы все наоборот – он бы кричал, требовал, возмущался – а она молчала…
– Сима, в разных ситуациях люди поступает по-разному! – возразила Алена. – Это же психология…
Серафима посмотрела на Алену такими измученными глазами, что у той мороз по коже пробежал.
– Симочка, что с тобой?
– Психология? – отмахнувшись, отчетливо произнесла Серафима. – Чушь собачья! По-моему, твой Кашин все напутал.
– Но он же слышал, как Вика кричала на Ратманова, и обрывки фраз – об уходе, и все такое прочее…
– В жизни все проще и грубее. Скорее все было наоборот – Вика кричала на Ратманова потому, что он не позволял ей уйти от мужа.
Эта мысль, которая еще ни разу не приходила в голову Алене, но в то же время бывшая все время где-то рядом, – теперь, озвученная Серафимой, неприятно поразила ее. В самом деле, Ратманов не был похож на страстного мачо, требующего, чтобы его возлюбленная бросила семейный очаг…
Он – холостяк, к тому же обремененный довольно опасной профессией (сколько людей имело зуб на него!), к тому же друг Ромы… Он согласился на интрижку, но взбунтовался, когда Вика сказала, что уйдет от мужа!
– Ты думаешь? – растерянно пробормотала она.
– Уверена.
– Тогда… тогда вся эта история выглядит совершенно по-другому! – взволнованно продолжила Алена. – Получается так: Вика любила Ратманова, а он ее – нет. Плюс еще комплекс неполноценности у нее был! И она от тоски наложила на себя руки…
– Может, Ратманов ее тоже любил, – поправила подругу Серафима. – Только у мужчин любовь выражается немного по-другому, чем у женщин… Они могут любить, но вместе с тем – ничего не менять в своей жизни. Я думаю, Ратманова устраивало существующее положение дел – свидания время от времени, никаких обязательств, полная свобода… А Вика требовала его себе – всего и целиком. Ты уверена, что твой Селетин ничего этого не замечал?
– Похоже на то.
– Не замечал, как его жена сходит с ума от любви к другому мужчине? – с иронией произнесла Серафима.
– Лицом к лицу лица не увидать… – печально произнесла Алена. – Мужья и жены узнают об изменах своих возлюбленных в самую последнюю очередь. Я, например, вообще не подозревала о том, что Алеша связался с Любкой. До тех пор, пока он сам мне об этом не сказал!
– Ладно, бог с ним, с твоим Селетиным… – довольно-таки непочтительно отозвалась Серафима о женихе подруги. – Он чужих грехов не замечал, работал с утра до ночи, в дела жены никогда не вмешивался… Но почему тогда Ратманов не удержал Вику от самоубийства? Ведь на тот момент он был для нее самым близким человеком, а не муж!
– Да, это загадка… Но с другой стороны, если человек всерьез задумал уйти из жизни, то вряд ли кто его остановит – ни отец, ни мать, ни друзья, ни любовники…
Они замолчали, глядя перед собой на пластиковую поверхность стола.
– Алена, да забудь ты обо всем этом! – тихо произнесла Серафима. – Зачем тебе копаться в прошлом?
– Сама не понимаю… – пожала Алена плечами. – Вообще ты права – надо выкинуть эту историю из головы, тем более что ни криминала, ни прочих зловещих тайн в ней нет – это история человеческих страстей, и ничего более. Я ведь знаю, что Рома – очень хороший, порядочный, добрый человек, и его ошибка только в том, что он слишком любил Вику. Так любил, что предоставил ей полную свободу, которой она, к сожалению, не смогла воспользоваться. Но у меня такое чувство, Фимка… – Алена невольно понизила голос, – …что Вика – это я.
– То есть?
– Ты не бойся, я в порядке. Не в буквальном смысле – я… Но мне почему-то важно понять, каким человеком она была и почему решила уйти из жизни! Как будто она чего-то не сделала, а я должна это сделать за нее.
– Ерунда… – устало произнесла Серафима. – Тебе надо съехать с этой квартиры. Просто все здесь тебе напоминает о Вике…
– Ты права! – горячо согласилась Алена. – Съеду, обязательно съеду, и наплевать на этот вид из окна!
Они снова замолчали.
– Симочка, а как у вас все-таки с Николя? – спохватилась Алена. – Он тебя не обижает? В последнее время ходит такой злой…
– Нет, все в порядке, – спокойно сказала Серафима. – Он нервничает из-за своей тетки.
– Что, она умирает?
– Нет, как раз наоборот. Тетка взялась лечиться в какой-то модной клинике, где все бывшие президенты и премьер-министры лечатся… Ей делают инъекции, от которых она молодеет и здоровеет. Инъекции чего-то там особенного, чуть ли не вытяжку из нерожденных младенцев… Доктора обещают, что после них она еще лет тридцать проживет. Поэтому я на Николя не обижаюсь. Он ведь так рассчитывал на скорое наследство!
– Ага, не очень-то хорошо – ждать чьей-то смерти…
– Алена, мы не имеем права никого осуждать!
* * *
После ухода подруги Алена почувствовала все то же странное беспокойство – сродни зуду. Ну не могла она успокоиться, не разобравшись во всем!
Она любила Романа – очень, она своими глазами видела, как тот страдал после смерти жены, но тем не менее она решила поговорить с ним все на ту же тему. «Все, в последний раз! Самый-самый последний вопрос! И больше – никогда, ни единого словечка…» – в очередной раз обещала она себе.
Посреди недели у Селетина образовался свободный день, и они поехали на дачу. Катались на лыжах в солнечном лесу, потом пили глинтвейн (Роман все-таки получил возможность сделать его) и все время целовались.
– Ты счастлива? Я счастлив! Потому что ты, потому что солнце, потому что снег такой белый… – немного опьянев, говорил он. Говорил те милые и глупые слова, которые говорят люди очень влюбленные и действительно очень счастливые – вне зависимости от возраста и социального положения.
– Ромочка… – тихо произнесла она.
– Что, Ёлочка? Что?.. – Он обнял ее, потерся носом о ее щеку.
– Ты меня прости, дуру, но я, ей-богу, не могу больше… Я не могу жить, не могу радоваться, не могу любить тебя, пока не разберусь со всем этим!
Он удивленно посмотрел на нее. Его зеленовато-карие, спокойные глаза…
– Рома, ты знал, что у Вики был любовник? – отвернувшись, быстро спросила она.
Он долго молчал, а потом ответил просто:
– Да.
– Знал?! – Алена быстро повернулась к нему, схватила за руки. – Откуда ты знал?..
– Догадался. Это было нетрудно. Она уходила из дому надолго, к телефону всегда подбегала первой, ну, и прочее… много всего.
– А кто – ты знал?
– Нет.
«Никита Ратманов – вот кто! Твой друг!» – едва не закричала Алена, но вовремя сумела сдержать себя. Если Селетин не хочет этого знать, то она никогда ему не скажет… Она порывисто обняла его.
– Я тебя люблю. Я тебя очень люблю. Я никогда не сделаю тебе больно… – точно заклинание, повторила она.
– Ну-ну, не обещайся… – невесело усмехнулся он и снял ее руки со своей шеи. – А ты-то как о том прознала, свет-Аленушка?
– Тоже догадалась. Почувствовала, – быстро ответила она.
– Но как? Как, я не понимаю?..
– По некоторым мелочам, – осторожно ответила она. – Ни в одной из квартир нет никаких напоминаний о Вике. О ее существовании. Ни вещей, ни фотографий – ничего… Словно ты обиделся на нее. Не мог простить! Помнишь, я просила тебя показать еще какие-нибудь фотографии Вики?..
– М-да, история… Твой Рома – дурак и рогоносец.
– Перестань! – закричала она.
– Нет, ты права, я должен был об этом рассказать с самого начала – чтобы ты не воображала бог знает чего…
– Ты уничтожил все фотографии?
– Да.
– Ты ненавидел ее?
– Нет. – Он спрятал лицо в ладонях.
– Зачем же ты их уничтожил, зачем истребил всякую память о ней? – дрожащим голосом спросила Алена.
Он опустил руки и посмотрел ей в глаза. Ответил не сразу.
– Вот он, мой грозный судия… Это ты. Меня обвиняли в смерти жены многие, но только ты оказалась самым дотошным следователем, ты докопалась до правды.
– Ты меня пугаешь…
– Не бойся. Я просто дурак и рогоносец – и в том моя вина. Каюсь… – с неловкой улыбкой произнес он. – Очень хорошо, что ты решила продолжить этот разговор… Потому что он не был тогда закончен. Что ты хочешь знать? Я теперь готов ответить на любой твой вопрос.
– Ты любил ее?
– Да. Очень.
Алене стало не по себе.
– Ты… как давно ты узнал о том, что у нее есть любовник?
– Давно. Я думаю, все последних четыре года ее жизни у Вики был… была эта связь.
– Четыре года?.. – ахнула Алена. – Господи, это же очень много! Четыре года! Четыре года ты знал, что твоя жена изменяет тебе, и… и что же?
– Ничего, – бесстрастно ответил он. – Я молчал.
– И ни разу не пытался поговорить с ней? – выпытывала Алена.
– Пытался. Много раз. Но не напрямую – если ты об этом. «Вика, что тебя беспокоит?..», «Вика, почему ты все время молчишь? Вика, может быть, ты хочешь мне что-то рассказать, но не решаешься?», «Вика, если тебе плохо со мной, то я не буду тебя удерживать…», «Вика, ты абсолютно свободна в своих решениях…», «Вика, все будет так, как ты хочешь…», «Вика, поговори со мной. Вика, Вика, Вика!..» – Селетин вскочил и отошел к окну. Алена заметила, что его трясет.
– Но она так и не поговорила с тобой?
– Нет. Я до сих пор пилю себя за то, что оказался бесхарактерной тряпкой, что не сказал ей: «Вика, я знаю все. Выбирай – он или я!» Может быть, тогда все было бы по-другому… Я любил ее при жизни так, что мало о чем соображал. Я никогда не обижался на нее – веришь ли?.. Я обиделся на нее только один раз – когда она умерла. О, я страшно на нее разозлился! – рассмеялся он совсем невесело. – Я тогда попытался стереть всякую память о ней. Избавился от ее вещей. Переехал. Уничтожил все фотографии… Теперь, если я захочу вдруг увидеть ее лицо, то мне придется ехать в Векшин, на старое кладбище, где эта чертова семейная «усыпальница»!
– Рома!..
– Нет, молчи! Я тебе все скажу. Чтобы не было больше тайн. Недомолвок. Чтобы все было ясно и просто! Чтобы не повторять прошлых ошибок!.. Потому что это ужасно… – Он сморщился, точно от боли. – Я так и не успел с ней поговорить – о том, что нас мучило. Нас обоих. Ну почему она мне ничего не сказала? – с отчаянием произнес он.
– Может быть, она боялась тебя огорчить? Боялась, что ты разозлишься на нее, когда узнаешь о существовании любовника?
– Ах, ну перестань… Она же знала, что я не Отелло какой-то, что я и пальцем ее не трону!
– Почему ты не хотел узнать его имя?
– Зачем? Какая разница, кто он – Вася, Коля, Дима, Иван Иваныч… Свинья тот еще, раз столько лет морочил ей голову! – с ненавистью произнес он. – Ну ладно я, дурак, не смог помочь Вике – но он-то куда смотрел?!
– Рома!..
– Нет, я все скажу… – Он снова взял себя в руки, голос приобрел жесткость. – Я ведь мог узнать, кто он. Несколько раз собирался нанять детектива, нашел даже пару хороших агентств, в которых мне обещали помочь! Но в последний момент ломался. Я тряпка, понимаешь ли ты? Я тряпка! Я как страус совал голову в песок – а ну как пронесет? А ну как она сама бросит его и мы заживем как прежде! И знаешь, что самое смешное?
– Что? – шепотом спросила Алена.
– Да ты знаешь… Ты ходила к моей дражайшей теще, и она сказала тебе, что у меня есть любовница, – помнишь? Якобы Вика позвонила ей перед смертью и кричала, что у меня есть любовница…
– Вика говорила не о тебе. Вика говорила о нем! – догадалась Алена.
– Да! Так и есть! У любовника появилась любовница, а не у меня! Эх, надо тебе было это еще тогда сказать… Все обвиняли меня, чуть ли не Синей Бородой считали!
– Почему же ты не рассказал всем правду?
– Потому что… – Он сбился, держась за горло – точно у него там ком стоял, и закончил с трудом: – Потому что я не мог.
Алена, забыв обо всем на свете, напряженно смотрела на Селетина. Теперь, когда она окончательно удостоверилась в своих подозрениях, ей стало не по себе. Алене стало страшно, когда она увидела размеры любви Селетина к покойной жене… Этой безрассудной, безответной, бесконечной любви.
– Ты хотел бы сейчас узнать, кто был ее любовником?
– Да, – не раздумывая, ответил он.
– Тогда тебе было все равно, а сейчас… Зачем? Чтобы поквитаться? Нет? Чтобы сравнить себя с ним? Зачем?..
Селетин встал перед Аленой, сложив руки на груди.
– Чтобы спросить его: зачем он, скотина, поступил так с ней – вот затем, – с мрачным спокойствием произнес он. – Какого черта ему понадобилось заводить любовницу, когда у него была Вика? Вика, которая его так любила.
– Ты странный… – печально констатировала Алена. «Сказать ему или нет? Нет, все-таки – нет! Если он узнает, что третьим был его друг, Никита Ратманов, а не какой-то там прощелыга Иван Иваныч, – неизвестно, что будет… Это добьет его!»
– Только теперь уже поздно, – сказал Селетин, ласково глядя на Алену. – Теперь я уже ничего не узнаю. Почему ты так на меня смотришь?
– Мне страшно.
– Чего ты боишься? Меня?
– Нет! Я боюсь твоей любви к Вике, – мужественно призналась она.
– Вики нет больше.
– Нет, есть! Ты до сих пор продолжаешь с ней спорить… Ты думаешь только о ней, ты и во мне видишь ее… – возразила она.
– Каким образом?
– Ты нашел меня там, где потерял ее. Одинокая женщина в тех же стенах, где ты жил когда-то с ней, не уродка… Пианистка – что довольно романтично, а не какая-то там обвальщица мотального цеха! Не совсем старуха, опять же… Вот ты и стал со мной встречаться.
Селетин не выдержал и засмеялся:
– Что ты такое говоришь! Обвальщица мотального цеха? Ой, не могу… – Он смеялся столь заразительно, что Алена не выдержала и тоже начала хохотать. – Глупая, глупая Ёлка…
– Ну вот, ты меня уже называешь глупой… глупой деревяшкой, – развела она руками.
– Перестань. – Он порывисто обнял ее. – Немедленно прекрати молоть чепуху! Я тебе сейчас скажу еще кое-что, и ты эти слова должна выучить наизусть. Загибай пальцы… – Он взял ее ладонь. – Во-первых, ты красавица. Во-вторых, ты талантлива. В-третьих, ты еще совсем девчонка. Сколько тебе – девятнадцать? Двадцать?
– Мне тридцать четыре!
– …и в-четвертых, – продолжил он, пропустив мимо ушей ее ответ. – В-четвертых, я тебя люблю. Я тебя люблю потому, что ты Алена Лозинская, а не потому, что проживаешь ты по какому-то там определенному адресу. Запомнила?
