Текст книги "Катастрофы сознания"

Автор книги: Татьяна Ревяко

Соавторы: Николай Трус
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

Пуго Борис Карлович

17 августа, на секретном объекте, находящемся в Москве и именуемом АБЦ КГБ СССР, собрались на свое первое совещание будущие путчисты: Крючков, Павлов, Бакланов, Шенин, Болдин, Язов, Варенников, Ачалов, Грушко. Главным результатом конспиративной встречи стало посольство в Форос.

… Для семьи министра внутренних дел Бориса Карловича Пуго беспокойное время началось в воскресенье. В этот день 18 августа, в два часа пополудни Вадим (сын Б. К. Пуго) встречал личный самолет отца, на котором из санатория «Южный» возвращался министр, его жена, невестка Инна и пятилетняя внучка Элина.

Инна Пуго рассказывала на следствии, что отдыхали они совершенно беззаботно и Пуго вовсе не походил на человека, которому через два дня предстояло стать мятежником. Еще в машине он начал строить планы своего первого рабочего дня, и главным пунктом значилась встреча с президентом. А пока оставалось еще несколько часов отпуска, и женщины на даче выставляли на стол привезенные фрукты. Вадим фотографировал позировавшего пса Донни, когда зазвонил телефон. Трубку взяла Инна и тут же прикрыла ее рукой: «Борис Карлович, вас. Давайте я скажу, что вы просили не беспокоить?» Но министр подошел.

Вадим утверждает, что мембрана телефонной трубки вполне позволяла ему, находящемуся в двух шагах от отца, слышать разговор с председателем КГБ Союза Владимиром Крючковым. Он был весьма коротким:

– Борис Карлович, срочно приезжайте. В Нагорном Карабахе началась война…

Отец положил трубку, сын налил присутствующим вина, и все сели «на дорожку», чисто символически, в мыслях не держа даже, что дорожка эта приведет Бориса Карловича и Валентину Ивановну, его жену, на Троекуровское кладбище.

В 16.00 Борис Карлович отправился по звонку Крючкова в свое министерство. Однако маршрут изменился. Офицер охраны Пуго Ю. Купцов показал на следствии, что уже в машине Борис Карлович по радиотелефону еще раз разговаривал с Крючковым. После этого разговора правительственный лимузин направился к Министерству обороны СССР.

Там, в кабинете министра, Пуго совещался с Язовым и Крючковым. Было это чуть позже четырех часов пополудни, а уже в 18.00 первый заместитель министра внутренних дел Союза Шилов и исполняющий обязанности командующего внутренними войсками Дубиняк направились к Грушко – заму шефа госбезопасности, дабы разработать решение взять под охрану средства связи, телевидение, вокзалы, аэропорты, водо– и газоснабжение. Под охраной подразумевался жестокий и безграничный контроль.

Вадим:

Отец позвонил домой на следующий день, около семи часов утра. Он сказал, что создан чрезвычайный комитет по управлению страной и он должен – я хорошо запомнил это слово – должен стать его членом. Потом сказал, чтобы я сам решал с семьей – то есть оставлять на даче или везти их в Москву, – и попросил успокоить мать. Потом он замолчал на два дня. Я звонил ему, но ребята из охраны и его помощник все время говорили: «Вадим, подожди».

Для семьи министра его действия в эти три августовских дня были так же неизвестны, как и миллионам граждан тогда еще существовавшего Союза, – тайну переворота скрывали Кремлевские стены. Самыми объективными свидетелями, пожалуй, стали материалы следствия, в частности – постановление о прекращении уголовного дела в отношении Пуго Бориса Карловича…

… С 19.40 18 августа до 4 часов утра 19-го Пуго находился на совещании в Кремле, в «гостях» у Павлова и Янаева.

В 5.00 19 августа Борис Карлович Пуго отдал Шилову и начальнику ГАИ Москвы приказ обеспечить сопровождение экипажами ГАИ (примерно 15–20 машин) боевой техники и личного состава вводимых в Москву частей от Московской кольцевой автомобильной дороги к Дому Советов РСФСР, Манежной площади и другим значимым объектам. Однако министра волновала не только «материальная база». В половине восьмого утра он нашел время, чтобы лично позвонить председателю Гостелерадио СССР Л. Кравченко и пожурить его за то, что до сих пор не отменена трансляция программ Ленинградского телевидения.

В девять утра Борис Карлович провел совещание руководителей главков МВД СССР, на котором произнес назидательную речь о необходимости подчинения приказам ГКЧП и мерах за ослушание. В 14.30 приказ министра за номером 066 аналогичного содержания был разослан в МВД республик, областные УВД и милицию на транспорте.

В 16.00 19 августа Борис Карлович Пуго с товарищами подписал приказ о введении чрезвычайного положения, после чего отправился на пресс-конференцию, на которой так дрожали руки у властолюбивого вице-президента. «Правда» писала, что Пуго, отвечая на вопрос о мерах по усилению борьбы с преступностью, декларированных в Обращении к советскому народу, сказал:

«Не следует полагать, что будут найдены и предложены какие-то принципиально новые меры, которые раньше не применялись». Видимо, министр не считал чем-то из ряда вон выходящим совместное патрулирование улиц в 50 крупнейших городах страны, которое если не являлось чем-то «принципиально новым», то, по крайней мере, считалось навсегда забытым.

20 августа началось для Бориса Карловича с совещания ГКЧП, которое проходило с 10 часов до полудня. На нем обсуждались «противозаконные» указы президента РСФСР, а также было принято решение о создании оперативного штаба на базе КГБ СССР, МО и МВД СССР, руководство которым поручили верному Бакланову.

Около 13.30 20 августа министр направил на совещание в Министерство обороны своего первого зама – Б. Громова. Именно он участвовал в разработке плана вооруженного нападения и захвата «Белого дома» России, интернирования президента и членов правительства РСФСР. На этом совещании были определены руководители операции, время ее начала, тактика действий, виды и количество войск и техники и даже названы конкретные части, которым предстояло осуществить задуманное.

В семь часов вечера того же дня Пуго подписал шифротелеграмму на места за номером 937/1249 об ответственности за неисполнение решений ГКЧП, а также шифротелеграмму № 938/1250 в адрес начальников учебных заведений МВД РСФСР, которая запрещала им исполнять распоряжения МВД России о направлении в Москву курсантов.

То, что многие из начальников милицейских школ и академий осмелились не подчиниться, министра нисколько не насторожило. По показаниям Стародубцева и Тизякова, на вечернем заседании ГКЧП в Кремле с 20.00 до 22.00 20 августа он поддержал предложение Крючкова о нападении на Дом Советов РСФСР.

Вадим:

Вечером 21-го, когда включилось российское радио и пошли сообщения о том, что всех гэкачепистов уже взяли, я с работы поехал в министерство. Отец был в чудесном расположении духа, я просидел у него около часа, и он все время говорил о чем-то очень бытовом. Наверное, мое состояние было близко к тому, что чувствует человек, находящийся под гипнозом, но я почти поверил, что к нашей семье происходящее не имеет никакого отношения, поверил настолько, что, приехав домой, как идиот убеждал маму: отставка – это не так уж страшно.

При мне отцу позвонили по «кремлевке», и кто-то, отец не назвал имени, сказал, что на него заведено уголовное дело. Потом я узнал, что это был последний звонок по спецсвязи. А когда я уходил, папа передал мне тысячу рублей, которые лежали в кабинете, и сказал: «Отдашь матери на гараж». Я еще пошутил, что он мог бы и сам отдать – невелика тяжесть. Отец вернулся через час после меня, они с мамой пришли к нам и сказали, что ночью будет арест.

Пока Валентина Ивановна и, Инна готовили ужин, Борис Карлович, обращаясь к Вадиму, назвал все происходящее шоу и большой концертной программой. Он все время повторял, что против воли оказался втянут в какую-то игру, хотя трудно поверить, что человек, занимающий кресло министра внутренних дел, оказался той самой фигурой, которой безжалостно жертвуют шахматисты. Впрочем, не исключено, что он согласился делить портфели по необходимости, дабы не возникало противостояния вооруженных структур, не проливалась кровь. «За» такую версию – относительное бездействие, почти апатия Пуго в эти три дня. «Против» – уже имевшийся опыт Прибалтики.

… Вадим проснулся оттого, что отец тряс его за плечо: «Вставай, на работу опоздаешь. И пистолет, кстати, отдай». Накануне вечером Вадим забрал у отца пистолет.

Вадим:

Сегодня многие обвиняют меня в том, что я мог бы спасти отца от смерти, но не сделал этого. Конечно, пистолет мог остаться у меня, отец бы со мной не справился, но я считаю – он имел право распоряжаться своей жизнью сам. Он бы не пережил позора тюремного заключения, да и в общем-то это было единственное, что можно предпринять для спасения чести или, по крайней мере, стать неподсудимым для тех, кто не имеет права судить.

Самоубийство министра внутренних дел стало для многих его сослуживцев подарком – появилась весьма заманчивая возможность взвалить на него все промахи и просчеты как целого государственного института, так и его членов. Как к руководителю МВД к Борису Карловичу стекалась и оперативная информация о деятельности некоторых членов высшего законодательного органа страны. Нет, им не несли деньги чемоданами – просто кто-то начинал большую часть времени проводить не в зале заседаний, а в зарубежных поездках или чьи-то дети устраивались на «рыбные» места… Им тоже довелось испытать чувство облегчения, когда из жизни ушел Пуго. Правда, остался его сын. Но Борис Карлович, оберегая сына, не открывая ему высоких имен и фамилий, сделал его «неопасным».

Вадим:

В нашем роду не было дворян, но папа был благороден душой. Банкроты тоже стреляются, а отец именно им и оказался – политическим банкротом. Другая причина, которая подтолкнула отца на этот шаг, – стремление защитить меня и других близких от репрессий – формальных ли, нравственных. Наша семья прошла через 39-й год, и отец слишком хорошо знал, что расправа или наказание может пасть не только на его голову. Вся жизнь отца было посвящена не завоеванию власти, а попытке, может быть миссионерской, основанной на ненавистной теперь коммунистической идеологии, сделать жизнь страны лучше. Он никогда не шел против Горбачева. Я не раз был свидетелем того, как отец одергивал подчиненных, позволявших нелестные или, вернее, фамильярные высказывания в адрес президента. Правда, в последнее время он все более сомневался в правильности проводимой политики. Ибо кому, как не министру внутренних дел, знать о залитых кровью республиках.

Когда Вадим в то утро зашел к отцу в кабинет, тот писал. Сын спросил: «Па, мы с тобой вечером еще увидимся?» Он кивнул и так нетерпеливо помахал рукой – не мешай. Никакого прощания, собственно говоря, не было. Вадим уже не ходу поцеловал мать и договорился, что вечером все собираются у них – в день, когда Борис Карлович и Валентина Ивановна ушли из жизни, исполнялось тридцать лет со дня свадьбы. А потом как образцовый совслужащий Вадим Пуго поехал на работу. Он даже не пытался звонить домой – все телефоны в квартире отца к утру отключили. Когда Вадим приехал, родителей уже увезли: отца в морг, мать еще пытались вернуть к жизни в ЦКБ…

«Меня называют его убийцей…», – именно так говорит бывший председатель бывшего российского КГБ, затем переименованного в Агентство федеральной безопасности, Виктор Иваненко. Он был последним, кто разговаривал с Пуго по телефону и предупредил, что за ним уже едут.

– Борис Карлович?

– Да.

– Вы будете находиться дома?

– Да, – ответил министр после некоторого молчания.

– Если вы не возражаете – мы сейчас приедем?

– Ладно, – Иваненко показалось, что в голосе Пуго было облегчение, почти радость.

Они звонили в дверь квартиры минут двадцать спустя. Кто-то прошаркал к двери, но замок не открылся. Уже обсуждали вопрос не взломать ли дверную коробку, когда на лестничную площадку вышла Инна Пуго. Ее приняли за соседку и потому, не стесняя себя в выражениях, продолжали строить предположения: сбежал Пуго или уже «того». Охрана ответить на этот вопрос тоже не могла.

Прошло еще полчаса и дверь наконец открыл старик. «У вас несчастье?» – спросил Иваненко. «Да», – безразлично ответил он и отступил в сторону. Следом шла Инна Пуго. Перед открытой дверью кто-то из прибывших небрежно бросил ей через плечо. «Только без истерик».

Борис Карлович лежал, на кровати в тренировочном костюме, на губах и на подушке была кровь. Его жена сидела на полу с другой стороны кровати. Вот тогда-то Григорий Явлинский и заметил, что пистолет на тумбочке со стороны Бориса Карловича аккуратно положен. Почти одновременно вызвали «скорую помощь» и врача из спецполиклиники. Однако те несколько минут, которые понадобились врачам, чтобы добраться до квартиры, оказались достаточными, чтобы сердце Бориса Карловича перестало биться.

Из заключения судебно-медицинской экспертизы: «Около 9 часов утра 22 августа 1991 г. Пуго, находясь в спальной комнате своей квартиры, выстрелил из автоматического пистолета „Вальтер РРК“ № 218090-Е калибра 7,65 в правую височную область жене, после чего он сразу же произвел выстрел из этого пистолета себе в голову…»

Характер ранения самого Бориса Карловича – одиночное пулевое сквозное проникающее ранение – позволил прожить ему еще 10–20 минут, Валентина Ивановна Пуго скончалась в Центральной клинической больнице Москвы в час ночи 24 августа.

Эксперт по судебной медицине и криминалистике Э. Ермоленко установил, что Пуго жил еще 10–20 минут и мог совершать активные действия, например зажать пистолет обеими руками. Те же выводы были сделаны и в отношении его смертельно раненной жены, которая была в состоянии передвигаться по комнате на незначительное расстояние. Именно поэтому она была найдена сидящей у кровати, а не рядом с мужем, который, естественно, не мог уже положить пистолет на тумбочку. Это сделал третий – отец Валентины Ивановны.

Именно Иван Павлович, войдя в спальню, вынул пистолет из рук зятя и положил его на тумбочку. Зачем? Иван Павлович не смог ответить на этот вопрос.

Версию о самоубийстве подтверждают предсмертные записки, предоставленные работниками прокуратуры.

Вот что писал Борис Карлович:

«Совершил совершенно неожиданную для себя ошибку, равноценную преступлению.

Да, это ошибка, а не утверждение. Знаю теперь, что обманулся в людях, которым очень верил. Страшно, если этот всплеск неразумности отразится на судьбах честных, но оказавшихся в очень трудном положении людей.

Единственное оправдание происшедшему могло бы быть в том, что наши люди сплотились бы, чтобы ушла конфронтация. Только так и должно быть.

Милые Вадик, Элика, Инна, мама, Володя, Гета, Рая, простите меня. Все это ошибка! Жил я честно – всю жизнь».

Последнее обращение Валентины Ивановны более кратко:

«Дорогие мои! Жить больше не могу. Не судите нас. Позаботьтесь о деде.

Мама.»

Из обвинительного заключения от 26 декабря 1991 г.: «Пуго Б. К. 18–21 августа 1991 г. принял активное участие в заговоре с целью захвата власти в стране, используя свое положение министра внутренних дел и члена незаконно созданного участниками заговора и объявленного высшим органом власти комитета – ГКЧП, в указанные дни принимал решения, подписывал постановления, издавал указы, давал распоряжения и указания, направленные на обеспечение выполнения практических действий по захвату власти и устранение препятствий этому, чем совершил преступление, предусмотренное статьей 1 Закона СССР „Об уголовной ответственности за государственные преступления“ (ст. 64 УК РСФСР)…»

И далее: «В связи с этим Прокуратура РСФСР постановляет… прекратить дело в связи с самоубийством обвиняемого».

(Совершенно секретно. № 4 (35), 1992 г.)

Радищев Александр Николаевич

А. Н. Радищев (1749–1802) – русский революционный мыслитель, писатель, провозвестник революционных идей в России.

Наиболее известное произведение Радищева – «Путешествие из Петербурга в Москву» вышло из печати в мае 1790 г. Екатерина узнала о выходе опасной для ее власти книги через месяц.

26-го июня секретарь Екатерины А. В. Храповицкий записал в своем дневнике: «Говорено о книге „Путешествие из Петербурга до Москвы“. Тут рассеивание заразы французской, отвращение от начальства. Я [т. е. императрица] прочла тридцать страниц.

Посылка за Рылеевым. Открывается подозрение на Радищева».

По поручению встревоженной императрицы князь А. А. Безбородко предлагает А. Р. Воронцову вызвать Радищева и узнать, он ли писал книгу, «наполненную разными дерзостными выражениями, влекущими за собою разврат, неповиновение власти и многие в обществе расстройства…» На другой день выясняется, что Воронцову не нужно допрашивать Радищева, ибо следствие пошло своим путем. 28-го и 29-го июня был допрошен книгопродавец Зотов, в лавке которого продавалось «Путешествие». 30-го в 9 часов утра Радищев был арестован и заключен в Петропавловскую крепость.

Екатерина в течение нескольких дней внимательнейшим образом читала книгу Радищева, делая на каждой странице примечания, которые свидетельствуют о том, что задета она была за живое.

Общее впечатление кратко резюмировано в словах, сказанных Храповицкому «с жаром и чувствительностью»: «Он бунтовщик хуже Пугачева».

Замечания Екатерины были посланы к Шешковскому и послужили основным материалом для обвинения.

Екатерина знала, в чьи руки отдает судьбу своего врага. Жестокость начальника тайной экспедиции Шешковского хорошо была известна современникам. К счастью, он был и взяточником. Бриллианты, которые послала ему сестра умершей жены Радищева Елизавета Васильевна Рубановская, избавили Радищева от пытки.

Мог ли Радищев предвидеть, какую судьбу он готовил себе своей книгой? Безусловно. Свидетельством тому является ряд строк «Путешествия» (главы «Спасская Повесть», «Торжок», «Крестьцы», «Слово о Ломоносове» и др.). Он принял и кое-какие меры предосторожности: напечатал «Путешествие» анонимно, выпустил в продажу небольшое количество экземпляров. Когда же катастрофа разразилась, Радищев имел немного времени, чтобы смягчить ее. Арестован он был 30-го, очевидно, 28-го Воронцов передал ему содержание записки Безбородко, в которой требовалось, чтобы Радищев назвал единомышленников, «причем ему бы внушили, что чистосердечное признание его есть единственное средство к облегчению участи его». Кончалась записка многозначительно подчеркнутыми словами: «Ее величество будет ожидать, что он покажет».

«Внушил» ли Радищеву Воронцов или сам он понял, что необходимо сыграть роль раскаявшегося человека, но Радищев сыграл ее. Он признал себя автором книги, каялся в «дерзновенных выражениях», «обливая слезами» свою повинную, взывал к милосердию императрицы. Радищев прикидывался наивным человеком, чуть ли не дурачком, заявляя, что не понимал значения написанного им, что писал он только из желания… прослыть остроумным писателем, подражать таким знаменитым авторам, как Рейналь и Стерн.

Екатерина поняла неискренность «чистосердечного» раскаяния Радищева, но сделать с ним что-нибудь было невозможно. Пришлось довольствоваться обильными комплиментами, «слезами раскаяния», сознанием власти над врагом.

Екатерина энергично руководила делом, держала в руках все его нити, от нее исходили все распоряжения, по ее настоянию производилось оно с необычайной для того времени быстротою.

24 июля – приговор. Палата указывает, что показания Радищева на следствии опровергаются его книгою, а потому приговаривает его к лишению чинов и дворянства, отобранию ордена и к смертной казни.

Так как по закону дворянин не мог быть лишен жизни без утверждения сената и санкции императрицы, дело переходит в сенат, где и рассматривается 1 – 7-го августа. Решающий протокол сената несколько запутан. Утвердив приговор уголовного суда, сенат указывает, что на основании закона 1754 г. Радищева следовало бы наказать кнутом и, заковав в кандалы, сослать «в тяжкую работу». Но так как согласно «жалованной грамоте дворянству» телесное наказание не может коснуться дворянина, то «до вышеупомянутого о смертной казни указа, заклепав в кандалы, сослать в. каторжную работу… в Нерчинск для того, дабы таковым его удалением отъять у него способа к подобным сему предприятиям».

По существу это была отмена приговора палаты, так как едва ли стоило преступника посылать в Нерчинск ожидать смертной казни для того, чтобы потом привезти ее в исполнение в Петербурге.

Екатерина так и поняла приговор и обиделась. Она выслушала доклад сената «с приметною чувствительностью» и приказала пересмотреть дело в совете.

19 августа на заседание совета явился Безбородко, объявивший указание императрицы, что в докладе сената «выписаны все законы, кроме присяги, противу коей подсудимый преступником явился; причем объявил что ее величество презирает все, что в зловредной его Радищева книге оскорбительного особе ее императорского величества сказано». Выслушав такое недвусмысленное напоминание, совет отменил приговор сената и приговорил Радищева к смертной казни.

Основное, что мучило Радищева в течение двух с лишним месяцев, когда он ожидал решения своей участи, была мысль о детях. Они оставались круглыми сиротами. Мать их умерла в 1783 г. Объявление отца государственным преступником должно было сказаться на их будущем. Глубокой скорбью и заботой исполнено завещание Радищева, написанное после того, как был вынесен приговор уголовной палаты.

Уголовная палата вынесла смертный приговор Радищеву 24 июля 1790 г… Совет утвердил его 19 августа. Екатерина заставила «преступника» ждать смерти еще две недели. И только 4 сентября именной указ императрицы возгласил о высочайшей «милости». По случаю заключения мира со Швецией смертная казнь была заменена Радищеву десятилетней ссылкой в Илимский острог с лишением чинов, ордена, дворянского достоинства.

10 сентября Радищева, скованного, в «гнусной нагольной шубе», взятой тут же у какого-то солдата, под «крепчайшей стражею» отправляют в Сибирь.

Радищев выехал из Петербурга больной. Кандалы, крепкая стража и плохая одежда едва ли могли способствовать его выздоровлению. Да и вообще трудно предположить, чтобы путь в 6788 верст, совершаемый в таких условиях, без каких бы то ни было необходимых вещей мог пройти благополучно. «Милость» императрицы по существу обрекала его на смерть.

Случилось однако то, чего не могла ожидать императрица. На помощь Радищеву пришло общественное мнение лучшей части русского дворянства в лице графа А. Р. Воронцова.

Воронцов знал Радищева на протяжении многих лет как неподкупного честного человека. Не сочувствуя выводам, которые делал Радищев, Воронцов не мог не согласиться со справедливостью наблюдений Радищева. Аристократ, один из крупнейших в стране вельмож, он решил силою связей помочь Радищеву.

Уже на другой день после отправки Радищева Воронцов отправил письмо и деньги тверскому губернатору Осипову с просьбой облегчить по возможности дальнейший путь Радищева, купить ему необходимую для дороги одежду, обувь, пищу и поручить тому, на кого будет возложено везти Радищева в дальнейший путь, обращаться с арестованным человеколюбиво. Подобные этому письма Воронцов послал нижегородскому, пермскому и иркутскому губернаторам, что в значительной степени облегчило судьбу Радищева.

В марте 1791 г. в Тобольск, где Радищев задержался вследствие болезни, приехала Елизавета Васильевна Рубановская и привезла двух младших детей.

В Тобольске Радищев пробыл семь месяцев; два месяца восемь дней ушли на дорогу до Иркутска и, наконец, 3 января 1792 г. – через 16 месяцев после выезда из Петербурга – добрался до Илимска.

6 (17) ноября 1796 г. умерла Екатерина II. Через несколько дней после вступления на престол Павел I предписал графу А. Н. Самойлову освободить Радищева.

«Удивляться, что она его отослала в цепях в Илимский острог, нелепость. Гораздо удивительнее то, что Павел воротил его; но он это сделал назло покойной матери, – другой цели у него не было», – пишет по этому поводу Герцен.

Весть о помиловании дошла до Илимска во второй половине января 1797 г. 20-го февраля, распродав и раздав все имущество, Радищев выехал из места заточения, провожаемый почти всеми илимскими жителями.

На пути в Европейскую Россию Радищева постигло большое горе: в Тобольске умерла Елизавета Васильевна, которая стала его женой во время ссылки.

Милость Павла была более чем ограниченной. Радищев остался в списках ссыльных, лишенных чинов и дворянского достоинства. По-прежнему жил он под надзором полиции, только не в Илимске, а в небольшом родовом имении Немцево Калужской губернии. После многих просьб он получил разрешение навестить отца, жившего в Верхнем Облязове. Здесь он прожил около года, а затем вернулся в Немцево.

Обстановка в Немцеве была едва ли не более тяжелой, чем в Сибири. По распоряжению правительства полиция должна была тайно следить за поведением Радищева, «строжайше наблюдая и замечая, с кем он по большей части будет иметь обращение, не замечено ли будет что-нибудь подозрительное». Его переписка вся тщательно просматривалась и о содержании ее доносилось начальству.

12-го марта 1801 г. на престол вступил Александр I. Явно реакционное павловское царствование сменилось провозглашением либеральных деклараций и кое-какими мерами в области внутренней политики.

Одним из либерально-демократических жестов Александра было его отношение к Радищеву. В марте 1801 г. Радищев был освобожден из-под надзора и через некоторое время назначен членом комиссии по составлению законов, действовавшей под председательством бывшего екатерининского фаворита графа П. В. Завадовского.

6-го августа Радищев был назначен членом комиссии, 13-го вступил в должность, а через три дня должен был выехать вместе с Завадовским на время коронационных торжеств в Москву, откуда вернулся в конце декабря.

В начале 1802 г. один из видных членов комиссии М. М. Сперанский предложил использовать Радищева для составления истории законов. Но и эту сравнительно спокойную отрасль работы Радищеву не доверили, очевидно, полагая, что он сумеет и из нее сделать слишком острые практические выводы.

Один из членов комиссии прямо говорит о том, что Радищев «никаких особых частей для составления уложения не имел и упражнялся на полной свободе».

И в таких условиях Радищев не отказался от мысли использовать открывающиеся, как ему казалось, возможности реформ русского законодательства в целях подготовки освобождения крестьян. Проект был подготовлен им еще в «Путешествии» (глава «Хотилов»). Очевидно, и до 1790 г. он занимался вопросами законоположения, и в 1802 г. сделал попытку продолжать эту работу. Им написан «Проект гражданского уложения», разработанный план для будущего уложения. Конкретизация отдельных параграфов, в частности, вопросов собственности и связанного с ними права наследия, не могла бы быть осуществлена без установления юридического равенства всех граждан перед лицом закона. Следовательно, Радищев пытался и в «Проекте» поставить вопрос об отмене крепостного права, на этот раз в законодательном порядке, «сверху».

Очень скоро Радищев убедился в глубокой правоте своих слов о том, что свободы нельзя ждать от советов «великих отчинников». Ни члены комиссии, ни тем более Александр I не были склонны к коренным преобразованиям. Их цели не шли дальше мелких реформ, которые должны были подгримировать, сделать более благопристойным страшный лик самодержавно-крепостнической России.

Тягостные впечатления усугублялись наблюдением за тем, что происходило на Западе. Буржуазная революция во Франции оборачивалась обществом, где «сто гордых граждан утопают в роскоши, а тысячи не имеют надежного пропитания».

Чем дальше, тем больше убеждался Радищев в невозможности хоть что-нибудь сделать для облегчения участи своего народа. То, над чем он «упражнялся на свободе», обречено было остаться на бумаге, не претворившись в жизнь. Выступления на заседаниях комиссии вызывали лишь насмешку, прямое недовольство и угрозу новой ссылки. Изданные 8 сентября 1802 г. указы о правах сената и об учреждении министерства подвели итог преобразовательной комедии. Быть верным чиновником или придворным поэтом в благодарность за личное освобождение Радищев не мог и не хотел.

 
О умы, умы изящны,
Та ли участь Муз, чтоб славить,
Кто вам жизнь лишь не отъемлет,
Иль, оставя вам жизнь гнусну,
Даст еще кусок, омытый
В крови теплой граждан, братьев!..
 

11 сентября 1802 г. Радищев покончил жизнь самоубийством. По словам сына, незадолго до смерти, он писал: «Потомство за меня отомстит».