Текст книги "НЕЗАБВЕНИЕ"

Автор книги: Татьяна Денисова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

На дороге снова мелькнула машина, вслед за ней показалась ещё одна – старый, светлого цвета «Москвич». Они резко затормозили. Хлопнули дверцы. Из «Москвича» выскочил парень и подбежал к «Жигулям». Оттуда в то время вышел знакомый по службе, старший лейтенант из ОБХСС Ерохин. Они тотчас размашистым шагом двинулись в сторону Киры, следом все разом взглянули на Глеба.

– Замерз? – небрежно бросил Ерохин.

Глеб ответил с поспешностью:

– Есть немного.

Он зябко подвигал плечами. Пар от дыхания растворялся в морозном воздухе.

Ерохин поёжился и, достав из кармана платок, начал сморкаться с гулким, протяжный шумом. От стылого ветра он содрогнулся и, вытерев нос, молча мотнул головой. Глеб кивнул с пониманием, и они отошли в сторону.

Кира с тревогой смотрела на них, потом услышала раздраженный голос Ерохина. С чувством собственной значимости он двинулся по дороге. Где-то рядом завыла собака.

Когда Ерохин вернулся, он уверил Киру, что пока ничего не известно. Она ловила каждое слово. Губы её дрожали, и спазм сковал горло.

– Что же делать? – хрипло спросила Кира.

– Ждать, – слишком нервно ответил Ерохин.

От такого ответа всем стало как-то не по себе.

Короткое слово «ждать» тревожно повисло в воздухе.

Сердце от страха зажгло, и Кира вся сжалась. Она кинула взгляд на свекровь, та подняла воротник на пальто и уткнулась в него лицом. Плечи её задрожали. Отец Кирилла сжимал в зубах незажженную сигарету и нервно рылся руками в карманах.

Захлестывал страх, но в отчаянии они лихорадочно продолжали цепляться за неизвестность, как за спасательный круг.

Огонек последней машины скрылся за поворотом. Ночь сомкнулась. Лишь было заметно, как за обочиной щерятся сосны, да черным по черному силуэты отвалов очерчены в обрамлении неба. Зажатый плотной настороженной тишиной, Глеб остался стоять на перекрёстке. Ветер дул беспощадно, и холод стоял такой, что руки окоченели. Его пробирала дрожь. Никогда ещё не было так одиноко и страшно. Жадно хотелось курить. Он порылся в карманах и вынул мятую пачку «Ту-134». Зажал в губах сигарету, чиркнул спичкой, сделал несколько глубоких затяжек и прикрыл глаза. Горький табачный дым чуть успокоил его.

Огонь сигареты ярко светился в ночи. Глеб стряхнул пепел, поднял воротник, вскинул голову и пошатнулся – в небе над ним парил сияющий серебристый шар. Летел он бесшумно в ту самую сторону, где зияла теперь пугающая воронка. Этот шар, расплывающийся, нечеткий, похожий на лампу, повис над чёрной дырой и замер. Из шара на землю выпал голубовато-зелёный луч и начал медленно шарить вокруг. Глеб, забыв о тлеющей сигарете, боялся дохнуть. Напрягая глаза, он мучительно вглядывался в темноту и не шевелился. Змеились искристые отблески, извивались причудливые спирали, светящимся облаком они окутали шар. Спустя мгновение он метнулся загадочной тенью и стремительно полетел к отвалам, едва различимым в глухой необъятности ночи. Лишь только последние блики скрылись из виду, воцарился обманчивый мрачный покой.

Глеб почувствовал, как ноги его занемели. Он с усилием ими подвигал. В морозном воздухе беспомощно таял пар от прерывистого дыхания. По спине поползли мурашки, и Глеб передернулся. Тут снова раздался собачий вой, и лишь он один был напоминанием о живом.

Глава 2.В розовом свете

Часть 1.Детство

Детский сад

Семь лет прошло с того дня, как у Глеба появилась сестра. Ему самому тогда было три, и с тех пор в Заводском переулке мало что изменилось. Всё так же, как прежде под окнами дома, на солнечной стороне, качались на стройных стеблях махровые шапки циний, душистыми волнами пенились флоксы: изящные белые, огненно-красные, розовые. Порой до конца сентября цвели такие привычные к холодам золотистые бархатцы. Их пряный запах мама любила больше всего. Летом в саду по-прежнему рос крыжовник, кусты чёрной смородины обсыпали сверху донизу спелые ягоды, узловатые ветви яблонь тяжело клонились к земле. Сюткины, и как это вам удаётся обманывать переменчивую погоду? – удивлялись соседи.

А сестра свалилась на Глеба непонятно откуда, и с тех пор он не знал покоя. В один из дней Ирка опять вернулась из садика вся в слезах, и причиной тому стала Кира Уварова.

В детском саду снова ставили оперу. Приготовили красочные декорации, наделали кружек из папье-маше, у воспитательницы Нины Николаевны нашёлся бочонок с надписью «Мёд», заведующая принесла самовар из дома, и, по обыкновению, выбрав актёров, с каждого сняли мерки и пошили костюмы, Тут-то, к изумлению Глеба, Ирка разобиделась не на шутку. До слёз ей стало завидно, что Кире Уваровой досталась роль Мухи-Цокотухи.

– Не плачь, – уговаривал Глеб сестру, – роль Бабушки-пчелы тоже очень хорошая. Ну не могут же все играть главные роли. Помнишь, ты сама говорила, что в прошлый раз, в «Кошкином доме», Кира играла Курицу.

– Да, но она ещё была Снегурочкой, – с плачем тараторила Ирка.

Снова и снова раздавалось жалобное завывание с всхлипами. Слезы лились настоящие, крупные, и лицо у сестры покраснело.

Глеб вытаращил на неё глаза.

– И что?

– А то! – в отчаянии голосила она. – Когда в тихий час нас укладывали спать, Киру водили на репетиции.

Глебу вспомнилось, как прошлой зимой мама взяла его в детский сад на новогодний утренник младшей сестры. Вот тут он увидел девочку с длинными белокурыми косами. Одета она была в голубую шапочку с белой опушкой, и в отороченную белым мехом голубую атласную шубку с серебристым узором, будто мороз расписал. Глеб с любопытством следил за девчонкой, и как только Дед Мороз со Снегурочкой проходили рядом, он решил проверить, настоящие ли это косы, а может – веревки, и так потянул, что голова у Снегурочки дёрнулась. Глеб, не мигая, уставился. Он даже разволновался, всё ждал, что Снегурочка закричит. Но она лишь оглянулась и снисходительно посмотрела ему в глаза. Если бы Глеб знал тогда, что это Кира Уварова, он бы дёрнул за косу посильней.

Однако уже летом Ирка сдружилась с Кирой. Не так, чтобы они стали неразлучны, но Кира её научила делать маникюр из лепестков шиповника. И от неё же Ира узнала, что если смочить розовые лепестки и наложить их на губы, то будет выглядеть так, будто губы накрашены помадой.

Хотя, по правде сказать, с тех пор, как в их группу пришла Маша Петрова, Кира сблизилась с ней. Они вместе вытворяли разные шалости, но Ире не нравилось участвовать в том, за что к тому же потом доставалось от взрослых.

Дело шло к полудню. Ира, моргая, переминалась ногами на месте и оглядывалась по сторонам.

– Сюткина, кто был зачинщиком? Отвечай! – спрашивала в который раз воспитательница.

Пусть это звучало мрачно, и грозный голос пугал, но Ира молчала. И не потому, что не хотела выдавать ребят. Одно дело – Аня, или Женя, с недавних пор они стали подругами, и в этот день на прогулке вместе играли в «дом». Просто Нина Николаевна застала её врасплох, а Ира и вправду ничего не видела, и потому не знала, что ответить. Незадолго до этих расспросов стоило Нине Николаевне на минуточку отлучиться, как кто-то заметил, что пара штакетин в ограде болтаются на верхних гвоздях. Но разве же от неё скроешься. Только-только самые смелые успели вылезти в дырку, как воспитательница вернулась. Сначала Нина Николаевна загнала детей на веранду и, буравя глазами поверх очков, устроила им допрос. Но от этого толку не вышло: все отмалчивались. Тогда она увела их с прогулки, отправила в раздевалку и велела каждому встать напротив шкафчиков. Приказала: стоять, молчать, не шевелиться. И, уходя, прошипела: только попробуйте пискнуть. Тут же все замерли. Нина Николаевна вышла и захлопнула за собою дверь. Стиснутые белыми стенами, дети стояли и безмолвно разглядывали друг друга.

В полдень летнее солнце нещадно палило в окна. Его ослепительный свет бил прямо в лицо. Пылинки перед глазами лениво кружились в горячих лучах. В голове тихонько звенело. Также как Кира Уварова, Ира ладошкой прикрыла глаза, потом повернулась и зашептала:

– Ерохин, смотри, как кружится пыль.

Никита Ерохин, можно сказать, с рождения выглядел этаким маленьким мужичком, основательным, плотным, серьезным, потому-то все называли его по фамилии. Он, глянув мельком на Сюткину, тихо промямлил:

– Сам вижу.

Никита повернулся к окну, и в эту минуту на полу что-то глухо ударило. Он оглянулся: Кира неподвижно лежала у шкафчика. Глаза её были закрыты, и у согнутых ножек растекалась лужица.

Все тотчас затихли, а потом вспорхнули, как воробьи, закричали и ринулись разом к двери.

Застучали шаги в коридоре, и в раздевалку вбежала заведующая, а следом за ней, застёгивая на ходу халат, влетела Нина Николаевна. Медсестра примчалась последней и тотчас склонилась над Кирой.

Никита, одной рукой вытирая нос, другой потянул Нину Николаевну за рукав и спросил:

– Она умерла?

Та испуганно дёрнулась:

– Да замолчи ты, Ерохин. Это обморок.

Что такое «обморок», Никита не знал.

В эту секунду медсестра прощупала пульс и крикнула:

– Дышит!

Она вскинула голову:

– Откройте окно! Воздуха! Воздуха дайте!

Заведующая, встав на колени, трясла Киру за плечи.

– Кира, Кира! Ты слышишь меня?

Кира не помнила, сколько длилось беспамятство. Лишь очнулась, заплакала и почувствовала, что лежит в луже. Влажные трусики холодили ей тело. Какие-то люди в белых халатах склонились над ней и хлопали по щекам. Потом её взяли на руки, унесли в спальню, положили там на кровать и укрыли одеялом. И Кира, согревшись, тут же уснула.

Как-то так вышло, что Ерохин с тех пор стал к Кире присматриваться. С ней не соскучишься, также как с его другом Кириллом Алексиным. Вот только с Кириллом они виделись либо вечерами, когда возвращались домой, либо по воскресеньям.

Беглянка

Вечером, после пяти, сестра Катя привела Кирилла из детского сада и оставила гулять во дворе. В воздухе всё ещё пахло дождем. На газоне у самого дома разлилась огромная лужа и в ней мелко дрожали солнечные лучи. Кирилл маленькими шагами ступал по воде, все дальше и дальше от края, пока не зачерпнул в сапоги. Стало понятно: хорошая лужа, глубокая. Он нашел широкую доску и спустил её в воду. На обочине у дороги отыскал длинную палку. Она стала его веслом. Оттолкнул доску ногой и ловко запрыгнул наверх. «Вот и корабль!» – улыбнулся Кирилл.

Тут он заметил Никиту Ерохина. Вот уже несколько дней тот приходил из детского сада один. Ерохин с гордостью рассказывал всем, что родители написали записку, и сейчас воспитатели разрешают ему самостоятельно уходить домой.

Рядом с Ерохиным шла девчонка. Её длинные белокурые косы свешивались до пояса и оканчивались голубыми бантами.

Кирилл окликнул Никиту, тот обернулся и побежал к нему. Ерохин остановился у лужи. Уши его торчали в разные стороны. Он, ступив краем ботинка в воду, дернул ногой.

– Ты куда? – спросил Кирилл.

– Домой, – шмыгнув носом, ответил Ерохин.

– А это кто? – мотнул головой Кирилл.

– Кира Уварова. Она из нашей группы. Сегодня первый раз её отпустили домой без родителей. Идем с нами. Сейчас мультик начнётся.

– Нет. У меня важное дело, – с насмешкой взглянув на Никиту, ответил Кирилл. – Видишь, я плыву на корабле.

– Если что, приходи, – бросил Ерохин и побежал обратно к девчонке.

– Мальвина, – ухмыльнулся Кирилл.

Он искоса разглядывал Киру. В это время последние капли дождя стекали с деревьев. Кирилл оттолкнулся палкой от дна, и только он вышел в плавание, к дому подъехал «Москвич». «Папа вернулся с работы», – обрадовался Кирилл. Он, причалив к правому берегу, спрыгнул и побежал. Отец распахнул переднюю дверцу:

– Садись, прокачу!

Машины занимали Кирилла больше всего. Он всякий раз увязывался за отцом, когда тот копался в гараже. Кирилл уже знал, где находятся рулевые тяги, маятниковый рычаг и шаровый шарнир. Он не понимал до конца, что это значит «пять градусов – предельно допустимый размер люфта», но внимательно следил за тем, как отец брал линейку и мел, ставил линейку торцом на приборной панели и ребром прислонял её к рулю. Затем крутил вправо руль. Когда передние колеса начинали поворачиваться, отец наносил мелом отметку на обод руля. И снова крутил руль, но в другую сторону. Лишь колеса поворачивались, делал новую отметку, и в конце замерял расстояние между ними. Тут он доставал из кармана блокнот и записывал формулу, что-то высчитывал и довольный провозглашал:

– Всё в норме! А сейчас проверим ручник.

Отец поднимал его вверх.

– Слушай щелчки. Должно быть три-четыре звука.

Потом отец ставил машину на ручник, они выходили и начинали толкать. Машина даже не трогалась с места.

– Ну вот, всё в порядке.

Кирилл умел отличать торцевые ключи от накидных и рожковых. Он мог часами крутиться рядом с отцом, пока тот возился с машиной, и подавать ему то пассатижи, то плоскогубцы, динамометрический ключ, отвертки.

Когда машина встала точно напротив ворот, Кирилл выскочил ловко и принялся помогать отцу открывать гараж, а потом побежал к Ерохину. Он жил в этом же доме, только в соседнем подъезде. Кирилл вбежал по ступеням, стукнул пару раз в двери, ему отворила мама Никиты. Тот сидел на диване рядом с девчонкой. Маленький черно-белый экран телевизора светился в углу. Шёл мультик «Каникулы Бонифация». Только Кирилл уселся, в дверь постучали. Мама Ерохина крикнула с кухни:

– Входите! Там не заперто.

Она вышла в прихожую, и в эту минуту дверь распахнулась. На пороге стояла заплаканная женщина, а рядом с ней – мужчина с бледным лицом. Тотчас раздался его встревоженный голос:

– Мы ищем Киру Уварову. Она не у вас?

Тут из комнаты показалась Кира. Увидев родителей, она удивилась, а те бросились к ней и мама, плача, принялась её целовать.

– Мы же тебя потеряли. Всех обежали, уже позвонили в милицию.

Мама Ерохина удивлённо взмахнула руками:

– Это ж надо! Я-то думала, вы знаете, что Кира у нас.

Она повернулась к Кире:

– Вот выпорют тебя родители хорошенько, тогда перестанешь бегать без спроса.

Кира спокойно слушала. Тут папа её обнял и покачал головой, однако казалось, его голубые глаза почти улыбались.

Вернувшись домой, родители покормили Киру и уложили спать. Мама сказала, что Кира наказана и не стала читать ей сказку. Кира хотела было сама почитать, но родители запретили брать книги. Тогда она закрыла глаза и принялась сочинять продолжение недочитанной сказки.

Познание жизни

В воскресенье, после обеда, мама повела Никиту в парикмахерскую. Народу было полно, хотя до начала учебного года оставалась ещё неделя. Пока ждали в очереди, Никита беспокойно ёрзал на стуле, глазея по сторонам. На стенах висели черно-белые фотографии разных причесок, но из зала, где парикмахеры стригли клиентов, выходили все одинаковыми. В воздухе пахло Тройным одеколоном. По утрам, когда папа заканчивал бриться, точно такой же запах доносился из ванной, и потому Никита сразу его узнал.

Стричься он не хотел, но мама не слушала. Она сказала решительным тоном, что школьник обязан быть аккуратным и носить строгую короткую прическу.

Ерохина усадили в кресло, закутали в белую простыню, лишь лохматая голова осталась торчать. Никита со страхом услышал название стрижки «под польку, короткая». Тут он было запротестовал, однако его никто не послушал. Парикмахерша сразу сказала, что Ерохин у неё не один, и если ему не нравится, то может идти. В ту же секунду мама пригрозила рассказать обо всём отцу. Он как представил отцовский ремень, так стало немного не по себе.

Чуть не плача, Никита смотрел исподлобья. Волос на затылке почти не осталось, но парикмахерша всё жужжала машинкой. Потом, сопя носом, ровняла линию челки. Всякий раз, как только она склонялась, белый халат натягивался на её фигуре. Казалось, вот-вот, и он лопнет по швам. Всё это время к ней обращалась другая парикмахерша, та, что стояла слева. Она резким противным голосом рассказывала про свою дочь:

– Вот ведь, худющая, в чем душа держится, а решила-таки пойти в ПТУ, учиться на сварщика.

Ерохин услышал, как парикмахерша над его головой с коротким смешком вздохнула:

– Говорят, зарплата большая у сварщиков. И квартиру быстро дают.

Никита косился на неё с подозрением. Как только та закончила стричь, он бросил затравленный взгляд и вздохнул: «Опять под горшок обкорнали». В зеркале было видно, как челка скрывала его низкий лоб.

А парикмахерша сняла колючую простыню и стала очищать от волос тонкую шею Ерохина. Было больно, но Никита молчал. Пока мама расплачивалась, он стоял и приглаживал челку руками.

Потом они вышли из парикмахерской, завернули за угол, и прямо перед ними стоял их дом.

Во дворе было тихо. На сирени сонно висели зеленые пыльные листья. Иногда они колыхались от жаркого воздуха. Опустив хвост, лениво плелась собака. Высунув длинный язык, она тяжело дышала. На скамейке, укрытой в тени тополей, одиноко сидел старик, рядом в песочнице две девчонки из соседнего дома строили башню. Мама сказала Никите, что ей надо сходить в магазин, а он может остаться гулять.

Ерохин огляделся по сторонам: играть было не с кем. Можно было пойти к Кириллу, но тот с родителями уехал на дачу. Тогда Никита решил сбегать во двор, где жила Кира Уварова. Время от времени он был не прочь улизнуть подальше от дома. Никита выскочил на Некрасова и, подпрыгивая, помчался по тротуару вниз. Через пять минут он был на Московской.

В то время как Ерохин вывернул из-за гаражей, Кира упала с велосипеда и расшибла коленку. В ту же секунду на царапинах проступили капельки крови. Вот так вечно что-то случается. Никита к ней подбежал, сорвал на обочине лист подорожника и, вытерев его о рубашку, протянул Кире:

– Держи!

Она поплевала на лист и прилепила к ноге. Царапин и синяков уже было не сосчитать.

Ерохин смотрел на её косы и думал: «Везет же девчонкам». Взмахнув рукой, он тут же взъерошил чёлку.

А между тем жаркое солнце клонилось к закату. Неподалеку от дома, вдоль гаражей, стояли рядами поленницы дров, которыми топили титаны и печи в квартирах. Поленницы возвышались отвесными лабиринтами, рассеченными узенькими дорожками. Здесь можно было играть в стрелки и в прятки. А ещё рядом с поленницами дети устраивали театр. Все вместе сочиняли сценарий, а режиссерами были девчонки постарше. Каждый сам для себя мастерил костюмы, а потом сообща готовили декорации. Кто-нибудь приносил покрывала из дома, их натягивали между столбиками и делали занавес. Зрителями становились бабушки и родители. Они приходили на спектакль со своими стульями. И лишь дедушек среди зрителей не было ни одного.

Ерохин поднял велосипед и привалил к поленнице.

– Подожди, я сейчас, – Кира, быстро взглянув на Ерохина, побежала в сторону дома.

А когда вернулась, в руках у неё был спичечный коробок. Она улыбнулась и предложила разжечь костер, маленький такой посреди поленьев.

Вообще-то с ней никогда не было скучно, и в детском саду Кира тоже была заводилой, но тут Ерохин, пальцем покрутив у виска, пугливо таращился:

– Как это?

Отец ему строго-настрого запретил трогать спички. От огня может случиться пожар, оно и понятно. Это знает каждый дурак.

Ерохин сначала замялся, потом помотал головой. Вид у него был несчастный. Так и подмывало сбежать. Он хотел поделиться опасением с Кирой, но постеснялся. То есть поначалу Ерохин осторожно отказывался, но не тут-то было. Короче, он уже сам запутался.

Ерохин стоял и крутил пуговицу на рубашке, а Кира, словно подразнивала, и продолжала завлекать в игру. Она не думала об опасности, даже не знала о ней ничего, и это делало её свободной.

Боком-боком они протиснулись в узкий проход между двумя поленницами. Комары противно пищали и покусывали голые ноги. Один присосался к руке. После шлепка у Ерохина на ладони осталось кровавое пятнышко с комариным трупиком. Он сморщился и вытер ладонь о рубашку.

– Ерохин, ты посмотри, ничего страшного. – легкомысленно говорила Кира, чиркая спичкой. – Это же очень просто! Делаешь так, и зажигается огонек.

– Сам знаю, – ответил Никита, оглядываясь.

– А потом кладешь спичку в дрова, – она просунула руку между поленьями.

Осторожный Ерохин, вылупив глаза, слушал с раскрытым ртом, потом ещё немного потоптался на месте. Он пригладил руками виски. Всё ж таки решившись, с напускным спокойствием согласно кивнул:

– Угу.

И тут же сам удивился собственной смелости. Кира не командовала, но её хотелось слушаться.

Кира с Никитой переглянулись и, оглядевшись по сторонам, принялись снова и снова чиркать о коробок. Они долго возились, вот только спички не загорались. Оказалось, разжечь их не так-то просто. И тут, сначала у Ерохина вспыхнул маленький огонек, а следом у Киры загорелась спичка.

– Уф, наконец-то! – обрадовались они.

Однако огонь не успел разгореться, как послышались чьи-то шаги.

– Тс-с-с! – прошептал Никита.

Кто-то, ругаясь матом, тяжело побежал. Кира с Ерохиным повернули головы и в это мгновение увидели соседа из дома напротив. Тот, протискиваясь в узкий проход между поленницами, закричал:

– Что ж вы делаете, стервецы?

Улыбки застыли на лицах. Ерохин захлопал глазами, дернул Киру за руку и крикнул испуганно:

– Бежим! Скорей!

В этот миг он запнулся, неловко упал и почувствовал резкую боль. Поднимаясь, заметил, как проступает кровь на разбитом колене. Ладони саднило. Но всё равно Никита вскочил и припустил со всех ног в сторону дома.

– Ах вы, бандиты, что устроили! – слышалось за спиной.

Ерохин был рад, что ему удалось убежать. Правда, было интересно узнать, где же Кира. А что, если её поймал этот дядька! И ещё, не выдаст ли Кира его? Но особенно волновало, не узнает ли об этом отец. Нет. Уж кто-кто, а Кира точно не выдаст. Он вскинул голову и обернулся, потом, вытянув шею, прислушался: там, во дворе, кого-то облаивала собака. «Это Джек», – подумал Никита. Он согнулся, сорвал лист подорожника, поплевал на него и заклеил коленку. Хотел было вернуться, но снова услышал собачий лай. Ерохин вытер руки о шорты и, прихрамывая, пустился бежать.

А Кира тем временем промчалась между поленницами, ловко перепрыгнула через камень, выскочила к гаражам, тотчас же круто повернула к дому и залетела в подъезд. Дверь с шумом за ней захлопнулась. Она пронеслась по ступенькам, забежала в квартиру и замерла на мгновенье. Ужасно хотелось пить. Кира прислушалась: родители были на кухне. Их голоса перемешивались со звуками радио.

…Будет нелегко, малыш, подчас,

Начинать все в жизни в первый раз…

Моя любимая песня, – успела подумать Кира.

Она вильнула через гостиную в спальню. За спиной продолжало звучать:

Топ, топ… Топ, топ…

Очень нелегки…

Кира, слегка ударившись головой, торопливо заползла под кровать. Поджав к подбородку колени, она лежала в дальнем углу, в полутьме, и прислушивалась к голосам родителей. Тут раздался резкий настойчивый стук. Вместе с ним замолчало радио. Донесся звук открывающейся двери, застучали чьи-то шаги, и Кира услышала разъяренный голос соседа:

– Ваша дочь поджигала дрова около гаражей.

– Не может быть, – спокойно сказал отец.

Сосед, закипая от злости, почти закричал:

– Да я видел своими глазами!

Следом докатился строгий мамин голос:

– Кира, ты где?

Кира зажмурилась и притихла, в надежде, что ее не найдут. Но вот в спальне послышался топот, и в узком пространстве между кроватью и полом показалось папино лицо.

– Вылезай!

Кира, щурясь от света, выползла из-под кровати. Папа, хмурясь, глядел на неё:

– Ты что же и вправду поджигала дрова?

Он провёл по лицу ладонью и строго сказал:

– Кира! Смотри мне в глаза.

Она послушно взглянула на папу. С лицом римского воина он смотрел на неё.

В эту минуту мама всплеснула руками:

– Нет, ты только на неё полюбуйся! Она ещё и молчит.

Папа присел на корточки.

– Кира, послушай меня. Говорить правду – это самое простое.

Кира молчала. Нет, она почти не боялась, потому что родители редко её ругали.

Кира сглотнула слюну, расправила плечи и, глядя папе в лицо, призналась коротко:

– Да.

– Молоде-ец! – протянул озадаченно папа.

Он поднялся и покачал головой:

– Кира, прежде чем что-то сделать, подумай. Думать, вообще, очень полезно.

Мама такая красивая, похожая на Брижит Бардо, с изяществом склонилась над Кирой и жалостно протянула:

– Ну нельзя же так делать. Спички – это не игрушка.

Она прижала Киру к себе и чуть не плача сказала:

– Вор придёт, так хоть стены оставит. А вот огонь…

Тут у неё побежали слёзы.

– Огонь, он всё пожирает: и дерево, и железо, и человека.

Вечером, лёжа в кровати, Кира слушала, как папа успокаивал маму:

– С этим ничего не поделаешь, дорогая. Дети, они же не думают ни о прошлом, ни о будущем. Вся их жизнь – в настоящем.

Папин голос затих. Потом он вздохнул и продолжил:

– И никуда не денешься от того, что детство подвержено искушениям. А то, что мы – взрослые называем шалостью, для ребенка – познание жизни. Ведь дети – они тоже люди, только очень маленькие, и в их жизни, также, как в нашей, случается всё.

Первый класс

Через неделю Кира в новом форменном платье и белом фартуке гордо вышла из дома. В одной руке она держала портфель, а в другой был зажат букет разноцветных лучистых астр. Когда вместе с родителями Кира важно шагала по улице, её душа была переполнена счастьем.

Ерохин учился в параллельном классе. Первый «а» находился через стенку от первого «б», и Кира встречалась с Никитой всякий раз, как начиналась перемена. Рядом с Ерохиным чаще всего был его друг Кирилл Алексин. Он всегда смотрел на Киру с приветливым интересом. С обычной порывистой живостью они вместе носились по коридору, пока им навстречу не попадался кто-нибудь из учителей.

А ещё в первом «а» учился необычной мальчик, звали его Илья Вершинин. Отец приносил его в школу на руках и, усаживая за парту, садился рядом. Поначалу тот мальчик всех удивил, но у Ильи был такой легкий характер, и с ним было так интересно, что со временем одноклассники перестали замечать его особенности. Он был самым обычным ребенком, как все, только немного лучше. Илья мог рассказывать наизусть целые главы из книг. Он говорил, будто за год на Землю падает полтонны марсианского метеорита, что во вселенной больше звёзд, чем песчинок на всех пляжах Земли, а в человеческом мозге больше синапсов, чем звезд в Млечном пути. Никто не знал, что такое синапсы, тогда Илья пригласил одноклассников к себе домой и дал почитать медицинскую энциклопедию.

Кое-какие термины из энциклопедии оказались Кире знакомы, потому что мама её работала фармацевтом. Когда в школе заканчивался последний урок, Кира любила отправиться к маме в аптеку. Она шла по Садовой улице, размахивая портфелем, проходила вдоль высокой чугунной ограды, за которой виднелся парк, у дворца культуры поворачивала на Уральскую и по липовой аллее шагала к высокому дому с рельефным фасадом и маленькими балконами, по краям которых тянулись кованые перила.

Кире нравились аптечные запахи, бутылочки, колбочки, маленькие весы. На этих весах развешивали порошки, которые запечатывали потом в пергаментные пакетики.

Она обожала спускаться по каменной лестнице в аптечный подвал. Там было холодно и пахло лекарствами. Вдоль стен тянулись шкафы с рядами бутылей из коричневого стекла.

Кира любила наблюдать за приготовлением лекарств. В эти минуты она отстранялась от мыслей о школе, от домашних заданий и прочих всяческих мелочей. Её доверчивый взгляд был весь устремлен на маму. Та садилась за белоснежный стол и загадочно улыбалась:

– Сейчас я буду готовить микстуру от кашля.

Мама брала крошечные гирьки и ставила их на весы.

– Сначала я отвешиваю ноль целых две десятых грамма термопсиса, – говорила она.

– А что такое ноль целых две десятых? – спрашивала Кира.

– Смотри, в этой коробке лежит десять пакетиков. Сейчас ты возьмешь из неё два пакетика. Вот это и будет две десятых, – улыбаясь, объясняла мама.

– Понятно, – кивала Кира.

– Сейчас я налью во флакон дистиллированную воду, сюда же – бикарбонат натрия, бензоат натрия.

Названия были таинственные и певучие.

– Но это ещё не всё. Потом добавляю кодеин и сахарный сироп.

– Потому-то микстура от кашля такая сладенькая? – спрашивала Кира.

– Потому-то, – с веселой улыбкой отвечала мама.

– Сейчас я долью нашатырно-анисовые капли и микстура будет готова.

Стеклянные флакончики, баночки с мазями светились под лампами. Мама снова наливала разные жидкости в пузырьки, закупоривала, наклеивала этикетки. В тишине лишь слышалось легкое бряцание гирек, да время от времени звякали склянки.

Первый учебный год промелькнул для всех незаметно, и в конце мая предстояло выполнить итоговые задания по разным предметам. После контрольной работы по арифметике, на следующий день, Анна Степановна начала выдавать тетради, объявляя при этом оценки. Перед фамилией Киры был чуть ли не весь класс, но вот, наконец, очередь дошла до неё.

Анна Степановна, сурово прищурившись, произнесла:

– Уварова – «единица»!

Она, сдвинув к переносице брови, двинулась в сторону Киры, остановилась у парты, положила тетрадь и ехидно поджала губы.

Тотчас все ахнули от удивления и обернулись.

– Останешься после уроков и перепишешь! – грозно сказала Анна Степановна.

Когда Кира раскрыла тетрадь, то увидела, что в примерах не было ни единой ошибки, но страница крест-накрест перечёркнута красным, внизу стояла отметка «1» и в скобках написано «единица», а ниже добавлено «Переписать чернилами!».

Кира вместе с двоечниками осталась после уроков. Она вынула из пенала шариковую ручку, старательно переписала контрольную и подняла руку.

Анна Степановна, сердито взглянув, спросила:

– Уварова, ты закончила?

Кира, кивнув утвердительно, ответила коротко:

– Да.

Анна Степановна подошла и, взяв у неё тетрадь, перелистала страницы. Тут лицо её вытянулось:

– Уварова! Я что сказала? Переписать чернилами!

Она положила перед Кирой тетрадь и несколько раз ткнула пальцем в середину листа.

– Чернилами! Переписать чернилами!

Кира переписала. Шариковой ручкой. И подняла руку. Анна Степановна приблизилась к ней и сурово взглянула в лицо: голубые глаза Уваровой победно сияли. Анна Степановна открыла тетрадь; давя ручку, перечеркнула страницу красным, поставила единицу и хлопнула по парте ладонью.

– Переписать! Чернилами!

Но эта маленькая блондинка с курносым носом и пухлыми губками была тверда, как камень. За ней стояли Мальчиш-Кибальчиш, Чук и Гек, Тимур с его командой и все пионеры-герои. Это не был её протест. Она никому ничего не доказывала, не спорила, никому не делала зла, не причиняла вреда, лишь молча, снова и снова, цифра за цифрой, старательно и красиво Кира переписывала примеры всё той же шариковой ручкой, которую накануне ей подарил папа. Она не сдалась, и Анна Степановна отступила, только сказав напоследок:

– Не знаю в чём дело, но нервов у тебя нет. Похоже, они у тебя железные.

Когда Кира возвращалась из школы домой, по дороге у перекрёстка ей встретился папа. Он, увидев её, обрадовался, но голос у него был встревоженным.