Текст книги "Пустите детей"
Автор книги: Татьяна Апраксина
Соавторы: Анна Оуэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Татьяна Апраксина, А. Н. Оуэн
Пустите детей
Бессонная ночь над белым листом,
Как бездна между мостом и крестом.
Того, кто рядом, гроза не щадит -
Уходи.
Н.Васильева
Алваро
– Здравствуйте, – юноша в новом, наверное, впервые надетом черном костюме кивает и слегка подается вперед. То ли поклон, то ли нечто эдакое, неопределенно-вежливое. – Меня зовут Алваро Васкес.
Треск клавиш – наверное, под шестьсот ударов в минуту, может, даже больше. Только сухой треск, ритмичные щелчки, раскатывающиеся по кабинету. У ноутбука мягкая бесшумная клавиатура, но никакая клавиатура не выдержит этой скорости.
– Я пришел на собеседование на должность личного помощника... – Юноша негромко кашляет, вздыхает, еще раз прочищает горло, чуть громче. – Господин Сфорца!
Человек с густой пепельной челкой до кончика носа – и как только экран видит, – не поднимает головы, наверное, даже не слышит. Или не считает нужным слышать.
Все идет наперекосяк. Алваро недостаточно нанести удар. Нужно еще и сказать, бросить в лицо несколько фраз, для камер, только после этого – ну, почти после, где-то на середине последнего слова, – из-за щеки вылетит бритвенное лезвие... а человек за ноутбуком даже не заметил, что Алваро вошел и стоит над ним.
– Господин Сфорца! – уже громко говорит юноша в черном костюме.
На него не обращают внимания, совсем не обращают внимания – нет, к сожалению, секретарша ходит тихо, босиком, что ли, она по здешним толстенным коврам разгуливает? – и приходится взять ее за плечо, развернуть к себе... поднос с чашками и чайником летит на пол, ничего, они металлические... лезвие из-за щеки перемещается в пальцы левой руки, сложенные щепотью, к шее, к упруго бьющейся жилке, секретарша – молоденькая дурочка – визжит...
...но человек не двигается, не поднимает голову.
Влетает охрана.
Наставленные пистолеты, рык "Брось бритву!", мгновение – чистый пат – кто раньше успеет, юноша ростом с ту секретаршу и знает, как прятаться за живым щитом так, чтобы нельзя было выстрелом задеть его, не сделав шага в сторону, а он успеет, конечно же, успеет, одно движение пальцев...
За спиной у человека с ноутбуком – лазуритовые шпалеры, пронзительная синь, золотые прожилки, – и те же синие тени залегли на висках, под глазами, между краем черной водолазки и мочкой уха.
От пролитого чая поднимается ароматный пар. Пахнет клубникой, смешно и глупо пахнет клубникой, клубника – розовая, почти алая, розовое и синее плохо сочетаются, господин Сфорца пьет неправильный чай, ему стоило бы пить темно-коричневый с прозеленью, закопченный лапсанг сушонг.
– Бросай!
– Назад! – требует юноша, чуть нажимает на лезвие, на тон, на позу – он опасен, они должны видеть, что он опасен, потому что охрана, которая так сплоховала, пропустив его сюда, может не понять намека...
Человек за ноутбуком поднимает глаза. Непрозрачная лазуритовая – взгляд невольно ждет золотых прожилок, как на шпалерах – радужка окружена желтоватым, в красной паутинке лопнувших сосудов, белком.
Он смотрит прямо перед собой, не видит никого; руки по-прежнему пляшут по клавишам, скорость не снижается. Впереди, перед господином Сфорца – картина в раме. У художника такая сложная фамилия – Ай-ва-зов-ски, – но картина простая и совсем, каждому понятная: волна, люди привязались к мачте, а волна сейчас захлестнет обоих с головой, и – все, конец...
– Вы не могли бы тут не орать?! – противным, склочным голосом произносит господин Сфорца.
Юноша роняет бритву.
Охранник сочувственно улыбается.
***
Алваро боится.
Он не боялся все семь месяцев, которые потратил на подготовку к покушению. Не боялся в кабинете рядом с господином Сфорца. Начал только сейчас. Руки заломлены и прикручены к изголовью какой-то странной кровати, кажется, хирургической, ноги тоже привязаны, из всей одежды оставили одни плавки, это не страшно, страшно, что за то время, пока спускались на лифте, и по дороге в подвал отвесили только три серьезных удара – когда сопротивлялся.
Хотели бы убить – убили бы уже сотню раз, значит, господин Сфорца хочет чего-то похуже, а о нем говорят разное, настолько разное, что вычленить правду невозможно, а уж тем более – предугадать свою участь.
Камера похожа на больничную палату, из которой вынесли все оборудование. Гнусный серо-бежевый пластик, наверное, мертвый на ощупь, потускневший никель с оспинами ржавчины. Хуже всего – вонь асептика, хвойная, тошнотворная. Зачем столько? Кровь замывали со стен, с пола?
Алваро некуда деваться. Он должен был умереть полчаса назад, сказав десяток слов – они бы разошлись по всему миру, кабинет ведь нашпигован камерами. Подвал, конечно, тоже, но эти записи станут достоянием гласности только в одном случае: кто-то возьмет штурмом резиденцию господина Сфорца.
– Эт-та что еще за наскальная р-роспись? – холодный острый палец втыкается между ребер. Юноша вздрагивает. Дважды. Потому что руки у господина Сфорца ледяные, и потому что боится щекотки.
"Почему он заикается? Он же никогда... речи... выступления... прямой эфир?"
Потом Алваро понимает – нет, не заикается, просто мерзнет: в камере и впрямь очень холодно, – и мерзнет с удовольствием, с наслаждением растирая по плечам крупные мурашки, стучит зубами и позевывает между словами. Господин Сфорца зачем-то успел сменить шелковую водолазку на хлопковую майку с непристойно растянутым воротом. Это нервирует.
– Т-так что это за красота несказанная? – палец щекотно движется по белым полоскам на ребрах.
Юноша смущенно молчит. Так его приучали переносить допрос с пристрастием. Боль терпеть было легче, чем щекотку. Боли хватало: когда по надкостнице с нажимом проводят острием ножа, ее мало не бывает. Тогда он терпел молча, а теперь из горла вырывается придушенное хихиканье.
– Ладно, догадаться несложно. К вашему сведению, молодой человек, вы нанесли моей корпорации убыток на половину годового бюджета вашей республики. Гордитесь... диверсант!
Алваро молчит, он знает, что нужно молчать, не говорить ни слова, его учили, и учили хорошо.
– Такая мысль была, – вздыхает господин Сфорца, отличный, оказывается, актер. – Зачем вам понадобилось меня убивать?
– Я флорестиец, – невесть зачем отвечает Алваро Васкес, родившийся и выросший Алваро Васкесом, все это полная правда, он совершенно чист – школа, курсы секретарей, три собеседования... четвертое было сегодня.
– А я романец, представьте себе. У вас что, новый национальный обычай завелся, да?
– Вы убили моего брата! – и это тоже правда.
– Ага, это уже хоть на что-то похоже, – смеется господин Сфорца, крепко зажмуривается, потом широко распахивает глаза... и привычно щурится на стенку. – Так, юноша, хватит дурака валять, да? Через пять минут я буду знать о вас все. Все – это значит "все". Я могу подождать. График вы мне сорвали... ладно, будем считать, что это и есть собеседование. Я могу вас убить, это вы понимаете. Я могу отпустить вас на все четыре стороны. Как вам эта перспектива?
Васкес предпочитает быть убитым. Если его отпустят, то ему никто не поверит, его все равно убьют, но погибнуть от рук своих или прихвостней господина Сфорца – не одно и то же.
У Франческо Сфорца подвижные руки, живущие собственной жизнью – ковыряющие щербатый никель, пятнышко на стене, едва заметную ссадину на ключице. У Франческо Сфорца неправильный одеколон, какой-то цветочный, не мужской совсем. И давным-давно нестриженая челка, не прическа такая, это было бы видно, а просто тут ножницы парикмахера год не гостили.
Господин Сфорца не вписывается в тюремный – или все-таки медицинский? – блок. В своем кабинете он смотрелся правильно, а тут ему нечего делать – и холодно, хотя он доволен, проснулся наконец, а до того работал, не приходя в сознание, интересно, сколько? Сколько нужно работать, чтобы глаза стали вот такими вот, словно подернутыми тонкой алой вуалью? Сутки? Двое?
Алваро думает о господине Сфорца, потому что нельзя думать о себе. Потому что его учили подмечать все детали. Потому что ему интересно, в конце концов. Он десять лет мечтал оказаться рядом с Франческо Сфорца – вот, оказался, и даже не на краткий миг, за которым кровавый фонтан и пуля, входящая в лоб... можно хоть углядеться.
Интересно, допрашивать Алваро будет сам господин Сфорца? Вот этими вот руками? Мысль на редкость тошнотворная, до спазмов в животе. Потому что очень легко представить собственную кровь на длинных жестких пальцах. У него руки... хирурга, сказала бы Санча, любившая бульварные романы. Палача, думает Васкес. Потом до него доходит, что вот уж с точки зрения анатомии разницы точно не сыщешь. Юноша слегка морщится.
– Не нравится, как я и думал. Ну какого лешего ради вам приспичило делать это в моей резиденции? Неужели трудно было не на территории корпорации?! Я во Флориде редко бываю? Сдал бы я и вас полиции... у них уже целый гербарий набрался! Ну так что, вы мститель за брата и поруганные национальные идеалы, да? Честно? Обманете – выгоню...
– Да.
– Идиот, – вздыхает человек в майке. Глаза просвечивают сквозь челку, и невозможно уговорить себя, что во взгляде есть хоть что-то, кроме ядовитой иронии. Ни угрозы, ни, Господи помилуй, какой-нибудь там лютой злобы садиста.
Алваро согласен, что он идиот. Еще – сопляк, неумеха и неприличный романтик. Деточка, в общем, как говорила Санча. Санча – не деточка, Санча умница, поступила в европейский университет и улетела в Толедо.
Не так все нужно было делать.
– В общем, вам сказали, что меня надо убить. Тогда из Флоресты выведут оккупационные войска и настанет счастье. Свобода, равенство и братство. Что я этот, как его там, кровавый деспот и душитель свобод, хм, опять свобод, заклинило же ваших на свободах-то... Так?
– Да, – издевается, разумеется, заговаривает зубы – вот только зачем? Надеется перевербовать? Напрасно, ничего у него не выйдет.
– Ну да... десять классов очень средней школы, – вздыхает господин Сфорца. – И, зуб даю, сплошные четверки... но по физкультуре десять?
Юноше вдруг делается очень обидно; он знает, что ровно этого от него и ждут – возражений, волнения, но какая же теперь разница?
– Проспорили зуб-то...
– Чёооооооооорт! – всплескивает руками господин Сфорца. – Вы же на вакансию личного помощника, и весь отбор сами прошли?
– Зуб, – улыбается Алваро.
– Вам мой, или, хм, мамонтового хватит?
Алваро Васкес закрывает глаза. Он не может, не может, не может ненавидеть эту сволочь, господина Франческо Сфорца...
***
– Ну что же, Хуан Алваро Васкес, любитель словесности и жертва тригонометрии...
Высокий белесый охранник только подал господину Сфорца хрустящую, горячо пахнущую чернилами распечатку, и Алваро удивился – так быстро читать нельзя, можно только прикидываться, но – нет же, прочитал.
Васкесу весьма неуютно, и вовсе не потому, что он не может шевелиться. Мир кажется чужим, слишком большим и сложным, как в детстве. За полчаса можно узнать и свести к трем листам бумаги всю его недлинную биографию, за пять секунд – прочитать. Мир белых людей из-за океана, с их сложными играми и дурацкими шутками. Кажется, он ошибся дверью, городом, страной, планетой... Алваро хочет спать, ему холодно, он не завтракал и вчера не ужинал – кусок в горло не лез.
Он ничего не понимает, кроме того, что, кажется, его не будут убивать – но что тогда будут делать, что?..
– О, – улыбается господин Сфорца. – Какая прелесть... а я-то думал, вы совсем дубина. Маттео, отвяжите нашему дражайшему Хуану Алваро руки, и принесите ему поллитровку кофе и пару шоколадок. Кофе послаще... чтоб ложка стояла.
– Я не буду, – на губах гадкий привкус, словно он час подряд сосал медяшку.
– Тогда вам поставят капельницу, – пожимает плечами хозяин. – Выбирайте.
– Кофе... – сдается Алваро. Что с ним сделал этот человек, почему голова не работает, совсем, куда разбежались все мысли...
– Замечательно. Кофе, потом спать. Потом с вами поговорят.
– Кто?
– Уже не я, – кажется, господин Сфорца ожидал этого вопроса. – Понимаете, если я буду тратить на каждого дурака вроде вас хотя бы по часу, мне работать будет некогда. Лично переубеждать, м-да... нет, Хуан Алваро, это было бы слишком, не находите?
– Не знаю. Вам же зачем-то это все надо...
– Что "все"?
– Разговаривать... кофе...
– Вы сейчас не можете адекватно воспринимать и оценивать информацию. У вас шок. Потом подумаете – разберетесь. Так что шоколад, – Сфорца кивает на охранника, вернувшегося с подносом, – кофе, спать.
– Потом в террариум? – спрашивает белесый детина.
Господин Сфорца делает паузу, откидывает с глаз челку, смотрит на Алваро. В глазах господина Сфорца – отражение бежевой стены, блики потолочной лампы, отблески металла. Алваро начинает подозревать, что челка служит средством маскировки, у него же совершенно нечеловеческий взгляд, люди же шарахаться будут, даже свои... Вот сейчас Алваро делается действительно страшно. Потому что Сфорца принимает решение, а юноша уже не может ни на что повлиять, все, что сказано – сказано, что сделано – сделано.
Зато он может думать о том, что долговязый Маттео мог бы задать хозяину вопрос и не здесь, не при Алваро – значит, очередной спектакль, рассчитанный на него. Значит, кофе можно пить, не опасаясь подвоха, и шоколад – две плитки в серебристо-голубой упаковке, молочный – тоже будет просто шоколадом. Дымящаяся кружка – пахнет, словно в сахарный сироп бросили щепоть растворимого кофе, – стоит рядом, соблазнительно близко.
– Да, – говорит Сфорца. – И отправьте роту на базу Эскалеры.
Это тоже сказано для Алваро. Его тренировал человек Эскалеры. На базе он дважды проводил каникулы. То, что Алваро Васкес ни слова не сказал – его же даже не спрашивали! – не имеет значения.
Можно ли насмерть захлебнуться кофе, думает Алваро, и если да – то как это сделать?..
Джастина
– Я здесь застрял. Я влип в эту проклятую страну, как...
– ...оса в варенье, – Джастине смешно. Она слушает эти жалобы четвертый год.
– Сегодня очередное семнадцатилетнее чучело хотело меня убить. Я только начал что-то соображать, по тому проекту, с очисткой, и ровно в этот момент... Он подождать не мог?
Джастина привыкла к тому, что любовник, в свои тридцать пять, вполне всерьез задает подобные вопросы. Его действительно огорчает одно: "чучело" явилось не вовремя. Отвлекло, сбило с мысли. Идея, уже вертевшаяся в голове, помахала хвостом и исчезла. Интересно, задавал ли Франческо этот вопрос виновнику? С него сталось бы. Обычно люди считают, что господин Сфорца издевается или паясничает. Иногда – что он полный идиот. Нет, ну, в самом деле, это нормально – попрекать киллера тем, что явился не вовремя? Не сверился с графиком прихода мыслей в голову жертвы, понимаете ли...
– Это очень нехорошо с его стороны, – иронию Франческо не почувствует. – Просто свинство какое-то...
– Полное свинство, да? – переспрашивает страдалец, укладываясь поудобнее.
– Да, конечно.
Грустный чаячий плач продлится еще не меньше часа, и нужно сочувствовать, соболезновать, сострадать, соглашаться... подпевать, в общем. Говорить с Франческо в подобном состоянии о чем-то серьезном, или попросту говорить серьезно – бесполезно. Не поймет и обидится.
– Здесь бесполезно что-то делать. Им все это доставляет удовольствие. Три национальных вида спорта: перевороты, торговля оружием и производство наркотиков.
– И еще работорговля, – напоминает Джастина. – И покушения на тебя.
– Вот ты понимаешь, – вздыхает Франческо. – И что делать с этим болотом – не знаю, да бесполезно же, им нравится, понимаешь, нравится! Им так весело жить. Свобода национального самоопределения – бегать и стрелять, жить в нищете, не учиться, ни работать, ничего, да? О, дивная Терранова! Идиоты... генетические! Надоело по самое не могу...
Если бы тебе действительно надоело, думает Джастина, ты бы уехал обратно во Флоренцию. Еще несколько лет назад уехал бы, когда мы только встретились и я, как последняя дура, пыталась с тобой на эту тему разговаривать – мол, если совсем никаких сил нет, то и не надо, это, конечно, очень жаль, но зачем же так убиваться-то... К счастью, Джастина поняла, с кем имеет дело, раньше, чем дошло до ссоры.
По правде говоря, набор личных характеристик Франческо Сфорца не ограничивается склонностью к периодическому бессмысленному нытью, а в консистенции мутной лужи, которую нужно собирать моющим пылесосом, он пребывает далеко не всегда. От силы раз в две недели... и преимущественно с Джастиной.
Ты молодец, говорит Джастина, ты справишься, говорит Джастина, они тебя не понимают, говорит Джастина – и еще много ерунды говорит Джастина Фиц-Джеральд, и ей противно врать, противно быть "девушкой Метро", следовать дурацким советам из дурацких журналов – "всегда ободряйте вашего мужчину, выражайте ему поддержку", но у нее нет другого выхода. Это условие игры. Условие, так сказать, доступа к телу.
Джастина сыплет заученными фразами, смотрит в глаза, гладит по плечу. Джастина знает, что дело не в ней, а в словах, что на ее месте могла бы быть любая, любой, кто угодно, лишь бы слушал, соглашался, кивал, сочувствовал. Нужно просто подождать. Это пройдет, как плохая погода, как головная боль, и с Франческо можно будет иметь дело по-настоящему.
***
– Я не могу принимать от тебя подарки. Ну, такие подарки, – колье стоит раза в полтора больше, чем годовой оклад Джастины Фиц-Джеральд, наблюдателя Мирового Совета Управления. – Франческо, я сказала – нет! Нет, понимаешь? No, nein, non, neen... Мне не с чем его надевать, о Господи, я не то хотела сказать!
– Ах, тебя непременно уволят... с позором!
– И ты будешь несказанно рад, да? Ты думаешь, мне не пришлют замену? Какую-нибудь старую мегеру с двумя парами вставных зубов, вот тогда ты оценишь...
– Бедная, маленькая, безработная Джастина! Я найду для тебя какую-нибудь вакансию...
– Менеджера по уборке подсобных помещений?
– Ну что ты, моя прелесть, какой из тебя менеджер? Не уверен, что ты выдержишь испытательный срок на должности простой уборщицы... – смех обрывается, всегда резко, не предугадаешь. – Джастина, ты все равно не сможешь остаться здесь на третий срок.
– Получу назначение в Африку, – пожимает плечами женщина.
– Я не хочу, чтобы ты уезжала.
Ну да, думает Джастина, кто же еще будет слушать твои стенания, хотя будут, конечно, на эту вакансию сразу найдется сотня претенденток, а, учитывая, что тебе нужно гораздо меньше, чем может показаться с первого взгляда, конкурс пройдет любая мало-мальски смазливая девчонка, достаточно толковая, чтобы не давать тебе советов, и помогать исключительно морально. Она тебя за муки полюбит, а ты ее – за состраданье к ним.
– Но я действительно не останусь на третий срок. Это запрещено, ты же знаешь.
– Поедем к морю?
– К морю, к морю, там чайки печальные плачут... – напевает Джастина. – Нет. У меня много работы. Между прочим, часть ее – это твой отчет.
– По базе Эскалеры? Плюнь... там все будет чисто. Как всегда.
– Я знаю, что там будет чисто. А ты знаешь, что я должна изучить и завизировать все материалы в течение суток. Это моя работа! – Джастина не любит повышать голос, но порой у нее не хватает терпения.
– Твоя работа, – обманное движение руки, подножка, женщина плашмя падает на кровать, – здесь. А это – твое баловство.
– Мне не смешно. Мы разговариваем, как в низкопробном фильме. Интересно, здесь стоят камеры?
– Конечно. Наши.
– Представь, что стоит чужая. Тебе не стыдно плести подобную ерунду?
– Нисколько, – смеется Франческо. – Ни капли. Мне вообще не бывает стыдно. Никогда.
– Заметно.
– Это говорит мне обнаженная леди, подозревающая, что здесь могут быть чужие камеры?!
– Я... не вполне обнаженная, – шею и ключицы безумное сооружение из белого золота с изумрудами почти закрывает. – Франческо, нам нужно кое-что обсудить. Доклад для Совета.
– Это же, кажется, твоя драгоценнейшая работа?
– Мне кажется, что это в твоих интересах...
– Нет, – Сфорца рывком садится, запускает пальцы в волосы. – Нет, нет и нет. Это в моих интересах. Поэтому я никак не буду влиять на решения Совета. Никак.
– Твою же мать! – Джастина не садится, она вскакивает с постели. – Ты дурнее этого своего семнадцатилетнего покушенца! Ты... проклятый романтик! Включи мозги! Если Совет завтра отменит лицензии и примет план прямой оккупации, ты вылетишь отсюда, сверкая пятками!!!
– Не кричи, пожалуйста, – морщится Франческо. – Всему есть пределы, да? Моему цинизму – тоже. Влиять на решения Совета я собираюсь только совершенно законными методами. Вот в ежеквартальном отчете я напишу все, что считаю нужным. Я, глава "Сфорца C.B.", владелец лицензии. Так и только так.
– Ты что, считаешь, что тебя транслируют прямиком на первый канал? Ночное шоу "В спальне со Сфорца"?
– Выходи за меня замуж.
– Ч-что? – Джастина подпирает указательным пальцем челюсть. Ей послышалось?
– Выходи за меня замуж. Проблемы со слухом? Нужна консультация доктора? – издевательская улыбочка, и взгляда за челкой не разобрать.
– Не шути так, я же и согласиться могу...
– Вообще-то, на это я и рассчитываю, да?
– Франческо, такими вещами не шутят!
– Так я и не шучу.
– Но почему я?
– Не знаю, – пожимает плечами Сфорца. – Может быть, потому, что ты никогда на это не напрашивалась?..
– И это вместо признания в любви?!
– Э-ээ... – о боги, он умеет краснеть?! Нет, не умеет, пятнами по бледной коже – это не слишком изящно, лучше не стоит. – Ты бы мне поверила? Нет, знаешь, это все-таки слишком. Не могу себе представить, как говорю нечто подобное... это не мой стиль, в конце концов, ну и вообще...
– По-твоему, в моем стиле выходить замуж за человека, который не может сказать три простых слова?
– Да, вполне.
– Ну, черт с тобой...
– Это согласие?
– Оно самое.
– Скажи "да".
– Да, – отвечает Джастина, и хватается за голову – кажется, она совершила какую-то экстраординарную глупость, самую большую за двадцать девять лет своей жизни. У людей так не бывает, чтоб не знал – и не совался...
А разговор все-таки нужно вставить в бульварный роман. Осталось только написать все остальное.
