Текст книги "Лети на свет (СИ)"
Автор книги: Татьяна Богатырева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
3. Джей
Следующее утро
– Милорд, ваша матушка желает вас видеть, – донельзя занудный голос камердинера вырвал Джея из сладкого утреннего сна.
Джею снилась девушка, так и не назвавшая своего имени. Про себя он окрестил ее Рейнбоу – за ее желто-красный лонгслив, рыжие волосы, голубые джинсы и зеленые кеды. Когда он раздевал ее в баре, был уверен, что белье окажется сиреневым, но ошибся. На ней было целомудренно белое кружево. Мокрое, прилипшее к торчащим соскам, ровным счетом ничего не скрывающее…
Джей со стоном отвернулся от ударившего в глаза солнца и накрылся с головой. Разбудить его в такой момент! Святые каракатицы, как она кричала, когда он брал ее на чертовой барной стойке! Еще бы минута – и он бы кончил во сне, словно ему пятнадцать.
– Милорд, я позволил себе сделать для вас двойной эспрессо с перцем, – напомнил о себе Мак.
– Который час? – неохотно высунувшись из-под одеяла, спросил Джей.
– Восемь тридцать две. Завтрак через двадцать восемь минут.
То-то спать так хочется. Он вернулся в пятом часу, совершенно счастливым и почти трезвым, даром что уезжал из дома с твердым намерением нажраться до свинячьего визга. Такое с ним случалось редко, но намного чаще, чем хотелось бы – каждый раз, когда в его лондонскую квартиру наезжала погостить матушка.
Но вчера как-то разом расхотелось. Нажираться в компании такой девушки – святотатство. С такими, как Рейнбоу, надо гонять на байке под дождем, танцевать на столе и заниматься любовью – где угодно и когда угодно.
Черт. Надо немедленно в холодный душ. Разговаривать с матушкой следует с ясной головой.
– Кофе, – сев в постели и взъерошив и без того лохматые волосы, велел Джей.
Серебряный поднос с кофейной парой веджвудского фарфора (семнадцатый век) и серебряным кофейником (восемнадцатый век) очутился перед ним ровно через секунду. Рука в белой перчатке тут же потянулась к кофейнику, налить милорду кофе.
А то милорд, бедняжка, не справится сам.
– Благодарю, Мак, – сказал он, принимая хрупкую чашечку, наполненную ровно на три четверти.
– Приятного аппетита, милорд, – склонил голову камердинер.
Отпив кофе, Джей с ностальгией вспомнил, как в шестнадцать лет устроил бунт. Он пошел в универмаг для нормальных людей, купил себе керамическую кружку с Человеком-пауком и потребовал, чтобы утренний кофе ему подавали исключительно в ней.
Мак, разумеется, ни слова не сказал против – он же камердинер в седьмом поколении, а не какой-то там гастарбайтер. Но какой у него был вид, когда он утром принес кофе! Святые каракатицы, Джей чуть было не спросил, не умер ли у Мака любимый дядюшка. Но увидев, как тот льет кофе из серебряного кофейника (восемнадцатый век, Флоренция) в кружку (двадцать первый век, Тайланд) так, словно под дулом пистолета оскверняет драгоценности короны, все понял.
Осознал.
Проникся.
И ни разу не спросил Мака, куда пропала та кружка. А пропала она ровно в тот же день. Зато дядюшка Мака воскрес, а сам он «забыл» о распоряжении миледи подавать юному лорду исключительно кофе с молоком и не более двух печенек.
Джей уже десять лет как перебрался жить в собственную квартиру в Найтсбридже, но его личный Мак, подаренный матушкой веджвудский фарфор и привычка к утреннему кофе с печеньем перебрались из семейного особняка вместе с ним.
Сегодня к кофе прилагалось пять особенно крупных печенек с цукатами и рюмка с антипохмельной дрянью. Рюмку Джей проигнорировал, чем несказанно удивил Мака – тот даже приподнял бровь на миллиметр, невиданное проявление эмоций. А вот печеньки зашли на ура. Правда, им очень не хватало вкуса салями и запаха дождя…
М… кто бы мог подумать, что женщина, зверски расправляющаяся с салями, это так эротично!
Бровь Мака приподнялась еще на миллиметр, достигнув отметки «крайнее изумление». Не привык, бедняга, видеть Джея в таком лучезарном настроении перед очередным «серьезным» разговором с миледи. Джей и сам не привык. Обычно матушкины внушения о долге настоящего лорда вгоняли его в тоску почти так же, как отцовские высказывания о позоре рода и неудачном сыне, к величайшему сожалению отца, единственном.
Ну что, Джей ему сочувствовал. Честно. От всего сердца. Но ничем помочь не мог. Он и так сделал все, что было в его силах: закончил Оксфорд с отличием, получил магистерскую степень, завел тысячу полезных знакомств, десять лет проработал на благо семейной корпорации… О нет, ему никто не дал места главы финансового департамента сразу после университета. Первая его должность называлась «младший помощник менеджера», и приняли его на работу не как Джеймса Лафайета Руперта Карлайла, а как Джея Лафайета. Его настоящую фамилию в «Карлайл инк» узнали ровно в тот день, когда директор департамента, собираясь на покой, предложил его кандидатуру на свое место.
Так что Джей сделал все для того, чтобы семья процветала и могла им гордиться. Все, кроме самого главного.
Он не желал быть настоящим лордом.
Именно не желал.
Он одевался, как лорд. Разговаривал, как лорд. Вел себя, как лорд. Но все эти приемы, оперы, клубы небожителей и тайные ложи снобов навевали на него бесконечную тоску. Так же, как и вереница идеальных невест, которых постоянно подбирала матушка и к которым рекомендовал присмотреться отец.
Почему-то ни одна из них не вызывала в нем желания увезти куда-нибудь… да неважно, куда, лишь бы вместе и подальше. С каким удовольствием Джей бы посадил Рейнбоу на байк за своей спиной и смотался из Лондона!
Он так ярко представлял себе эту картину, спускаясь к завтраку, что не сразу заметил, что его ждет не только матушка. За столом был и отец, который сейчас должен был находиться в Швеции на переговорах. Встретив его хмурый взгляд, Джей напрягся: в воздухе отчетливо запахло неприятностями.
– Утра, милорд, миледи, – поздоровался он, садясь на отодвинутый Маком стул.
– Утра, Джеймс, – кивнул отец и тут же, без паузы, заявил: – Через месяц вы женитесь.
– Э… именно через месяц?.. почему не через двадцать девять дней? – от удивления Джей нес какую-то чушь.
Но долго нести чушь ему не дал отец. Он внезапно приподнялся на стуле и рявкнул, как не вовремя разбуженный медведь:
– Потому что я так сказал! Хватит!..
А в следующий момент рухнул на место, побледнев и схватившись за грудь.
– Опять вы довели отца, Джеймс. Сколько же можно! – Матушка приложила к сухим глазам платочек, но не двинулась с места.
Под ее страдальческим взглядом Джей ощутил себя неблагодарным ублюдком. Правда, ненадолго. В тридцать один год родительские манипуляции воспринимаются несколько иначе, чем в шестнадцать, хоть и по-прежнему задевают. Сильно задевают.
– Мак, виски, – коротко распорядился Джей, вставая и подходя к отцу.
Он сам пощупал ему пульс, заглянул в глаза и налил на два пальца в поданный камердинером бокал.
– Не виски, а врача! – возмутилась матушка. – У Руперта больное сердце, а вы!..
– Мелисса, перестаньте, – поморщился отец, передумавший умирать.
– А мне крайне интересно, милорд, отчего вы вернулись из Стокгольма на день раньше? – спросил Джей, едва отец хмуро пригубил виски.
– Вы забываетесь, Джеймс! – Лорд Руперт снова гневно сверкнул глазами, но леди Мелисса успокаивающе тронула его за руку. – Вот когда станете председателем совета директоров, тогда и будете спрашивать отчета, – на полтона спокойнее добавил он.
– Если вас не устраивает моя работа в компании, отец, вы всегда можете нанять другого финансового директора, – совершенно ровно парировал Джей и взялся за чашку с кофе. – Приятного аппетита.
– И найму, если вы продолжите дерзить отцу. Не заставляйте меня жалеть о том доверии…
– Хватит этого спектакля, отец. – Джей со звоном поставил чашку, едва не расколотив драгоценный фарфор. – Говорите по-человечески, что случилось. Ларсен отказался от слияния?
– С Ларсеном все в порядке, он заинтересован, – неохотно ответил отец. – А вот Даниш сделал нам встречное предложение. Весьма интересное предложение. Упустить его было бы сущей глупостью.
Джей поморщился про себя. Аристократичность отца, доходящая местами до абсурда, вызывала в нем изжогу. Вести себя дома, за завтраком с семьей так, словно он на приеме в Букингемском дворце… зачем? Жить, застегнутым на все пуговицы – к чему? Если бы отец хоть время от времени позволял себе расслабиться и вести себя, как нормальный человек, наверняка бы и с сердцем у него было намного лучше.
– Я буду очень признателен, милорд, если вы посвятите меня в подробности, – так же церемонно сказал Джей.
Вместо «выкладывай, пап, в какую авантюру ты ввязываешься». Черт. Почему бы милорду Руперту не позволить собственному сыну называть себя папой?! Так, как делают все нормальные сыновья! Даже ее величество позволяет внукам называть себя бабушкой, когда они наедине. Но не лорд Руперт Карлайл, о нет. Он даже собственную жену зовет исключительно полным именем и «леди».
Как будто, если он позавтракает без галстука, их древняя благородная фамилия станет менее древней и благородной.
– Мы с лордом Данишем решили объединить наши капиталы. Даниш дает за леди Камиллой половину своих акций. Вторую половину он отпишет своему первому внуку.
– И вы договорились об этом за моей спиной, милорд, – холодно внешне, но внутренне кипя от ярости, констатировал Джей.
– Вы – Карлайл, Джеймс. Ваш долг – позаботиться о благополучии рода. Итак, раз у вас больше нет вопросов, предлагаю вернуться к трапезе.
– Нет, отец. Я не женюсь на леди Камилле Даниш.
Джей бы сказал «на этой бешеной сучке», но в присутствии отца у него язык не поворачивался. Он же Карлайл, черт бы его подрал.
– Я не спрашивал вашего мнения, Джеймс. Дата свадьбы уже назначена.
– Милорд, я не…
– Джеймс, прошу вас! – Теперь тонкая и сухая рука матери легла на его руку. – Это всего лишь объединение капиталов.
– Всего лишь?..
– Да, всего лишь. Вам не придется менять свой образ жизни, сын мой. Вы ничего не теряете.
– Кроме свободы и самоуважения, миледи.
– Если вам свобода важнее чести рода, Джеймс… – снова нахмурился отец.
– Руперт, прекратите сейчас же! – матушка повысила голос, чего на памяти Джея не позволяла себе никогда. – Не говорите того, о чем пожалеете!
– Да пусть говорит, миледи. Только без благодарной публики. Мне надоел этот чертов театр! – Встав, Джей оперся на стол обеими руками и навис над отцом, благо, его почти два метра роста позволяли. – Можешь лишить меня наследства, можешь публично от меня отречься, отец. Плевать. Мне не пять лет и на дворе не восемнадцатый век.
– Вы… вы… – лорд Руперт снова побледнел. – Как вы смеете!..
– Так, – пожал плечами Джей. – Как обычно. Заканчивайте без меня, у меня дела в офисе.
– Вы уволены, Джеймс. Чтобы сегодня же духу вашего не было в компании. И не рассчитывайте на наследство, вы мне больше…
– Руперт! – в голосе матушки прозвучали истерические нотки, она изо всех сил вцепилась в руку мужа. – Джеймс! Успокойтесь немедленно!
– Все в порядке, миледи. Как видите, милорд принял мудрое взвешенное решение. Видимо, у милорда на примете есть другой финансовый директор и еще десяток запасных сыновей. Приятного аппетита.
Развернувшись на каблуках, Джей зашагал прочь из столовой. Ему зверски хотелось прямо на ходу содрать с себя удавку, притворяющуюся галстуком, но он сдержался. Ему не пять лет, чтобы устраивать детские демонстрации.
Матушка позади сдавленно охнула. А отец…
– Макдью, мой кофе остыл, – идеально ровно сказал лорд Руперт.
Вот так. Его кофе остыл.
Что ж, кому что. А Джею в самом деле пора в офис, хоть он больше и не директор, но кое-какие дела у него там остались.
4. Лиза
То же самое утро
Киса спал. Одетым, поперек кровати и с мобильником на подушке. В номере царил творческий беспорядок, взглянув на который, я должна была понять, как неправа. Ведь он волновался!
Увы, я была без очков, так что оценить композицию по достоинству не смогла. А надевать линзы, вместо того чтобы принять душ и наконец-то уснуть, была морально не готова.
Честно говоря, я вообще не понимала, к чему я теперь морально готова. Да и я ли это? Мои родители ни за что не поверили бы, что я. Их милая, домашняя, хорошая и высокоморальная доченька Лизонька ни за что не поехала бы с каким-то маргинальным типом в подозрительную пивную. А о том, чтобы изменить мужу прямо на барной стойке с мужчиной, имени которого не знает, хорошая девочка и подумать бы не смогла!
А я смогла. Не подумать, а сделать.
Подумать я могу сейчас. Теоретически. А практически – ни черта. Только горячий душ и спать. В кресле, чтобы не тронуть Кису.
Поспать удалось недолго. В десять и меня, и помятого Кису разбудил звонок моего телефона, брошенного на журнальный столик.
– Слушаю, – ответила я по-русски и довольно-таки сипло.
– Элизабет! Где вас носит? – затараторили в трубке по-английски. – Мы через два часа должны начать съемку с леди Камиллой! Давайте бегом!
– Ага, – зевнула я и перешла на английский. – Мистер Одоевский сейчас спустится.
– А вы? Лиз, вам нельзя болеть! Только не сегодня! Леди Камилла…
– Леди Камилле не придется ждать, не волнуйтесь, – оборвала я ассистентку владелицы галереи, нажала на отбой и с глубоким злорадством сообщила лупающему глазами Кисе: – Ты проспал, дорогой. Мисс Бринкс уже внизу. Поторопись, леди Камилла не любит ждать.
На лице Великого Художника отразилась целая гамма чувств, и преобладала в этой гамме растерянность. Правда, она тут же сменилась злостью.
– Какого рожна ты меня не разбудила! Лиза, твоя безответственность переходит все границы! Немедленно одевайся, нам пора.
– Нет-нет, дорогой. Тебе пора, – с еще большим злорадством заявила я и сама себе удивилась, в который раз за последние сутки. – Я подаю на развод.
– Что?.. – Две секунды Киса хлопал глазами, а потом взорвался. – Ах ты дрянь! Шлюха! Я так и знал, ты изменяешь мне! Шалава подзаборная! Сию секунду выметайся из моего номера!
– С удовольствием, Киса. Ты только не ори так громко, там за дверью – журналисты.
Одоевский, уже примеривающийся к тому, чтобы ухватить меня за шиворот махрового халата и вышвырнуть вон, споткнулся на ровном месте и завис. Надо мной.
– Сучка, – прошипел он. – Ты еще пожалеешь.
– Может быть, но не сегодня, – пожала плечами я и поднялась на ноги.
Внутри меня все дрожало и вопило: что ты делаешь, дура? Куда ты пойдешь? Что ты будешь делать одна, в чужой стране, без денег? Но каким-то чудом я держалась. Видимо, это чудо звалось пощечиной. Последней гранью, за которой наступает время что-то изменить.
Так что я, плотнее запахнувшись в халат и стараясь не дотрагиваться до Кисы, обошла его по широкой дуге и направилась к шкафу, так и держа мобильный телефон в руке.
Время собирать чемодан.
Мой пока еще не бывший супруг отмер, выматерился – надо же, и куда только подевались наши дворянские замашки! – и шагнул мне наперерез.
– Ну нет, шалава, ты ничего отсюда не возьмешь. Пришла голой – и уйдешь голой! – торжествующе заявил Киса и отпихнул меня от шкафа.
С силой отпихнул. Так, что я упала на кровать и ударилась о бортик. Хорошо, не головой, всего лишь бедром. Впрочем, я даже боли почти не почувствовала. Только бешенство и мандраж. Ну знаете, это когда все внутри дрожит, в голове шумит и ни черта не соображаешь, куда тебя несет?
Вот так, ничего не соображая, я и нажала на видеовызов. Какого номера – не знаю, куда попало. И направила камеру Кисе в лицо. Чертовски злобное лицо. Натуральный маньяк. Да еще и замахивается.
Он бы меня ударил. Наверняка бы ударил. Может быть, шею бы мне свернул. Но тут из телефона послышался встревоженный голос Нэнси Бринкс.
– Элизабет, вы в порядке? Что происходит? Это грабители? Лиз, ответьте!
Киса побледнел, выбил из моей руки надрывающийся телефон, снова схватил меня за шиворот… и получил коленом по яйцам.
Упс. Нежданчик. Для меня даже больший, чем для Кисы.
– Извини, дорогой. Я не хочу очнуться в реанимации. – Я попятилась к дверям, не отрывая взгляда от скорчившегося на полу мужа. – Не волнуйся, я сейчас вернусь, только полицию вызову.
На слове «полиция» в голове Кисы явно что-то перемкнуло, и он прохрипел:
– Стой, дура!
– Ага, стою, дура, – успокаивающе повторила я, наощупь продвигаясь к двери и проклиная себя, дуру: надо было хватать одежку-документы и валить от него ночью, пока спал.
– Не надо полиции. Лиза… прости меня… – Киса с заметным трудом привстал.
А я как раз нащупала за собой дверную ручку и выдохнула с облегчением. Мои шансы не превратиться в котлету резко повысились.
Ну… не то чтобы Киса когда-то раньше меня бил. Нет. Он ограничивался моральным топтанием. Это вчера его переклинило, а сегодня продолжило. Но я-то знаю, если мужика вот так переклинит раз, и дура-баба его поймет и простит – кончится все херово. Возможно, летально. Я такое уже видела. Так что – развод, без вариантов.
– Прощу, Киса, обязательно. Потом.
– Лизонька, я погорячился, – криво и неубедительно проскрипел Киса, одну руку протягивая ко мне, а второй держась за пострадавшие яйца. – Я волновался за тебя! Я звонил в полицию!
Я чуть не засмеялась. Истерически. Представляю, что он сказал полиции на смеси английского с нижегородским. У него же словарный запас в двадцать слов, и те путает. В лучшем случае его приняли за пьяного туриста, в худшем – ему еще и штраф выпишут за ложный вызов, или что у них тут в Англии полагается всяким идиотам.
– Вот и хорошо. Отойди к окну, Одоевский.
– Лизонька! – Вместо того чтобы послушаться, он сделал шаг ко мне.
– Заору! – пригрозила я.
– Лизочек! – у него сделались круглые и очень обиженные глаза. – Девочка моя, ну что ты такое говоришь!
– К окну, говорю.
– Ладно, милая, к окну так к окну… – Ипполит Геннадьевич с тяжелым вздохом отошел на два шага и кинул взгляд в окно. – Оденься тепло, там ужасная погода. И будь добра, дай мне рубашечку, ту, шелковую.
Вот тут я не выдержала и заржала. Да, как пьяная лошадь. Нет, ну вы видели такой сюр? Он меня чуть не побил, почти выставил голой из номера, и тут же – Лизочек, подай рубашечку!
Лизо-очек! Руба-а-ашечку! А-а-а! У-у-у-у!
– Лизонька, выпей водички. Тебе нехорошо, милая?..
– Мне-то?.. У-у… Мне великолепно, милый, – ответила я по-английски, в точности как вчерашнему синеглазому незнакомцу.
Киса вряд ли понял иронию, а что мне хорошо – разумеется, не поверил. Правильно не поверил. У меня дико болит ушибленное бедро, меня трясет от адреналина, мои надежды на спокойную и счастливую жизнь разбиты, а еще я впервые изменила мужу. Какое тут хорошо!
– Ты только не волнуйся, милая. Мы сейчас оденемся и пойдем…
Куда пойдем, договорить он не успел. В дверь номера постучали и тут же спросили:
– Мистер Одоевский? Лиз? Все хорошо? – по-английски, разумеется.
– Все хорошо, мисс Бринкс, – с ужасающим акцентом отозвался Киса и посмотрел на меня такими несчастными глазами, что мое сердце должно было разорваться от жалости. Или от стыда, это ж я виновата.
– Лиз? Вы в порядке, Лиз? – настырно продолжала допытываться Нэнси. – Если вы не отзоветесь, я вызываю полицию!
– Лиза, ну ответь же, мисс Бринкс волнуется. Лизочек! – Киса запаниковал.
А меня наконец-то начало отпускать. То есть, отпускать начал страх. И продрал заспанные глазки здравый смысл. Он, смысл, подсказывал: самое время успокоить психованного гения, одеться, собрать вещи и документы – и свалить. Куда угодно, только чтобы гений не знал, куда именно.
– Все хорошо, Нэнси, – собрав нервы в кучку, крикнула я. – Небольшой форс-мажор, но мистер Одоевский через пять минут будет готов.
– Ладно. Мы с Робби подождем тут, – намекнула Нэнси, что она не одна, а с шофером-громилой.
– Зачем тут, не надо тут! – забеспокоился Киса, услышавший знакомые слова. – Лизочек, скажи ей, пусть посидит внизу.
Я покачала головой и указала Кисе на шкаф:
– Одевайся.
А сама потянула из-под кровати свой чемодан. Но мне помешала нога в черном, несвежем и перекрученном носке.
– Оставь чемодан! – привычно рявкнул Киса, но тут же снизил тон, вспомнив о мисс Бринкс. – Лиза, не глупи. Тебе некуда идти.
– Будь добр, убери руки. И ноги. И сам уберись от меня! – я оттолкнула его руку, протянутую ко мне.
Откуда я знаю, хочет он помочь мне подняться или снова ударить? Нет уж. Мое доверие кончилось.
– Не будь дурой. Подумаешь, я погорячился немного, но ты сама виновата! Ты же знаешь, я на нервах! Лиза, ты должна понимать!
– Мисс Бринкс, – напомнила я, выпрямившись и глядя в упор в наглые мудацкие глаза.
– Мисс Бринкс, – напомнила я, выпрямившись и глядя в упор в наглые мудацкие глаза.
Когда-то мне очень нравился их ореховый цвет. И форма нравилась. И мужественный нордический подбородок вкупе с гладко выбритыми щеками и высокими скулами, и темно-русая стильная стрижка тоже. Ипполит свет Геннадьевич вообще красивый мужчина, к тому же талантливый художник и обладатель отлично подвешенного языка. Вот так сразу и не скажешь, что эмоционально неуравновешенный мудак с манией величия.
Я злая, да? Да. Я злая. Меня обозвали шлюхой, побили, чуть не выкинули из номера в одном халате – и тут же сделали во всем виноватой. Тут как останешься доброй, так и протянешь ноги. Так что я буду настолько злой, насколько только смогу.
Видимо, Киса прочитал это в моих глазах. Он вообще-то умный, Киса. Просто потерял берега от собственного величия и безнаказанности.
– Лизочек… – опять сменил он пластинку.
– Не теряй время, Киса. Через час пятьдесят леди Камилла передумает делать твою выставку.
По тому, как болезненно он поморщился, я поняла, что попала в самое уязвимое место. Выставка! Шанс всей его жизни! Вот так разом стать из весьма известного в узких российских кругах гения – мировой знаменитостью. Выставка в «Данишхолл» и целых полчаса в телешоу для снобов – это совершенно новый уровень славы и, что немаловажно, денег.
– Ты не можешь бросить меня сейчас, Лизонька. Я же без тебя, как без рук! Лизочек, давай вечером поговорим… – панически бормотал Киса, бочком пробираясь к шкафу. – Мы же семья, я же люблю тебя, маленькая моя… ну где же эта рубашка… Лиза!
– Развод, двадцать тысяч евро и отдельный номер, – выпалила я, едва не зажмурилась от собственной смелости, и добавила: – Сегодня же.
Между прочим, я имела полное право потребовать все тридцать – разницу между обычной ценой за картины Кисы и той, что я сумела вытрясти с леди Даниш. Да-да, без моих сладких песен о его гениальности и, что немаловажно, изумительной эксцентричности и самобытном антураже черта с два бы эта снобская стерва обратила внимание на еще одного дикого русского художника. А так она нашла для себя новое развлечение, почти медведя с балалайкой.
– Лиза?! – глаза Кисы сделались круглыми, и в них замелькали значки доллара, как в мультиках. – Зачем тебе отдельный номер?
– По разводу и гонорару возражений нет? Отлично. Три минуты до выхода. Если ты согласен, то к леди Камилле я еду с тобой.
– Три минуты! О боже! Лиза! А-а!
От шока Киса уронил на себя вешалки с рубашками, а себя – на пол, и стукнулся копчиком о все тот же бортик кровати. Он заорал, а я подумала: есть в этом мире справедливость!
– Элизабет?! – тут же послышалось из-за двери.
– Все в порядке, Нэнси! Поль очень волнуется, но будет готов вовремя.
– Помоги мне, Лизонька, скорее! О черт! Моя рубашка!..
– Вот твоя рубашка. – Я выдернула из кучи, под которой барахтался Киса, нужный предмет.
– Ты моя умница… да убери ж ты это все!
Я едва не дернулась по привычке сгребать вывалившиеся вещи обратно в шкаф, но вовремя себя остановила.
– Ты согласен с моими условиями, Одоевский?
– Некогда, Лизонька, некогда, одевайся скорее! Где же мои брюки… да не эти…
– Ладно. Раз не согласен, то все сам.
Я демонстративно отошла к стоящему у окна стулу и уселась на него, сложив руки на груди.
– Что за!.. Лиза! Черт, Лизонька! Время! Лизочек, вечером поговорим… надо бежать, нас люди ждут! Что подумает леди Камилла? Ты же не хочешь выглядеть дурочкой, Лиза!
Если он ждал, что я подскочу и брошусь его обслуживать, чтобы выглядеть хорошей девочкой, он ошибся. Да что там ошибся. У Кисы явно случился разрыв шаблона. Это же всегда срабатывало! А тут вдруг – облом. Я прямо услышала, как шестеренки в его голове заскрипели в попытке перестроиться и найти новую, действенную линию поведения.
– Полминуты до твоего выхода, Киса.
– Не называй меня так! Я ненавижу, когда ты зовешь меня Кисой! – снова взъярился он, но тут же угас и растерянно застыл перед шкафом. – Что мне надеть?
Как дитя малое, честное слово. Талантливое, избалованное, капризное, эгоистичное, хитрожопое и неприспособленное к жизни дитя. Какой же я была дурой, когда приняла его за мужчину и вышла за него замуж!
– Сходи в душ, а потом надень розовые брюки, клетчатый пиджак и галстук с павлинами.
– Зачем с павлинами? Он дурацкий!
– Именно поэтому. Киса, это мой последний дружеский совет, хочешь – пользуешься, не хочешь – не поль…
– Хорошо-хорошо, я надену… я согласен! Это шантаж, Лиза, так нельзя! Но я согласен на все!
– Двадцать тысяч, – напомнила я Кисе, чувствуя себя стервой и хапугой, достойной Черкизона, и едва не сгорая от стыда. – И если ты меня хоть пальцем тронешь, получишь скандал на всю Европу. Мисс Бринкс об этом позаботится.
Чтобы не отступить в последний момент и не сыграть в типично русскую жалостливую дуру, пришлось напомнить и себе, что при разводе я не получу ни гроша, мне будет негде жить и работы у меня тоже нет. Ведь то, что я уже четыре года при Кисе и домработница, и администратор, и пиар-менеджер – это же не работа. Это «долг хорошей жены», который, как известно, не оплачивается.
– Хорошо, Лизонька, я согласен, ну одевайся же скорее! Мы опаздываем!
Уф, слава зайцам, хоть что-то я для себя отстояла. Теперь дело за малым – напомнить сходящему с ума Кисе про душ, вдеть линзы и одеться за тридцать секунд. Хорошо хоть краситься не надо, перед шоу с нами будут работать стилисты. И выскочить из номера, лучезарно улыбаясь Нэнси:
– Дорогая, прости-прости, мы так рады! Мы так волнуемся! Сама леди Камилла, ах! Это грандиозно!
Нэнси поначалу смотрела на мое личное шоу с подозрением, но когда я игриво шлепнула свеженького и благоухающего модным парфюмом Кису по заднице, чуть успокоилась. Нэнси, с ее продвинуто-феминистическими взглядами, явно хотелось спасти меня от мужа-чудовища и сделать на этом отличный рекламный материал. Для галереи рекламный, а для русского художника – убийственный. И что немаловажно, Киса тоже это прекрасно осознавал. Поэтому – был лапонькой. Прямо кисонькой. Вот прямо все утро, пока ехали в студию, пока нас гримировали для телекамеры и параллельно Ненси давала указания, где сидеть и куда смотреть, а главное – что говорить леди Камилле.
Киса улыбался, кивал и делал дыхательную гимнастику, временно забыв обо всем, кроме своей блистательной карьеры. Ну и леди Камиллы, воплощенного совершенства. Которое я уже тихо, но от всего сердца ненавидела.
Потому что когда она вошла в студию (за пять минут до эфира), я особенно остро почувствовала собственную неуклюжесть и в очередной раз осознала, что Киса прав. Мне никогда не стать истинной леди, примерно как не стать настоящей барыней или царицей Савской.
– Миледи, – бросилась к повелительнице Нэнси, разом забыв о каких-то русских. – Все готово!
А Ипполит Геннадьевич подкрался к ней, как кот на охоте. Были бы усы – их бы подкрутил. И заворковал, заворковал!
– А, Поль, – не обращая внимания ни на Нэнси, ни на полдесятка присутствующих в студии людей, протянула ему руку для поцелуя миледи. – Я надеюсь, вы готовы к вашему звездному часу.
Что именно ответил Киса, я не расслышала, а миледи не поняла, ведь он говорил исключительно по-русски. Но это было совершенно неважно. Потому что моя рука уже потянулась к ближайшей открытой баночке пудры. О, как прекрасно пудра с блестками будет смотреться на его чертовом клетчатом пиджаке и его чертовой сиреневой рубашечке!
