Текст книги "Широки Поля Елисейские (СИ)"
Автор книги: Татьяна Мудрая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)
Я хотел было вставить, что в настоящем раю, по его же словам, хлопот полон рот, а если звёзды зажигают – значит, это кому-нибудь нужно, но поостерёгся перечить начальству. Тем более он мне вроде как польстил.
Так что вместо этого мы беспрекословно впряглись в работу. Состояла она в своего рода выбраковке: прощупать новоиспеченных жму... жильцов на предмет соответствия месту и времени, убедить большую их часть в том, что они слишком хороши для устроения на ПМЖ, и деликатно выпнуть их куда повыше: авось эти туристы как-нибудь устроятся. Вирдж меня, разумеется, поднатаскал, выручая из мелких патовых ситуаций, но и сам я был не промах. Многолетняя деятельность в качестве кафедральной лаборантки и секретаря учёного совета обязывает к знанию политеса.
"Ваш мир дурён не оттого, что в нём есть нетрадиционно сориентированные люди, а оттого, что есть их ненавистники, – внушал я одной особи, упорствующей в том, что грешна и не достойна ничего, кроме и помимо. – Зачем тащить переносный или там переносной ад в настоящий, словно самовар в Тулу? Или помирись с собой, или ищи доли в другом месте".
"Говоришь, тебя сюда заманили, – объяснял я другому любителю поспорить. – Вспомни: разве ты себе конкретный тот свет заказывал? Держу пари, даже о смерти не думал, более того: само слово позабыл. А ведь оба они, небытие и инобытие, как одежда хорошего мастера, что подбирается под каждого персонажа конкретно. (Тут я вспомнил, как моё первое платье, наоборот, подгоняло меня под себя. Типа обратной связи.) Так что нечего на зеркало пенять. Вникни лучше, кто на нём изображён, и для начала прими это. А если стрёмно над собой работать – уж поверь: никто тебя силком в аду не держит. И вообще ад в привычном понимании здесь лишь потому, что в нём имеешься ты".
Вскоре я просёк, в чём проблема: те, кто считал себя достойным куда лучшего, чем ад, только засоряли помещение собой и своими амбициями. Те же, кто полагал, что им и не должно светить ничего хорошего, распространяли вокруг себя такую унылую и гнилую атмосферу, что, образно говоря, молоко, которое нам с моим дружком стоило бы давать за вредность, прокисало на всех девяти (точнее, девятьсот девяноста девяти и ещё перевернуть каждую цифру по отдельности) адских уровнях.
Должно быть, я ещё с райчиновской авантюры создал себе твердокаменную репутацию и теперь капля за каплей её точи... укреплял.
В конце концов, Вольфганг Асмодей решил как следует со мной поговорить.
– Ты неплохо размениваешься на мелочи, сынок, – сказал он, улучив минуту, когда я спустился к нему вниз полюбоваться на негасимое пламя. Официоза он, кстати, не терпел, потому как ценил момент неожиданности. – Садись вон рядом на камушек и слушай во все уши. Есть дело, как нарочно скроенное под твой размер. Весьма серьёзное. Имеется претендент на райскую обитель, которому надо подтвердить лицензию – или, наоборот, её отозвать. Верхоглядства, как понимаешь, нам не надо. Шока по типу "пренеприятнейшее известие – к нам едет ревизор" – тоже. Ты будешь внедрённым агентом – и внедрённым так глубоко, что сам об этом по большому счёту знать не будешь.
– Имеется в виду, шеф, что я должен ухватиться за дельце руками и ногами, а не то впихнут насильно?
– Ничего подобного, – разуверил он меня. – Обитатели серединного мира и в частности обладатели христианского мировоззрения считают, что дьявол только и делает, что искушает, а в его царстве господствует типично адская скука. Это, заметь себе, несмотря на разнообразнейшие мучения, которыми, согласно профанному мнению, развлекаются здешние садисты пополам с мазохистами. Ну вот, я тебя именно искушаю – до крайности интересной работой. Не говоря уже, что это целая карманная Ойкумена, которая тянется в кильватере нашего собственного мира, как шлюпка на буксире у корабля.
– Звучит заманчиво, – мой голос прозвучал тускловато, хотя я вовсе такого не хотел.
– Собственно, там скорее архипелаг: небольшой континент в ожерелье малых островов. Иные твои соотечественники охотно и надолго туда наведываются, хотя официально этот Вертдом, или Вирт, числится по разряду ролёвок. Есть такая книга: Филипп Родаков "Держатели меча", переведена на основные земные наречия. По слухам, стоит лишь раскрыть в подобающем настрое, пробежать глазом по строчкам – и "тут" в одно мгновение превращается в "там". Обратное даётся труднее: уходить приходится без сувениров, дай демоны, чтоб не совсем голым.
– Ещё заманчивей.
– Но уходят, однако. Далеко не все – и поди разбери, исчахли они там, будучи подсечены под корень, или, напротив, несказанно процвели.
– Вы знаете.
– Знаю. Но не хочу загодя создавать предвзятое мнение. Ты ведь заинтригован?
– Более чем, – я постарался всем телом выразить оптимизм, заранее зная, что никого этим не обману.
– Самый главный прикол. Уходят твои русичи и иные народы – одним словом, "рутенцы" – в немного разные миры, отличие заключается в одной-двух заметных деталях. Возвращаются так же: в тот же год, месяц и час, что вышли, но в слегка иную среду. Вот у вас была вспышка белой болезни?
– Как в пьесе Чапека? Нет. Осталась на бумаге.
– А в мире одной такой Галины Алексеевны Срезневой была. Причём среди одних женщин. Вертдомцы заподозрили земную провокацию – вот как английские колонисты подкидывали индейцам оспенные одеяла. На самом деле каждый из землян хотел всего-навсего удрать туда всем семейством.
– А их не очень-то принимали.
– Ещё бы. Хотя лепрой местные, как выяснилось, не заражаются, но среднеарифметический рутенец, по тамошнему мнению, сам по себе та ещё зараза и проказа.
На этих словах Асмодей поднял голову и вперился в мои глаза.
– Вам нужен присяжный эпидемиолог? – учтиво поинтересовался я. – Или экологическая полиция?
Любой бы, не зная нашего Вольфа-Волка, подумал, что он либо сорвётся на ответную грубость, уже откровенную, или начнёт отрицать – типа ты ведь ценный кадр, умница и всё такое. Он спокойно объяснил:
– Твои бывшие соплеменники привозят технику. Не технологии, а образцы, чтобы местным с ними поиграться. Немного книг и предметов искусства, не очень вписывающихся в тамошнюю культурную схему. Но больше, чем это разумно, понимаешь. Как ни удивительно, разврат не пустил корни слишком глубоко, а что-то там выкорчёвывать и пресекать – и вовсе не твоя печаль. Сумеешь стать мало-мальски успешным негоциантом – попадёшь в струю. Акул бизнеса в этих водах, кстати, не замечено. Имеются только дельфины и дружественные им моряне – люди как люди, только что самую малость амфибии.
Я понял, что не отвертеться: всю жизнь мечтал стать акулой бизнеса и самую малость Ихтиандром. Шутка юмора.
– А мне самому как туда импортироваться? – спросил я с лёгкой душевной гримасой. – Снова через фальшивый очаг или вы заветную книжку раздобыли?
– Вот здесь и кроется самый изюм, – ответил наш любимый дьявол. – У вертцев имеется своё собственное, автономное отхожее мес... ад плюс рай, словом. В одной упаковке, как шампунь с кондиционером. И соседствует с нашей обителью. Называется Поля Блаженства. Или Элизий. Или Елисейские Поля.
"Может, до кучи Елисеевский гастроном помянем?" – спросил я себя.
– Тамошние покойники без особого труда навещают родных и близких в призрачном виде. А если пожелаешь оплотниться и выйти наружу целеньким – положено особым манером улестить Кербера. Сам я не в детали не вникал, однако попросил, чтобы навстречу тебе выслали провожатого, который – как это? – сечёт фишку, – объяснил Асмодей. – Ну что, идёшь?
– Прямо сейчас? – спросил я в ответ.
– Да как соберёшься. Особо не неволю. С соратником по постели можешь попрощаться, вещички собрать – хотя, скажи, какого беса они тебе там понадобятся?
Я так понял, что нечистая сила в этом Верте своя собственная, как и призраки. И что уж если я заговорил о предмете, то меня, считай, поймали – причём Вирджил сильно тому посодействововал. Последнее обстоятельство слегка смягчило горечь разлуки.
– Уже, – ответил я бестрепетным голосом. – Ведите.
Никакой патетики. Наш верховный поднялся, одновременно стягивая меня с жёсткого сиденья, подошёл к одной из дверец, которые на моей памяти никогда не открывались, и повертел ручку – в хитроумной манере, которая заставляла припомнить несгораемый сейф. Что для преисподней с её климатом вполне актуально.
Дверь растворилась вширь и ввысь, как диафрагма, и меня опахнуло душистой сиреневой прохладой.
2
... Нет, во мне очень твёрдо засело, что Елисейские Поля – это улица, в чём-то даже жилая магистраль. Ещё с тех пор, как покойный муж брал меня на конференцию по сравнительному языкознанию в качестве переводчицы с французского на новорусский. Было это в блаженное советское время, и наше государство стремилось козырнуть передовым учением Реформатского перед теми, чьи симпатии были навек отданы структуральной лингвистике, порождающим моделям Наума Хомского и «Кошкам» Бодлера, коих Роман Якобсон и Клод Леви-Стросс проанализировали от усов до кончика хвоста.
Мы в каком-то смысле шли по стопам мэтров, подвергая дотошному штудированию сам Париж – естественно, в свободное от науки время. Вот он и стоял теперь перед моими глазами этаким туманным фоном-подложкой – исключительно для сравнения.
А самый передний план почти сплошь закрывали высоченные деревья: мелодично шелестящие сердцевидной листвой, одетые пышными гроздьями с ног до головы, источающие дурманный майский аромат. Что-то в цветках было от сирени, но ещё больше – от глицинии и гиацинта: если той и другому суждено обвить куст или вообще превратиться в него.
Я раздвинул сию роскошную завесу и обнаружил, что здесь не один – везде прогуливались или сидели на травке люди. Если не считать костюмов, антураж слегка походил на японское любование сакурой – да нет, попадал точка в точку, если сделать разрез через все века существования Ямато плюс примешать к исконным жителям гайдзинов и прочих иноземных варваров. Замечу, однако, что в смысле расовой принадлежности все лица были приятно смуглыми, зато одежда-обувь баловала приятным разнообразием. Краем глаза я уловил роскошный женский костюм эпохи Ренессанса с грудями навыпуск, маской-баутой и туфельками-цокколи, наряд немецкого ландскнехта с прорезными рукавами и штанинами, монгольский дэл с призывно топорщащейся пазухой. И, естественно, пару-тройку кимоно с длиннющим шлейфом.
Тут меня аккуратно подхватили под локоть и развернули лицом к лицу – и вовремя: я только начал прикидывать, как в этой пёстрой гуще отыскать своего гида.
– Исидро? – спросил он. – Вернее, Исидор?
Я немного удивился обмолвке, но утвердительно кивнул, одновременно меряя его взглядом с головы до пят и обратно.
Под два метра ростом, нехилый размах плеч, обтянутых дублёной курткой из бычины. Штаны опойковые, низкие сапожки вроде как из юфти – в молодости я интересовалась выделкой и сортами. Всё жутко брутальное и натуральное, включая цвет. Своя кожа на фоне остальных мертвенно белая и гладкая, волосы седые, взор прямо-таки стальной – вот уж не думал, что бывает такой цвет радужки и блеск зрачка.
– Не отвлекайтесь – в конце всех концов успеете ещё надивиться, – сказал он приятным басом. – В том смысле, что все там будем. Кстати, приветствую вас ото всей души. Я Хельмут фон Торригаль, для краткости можно Тор, а чтобы избежать аллюзий с классикой – Торри. Чтобы снять вопрос: мне вас описали, к тому же вы в Полях один такой полоротый. Так и шустрите глазами по сторонам.
Русский язык у него был в порядке, за исключением жёсткого выговора и одного-двух странноватых для моего слуха словечек.
Мы не торопясь двигались к известной ему цели, я помалкивал, зато он распространялся как мог:
– Я тоже пришлец, и давний. Но это особь статья: родился в нынешней плоти неподалёку от Меца, однако сделан в Вестфольде. Маэстро Вольф должен был упомянуть о разделении Верта на пять отдельных земель, разве нет? Вестфольд – центр, Франзония – юго-запад, Готия – северо-запад, а Скондия, или Сконд, – безусловный и полный восток. Самая крупная и самостоятельная из стран под властью нашего владыки Кьяртана Первого, диктует хилому и растленному западу свои моды. Я вам не напрасно пудрю мозги, Исидор: чтобы не вперялись в здешние нарядные картинки – могут крепко подействовать на психику.
В самом деле: теперь мы шли по неширокому прямому шоссе, окружённому живыми изгородями и цветущими деревьями, за которыми прятались милые домики в пейзанском стиле. Но стоило мне сфокусировать взгляд на очередном ярком пятне, как оно начинало менять форму и цвет, расти вширь или стягиваться в булавочную головку. Запущенный сад обращался в подобие регулярного парка, грядки – в рабатки, а любая хижина как бы невзначай норовила вырасти во дворец.
– Вот-вот, – кивнул мой собеседник. – Переменчивые Земли – одно из их прозвищ, скорее внутреннее, чем внешнее. Стараются воздать по заслугам каждому из обитателей. Кое-кого это буквально бесит, но большинство в полнейшем восторге, будто мощного кайфа на дармовщинку наглотались. Мой совет: ловите уголком глаза, но не вдавайтесь в детали и тем более не пытайтесь остановить.
– Я здесь, вне Полей, недурно устроился, – продолжил он чуть погодя, поняв, что на устную беседу меня не пробивает. – Коннетаблем – это вроде главного конюха при молодом короле Всевертдомском. Сплошная синекура, если учесть, что серьёзных войн тут не вели лет двадцать, Сконд, на отличку от прочих земель, управляется короной чисто формально, а его величие разъезжает по вассалам на ручном биомеханическом скутере.
– Ручном? Как это? – наконец переспросил я. – Разве бывают ножные?
– Дикие бывают. – Он усмехнулся. – Скутер, чтобы вам знать, – это продвинутый рутенский импорт. С помощью примитивной, в общем, кровяной магии его скрестили с местным дельфином – только их не так называют, а ба-фархами. Ба – море, фарх – лошадь. Эти коники в натуре размером в косатку, а цветом в белуху. Обладают неплохим разумом, легко идут на контакт с человеком, особенно из морского народа, но одомашнить их по-настоящему не удаётся. Правда, для гонцов и срочной почты их гены вполне годятся.
– О, – только и ответил я, – а как это выглядит?
– Да как нечто обтекаемое, кремовато-белое, с рулём, седлом и колёсами. В детали не вдавался – ремонта королевская Белуша по идее не требует, самовосстанавливается. Питается солнцем через батареи, развивает неплохую по здешним представлениям скорость: до семидесяти километров в час. Только единицы измерения в Вертдоме иные – да это последнее, что вас должно занимать.
– Я думал, у вас средневековье.
– Вообще-то похоже на то, новации сему не помеха. Но только потому, что все мы чётко этого хотим, невзирая на давление великорутенской цивилизации.
– Не верится мне, что общественный строй возникает по воле тех, кто находится у него внутри.
– Ну да, всех вас в школе учили обратному. Измени формулировку на "удерживается волей", – Тор ухмыльнулся. – Забьём на общественный договор Руссо и его предтеч. Ты всё равно не примешь идею всерьёз, приятель, ибо не видишь клея, который скрепляет всех до единого индивидуумов. Это не свобода, которую мсьё Жан-Жак постоянно путает с властью: на самом деле почти никто не жаждет ни первого, ни второго, что не удивительно. Держись традиции и инерции социума – не прогадаешь.
– Опять-таки не верю.
– Так вот ты и послан ради того, чтобы увериться, – или наоборот. И не рассудком, а на примере собственной жизни.
Соскользнул на "ты" он так незаметно, что я даже возразить не захотел. Собственно, я пытался пропустить мимо ушей большую часть из его словесных излияний. Тем временем, пока он трепался, мы успели выбраться из переливчато-радужных красок, звуков и цветов, и впереди замаячили некие мрачные воды. В отличие от остального пейзажа, они были неподвижны – словно бы не река, а стальной клинок на ложе из металлической стружки. Через воды был переброшен узкий мост с перилами высотой в половину человеческого роста, ближний конец которого терялся в мокрых кустах, а дальний – в клубах белёсого тумана.
Стоило нам приблизиться к переправе, как из орешника на нас мигом вылупилась жуткая тварь. Можно было уточнить, что вывалилась и бросилась, но на ходу она явно пыталась либо гипнотизировать, либо съесть нас оченятами – каждое с добрый половник. Общий вид тоже был жутковатый: широкое упитанное тело в редких клочках рыжеватой шерсти, когтистые лапы, длиннейший голый хвост со странным треугольником на конце, словно у ската, – и целых три усатых рыла, чьи разверстые пасти были утыканы острейшими зубами, а глазищи горели иззелена-аловатым огнем.
То явно был здешний вариант Кербера, трехглавого пса, чьим делом было не выпускать пленные души из места обитания.
Только его мамочку, похоже, отоварил Чеширский кот.
– Без паники, – шёпотом предупредил меня Торригаль. – Сейчас я с ним поговорю.
Он наклонился к морде чудовищного кота и прошептал несколько слов, которые на слух состояли из одних числительных.
Кот склонил все три башки, улыбнулся от уха до уха, чем окончательно доконал мою психику, и пропустил нас обоих.
– До скорого, Катти Ши, – попрощался Тор, и мы ступили на мост: он впереди, я позади.
– Кто это был? – спросил я.
– Ты ведь понял. Если в деталях, то сын знаменитого Ирусана Кельтского, вернее – тройные сиамские близнецы. Тайцы верят, что души праведников, прежде чем попасть в рай, отдаются на хранение кошкам. Вот он и хранит.
– А как ты его уговорил меня пропустить?
– Напомнил о субординации. Он завладел тремя душами, тогда как я начал со ста; но у него были святые, а меня сделали тем, кто я есть, сплошные преступники. Хотя каждый человек – палка о двух концах, то же дышло: куда повернул, туда и вышло. Может быть, я ему польстил, а может – подал надежду, что ты вернёшься. Деваться-то ни тебе, ни ему некуда.
"Все там будем, – с ехидцей добавил я. – Типа того".
Тем временем туман на противоположной стороне понемногу рассеивался. Выступали размытые силуэты пирамидальных деревьев и разветвлённых зданий, вставших на дыбы зверей, копий, пик и трефов – и тому подобная невнятица.
– Вот ведь ..., – пробормотал Торригаль с недовольной миной. В паузу легко вставлялось нечто матерное. – Это ж нам Сконд открывается. Занесла нелёгкая. Ну, Кот, ну и хитрован. Я-то надеялся, что на Западе смогу тебе посодействовать хоть немного: твои обычно являются под вестфольдский заветный дуб или близ источника горячительной влаги рядом с Лутенией.
– Как раз посерёдке пограничной полосы, – продолжал он словно бы для себя одного. – А вот это как раз неплохо. Пропихну парня сквозь кордоны, сам побреду в караван-сарай, чаю-кофию нахлебаюсь, а оттуда прямо домой.
– Почему мне с тобой нельзя? – спросил я.
– Не судьба, – ответил Торригаль веско. – Если свернуть с данного тебе пути, с самого начала дело не заладится. Мы, понимаешь, народ суеверный и рисковать большим из-за малого не желаем. Да к тому же: чем тебе не угодило самая цветущая земля Вертдома? Цветущая за исключением пустыни, ясное дело. Твои земляки там попадаются редко – сказываются стереотипы и предубеждения против ислама. Хотя мусульманство местными жителями понимается очень свободно.
– То есть?
– Оно такое, каким бы оно стало без крестовых походов, Чингисхана и гибели Великого Шёлкового Пути. А, может быть, и вообще не стало. Мудрым и великодушным победителем.
Я чуть напрягся от его рубленого стиля. Тем временем пейзаж прояснился окончательно. Мы стояли на обочине широкой и ровной дороги, вымощенной каменными плитами, уложенными стык в стык. Прямо по курсу гуляли двое усатых молодцов в шапках, напоминающих венец Мономаха, с флажком, воткнутым в верхушку, шароварах и сапогах. Свои кольчуги парни носили с такой ухваткой, будто они ровным счётом ничего не весили.
Торригаль подтолкнул меня к ним и сказал:
– Один рутенец для Сконда. Без выправленных бумаг.
– Это к старшему, – деловито отметил один из юнцов. – Выправит. Но сами не забывайте, что диркам по-прежнему запрещено находиться в Сконде без казённой надобности.
Говорил он без акцента, можно сказать, в лучших традициях петербургского вещания, только чуть тянул гласные звуки: словно распевался перед выступлением.
– И такой приём после того, как я вербовал здесь ополченцев? – риторически спросил Торригаль. Я, однако, не заметил, чтобы он сильно возмутился.
– Защита побережья – дело государственное, то есть казённое, – возразил другой пограничник. – А тут личная надобность.
Этот чуточку окал – я бы определил какой-то северный говор, но фиг его знает, как тут со сторонами света.
– Да я не спорю, всё равно нет времени на разборки, – миролюбиво заключил мой спутник. – Нельзя так нельзя.
– Тор, так ты меня уже сейчас-с-бросишь? – В моём голосе, кажется, прозвучала лёгкая паника, потому что он, уже уходя, повернулся и ответил:
– Я ведь не одной болтовнёй тебя грузил. В тебя и подсказки загружены – вроде плавающих или ментального гида. Когда приспичит, всплывёт или найдётся само. Только ты всё равно не стесняйся, спрашивай побольше, тебе пока не стыдно слыть дураком и невеждой. Ибо ты таков и есть, и все остальные это знают. Как оперишься – спрос с тебя будет побольше.
А потом, насколько достало руки, подтолкнул меня вперёд – раньше, чем я уразумел, что такое "дирк".
3
Тот страж, который с оканьем, привёл меня к начальству, которое отличалось, в дополнение к усам, ещё и бородкой в духе д`Артаньяна. Зато на шлеме не было минихоругви – одна серебряная шишечка. Офицер любезно осведомился, как моё имя, кто я по батюшке, каким владею ремеслом (книжник) и ради чего я прибыл в их страну (ясное дело – странствовать), чтобы записать меня в документе. Результат, выраженный закорючками, мало похожими на кириллицу с глаголицей, читался как «Исидри ибн Юханна Рутейни Китабчи Ильгизар», и я поклялся себе, что никогда не стану предъявлять эту вереницу особей при знакомстве – во всяком случае, с представительницей прекрасного пола.
– Кстати, почему такая огласовка – "Исидри", а не "Исидоро" или "Исидро"? – спросил я.
– В Сконде немало морских людей, у них имена с конечным "о" женские, а мужские все с "и", – ответил офицер.
Также он посоветовал не объявлять себя ни преподавателем – "мударрас", ни торговцем – "тэгер", ибо это налагает обязанности, которые я, скорее всего, не захочу нести. (И звучит не очень, подумалось мне, особенно то, что вроде пидараса.) А вот если объявить себя знатоком книжной учёности и паломником по достопримечательностям – это вызовет уважение.
– Уважение – это хорошо, а кормиться чем? – спросил я в лоб.
В ответ офицер достал из шкафа и выложил передо мной увесистый кисет, затянутый двойной тесёмкой:
– Вот вам от казны. Если тратить лишь на еду и небольшое баловство, хватит на лунный месяц, а то и более. Жить можете бесплатно, в одном из странноприимных домов, только не в караван-сарае, тамошние цены себя не оправдывают. Своего рода косвенный налог на торговлю и стражу, вы понимаете. Задёшево питаться фруктами можно в общественных садах, да и ночевать там же, в шатре или куще; мыться раз в неделю – в любой бане, кроме самых знаменитых. Да, и оденьтесь добротнее – многие ходят для этого к старьёвщикам, это не считается зазорным, напротив, так вы сбережёте дары природы и чужой труд.
На этих словах я покосился на свою брюкоюбку – не то чтобы поистрепалась, но выглядела во всех смыслах не слишком свежо. То же и с туникой, где проявились некие странные отметины, в основном на спине и бёдрах.
– Условие займа такое, – продолжил мой собеседник. – Если решите до или по истечении срока вернуться, – он целиком ваш. Отыщете занятие, приносящее верный доход, – вернёте деньги так скоро, как сможете. Не полагайте себя опутанным хоть какими-то обязательствами: вам заплатили, чтобы ваша поспешная и неумелая деятельность не принесла ущерба.
Вот с таким напутствием я отправился дальше. Сейчас, оглядываясь назад, не перестаю удивляться тому, что прошлую жизнь как бы стёрло или затуманило. Видимо, Тор мельком позаботился о том, чтобы я невзначай не выдал о себе больше, чем самому хочется.
Городок впереди уж точно был не столицей. За невысокими глинобитными оградами сплошные сады, в которых прячутся небольшие белые дома, Над головой – арки цветущих ветвей и нити с яркими флажками. Чистенько и пустынно. Встречались мне в основном мужчины, причём старики, в блаженном раздумье сидящие либо на лавочке у калитки, либо в позе лотоса – посреди цветущей клумбы. У них мне как-то неудобно было спрашивать, где тут можно заночевать и кстати подкормиться. Таблички и щиты с надписями-то были, но русского подстрочника к ним не прилагалось.
"Если с подачи Фила Родакова наш язык употребляется повсеместно – стало быть, он в своём роде эсперанто", – сообразил я.
В то же время здешний мирок не пытался изобразить из себя ребус, но раскрывался более-менее охотно. Я заприметил широкое в кости зданьице, которое факт было дармовой ночлежкой – от него так и веяло чистотой. Вполне предметно: горьковато-едким полынным дымом. Ах, емшан – запах дома, аромат скитаний! Плюс неплохое народное средство от клопов и тараканов.
Рядом с обителью странников высился павильон с галереей и выходящими на неё подслеповатыми оконцами – они были полуоткрыты, в них, выхлёстывая наружу, клубился пар с лёгкой примесью лаванды, лабазника и гвоздики. Без комментариев: снова налицо визитная карточка. (И не говорите мне, что пар незаметен, а цветок и его запах – разные вещи.)
А далее высились тонкие стрелы, направленные в полуденное солнце. Каждая была похожа на космический корабль, стартующий из облака раскалённой, клубящейся пыли, только вот пыль успела застыть и сформироваться в нечто резное и по виду лёгкое. Мечеть с четырьмя минаретами? Разумеется. Но какая удивительная архитектура... Муж в своё время говорил, что дома Аллаха в каждой стране легко узнаются и в то же время уникальны.
Так вот. Как только я это вспомнил – с ближней башни воспарил голос, сильный, грудной, медовый, – расправил крылья в облаках, разрывая смурную пелену, и в щель между ними обильно хлынуло солнце.
Я и позабыл в своём низу, что так бывает. Оттого не сразу понял, что светило не восходящее, а низкое, вечернее. Оно было цветом как апельсин-королёк моего детства, и его лучи проницали через каждую травинку, высвечивая её суть.
На зов муэдзина, выпевающего вечерний азан, изо всех дверей вышли люди – в большинстве молодые и нарядно одетые. Я без особых дум последовал за ними, по ходу соображая, что в них такого странного.
Это были мужчины. То меньшинство, что было не таким пёстрым, составляли дамы – их возраст определить мог, наверное, только намётанный глаз. Полупрозрачная серая вуаль окутывала каждый стройный стан, серебрила в равной мере седину, русые косы и смоляные кудри, умеряла блеск очей. Осанка всех женщин показалась мне царственной.
Аллах знает, какие тут были религиозные обычаи. Впрочем, Тор дал мне понять, что в Сконде рулят свободомыслие, веротерпимость и вообще всё, что я могу вообразить себе нестандартно-маргинального.
Поэтому, когда все прибывшие на молитву стали дружно разуваться у порога, я последовал общему примеру. Башмаки у меня крепкие, удобные, но если украдут – особо жаль не будет, прикинул я. И так и эдак менять обличье. Вот кошелёк – фиг вам, упрячу за пазуху, рядом с паспортом, пазуха у меня глубже некуда. И берет натяну покрепче: хорошо, что убор без полей или козырька, сойдёт за тафью, какие тут у всех мужиков.
Внутри расстилался гигантский зелено-золотой ковёр, похожий на весеннюю лужайку. Дамы сразу покинули собрание и по лестнице с двумя крыльями забрались на верхотуру, поближе к сановного вида люстре с хрустальными цепями и висюльками. Я подумал – чтобы удобней было плевать свысока на остальную половину человечества.
Но это была последняя моя связная мысль. Ибо нет инструмента более завораживающего, чем хорошо поставленный голос, выпевающий стихи.
Я исправно кланялся, поднимался, снова падал на колени, касаясь лбом ворса, и ощущал себя насосом, который исправно перекачивает благодать с неба на землю.
Когда молебствие пришло к концу и все начали расходиться по направлению к своей обувке, я с удивлением заметил, что многие вытаскивают на свет короткие кривые клинки, которые до того прятались в складках одежды, и цепляют к поясу. Вроде бы христианство запрещает приходить в церковь с оружием? Положим, тут не христианство и не церковь...
Симпатичный юноша, стоящий рядом со мной, прочёл мою мысль и улыбнулся:
– На диркхами наши любуешься? Мы их носим ради наших женщин, в знак того, что готовы их защищать пред лицом неба и земли. Вот бахвалиться погибельной сталью и вправду не полагается.
"Вот оно что, – вдруг осенило меня. – Дирк – это, похоже, кинжал. Я-то посчитал, что военное звание. Но ведь Торригаль принял кликуху на свой счёт. И ему не возразили, так?"
– Уж коль я заговорил с тобой – имя моё Замиль.
И протянул руку. Я пожал её.
– А я – Исидор. Можно Исидри.
– Красиво звучит. Но ты из йошиминэ? А, не понимаешь. Христианин? Знаешь, почему я с тобой заговорил: ты хорошо держался на молитве.
Что "йошиминэ" вообще приволокся в мечеть, его, похоже, нисколько не напрягло.
Стоя плечом к плечу, мы отыскали нашу обувь и по очереди обулись. В этот момент со своей верхотуры как раз подоспели дамы. Заморачиваться с поисками им, в отличие от нас, не пришлось: каждая достала из тех же недр, что и мужчины – свои клинки, пару тонких подошв с перемычками и мигом нацепила поверх носков. При этом ни одна вроде как не сгибалась в талии и не подбирала под себя ногу на манер аиста: такой вот фокус, однако.
Потом дамы взяли под руку каждая своего павлина и величаво прошествовали мимо нас.
– Ты где ночуешь, Исидор-Исидри? – спросил мой новый знакомец.
– Пока присматриваюсь. А что, есть проблемы?
– Проблемы? Не понял. Понял. Трудности. Нет, можно в доме странников, а то и прямо здесь, рядом с залом для намаза. Только не сейчас, когда только что прошла салят-аль магриб, молитва сумерек, а сразу после салят аль-`иша, ночной молитвы. Чай заваривает сторож, а еду мы с тобой можем поискать на улицах.
Замиль нерешительно помолчал, а потом как-то сразу предложил:
– Только зачем тебе хлопотать на ночь глядя? Мои родители, Музаффар-аби и Нариман-або, рады будут, если я приведу знакомого. Тоскуют после ухода моей сестрёнки Хафизат, её комната с той поры пустует.
Мне бы стоило сразу поинтересоваться насчёт сестры, но из-за того, что на меня обрушилась такая уйма имён, я спросил только:
– Как называют ваш город? Я видел надписи, но как-то не очень силён в здешней грамоте.
