Текст книги "Дочь атамана"
Автор книги: Тата Алатова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 09
Саша все думала и думала, как же поговорить с отцом о маме, но так ни на что и не решилась. С малых лет она привыкла, что на подобные расспросы он отвечает односложно, становится угрюмым, резким, пугающим. Ее огорчали такие перемены, и она научилась держать свои вопросы при себе, и даже теперь, когда Саша стала совсем взрослой и детские страхи больше не терзали ее, она предпочитала не будить лиха.
Но история, рассказанная лекарем, обжигала ее изнутри, мешала спать, душила ужасающей недосказанностью.
Она не понимала, почему мама оказалась так больна, не понимала, почему отец не женился на ней, – ведь мог бы, мог, даже если канцлер и был против.
Совершенно измучившись, Саша проснулась на рассвете и села растрепой за письмо единственному человеку, который мог пролить свет на мрак ее рождения.
Дед с бабушкой несколько лет назад уехали на дальние заставы, решив, что сын и внучка достаточно повзрослели, чтобы обойтись без их присмотра. «Воли хочется, простора», – объяснил это желание Василий Никифорович, и Варвара Афанасьевна, величественная, княжеского рода, все еще сохранившая следы былой красоты, ни словом, ни взглядом не стала возражать.
Саша писала подробно, описывая дуэль и ранение, лекаря и лечебницу, его могучие плечи и белоснежные волосы. И еще подробнее – про то, что рассказал ей этот старик. На улице уже совсем рассвело, когда она закончила, задыхаясь от слез, превращающих чернила в кляксы.
И тут в ее окно прилетело снежком. Ойкнув, Саша укуталась плотнее в цветастую шаль и выглянула на улицу.
Во дворе стоял приказчик Мелехов и махал ей руками.
– Батюшки, и неймется ему спозаранку, – удивилась Саша, поспешно запахивая на себе глухую крестьянскую поневу и не собираясь рядиться в настоящее платье в такое неурочное время.
Замотавшись теплее, она задула ненужную уже свечу, выскользнула из комнаты, прислушиваясь к тому, как просыпается дом. На кухне повар Семенович вяло ругался с Марфой Марьяновной. Пахло горелым хлебом.
Саша выскочила на улицу, легко сбежала с крыльца и остановилась, чтобы погладить брехливого мелеховского пса.
– И не спится тебе, – сказала она приказчику с легким упреком. – Что же ты снежками вздумал бросаться, как дите малое?
– А ты, Саша Александровна, послушай, – проговорил Мелехов важно и озабоченно. – Дело-то деликатное. Крадет твой новый управляющий.
– Михаил Алексеевич? – зачем-то уточнила Саша, будто у нее управляющих было как у дурака махорки.
– До рассвета понес, – загадочно сообщил Мелехов.
– Да что понес-то, – совсем растерялась она, – куда? Зачем?
Снег скрипнул за ее спиной.
Михаил Алексеевич легко шагал по подъездной аллее, нисколько не таясь.
Его простоватая физиономия выражала полнейшее спокойствие, какое бывает только у человека с чистой совестью.
– Явился, – буркнул Мелехов.
– Доброе утро, – благожелательно произнес Михаил Алексеевич, приблизившись. – Рано встаете, Александра Александровна.
– А вот пусть он и скажет, голубчик – что и кому он упер, – злобно воскликнул Мелехов, – ты шубы-то, барышня, пересчитай. Поди цыганам снес, они тут неподалеку стоят.
– Цыгане? – встрепенулся Михаил Алексеевич. – Да где же?
– Отпираешься, стало быть?
Управляющий посмотрел на Сашу с немым вопросом – мол, что этому блаженному привиделось?
– Говорит – крадете вы, – пояснила она с неловкостью.
– Грешен, – весело согласился враз повеселевший Михаил Алексеевич, – утащил свиной окорок из ваших запасов.
– Окорок? – изумилась она. – Для чего это?
– Для ведьмы.
– Тююю, дьявольское отродье, – совсем разозлился Мелехов, – перстни да деньги, Саша Александровна, проверь!
– Для той самой, которую мы видели вчера? – впечатленная, Саша подхватила Михаила Алексеевича под руку, подталкивая его в сторону дома. – И что же вам охота пришла относить ей окорок в потемках? Или вы так ухаживать вздумали?
Он рассмеялся, учтиво открывая перед ней дверь.
– А ты молодец, бдительный, – крикнула Саша Мелехову, прежде чем зайти внутрь. – К ведьме без подарка никак нельзя, – сказал Михаил Алексеевич серьезно, пока Саша выпутывалась из платков и шалей.
– Это еще что за явление? – появившись из кухни с самоваром, буркнула Марфа Марьяновна. – Куда это вас носило в такое время?
– А вот Михаил Алексеевич ведьме окорок таскал, – охотно сказала Саша, – Марфушка Марьяновна, пусть Груня завтрак подает. Послушаем заодно деревенские сказки.
Эхом вспомнились ей слова лекаря: «Моя бабушка была сельской ведьмой и могла порчу навести одним взглядом. Страшная, скажу я тебе, была старушка, я ее обожал до слез».
Вздохнув, Саша прошла в столовую под грозный окрик кормилицы:
– Во что это ты, сумасшедшая, вырядилась? Собралась корову доить?
– А мне в корсетах по деревне разгуливать?
– В смирительной рубашке! Попадешь в Прядильный дом, будешь есть одну овсянку! Что про нас Михаил Алексеевич подумает?
– А он вообще известный плут, стоит ли переживать о его мнении!
– Александра Александровна, – сокрушенно попенял ей он.
Саша села за пустой пока стол, подперла подбородок ладонями и посмотрела на него с любопытством.
– Ну говорите же быстрее, – поторопила она, – что вам понадобилось от ведьмы?
– Будущее хотел увидеть, – ответил Михаил Алексеевич, усаживаясь напротив, – однако оно покрыто туманом.
– Теперь к цыганам пойдете? – спросила Саша, от которой не укрылось, как встрепенуло его известие о том, что неподалеку стоит табор.
– Обязательно пойду, – согласился он.
Появилась Груня с тарелками, широко улыбнулась Михаилу Алексеевичу и плавно поплыла лебедушкой, кружа вокруг стола.
– А возьмите меня с собой, – попросила Саша, – я и лошадей заодно посмотрю.
– Вы же понимаете, каким путем они в табор попадают?
– Неисповедимым, – хихикнула Саша. – Что же вас так занимает ваше будущее? Оно ведь и так, и так наступит, просто подождите немного.
Михаил Алексеевич не ответил, отвлекшись на кособокие блины, которые принесла Груня.
– А ваша ведьма может найти человека? – спросила Саша, осененная новой идеей.
– Какого человека? – во взгляде Михаила Алексеевича проступила неуютная острота.
– Хорошего человека, лекаря. Исчез и даже весточки не прислал. Как он теперь, где скитается?..
– Нет, это невыносимо, – резко и громко выпалил управляющий, и Саша даже вздрогнула от неожиданности. – Совершенно невыносимо есть такую дрянь! Простите меня, Александра Александра, мне срочно необходимо поговорить с этим Семеновичем. За что он нас так ненавидит?..
И он вскочил на ноги так порывисто, что едва не опрокинул чашку.
– Ух, разве что молниями не разит, – Груня восхищенно смотрела ему вслед.
– И что тебе в нем только глянулось?
– Сашенька Александровна, миленькая, – выдохнула Груня, прижав руки к груди, – его же обласкать хочется, утешить неприкаянного. Он ведь как неубранные колоски пшеницы под снегом – пропадает понапрасну. Уж я бы его, голубчика, отогрела.
– Только не опали беднягу этаким жаром, – усмехнулась Саша, которой отчего-то стало неприятно от этого признания.
Груня перевела взгляд с давно опустевшего дверного проема, вздохнула мечтательно, посмотрела на Сашу и нахмурилась.
– Вы бы оделись, Саша Александровна, – обронила она почти умоляюще. Груня мнила себя столичной модницей и всегда приносила с базара дивные новости из дворца императрицы. По ее словам, там творилось несусветное: то мужчины переодевались в женщин, а женщины в мужчин, то в дамские прически втыкали фрегаты и ветряные мельницы. «Походишь с таким полдня – и мечтаешь, поди, чтобы тебе вообще эту голову отрубили», – завистливо шептала Груня.
Она стоически перенесла переезд в деревню лишь потому, что надеялась быть просватанной за управляющего и начать жить собственным домом.
Саша с достоинством одернула безрукавку, щедро расшитую красными узорами.
– И в каком сундуке вы этакое откопали только? – не унималась Груня.
– В бабушкином, – засмеялась Саша, – в этом доме целые залежи старых вещей. Меха, да парча, да жемчуга, и все такое потешное! Ты уж разбери, душенька, будет время.
– Сашенька Александровна, – Груня оглянулась и придвинулась ближе, – а вы заметили, что Михаил Алексеевич странно одевается?
– Что ты говоришь? – не поняла Саша.
– Кафтан у него слишком широк, не в талию, – начала загибать пальцы Груня, – пуговицы старомодные, обшлага на рукавах больно высоки, каблуков не носит, а стало быть, и трость не надобна. И он говорит: поди закажи сани на Нижней улице, а ведь на Нижней улице лет десять модные лавки!
– Ну не следит человек за модами…
– Да как же так можно-то, Саша Александровна!
Грунино негодование было даже смешно. Будто в ее голове никак не могло уложиться, чтобы такой интересный кавалер да без каблуков по деревне носился.
Саша уже собиралась остудить ее – до нарядов ли скорбному вдовцу, – но тут с кухни пришла, отдуваясь, Марфа Марьяновна, грузно рухнула на стул.
– Блины печет, – доложила она, – отогнал Семеновича от печи и шпарит так, будто всю жизнь с поварешкой. А ругается, ух! Чем вы его так раззадорили?
– Михаил Алексеевич ругается? – не поверила Саша. – А казался таким степенным.
Груня, подорвавшись, бросилась вон – чтобы самой увидеть происходящее.
– Ну хоть позавтракаем как люди, – заключила Саша. – Изабеллу Наумовну разве разбудить?
Сразу после завтрака (ох, как давно Саша не отведывала столь воздушных и вкусных блинов) Михаил Алексеевич и Шишкин уехали в губернский город по соседству, чтобы договориться о строительных материалах.
Шишкин задумал небывалое: конюшни из камня.
– И как я папе объясню такую прихоть? – задумалась Саша.
– Я ему сам отпишу, что это вовсе не прихоть, – успокоил ее Михаил Алексеевич.
На том и порешили.
Груня и Изабелла Наумовна затеяли возню с бабушкиными нарядами, а Саша побродила по дому и спросила себя: что за нужда привела ее сюда?
Она задумала разведение лошадей, лишь бы выкинуть из головы лекаря, а теперь ее одолели сомнения. А вдруг ерунда выйдет, отец будет подтрунивать еще лет десять!
Может, взять Мелехова да и прокатиться верхом? Но здесь у них были только упряжные, а от них никакого удовольствия.
Душа требовала каких-то приятных свершений, но музицировать Саша не любила, художественным талантом была обделена, от книг у нее зубы сводило, а к шпаге она обещала более не прикасаться.
Помаявшись, она решила хотя бы прогуляться, снова надела душегрейку, обмоталась шалями и выскочила на улицу. Да так и замерла, с интересом прислушиваясь к цокоту копыт. Кого это к ним принесло?
На аллее показалась тройка, лошади были украшены столь богатыми попонами, что Саша невольно завела руки в простых рукавицах за спину, вытягивая от нетерпения шею.
Из пышного экипажа степенно вышел кругленький господин с брезгливым и раздраженным лицом. Бросил небрежный взгляд на дом, поморщился и велел ей:
– Барышне доложи, что сосед приехал. Плахов Емельян Кузьмич, граф!
Саша окинула взглядом обтянутый парчой живот, затянутый в лиловый парчовый камзол, золотое шитье на кафтане, пухлые ноги, похожие на сосиски, в палевых чулках с затейливой вышивкой, парик, каблуки, перстни и лорнет, явно ненужную шпагу на сверкающей перевязи, а потом ответила с притворной робостью:
– Барышня не принимают-с, у них мигрень.
– Глупая девка, – процедил граф, – твое дело – доложить. Уж меня-то примут.
– Никак невозможно, – твердея голосом, возразила Саша. – Батюшка-атаман строго-настрого запретил молодой барышне знаться с чужими господами. Они тут коротают дни в уединении и размышлениях праведных. К постригу готовятся!
Он замахнулся сердито, выведенный из себя дворовой непочтительностью, но Саша только отскочила.
– А чего это вы на чужих людей руку заносите, – завопила она, – своих лупите, а нас атаман в обиду не даст! Хоть графьям, хоть кому!
Плахов смешно вытаращил глаза, кажется, никогда в жизни он не встречался с подобной наглостью.
– М-да, – выдохнул он, – распустил Лядов челядь. И дочь его, знать, от рук отбилась. Виданое ли это дело – молодой барышне одной в деревне жить!
– А вы почем знаете, что одной? – удивилась Саша. Они ведь только вчера приехали. Неужели слухи тут носятся быстрее ветра?
Плахов не удостоил ее ответом, поднялся по ступеням и бестрепетно вошел в дом, будто его пригласил кто.
– Экая пакость, – выругалась тихонько Саша и поспешила следом.
Изабелла Наумовна, бледнея от волнения, стояла перед гостем в передней с шубой в руках. Видимо, спешила по своим делам, да так и обмерла от такого роскошества.
– Александровна Александровна? – переспросила она тонким голосом и бросила преисполненный муки взгляд на Сашу, стоявшую за спиной Плахова.
Саша поспешно схватилась за голову, кривясь, будто от боли.
– Мигрень у барышни, – с неуместным счастьем выпалила гувернантка. Кажется, мысль, что ей придется представлять воспитанницу, обмотанную крестьянскими тряпками, привела ее в ужас.
Плахов отшатнулся от ее радости, но быстро совладал с собой.
– Бумагу несите, – высокомерно обронил он. – Записку писать изволю.
Изволит он!
Саша тихонько попятилась и снова выскользнула на улицу, торопливо сворачивая к саду. Подумаешь, попоны! Лошади-то под ними обыкновенные, да у отца солдаты ездят на лучших. Да и сам граф тот еще жеребец напыщенный.
– Пакость, пакость, – приговаривала она, протаптывая дорожку по свежему снегу, – хоть бы провалился куда.
Ох, какую головомойку устроила ей часом позже Изабелла Наумовна!
– Такой обходительный господин, – причитала она, – граф! И тут наша егоза! Вот стыдоба! Стыдобище!
Саша послушала ее, послушала да и пошла к Марфе Марьяновне помогать чесать кудель. Кормилицу, по крайней мере, этот казус только рассмешил.
Михаил Алексеевич вернулся к вечеру, да не с пустыми руками. С собой он привез дородную, преисполненную достоинства женщину, которая оказалась кухаркой, перекупленной у какого-то местного дворянчика.
– А Семенович? – растерялась Саша.
– А что Семенович? – мягко переспросил управляющий. – Он ведь стряпать терпеть не может. Я его Шишкину отдал, на конюшни, а радости было – будто изумрудами осыпал. Что же вы за столько лет не спросили, к чему у человека душа лежит?
– Так не жаловался ведь…
Михаил Алексеевич тихо рассмеялся, отчего у Саши отчего-то в животе стало тепло и щекотно.
– Саша Александровна, – удивительно по-доброму произнес он, и она вспыхнула, ощутив неприличную интимность этого обращения, хотя казалось – привыкла с детства. Но так ее называли только свои и никогда – посторонние. Михаил Алексеевич будто шагнул в невидимый ближний круг, и захотелось увернуться от теплоты его голоса и спокойного, открытого взгляда. – Вот и вышло, что вы столько лет питались отравой, а человек страдал. Хорошо разве?
Она замотала головой, будто лошадь, увидевшая препятствие, чтобы отогнать чары этого мгновения.
– Михаил Алексеевич, – пожаловалась тут же, – ко мне граф прилип!
– Как прилип? – нахмурился Михаил Алексеевич обескураженно.
Она поспешно извлекла из складок поневы записку, полную витиеватостей, комплиментов и угроз совершить еще один визит на днях.
Гранин внимательно ознакомился с написанным:
– И чем он вам не угодил?
– Так ведь едва не побил, Михаил Алексеевич.
Он вскинул на нее взгляд – из туманной синевы неожиданно проступила режущая колкость льда. Ух, порезаться ведь можно!
Саша облизала пересохшие губы, ощущая себя ребенком, прибежавшим с ябедами к нянюшке.
– И как же вы позволили? – спросил он холодно. – Разве разучились давать отпор? Разве о ваших дуэлях не судачила вся столица?
– За дворовую девку принял, – торопливо пояснила она, пока лед не сковал Михаила Алексеевича совершенно. – Я ведь вон какая, – и она развела руками. – Разуверять его я не стала.
В отличие от Изабеллы Наумовны он не принялся винить Сашу в приключившихся бедах. Прищурился только задумчиво, а потом усмехнулся.
– Предоставьте графа мне, – сказал уверенно, – он сюда дорогу забудет.
– Да вы ведь поди не знаете, с какого конца за шпагу браться!
– Я с ним и без шпаги совладаю, – заверил ее Михаил Алексеевич, все еще недобро усмехаясь, – голыми руками.
И Саша – поверила.
Глава 10
Возвращаясь из уездного города, Гранин вместе с Шишкиным объехали часть пашен и лугов. Конечно, те уже были припорошены снегом, но земля все помнила.
Земля говорила с сыном травницы.
Последние сомнения оказались развеяны: Мелехов продавал на сторону большую часть хозяйского урожая, что подтвердил и городской староста накануне. А беззаботный атаман, очевидно, не утруждал себя чтением отчетов и хоть каким-то интересом к усадьбе. Он прекрасно жил на средства, которые выделяла казна на содержание его войск. Императрица, хоть и всячески отлынивала от дел государственных, безопасность границ блюла неукоснительно.
Меньше всего Гранину хотелось начинать свою службу на Лядова с доносов, ему претила мысль о том, какая расправа может ожидать Мелехова.
Однако позволять обкрадывать Лядова и впредь было невозможно тоже, и после ужина Гранин все же написал длинное письмо атаману, заодно испрашивая разрешения на постройку каменных конюшен и прикладывая стоимость их возведения. Он подробно перечислил достоинства таких конюшен, ссылаясь на мнение Шишкина, а также попросил дополнительных работников, держа в уме, что Лядовой может понадобиться дополнительная охрана, ведь кто знает, каких хлопот теперь ждать от графа Плахова.
Того самого Плахова, которого канцлер твердо решил обвенчать с Лядовой.
Это и было вторым поручением для Гранина: сделать все возможное, чтобы девица прониклась графскими достоинствами и одарила Плахова несвойственной ей благосклонностью.
Выступать в роли сватьи Гранин и прежде не собирался, а после того, что услышал сегодня о манерах графа, и подавно. Да, он мог ради встречи с сыновьями обманывать Лядовых и притворяться кем-то другим, но причинить хоть какой-то вред Александре Александровне? Никогда.
Мысль о том, что, защищая ее от графа, он лишал себя возможности узнать хоть что-то о сыновьях, казалась невыносимой. Однако Гранин гнал от себя тоску: что толку верить канцлеру? Тот в любом случае поступал как ему заблагорассудится.
К тому же, судя по словам деревенской ведьмы, жить Гранину все равно недолго осталось, и он совершенно не намеревался поступаться собственными убеждениями ради иллюзорных надежд.
Все эти мысли не нашли отражения на бумаге, письмо получилось исключительно деловым, но столь подробным, что вызывало изрядные сомнения – хватит ли нетерпеливому атаману усидчивости, чтобы дочитать его до конца.
Закончив писать, Гранин отправился на поиски Семеновича, который радостно сбежал из комнатки за кухней под крыло Шишкина. Он нашел эту парочку в небольшой хибарке, стоявшей чуть поодаль от деревянных старых конюшен – чтобы, случись пожар, огонь не перекинулся к лошадям.
Шишкин до блеска начищал медные бляхи, которыми украшали сбруи для защиты от нечистого духа. Семенович, развалившись на полатях, рассуждал о преимуществах лошадей перед чугунками. Увидев Гранина, он вскочил на ноги и преданно уставился на него.
– Братец, – попросил Гранин, – ты уж отвези поутру письмо атаману.
– Я хоть сейчас!
– Ну, куда в ночь-то, – покачал он головой.
Покинув хибарку, Гранин некоторое время постоял задумчиво, вдыхая морозный воздух. А потом все же постучал во флигель Мелехова.
Приказчик открыл быстро, черная густая борода воинственно топорщилась, а злые мелкие глазки так и бегали по лицу Гранина, показалось даже, будто пауки перебирают по коже быстрыми лапками.
– Поговорить бы, – сказал Гранин хмуро и шагнул вперед.
Внутри оказалось неожиданно нарядно – шелковые подушки на изогнутом диванчике, кружевные шторы. Совсем обнаглел приказчик Мелехов, совсем никого не боялся.
Приезд Лядовой, должно быть, стал для него пренеприятнейшим известием, но шелка он даже не подумал прибрать.
– Я написал Александру Васильевичу, – коротко уведомил его Гранин. – Завтра утром письмо будет отправлено.
Он был недоволен собой: что за нелепая жалость к паскуднику!
Целитель по своей сути, Гранин ни в какую не желал быть причиной страданий живого существа. И он, после долгих сомнений, все же решился подарить Мелехову ночь, чтобы тот успел скрыться от атаманского гнева.
Развернувшись, Гранин уже хотел уйти, но тут тяжелый удар обрушился на его голову сзади, и мир померк.
– Может, его водой окатить?
– Или снегом натереть?
– Оплеуху надобно.
– Никто Михаила Алексеевича бить не будет, – этот голос он узнал. Саша Александровна.
– Я вас слышу, – на всякий случай уведомил их Гранин, пока его не макнули головой в сугроб. Открыл глаза и тут же закрыл снова: голова болела, а свет приносил страдания.
Он лежал в постели в собственной комнате, а рядом, помимо Саши Александровны, были Груня, Изабелла Наумовна и Марфа Марьяновна.
– Слышите – вот и славно, – ласково пропела Саша Александровна, – Шишкин за доктором поехал, а вы пока лежите спокойно.
– Да я и не намеревался… в кадриль. Где Мелехов?
– Связан в амбаре. Семенович все же решил ваше письмо ночью доставить, такая прыть, такая резвость! Видать, и вправду одичал на кухне-то. Как раз седлал Грозу, а тут видит – по конюшне Мелехов крадется с заплечным мешком, аки тать. Ну он и дал ему по уху, не раздумывая. У отца все такие… сначала бьют, потом спрашивают. Побежал Семенович вас искать, а вас и нет нигде. Заглянули во флигель, а там башмаки из-за дивана торчат... Марфушка Марьяновна, Белла Наумовна, Грунечка, вы нас оставьте на минутку, – неожиданно закончила она.
– В спальне мужчины? Ночью? – скорбно уточнила гувернантка.
– А вы стойте под окном и подглядывайте! Главное, не подслушивайте. Дело у нас тут деликатное, для многих ушей непригодное. Ну ступайте же, – в голосе Саши Александровны проступило властное нетерпение, и Гранин улыбнулся тихонько. Лиха атаманова кровь, не терпит возражений.
Послышались шорох юбок, шаги, скрип двери.
– Прочитали, стало быть, письмо? – тихонько спросил Гранин.
– А кто бы не прочитал? Не каждый день твоего управляющего по голове статуэткой бьют. И вот вы мне скажите, Михаил Алексеевич, что это вас понесло к Мелехову-то?
– Все мягкотелость моя, Александра Александровна.
– Пожалели его, значит, – резко, гневно воскликнула она, – он отца – шутом гороховым, а вы его пожалели!
– Пожалел, – согласился Гранин и осторожно приоткрыл глаза.
Саша Александровна стояла в ногах его кровати, сжимая резные столбики с такой силой, будто собиралась оторвать их.
– Да знаете ли вы, что с вами сделает отец за такую жалость, – начала она сердито и продолжила, не меняя тона: – Так что не вздумайте даже признаваться в этом! Скажете – сторожить пришли, чтобы он не сбежал раньше времени, ну и получили по голове. Неважно, что вы скажете, только не то, что пришли предупредить Мелехова! Да как же вы только додумались до такого!
– Саша Александровна, – перебил он ее пламенную отповедь, – а ведь вы тоже мягкотелы. Нас ведь таких тут двое.
Она вспыхнула, вскинула голову норовисто, задрала подбородок повыше, а потом вдруг рассмеялась и села на стул возле кровати.
– Давайте сохраним это в тайне, – предложила Саша Александровна мирно. Щепка и есть. Быстро вспыхивает, быстро гаснет. – Ну, поняли теперь? – спросила она важно. – Вот чем оборачивается добро, направленное на дурного человека. Ну что с вами такое, Михаил Алексеевич.
– Я представил… что Александр Васильевич его пороть станет. И так противно стало.
– Ну и выпороли бы, – пожала плечами Саша Александровна, – а раньше и вовсе бы рук лишили. А вы как думали? Это называется справедливость, милый мой. А теперь засыпайте скорее, доктор раньше утра вряд ли прибудет. А к вечеру и отец всенепременно явится, правосудие вершить будет. Правосудие! – она назидательно подняла палец. – А не истязание невинного. Впрочем, может, и без порки обойдется, раз уж вам так это неприятно. Отвезут Мелехова в полицейскую канцелярию, и всех делов. А там уж или каторга, или виселица. Зато – никакой порки!
– Вы нарочно меня колете словами, как иголками?
– Может, и нарочно, – ответила она довольно холодно. – Порка ведь получше виселицы будет? Так что вы уж потерпите как-нибудь, а я уговорю отца разобраться по-свойски, без суда.
– Никогда в жизни, – отозвался Гранин, изумленный происходящим, – меня не отчитывала столь юная барышня.
– Барышня ваша бабушка, – привычно отозвалась Саша Александровна, вставая, – а я дочь атамана, и уж будьте уверены, характер имею.
– Да ведь крапива, а не характер.
– Смотрите-ка, битый небитого попрекает, – засмеялась она и вышла из комнаты.
Утром и правда приехал доктор – усталый и закутанный в сто одежек. Зевая, ощупал шишку на голове Гранина, прописал постельный режим на неделю, а потом с удовольствием остался на завтрак.
Саша Александровна, кажется, отлично выспалась и сменила гнев на милость. Лично заглянула, чтобы поблагодарить за новую кухарку:
– Она, конечно, крайне необщительная особа, но в готовке понимает куда лучше Семеновича. Так что жизнь наша стала гораздо приятнее. А что же вы, так и будете неделю лежать?
Если бы он мог – наварил бы себе, нашептал нужных настоев, но ни трав нужных нет, ни объяснить домашним никак, с чего этого управляющий вдруг знахарством занялся.
– А что, вам не терпится вытряхнуть меня из кровати?
Она лишь посмотрела туманно, и Гранин усмехнулся:
– Так спешите увидеть цыганских лошадей? Дайте мне несколько дней, Саша Александровна, и мы непременно съездим в табор.
– Несколько дней я смогу подождать, – повеселела она и упорхнула, предоставив его заботам Груни.
Груня была безжалостна.
Она то приносила чай с плюшками, то без всякой надобности поправляла подушки, то порывалась принести какую-нибудь книгу, а то и вовсе предлагала уговорить Изабеллу Наумовну почитать ему. Потом она села за вышивку, затянув унылую народную песню, и Гранин подумал, что вот-вот помрет со скуки.
Но тут, к его счастью, Груню позвала Марфа Марьяновна, и он выдохнул с облегчением.
Снова забежала Саша Александровна, на этот раз одетая в нарядное голубое платье и тщательно причесаная – все-таки Изабелла Наумовна сорвала с нее расписные крестьянские наряды. Может, и сожгла на заднем дворе.
– Любите ли вы, Михаил Алексеевич, – озабоченно спросила она, – красный сафьян?
– Что? – переспросил он с недоумением.
– Хорошо, если любите. Потому что ваша спальня обшита им сверху донизу.
– Моя спальня?
– Ну вы же теперь переезжаете во флигель Мелехова, а там все сплошь резное да позолоченное.
– Ах вот что, – Гранин поморщился, – да, я успел вчера немного оценить это великолепие. Надо узнать, кто ему такую красоту сотворил, не заказывал же он мебель из города. Нешто, Саша Александровна, это в вашей деревне такой чудный умелец живет. Спросить бы у Шишкина…
Он еще не успел договорить, а она уже сорвалась с места и помчалась исполнять это пожелание с такой проворностью, будто была услужливой посыльной, а не хозяйкой усадьбы.
Гранин посмотрел ей вслед и поднялся с кровати, чтобы одеться. Стало понятно, что покою ему все равно не видать.
Он уже застегивал кафтан, когда появилась Марфа Марьяновна.
– Встал, голубчик? Вот и правильно! Кому польза от безделья? – с этими словами она схватила в охапку его перину вместе с подушкой и понесла прочь.
Следом за ней два мужика подняли небольшой сундук с одеждой и книгами и тоже уперли.
Гранин почувствовал себя так, будто его обокрали средь бела дня.
Накинув на плечи камзол, оставшийся на спинке стула, он вышел на улицу и направился к флигелю, решив, что пора освоиться в новом жилище.
Открыл дверь и тут же оказался щедро окроплен полынной водой.
– Ой, – испугалась кухарка Аннушка с банным веником в руках.
– Нечистый дух гоняете, – кивнул Гранин, – а велите и правда истопить сегодня баню. Вдруг Александр Васильевич изволит…
– Истопим, – степенно согласилась Марфа Марьяновна, с недоумением вертя в руках атласный пуфик, – экая ерунда, а?
– Что же вы вскочили, барин, – всполошилась Груня, бросила охапку чужой, видимо мелеховской, одежды и руками всплеснула.
– Я буду в кабинете, – сказал им Гранин, – где он у Мелехова?
Груня молча указала на одну из дверей.
Здесь было просторно и чисто убрано. Тяжелые амбарные книги и гроссбухи, пронумерованные по годам, стояли на полках, как в приличной канцелярии. Гранин прошелся вдоль них, пробежался пальцами по корешкам и огляделся по сторонам, пытаясь понять, где бы он прятал здесь настоящие доходные книги. Подцепил башмаком расшитый невиданными птицами ковер на полу, откинул его край и хмыкнул, увидев в полу крышку дверцы, которая обыкновенно вела в подпол.
Наклонился было, чтобы потянуть за утопленное в дерево кольцо, но тут снова прибежала Саша Александровна.
– Замрите! – воскликнула она. – Это еще что? Сию же минуту ложитесь вот на этот диван, сию же минуту! Я сама достану.
– Ну, это уж ни в какие ворота не лезет, – Гранина отчего-то так возмутила собственная беспомощность, что он дернул за кольцо, в глазах потемнело, голова закружилась, но он только выдохнул упрямо и откинул дверцу.
В аккуратной нише лежали совсем другие тетради – без торжественных переплетов, завернутые в обыкновенную холстину. Гранин дотянулся и схватил сразу две, выпрямился, обрадовался, что устоял на ногах, и только потом, со всем возможным достоинством, опустился на диван.
– Ну-ну, – явно забавляясь, прокомментировала Саша Александровна, – Шишкин вашего умельца из деревни привел. Звать?
– Зовите, – согласился Гранин, уже не удивляясь тому, что она носится у него на побегушках.
Саша Александровна была натурой деятельной и не чванливой.
Пришли Шишкин с могучим, явно робевшим детиной, который однако кланялся степенно и без всякой суетности.
Гранин едва не силой усадил его в кресло и долго расспрашивал, как же он, без всяких картинок и образования, такую красоту научился мастерить.
– Так сначала свистульки были… ложки да плошки, – отвечал Степан Архипов обстоятельно, – потом я птиц, да зверей, да цветы научился вырезать. А потом узоры сами собой стали вместе складываться. Одно начнешь, а другое само тянется.
Саша Александровна вертелась тут же, прислушивалась с интересом, однако в разговор не вмешивалась, только переставляла безделушки на столе Мелехова.
Стол тоже был удивительным – резным, расписным, с ажурным деревянным подстольем, похожим на легкое кружево.
– И мастерскую откроешь? – спросил Гранин. – И учеников возьмешь?
– И открою, барин, и возьму, – охотно согласился Архипов, – только ведь семья у меня, кормить надобно.
– Это само собой, – согласился Гранин и отпустил Архипова, очень довольный таким приятным знакомством.
– Денежную оплату у отца выправим, – тут же сказала Саша Александровна. – Пусть спокойно работает, – и нежно погладила завитушки на кресле. – А хорошо тут Мелехов устроился. Только что же он думал – мы никогда в усадьбу носа не сунем?
