Текст книги "НЕЗАБВЕНИЕ"
Автор книги: Татьяна Денисова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
– А народу в тот год пришло даже больше, чем обычно.
– Точно! Помню, как некоторые понемножечку подогревались. Мы тоже брали с собой водки чекушку. Ох! Было так весело! Мороз, он бодрит.
– И вправду бабка моя говорила: «До Казанской – не зима, а с Казанской – не осень».
Кира прикрыла глаза и почти не слушала, о чем говорили коллеги.
А между тем к служебному входу универмага подъехал старый управленческий уазик. Водитель, молодой рыжеволосый мужчина с вечно всклокоченными волосами, обнажая кривые пожелтевшие зубы, добродушно и радостно улыбался. Высокий, нескладный, он таки легко выскочил из машины, хотел открыть пассажирскую дверь, но её, как это часто бывало, заело. Без всякого огорчения, водитель начал дёргать ручку так энергично, что она, наконец, поддалась, и дверь распахнулась. Обдало теплом и запахом табачного дыма.
– Николай, ты опять накурил! – насмешливо пожурила Людмила Васильевна. – Смотри у меня.
– Да это я так, чтоб не замёрзнуть. Погодка-то хищная, – также весело ответил водитель, думая про себя: «Людмила Васильевна хоть и начальник, но человек хороший».
Все подошли к машине, расселись и продолжили разговор.
– В Иванов день всегда провожали осень и встречали зиму. С этого времени жди настоящих холодов.
– У нас в деревне в эту пору резали кур. Мама варила в печи суп с домашней лапшой. А как только я подросла, сначала она мне поручала просеивать муку, потом уже доверяла замешивать тесто.
– Девчонки, а меня ещё Сашина мама, когда была жива, научила печь курник. Сочный такой, хрустящий, пальчики оближешь.
– Курник, это что? Пирог? – вмешался в разговор Николай.
– Э-э-э, да ты не знаешь, что такое курник? – удивилась Людмила Васильевна. – Ну, конечно же, куриный пирог. Мы всегда его стряпаем с Сашей вдвоём. Пока я завожу тесто, Саша в это время готовит начинку. А вообще-то, курник испечь – раз плюнуть. Слушай, сейчас расскажу.
Людмила Васильевна повернулась лицом к водителю и, запахнув короткую полосатую шубу, прижала к коленям сумку.
– Значит так, как это делаю я.
Глаза её засияли. Она, поправив рукой очки, принялась объяснять:
– В глубокую чашку наливаю тёплое молоко, развожу сахар и соль, а потом добавляю яйцо, сметану и масло. Только смотри, сначала надо его растопить. Дальше всё хорошенько размешиваю, а потом уже добавляю муку.
– Сколько? – коротко спросил Николай.
– Сколько? – чуть растерянно повторила Людмила Васильевна.
Она на секунду задумалась, потом, глядя на Николая, с улыбкой ответила:
– Муку я всегда сыплю на глазок, не привыкла считать стаканами.
Тот что-то хмыкнул и кивнул головой. Людмила Васильевна поспешила продолжить:
– Ну а дальше начинаю вымешивать тесто. Только делать это надо так, чтобы не осталось комочков. А как только тесто готово, накрываю его полотенцем и ставлю в холодильник. Сашина мама всегда выносила готовое тесто в холодные сени, приговаривая при этом: «Пусть отдохнёт».
Тут она замолчала, со вздохом взглянула в окно, затем снова посмотрела на Николая:
– Где-нибудь через полчасика тесто станет пластичным, и тогда-то можно его вынимать. Дальше я так делаю: делю тесто на два части, так сказать, на два колобка, чтобы один, тот, что для нижнего слоя, был поменьше, а второй, тот, что для верхнего, пусть будет побольше. И начинаю раскатывать маленький колобок. Они оба должны получиться не тонкими и не толстыми.
– Какими? По сантиметру? – уточнил Николай.
– Может быть чуть потолще. Ну, сколько? – Людмила Васильевна снова задумалась и показала на пальцах. – Сантиметра полтора, не больше. Потом смазываю противень растительным маслом. Выкладываю тесто так, чтобы оно покрывало на всю высоту бортики противня, и посыпаю пшеничной крупой. Крупа будет впитывать лишний жир и не даст пирогу пригореть, потому что курник печётся долго. Кто-то варит курицу, я – нет. Делаю так, как учила Сашина мама. Со свежим-то мясом он будет вкуснее. Ну пока я вымешиваю тесто, Саша тем временем режет ломтиками картошку, куриное филе, сердце, желудки, печень. Всё в дело идёт. Крошит лук, подсаливает, перемешивает в большой миске, накрывает крышкой и ставит в тёплое место.
– Надолго? – спросил Николай.
– Да ты не иначе как печь собрался, – засмеялась Людмила Васильевна. – Слушай, я всё готовлю на глазок. Ну не знаю. Может около часа томится. Потом уже выкладываю начинку, раскатываю второй колобок и накрываю пирог. Края заворачиваю косичкой, а посередине пальцем протыкаю дырочку. Взбиваю яйцо, смазываю пирог, ставлю его в духовку и запекаю до румяной корочки. А как только достаю пирог из духовки, сразу умываю водой и накрываю чистым сухим полотенцем. Так сказать, даю отдохнуть. Скоро Октябрьские праздники, вот тогда испеку и всех угощу.
– Ух! – откликнулся Николай. – У меня даже слюнки потекли!
Все задвигались, принялись горячо обсуждать способы приготовления разных блюд, стали давать советы друг другу. Каждый старался сказать что-то своё. В весёлом многоголосии неожиданно прозвучало:
– Людмила Васильевна, вам позавидовать можно, вы всегда и везде с Сашей вдвоем. Редко увидишь такую любовь.
– Да какая любовь, – смутилась Людмила Васильевна, – слежались за тридцать лет.
Она махнула рукой, посмотрела в окно и добавила:
– На самом деле, всё гораздо сложнее, и в двух словах тут не объяснишь.
– Людмила Васильевна, вы хоть когда-нибудь с мужем ругаетесь? – спросил Николай.
Та рассмеялась:
– Чем плохо долго жить вместе: даже не поругаешься. Заранее знаешь, что он скажет.
За окном проносились разноцветные пятиэтажки, вдоль обочины переплетались оголённые тополя. Когда подъехали к светофору, зелёный огонь погас и загорелся желтый. Перекрёсток был пуст и в последний момент водитель успел повернуть на Ленинградскую улицу.
– Николай, поезжай чуть помедленнее. Хотим с Сашей сходить в кино. Посмотрю, какой фильм идет на этой неделе, – раздался голос Людмилы Васильевны.
Николай сбавил газ, и машина неспешно проехала мимо здания кинотеатра. Показалась афиша «Зимняя вишня—2». Разговор опять оживился. В тесном уазике коллеги принялись обсуждать французские духи, тушь и тени Ланком, японские джемпера с отделкой из натурального меха.
– Какой интересный крой у блузки из голландского костюма.
– Это же настоящая русская косоворотка.
– И цвет – точно наш уральский малахит.
– А юбка какая, заметили? Чёрная, плиссированная, с тиснением под крокодилью кожу.
Мысли у Киры где-то блуждали. Воздуха не хватало, и непонятная тоска наполняла душу.
Словно издалека послышался голос Людмилы Васильевны:
– Кира Борисовна, вы что-то выбрали для себя?
Кира взглянула и вяло ответила:
– Мне ничего не надо.
Она выпрямилась на сиденье и попробовала улыбнуться.
– Ничего не понравилось? – с искренним удивлением спросила Людмила Васильевна.
Она оглянулась и поняла, что Кира никого не слушала.
Повисла долгая пауза.
– Не знаю, – выдохнула, наконец, Кира, просто чтобы что-то ответить, и натянуто улыбнулась.
Она ухватилась за ручку так сильно, что пальцы её побелели. Какое-то странное беспокойство мучило Киру. Что именно волновало её, она не могла бы сказать, потому как сама не знала.
Кира взглянула в окно: впереди показалась арка старого стадиона. До пятого класса Кира на зимних каникулах ходила туда на каток. Однако потом, когда к стадиону подполз карьер, его закрыли, и только над входом по-прежнему красовалась надпись «СТРОИТЕЛЬ», такая же обветшалая, как постаменты с колоннами, как барельефы, как флаги «сталинского ампира» в овалах на стенах пролетов. И хотя стены были местами разрушены, арка стояла, невзирая на то, что по несколько раз на неделе неподалеку в карьере гремели взрывы.
Водитель выехал на Промышленную и, повернув машину налево, лихо помчался, пока за тополями не показалась плоская крыша. Он подкатил к перекрестку с Садовой и, притормозив, вырулил к ржавым железным воротам. За ними высилось старое здание из железобетона и кирпича, покрытого серовато-белёсой потрескавшейся штукатуркой. Глухие плоскости стен, выступы эркеров, галерей и глухого цилиндра продолжали игру силуэта и линий строгого здания. Мало кто помнил, что в городе это был первый дворец культуры. В начале тридцатых годов его строили для отважных, счастливых людей нового времени. Люди мечтали о будущем, но когда началась война, дворец культуры превратили в госпиталь. Однако вскоре пришлось переправить всех раненых по другим местам, чтобы в самом большом здании города поместить эвакуированный оборонный завод. После войны, когда сюда подступил карьер, лишь чудом здание уцелело. Николай его обогнул и высадил всех прямо у входа в контору.
По крутой деревянной лестницы все дружно поднялись на второй этаж и прошли по узкому светлому коридору. Справа тянулась лента из окон. Длинная галерея была поделена пополам и разбита на кабинеты. Вместе со всеми Кира зашла в торговый отдел, который занимал просторную комнату с покрытыми ячейками стёкол широкими окнами, доходившими чуть ли не до потолка. Здесь то и дело дребезжали звонки телефонов, хлопала дверь, раздавались резкие возбужденные голоса.
Кира сняла и повесила в шкаф пальто, потом посмотрела в зеркало: волосы выбились из-под шпилек. Она пригладила их рукой, затем скинула сапоги и надела туфли. Пройдя кабинет, села за стол и начала делать отчёт по остаткам товаров. Однако тревожное чувство не отпускало и мешало сосредоточиться.
За окнами начинало смеркаться, но кабинет заливал свет потолочных ламп, и оттого здесь было уютно.
Вдруг распахнулась дверь и с пачкой счетов в руке вбежала Ирина Владимировна.
– Девчонки, – закричала она с порога и тотчас включила радио, – вы слышали? Химзавод взорвался!
Сначала все стихли, потом раздался глухой, будто придавленный, голос Киры:
– Кирилл был там.
Она закрыла лицо ладонями. Все разом к ней повернулись.
Ирина Владимировна опустилась грузно на стул:
– Кира Борисовна, вы что такое говорите?
Людмила Васильевна взглянула поверх очков:
– При чём здесь Кирилл? Как он может быть там?
Она отложила в сторону газету «Коммерсант».
Её мягкий переливистый голос нежно вибрировал, но Кира опять повторила:
– Кирилл был там.
Тут все услышали сухой голос диктора:
– Сегодня в промышленной зоне горно-обогатительного комбината, в пятнадцати километрах от жилого массива города, в 15 часов 07 минут произошел взрыв в экспериментальном цехе химзавода. Причины устанавливаются. По предварительным данным, есть пострадавшие. Работы по разбору завалов и спасению людей ведутся горноспасательной службой комбината.
Кира сняла трубку и начала набирать рабочий номер Кирилла. Однако палец всё время не попадал в кольца телефонного диска. Она судорожно сжала ладонь в кулак, и в ту же секунду раздался звонок. Кира схватила трубку: звонили из «Росторгодежды». Она отрывисто, быстро переговорила и снова принялась звонить Кириллу. Отчётливые длинные гудки усиливали тревогу. Их слышали все. Некоторое время Кира молча смотрела перед собой. Взгляд упирался в стекло, и лицо её казалось каменным. Рамы в окне дрожали от ветра. В послеполуденном небе мутной пеной висели тучи. Ничего больше не было видно. В приглушенном свете осеннего дня стало совсем темно. Вдруг Кира вздрогнула от прерывистых коротких гудков, затихла, испуганно сжалась и закрыла глаза.
В тишине скрипнула дверь. На вошедших кто-то зашикал. Людмила Васильевна махнула рукой:
– Потом! Позже зайдите.
Ей кивнули и вышли.
И снова в другом конце кабинета привычно затрезвонили телефоны.
Кира, вдохнув глубоко, глянула на часы, положила ладонь на рычаг и тотчас снова принялась крутить телефонный диск. Обычно Кирилл в это время был у себя в кабинете. Кира снова вздохнула. Всё те же монотонные протяжные гудки. Они пугали её, но давали надежду.
Она положила трубку и взяла телефонный справочник. Тут ей подумалось, что Кирилл, пожалуй, сейчас где-то едет. Однако снова забилось сердце. Кира почувствовала, как дрожат её руки.
Она убрала в верхний ящик стола калькулятор, закрыла спецификации и сунула в тумбочку. Подумала, что до конца недели надо успеть составить заказ товара на следующий год.
Она дёрнулась, когда зазвонил телефон, и схватила трубку. Лишь Кира услышала голос свекрови, по душе побежали мурашки. Мама Кирилла почти никогда ей не звонила, потому как виделись они чуть ли не каждый день.
Свекровь говорила что-то, но смысл её слов доходил не сразу. Родители Кирилла работали в комбинате, и новость о взрыве до них долетела мгновенно. Они никак не могли дозвониться до сына. Свекровь связалась с начальником цеха, но никто толком не мог объяснить, где был в это время Кирилл.
Кира, взглянув на часы, попросила заехать за ней. Ещё минуту-другую они говорили, потом она положила трубку.
Кира, тихо вздохнув, опустила голову. На столе под стеклом лежала реклама марки Lancôme. Зелено-голубые глаза Изабеллы Росселини нежно смотрели, и чему-то она легко улыбалась. Её безмятежный взгляд будто ласкал и успокаивал Киру.
Первый, кому Кира решилась-таки позвонить, был Никита Ерохин. Она не сомневалась, что ему что-то известно. Ерохин работал в ОБХСС, а это значит в милиции. Уж им ли не знать обо всём, что случается в городе.
– Рад тебя слышать, – тут же раздался знакомый голос.
Кира насторожилась: Никита словно бы ждал звонка. Но голос его показался испуганным, и от этого беспокойство её нарастало.
Ерохин говорил осторожно, что пока точно ничего не известно и, вообще, почему она вдруг решила, что Кирилл отправился на завод.
Утром этого дня Кирилл, как всегда, ушел на работу ещё до того, как Кира проснулась. По вечерам, заканчивая работу, он всегда заезжал за Кирой. После папиной смерти они ездили на его машине. Она подошла к окну и, ожидая увидеть бежевые «Жигули», посмотрела во двор. Перед конторой одиноко стоял «Москвич» цвета коррида. Когда полшестого Кира спускалась по лестнице, она чуть не сбила с ног шедшую впереди незнакомую женщину.
– Извините, – проговорила Кира, едва сдерживая слёзы.
Женщина, молча взглянув, пропустила её.
Ерохин
Утром в четверг, когда Ерохин ехал на службу, обочины и бордюры покрывала сизая изморозь. Его голова была забита вчерашней проверкой мясозавода. А ещё в последнее время Ерохина мучил насморк. Ночью снова плохо спалось, потому как дышать было трудно. Нос заложило напрочь, от этого голос у него стал гнусавым. Врач выписал капли, каждый день Ерохин ездил в больницу на УВЧ и на кварц, он по совету врача даже купил дефицитную мазь, но и это не помогало. Ему предложили сделать прокол, однако за неделю до дня рождения Киры Ерохин не стал рисковать.
В машине шумело от ветра. И всё бы ничего, но от этого гула и насморка голова его стала совсем тяжелой.
В половине девятого Ерохин зашел в отдел, перекинулся парой слов с дежурным и поднялся в свой кабинет. Новостей особых не было, и ничто не предвещало в тот день перемен.
В четвёртом часу здание вдруг тряхануло, и тотчас следом дрогнули стёкла. Ерохин поднялся со стула и подошел к окну: мрачное небо висело над городом. И тут же зазвонил сначала один телефон, а следом за ним другой.
Весть о взрыве на химзаводе вмиг облетела маленький город. Вот только подробности были никому не известны. Даже в отделе милиции, где работал Ерохин, ничего толком не знали.
Когда позвонила Кира, поначалу Никита не понял, почему она вдруг решила, что там был Кирилл. Месяца три назад Ерохин сидел у него в кабинете. Чуть позже дошло: Алексин работал начальником участка спецмашин. Именно эти машины обслуживали тот самый цех, где делали порэмит. Он позвонил Алексину на работу, но его телефон не ответил. Ерохин нашел номер начальника цеха, однако и тот молчал. Ему удалось дозвониться до бухгалтерии, и там подтвердили, что около трёх Алексин уехал. Но это всё, что было известно. Сердце так сильно забухало, что казалось, удары слышали все.
Первым делом Никита пошел в уголовный отдел, но кабинет был закрыт. Он спустился к дежурному, тот махнул тяжело рукой и лишь подтвердил, что взорвался цех химзавода. Как? Неизвестно! Его же только-только построили, и совсем недавно, может месяц назад, в комбинате с восторгом расписывали экспериментальное оборудование, наперебой расхваливали безопасные технологии.
Ерохин напрягся. Он вернулся к себе в кабинет, но мысли вертелись вокруг одного: где Кирилл. Время шло, и хотя к вечеру он поднял на ноги всех, выяснить удалось только то, что около трех Кирилл уехал туда.
Лишь в больницу привезли пострадавших, Ерохин прорвался в кабинет знакомого главврача. Тот провел его в реанимацию. Однако Кирилла там не было. И тогда Ерохин настоял провести его в морг. Однако и там Алексина не было. Ерохину сказали, что ищут пропавших. Вот только никто не знал: кто они, эти люди, и сколько их. Ерохин вздохнул: во всяком случае, это не конец. В неизвестности, всё-таки, есть надежда.
Он хлопнул дверью, закрыл кабинет на ключ, быстро спустился по лестнице и, выскочив на крыльцо, заметил дежурный УАЗ. В эту секунду машина с рёвом метнулась к дороге, повернула налево и быстро помчалась. Ерохин пробежал по двору, сев за руль, закурил и завёл мотор. Потом достал из кармана платок и начал звучно сморкаться. К вечеру насморк усилился. Он вытер нос и, сунув грязный платок в бардачок, вынул оттуда чистый и запихнул в карман. Ерохин дал газу, резко вырулил со стоянки и погнал на завод.
Так. Кажется, здесь поворот, – неожиданно для себя подумал Ерохин и круто свернул направо.
День медленно умирал. Даже в машине был слышен шум ветра. В сумерках дорога выглядела незнакомой. Серый асфальт крутился и перемешивался с бликами фар. Их яркий свет выхватывал из темноты кучи щебня на голых обочинах. Вращались черные силуэты деревьев, проплывали обочины, за ними угадывались неровные очертания одиноко лежащих огромных камней. Вдали набухали мрачные тени карьерных отвалов. Все это было привычно. Не нравился окутанный пушистым матовым облаком сияющий шар. Он появился в вечернем небе, как только Ерохин свернул на дорогу, ведущую к заброшенной фабрике. Комок желтого света в зыбкой молочной вуали явно его преследовал. Почему-то от одного только вида этого шара Ерохину стало не по себе. Он надавил на педаль, дал газу и нервно потер висок. Машина гулко шумела. Ерохин потряс головой, через пару минут снова вскинул глаза и тотчас же зябко передернул плечами. Шар парил над землей и беззвучно пульсировал. Очертания его извивались. Размером в половину Луны, он как будто пристроился в воздухе и летел в том направлении, куда ехал Ерохин.
Дежурный сержант
Ближе к вечеру тревожно задребезжал дверной звонок. Глеб никого не ждал, и резкий нарастающий звук вызывал беспокойство. Он глянул на часы: без пятнадцати пять. Лариска после работы ушла в парикмахерскую, делать «химию». Это надолго. Вернуться должна не раньше шести. У сына в школе – вторая смена.
Глеб постоял немного, напряженно прислушиваясь. Тут же снова раздался звонок. В этот раз он был требовательным, протяжным. Глеб заглянул в глазок – перед дверью стоял Петрухин. От того, что сержант был одет по форме, стало понятно: случилось плохое. Ну и денек! «Как всегда без предупреждения прислали машину», – обреченно подумал Глеб, открывая дверь.
– Спишь, что ли? – буркнул сердито Петрухин, задыхаясь и кашляя.
Он наклонился и обхватил руками колени.
Глеб хотел было улыбнуться и что-то ответить, но сержант распрямился, переступил через порог и заворчал:
– В этом городе есть хоть один дом, где работает лифт?
Выглядел он уставшим, осунувшимся. Петрухин, прислонившись плечом к стене, чуть отдышался и встревожено проговорил:
– Давай одевайся! Собирают весь личный состав.
– Случилось-то что? – спросил раздраженно Глеб.
Глаза у Петрухина округлились:
– Ну ты будто с печи свалился! Не слышал по радио? «Порэмит» взорвался.
Глеб напрягся, лицо его вытянулось:
– Тот, что рядом с «Восточной»?
– Он самый, – мрачно ответил Петрухин.
Он молча закрыл глаза и провел по лицу ладонью.
– Говорят, там такое… – Петрухин, дернув плечами, вздохнул. – Уже половина наших уехали. Ну и понятное дело, горноспасатели в полном составе.
Глеб встрепенулся:
– Слушай, и года ещё не прошло, как цех тот построили.
– Точно, – Петрухин нервно кивнул. – Его тогда мигом слепили.
Он помолчал, а потом процедил сквозь зубы:
– Вот у нас так всегда: давай-давай быстрей, а потом подумаем.
По старой армейской привычке Глеб быстро оделся. Немного замешкался, пока писал записку жене. Со вздохом сказал:
– Опять остался без ужина.
Глеб, проклиная дежурного, метнулся на кухню, открыл холодильник, достал банку кабачковой икры, отрезал хлеба, намазал кусок и принялся быстро жевать. Он доедал бутерброд и допивал остатки холодного чая, когда из прихожей донёсся сиплый голос Петрухина:
– Дай попить. В горле совсем пересохло.
Глеб стряхнул рукой крошки, прилипшие к его губам, и оглянулся: две трёхлитровые банки привычно стояли на подоконнике, только были пусты. «Опять никто не набрал! Ну знают же, что воду отключат. И так каждый день!» С раздражением он заметался по кухне, выглянул виновато в прихожую:
– Слышь! Ты извини! Ни капли воды. Мои, как всегда, забыли набрать.
Глеб взглянул на часы:
– Дадут через 10 минут. Давай подождём.
Сержант покосился на Глеба, кивнул с пониманием и прохрипел, ухмыльнувшись:
– Ты же знаешь: не факт, что включат по расписанию.
– Это правда, – тотчас поддакнул Глеб.
Помолчав немного, Петрухин добавил:
– Вот как только снесли перешеек между карьерами, так и начались проблемы. Раньше-то по нему шёл водовод с Талицких скважин. А теперь что? Там, где было озеро Талицкое, сейчас – Центральный карьер.
Он разгорячился:
– Опять же, где Щучье озеро?
Петрухин замолк. Он, поглядывая на Глеба, вздохнул от волнения и, не дождавшись ответа, продолжил:
– Съел карьер. Бабка моя всю жизнь вспоминала, как ходили с Ильинского на Октябрьский участок: озеро то переходили по дощатому тротуару. И ты посмотри, всю Пышму фекалкой загадили. То тут, то там лес вырубают, и всё продолжают талдычить: «вековая тайга, непроходимые болота». А там, где были тайга и болота, сейчас – карьеры. Откуда же взяться воде?
Сержант замолчал и, оглядываясь по сторонам, глухо спросил:
– Тебе телефон-то обещают поставить?
– Да я еще в прошлую зиму написал заявление. Говорят, пока нет технической возможности, – виновато ответил Глеб.
– Телефонов ни у кого нет, мечешься по городу за каждым. Лифты не работают, воду отключают каждый день. Ну что за дела! – сержант сердито повёл бровями. – Им только дай палец, они завтра руку откусят. Вот помяни моё слово: не за горами тот день, когда примут решение снять с нас последние штаны.
Он снова закашлял и, чуть помолчав, добавил:
– Давай быстрей! Еще за двоими надо заехать.
– Иду, ‒ с набитым ртом ответил Глеб.
Алексины
Кира боялась лишь одного – порвать ту тонкую нить надежды, которая держала её над пропастью неизвестности. Она спустилась по лестнице, вышла во двор управления, села в машину и, скользнув испуганным взглядом, увидела серьёзные лица. Родители Кирилла старались казаться спокойными, но глаза их потухли, и казалось, впервые в жизни они не улыбались.
Необычно притихший, свёкор завёл машину. Кира хотела начать говорить, но в эту секунду послышался слабый голос свекрови. Все ждали друг от друга вестей, однако сказать было нечего, и наступило молчание. Кира привыкла видеть родителей Кирилла счастливыми. Их энергия и жизнерадостность всегда поражали. Они никогда не выказывали недовольства, и Кире всегда было с ними легко. Сейчас на лицах у всех читалось отчаяние и смятение.
Машина тронулась, повернула к воротам и поехала вниз по Садовой. В то время, когда Кира поглядела в окно, они подъезжали к Московской. Вот проехали кинотеатр «Сатурн» и свернули направо. Все сидели в каком-то оцепенении, и никто не хотел приближаться к устрашающей сути.
Кира пошевелилась, достала из сумки смятый носовой платок и вытерла слезы. Медленно тянулись минуты. На коротком пути от Промышленной они почти всё время молчали. Наконец-то машина подъехала к дому. Все вышли, и пока заходили в подъезд, не проронили не слова, лишь, поднимаясь по лестнице, свекровь жалобно попросила:
– Але не говорите пока ничего.
Однако Кира вообразила, что как только откроет дверь, так сразу увидит Кирилла. Он мог бы с нежностью посмотреть ей в глаза, крепко обнять и коснуться губами щеки. И она бы снова ощутила его родной запах, который всегда так пьянил.
Кира быстро достала из сумки ключ, вставила в замочную скважину, повернула одиножды и открыла замок. Лишь они вошли, дверь захлопнулась с таким шумом, что все вздрогнули. Тут же послышалось тихое тявканье Берри. Та не выбежала, как обычно, а семенила, поджавшись. Следом за ней из комнаты вышла Аля. Не услышав привычных радостных голосов, она тут же испуганно, робко спросила:
– А где папа?
Повисла тягостная тишина. Ещё никогда их квартира не казалась такой мрачной и маленькой. Кира щелкнула выключателем. Теплый свет лампы озарил натянутые улыбки на лицах.
– Папа ещё на работе, – поспешно ответила Кира.
Она чувствовала себя беспомощной.
– А когда он вернётся?
С тайным страхом Кира взглянула на дочку:
– У него на работе авария.
– Но ведь с папой ничего не случилось?! – тревожно воскликнула Аля.
– Нет. Нет…, – так же поспешно ответила Кира.
Лицо у неё поблекло. Она вымученно улыбнулась:
– С папой ничего не случилось. Он обязательно вернется.
Аля стояла, подняв недоверчиво брови, и ждала продолжения. Кира склонилась над ней, провела мягкой ладонью по волосам, улыбнулась, немного помедлила, ласково погладила по щеке и поцеловала.
Слева у соседей зазвучала громкая музыка. Донеслись чьи-то беззаботные голоса. Там, за стеной, протекала обычная жизнь.
Кира прошла на кухню, вынула из холодильника банку тушенки, смешала её с гречневой кашей, быстро подогрела, выложила в миску и ласково позвала щенка:
– Берри, Берри!
Та маленькой молчаливой тенью приблизилась, как-то нехотя остановилась, понюхала и отошла, тихо стуча коготками по полу.
Все тотчас притихли. Ноги у Киры подкашивались. Губы её дрожали. Вытекали последние силы. Она боялась прямо здесь зарыдать и упасть.
Отец Кирилла склонился и сделал вид, что шнурует ботинок. Свекровь отвернулась и, пряча глаза, тихонько заплакала:
– Даже собака чувствует…
Украдкой, беззвучно, дрожащей рукой она вытирала слезы.
Кире нечего было ответить. Всякий раз, когда готовили гречневую кашу с тушенкой, Берри лаяла звонко, по-щенячьи скулила и фыркала, крутилась юлой и подпрыгивала в нетерпении.
Они вышли, дверь за ними захлопнулась. В полном молчании они спустились друг за другом по лестнице. Выйдя на улицу, свекор тут же достал из кармана пачку, нервно вытряхнул одну сигарету и закурил.
От ветра высокие тополя угрюмо стонали. Их мрачные тени плясали на почерневшем асфальте. К вечеру двор опустел, лишь они трое понуро продвигались к машине.
Осторожно взглянув на свекровь, Кира заметила, как та, сутулясь, прикусила губы, сжала глаза и снова бесшумно заплакала. Лицо её передернулось. Сквозь слезы она прошептала чуть слышно:
– Бедный ребенок…
Слабый свет уличного фонаря косо подсвечивал лица. Они сели в машину и поехали на завод.
Горечь тревоги сгущалась. Пока ехали, дух короткого осеннего дня угасал и слабел. Небо склонилось к земле. Чернильно-чёрные тучи висели в сетях горизонта. В наползающих сумерках растворялись обреченные к вечной позе старые сосны. Машина двигалась по дороге, такой однородной и плоской, как на картине Чюрлениса «Вечность». Безжизненная и потерянная, дорога выходила из ничего, из бездонных черных пустот, и медленно исчезала в безнадежном мутном пространстве.
Кира, повернув голову, взглянула в окно. Бледный шар двигался в небе в одном направлении с ними. В шероховатых мазках мерцающих бликов просвечивали его неясные контуры. Окутанный призрачным облаком света непонятный предмет мчался в темном пространстве с той же скоростью, что и машина. Выглядел он каким-то странным. Даже казалось, что шар провожает их немигающим взглядом. Кира сидела почти неподвижно, словно застыла, и боялась нарушить молчание. Она только чувствовала, как страх, неслышный, плотный, медленно заползал в её сердце и прятался.
Ночь сомкнулась
Мрак сгущался густой темнотой, и луна никак не могла пробиться сквозь чёрные тучи. В безнадежно пустой бесконечности ночи ощущалась ничтожность всего земного. Глеб подвигал ногами, вскинул голову, пригляделся: вдалеке как будто дрожали огни. Они вспыхивали желтым светом и, медленно приближаясь, опять исчезали. Едва свет от фар вырвался из темноты, как начал резать глаза. Глеб сощурился настороженно. Он бросил сигарету на землю, наступил на неё и принялся нервно давить ногой.
Объезжая глубокие рытвины, по дороге ехал «Москвич». Глеб, вытянув голову, вцепился взглядом в машину, через мгновение выдвинулся из тьмы и замахал руками.
Машина поехала медленнее, притормозила и через секунду-другую остановилась. Разом распахнулись три дверцы. Из машины вышла пожилая пара, и следом – молодая женщина, та самая, с редким в их городе именем Кира. Ветер тотчас раздул капюшон на её дубленке. Она, зябко дернув плечами, натянула его на голову.
Глеб оглядел их настороженным взглядом, нахмурился.
– Дальше ехать запрещено, – задребезжал его тонкий голос.
Он нервно вздрогнул, однако постарался придать себе важный вид.
– Пропустите, пожалуйста, – кротко попросила пожилая женщина, – у нас там сын.
Она поспешно сунула руку в карман, вынула скомканный белый платок, вытерла им глаза и взглянула на Глеба так жалобно, что ему хотелось бежать, исчезнуть отсюда.
Он сгорбился, но повторил всё также сурово:
– Дальше ехать запрещено.
Глеб почувствовал, как натянуто звучит его голос. Он окинул взволнованным взглядом Киру. Та сжалась и втянула голову, словно хотела спрятаться. Казалось, она не дышит. Ветер трепал непослушные пряди светлых волос. Они, выбившись из-под капюшона, обвивали её лицо.
Кира, хватая ртом воздух, еле выговорила:
– У м-меня т-там муж, п-пропустите, п-пожалуйста.
В широко раскрытых глазах отражался свет фар. Она настороженно и неподвижно смотрела на Глеба.
Он не мог вынести этого застывшего взгляда. Сделалось не по себе. Казалось, взор её обращён в пустоту. Он потупился, бледнея, и помотал головой. «Если бы она знала, что там…». Глеб напрягся, облизал языком пересохшие губы и машинально стряхнул с рукавов налипшую землю. Он отошёл, содрогнувшись и от холода, и от воспоминаний. «Интересно, она узнала меня? Размечтался! С какой стати она должна меня помнить».
Невинные детские воспоминания перемешивались с воспоминаниями прошлой зимы, и тут же сменялись картинами минувшего дня. Кира. Когда же он услышал это имя впервые? Вот ведь, сразу не вспомнишь. Но точно, в то время, когда в его жизни хороших дней было больше, чем безнадёжно-плохих.
