Текст книги "Дочь атамана"
Автор книги: Тата Алатова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Удивительное для юной барышни желание.
– Барышня ваша бабушка, – не удержалась она, а он вдруг рассмеялся уютно, неуловимо напомнив доброго лекаря.
– Кто ваш отец? – спросила Саша, впрочем, не ожидая услышать желаемое.
– Проходимец, – пожал он плечами. – Заезжий торговец, соблазнивший мою мать.
– Значит, мы с вами оба бастарды, – заключила Саша, поражаясь такой обоюдной откровенности. Разве ж мыслимо признаваться в этаких интимностях кому попало. – Что же, пойдемте, Михаил Алексеевич, у нас перед отъездом много дел.
– Я уеду раньше вас, – сказал он, подстраиваясь под ее широкий, совсем не девичий шаг, – оценю масштаб разрушений и напишу вам, как только усадьба хоть немного будет готова.
– Нет-нет, ни за что я такого не допущу, – живо возразила Саша, – лошадей и правда раньше времени дергать не будем, бог знает, в каком состоянии конюшни. А мы прекрасно приспособимся, вот увидите. Живет же там сторож, и мы как-нибудь.
– К чему такая спешка? – удивился он.
Саша помолчала, запрокинув голову к серому унылому небу.
– Тошно мне тут, – произнесла неожиданно, – некуда себя деть. А безделье – верный спутник хандры.
– Хандра нам совершенно ни к чему, – согласился он охотно.
Осталось только уговорить отца отпустить ее уже через несколько недель, а не ближе к весне, как он, наверное, втайне планировал.
Ну ничего, отец упрям, да ведь и Саша – Лядова.
Засмеявшись, она снова посмотрела на Гранина.
– Ну так расскажите мне о себе, Михаил Алексеевич, – велела Саша строго, – однако имейте в виду, что быть вам мне верным товарищем, а если надумаете слушаться лишь папеньку – так я вас быстро со свету сживу.
– Ого, – отозвался он смесью иронии и почтения, – с такой угрозой я, разумеется, вынужден буду считаться, так что располагайте мной, Александра Александровна, целиком и полностью.
И где только княжна Лопухова его раздобыла, такого покладистого?
Глава 05
В доме атамана Лядова было шумно и людно, и Гранину, отвыкшему за годы заточения от такой кутерьмы, быстро стало не по себе. Так и хотелось снова вернуться в свою лечебницу, где все казалось родным и привычным. Как-то, еще в молодости, он врачевал одного воришку и никак не мог взять в толк, отчего тому так не терпится вернуться в свою темницу.
Да потому что привычка – страшное дело.
С утра ему пришлось пережить два настоящих допроса, первый из которых учинила грозная старушка, представившаяся Марфой Марьяновной. Прежде чем допустить визитера до атамана, она досконально его запытала: кто таков, откуда явился и по какой причине решился сменить город на деревню.
Затем пришел черед самого атамана, который первым делом скрупулезно изучил все заготовленные канцлером рекомендации, а потом со вздохом вынес вердикт:
– Уж больно вы молоды, Михаил Алексеевич.
Молод, молод, ужасающе молод, мысленно согласился с ним Гранин. Метаморфоза, которой он не просил, к которой никак не стремился и которая теперь удручала его не менее, чем все остальные удары судьбы.
Затруднение атамана Лядова было ему понятно: папаша-наседка предпочел бы нанять управляющего в летах, чтобы деревенская уединенность не пробудила в Саше ненароком романтических устремлений, свойственных всем девицам ее возраста без исключения. Даром что Гранин не блистал роковым очарованием и вовсе не намеревался проявлять к Лядовой ни малейшего любовного интереса – кто знает, на что способны коварные белые березки и заснеженные луга.
– Женаты? – со смутной надеждой спросил атаман.
– Вдовец, – как можно спокойнее попытался ответить Гранин, но свежее горе вдруг завладело им, и голос невольно задрожал. Лядов посмотрел с невольным сочувствием и снова вздохнул.
О том, что его жена покинула этот мир семь лет назад, Гранин узнал лишь совсем недавно, в тот день, когда его заключение было прервано. Враз утративший все свое балагурство Семен строго велел собираться, и Гранин так растерялся, что не сразу сообразил: ничего из того, что было в лечебнице, он ни за что на свете не заберет с собой. Только надел ненужные прежде теплый кафтан и плащ – и был готов.
В Грозовую башню они прибыли в закрытой коляске, и цокот копыт вокруг свидетельствовал, что ехали в сопровождении конной охраны.
С грохотом захлопнулись позади тяжелые двери, шаги гулко звучали по узким каменным коридорам, и безликие молчаливые гвардейцы распахивали перед ними решетку за решеткой. В чадном дыму факелов было трудно дышать, и Гранину казалось, что по бесконечной винтовой лестнице он поднимается прямиком в ад.
Канцлер ждал его в своем кабинете на самой вершине, и Гранин подумал, что не взбирается же он сюда каждый день пешком и что наверняка есть какой-то хитрый подъемный механизм, недоступный для опальных лекарей.
И, хотя Гранину уже было совершенно нечего терять, он все равно боялся этого человека.
Власть, которой обладал канцлер, не имела границ. Наверняка даже императрица его опасалась, что уж говорить о таком мелком человеке, как пропавший много лет назад никому не нужный лекарь.
Хороший, возможно, лучший в городе, но уже позабытый.
– Надо признать, Михаил Алексеевич, вы безупречно выполнили мое маленькое поручение, – благожелательно произнес канцлер, и не думая подниматься из-за огромного, заваленного бумагами стола. Его парик небрежно валялся в кресле вместе с жабо, лысая голова была обмотана шелковым шейным платком, будто канцлера терзала обыкновенная мигрень.
Гранин и не сомневался, что Лядова сдержит обещание и отступится от своих потешных дуэлей, которые и нужны-то ей были исключительного от скуки, для эпатажа и из-за весьма специфического воспитания. Чудо, что папа-атаман до сих пор не отдал ей один из своих полков потехи ради.
Гранин сделал один осторожный шаг вперед и едва не отступил снова, увидев в углу кабинета зловещего цыгана Драго Ружа, усмехавшегося в густую курчавую бороду. Было совершенно невозможно определить, сколько ему лет, – это лицо с одинаковой вероятностью могло принадлежать как сорокалетнему, так и столетнему человеку.
– И это открывает определенные перспективы для нашего сотрудничества, – меж тем размеренно продолжал канцлер, устало прикрыв глаза. – Мария Михайловна сообщила, что Александра уезжает в загородную усадьбу Лядовых, и это существенно усложняет, – тут он фыркнул, – мою шпионскую деятельность.
– Я в деревню не поеду, – немедленно сообщил Гранин, которому вовсе не улыбалось служить канцлеру в позорном качестве соглядатая. И он снова бросил осторожный взгляд на цыгана: ну к чему он здесь?
– Поедете как миленький, голубчик, – по-отечески мягко возразил канцлер, – если, конечно, хотите узнать о судьбе своих сыновей. Супругу вашу уже не вернуть, но ведь родительские чувства не оставили вас и в заточении? Зов крови, Михаил Алексеевич, сложно перешибить, уж я-то знаю.
– Что с Надей? – глухо спросил Гранин, ощущая острую тоску, разлившуюся по груди. Канцлер бил наотмашь, по самому больному, и дышать стало тяжело, а мир потерял свою четкость. Гранин был стариком, и здоровье его, некогда крепкое, изрядно истрепалось от времени. Он даже испугался, что его вот-вот хватит удар, и на всякий случай оперся рукой о кресло.
Умирать на глазах канцлера и его жуткого цыгана не хотелось, и от этой последней насмешки судьбы становилось лишь хуже.
– Ваше исчезновение следовало как-то объяснить, – голос канцлера доносился будто через толстую перину, и Гранину было сложно вникнуть в его слова, – поэтому мы обставили все так, будто вы покинули семью добровольно. Ваша жена осталась разгневанной и, боюсь, полной ненависти к вам.
И тогда в голове Гранина лопнул какой-то сосуд, удерживающий его на поверхности сознания, боль в груди стала невыносимой, а воздух перестал попадать в легкие.
Какой бесславный конец, успел подумать он – и еще о Наденьке, так подло обманутой, и о том, как же она пережила такое предательство, а потом гортанный цыганский голос заполонил все вокруг, слова были незнакомыми, на неизвестном Гранину языке, и он понял, что все еще слышит и даже немного мыслит.
Все тело полыхало, корчилось и менялось, ему выкручивало суставы, ломало кости, сползала, казалось, кожа, и пытка эта длилась почти бесконечно, а потом Гранин ощутил щекой холодный пол и, наконец, задышал и тихо заплакал, не в силах справиться с отголосками страшной муки внутри себя.
– Вот что меня удивляет, Драго, – раздался холодный голос над ними, – почему в тебе, валахе, так сильно наше «авось»? Ты когда-нибудь соизмеряешь свою силу? Что это такое?
– Хватил слегка лишку, – ответил все тот же гортанный голос с сильным акцентом.
Наступила пугающая тишина.
Гранин с трудом сел, откинув с лица длинные темные волосы.
– Что вы со мной сделали? – хрипло спросил он.
– Уж так, Михаил Алексеевич, вышло, – канцлер присел на корточки перед ним, с любопытством разглядывая Гранина, будто впервые его видел. – Авторитет мудрого лекаря, который спас Александре жизнь, теперь потерян, но это не значит, что вы мне не пригодитесь. Дмитрий Петрович, – негромко позвал он, но дверь тут же притворилась, и в щели образовалась физиономия самого секретарского вида, – вы уж подготовьте нам документы… Михаил Алексеевич, знает ли Александра ваше имя?
– Нет, – ответил он бессильно, – не помню, чтобы о том заходила речь…
– Ну вот на Гранина Михаила Алексеевича и составьте, что ему лишнее вранье на себе носить. Кто теперь вспомнит, что был когда-то такой лекарь. По чину… ну пусть будет коллежский секретарь, что ли.
– В моем-то возрасте? – вырвалось у Гранина честолюбивое, и это более других причин убедило его ясно и неотвратимо, что он еще жив.
Жив и удивительно хорошо себя чувствует, как не чувствовал уже много лет.
– Да, с вашим возрастом, Михаил Алексеевич, нескладно получилось, – развел руками канцлер.
Вкрадчиво и, как показалось Гранину, злорадно засмеялся страшный цыган.
Лядовы пригласили Гранина на обед, и он не нашел причин, чтобы отказываться, однако то и дело ловил на себе пронзительный взгляд атамана, который вроде так и сяк примеривался к новому управляющему и никак не мог окончательно решить, годится тот или нет.
Вдовство открыло Гранину дверь в этот дом, но не избавило от подозрительности его хозяина. Канцлер предупреждал, что пришлому чужаку сложно угодить Лядову, поскольку тот везде ищет врагов, а в усадьбу отправит, скорее всего, проверенных долгими годами службы людей.
Однако управляющий был нужен позарез, и отставной вояка на это место, увы, не годился. Особенно с учетом того прелюбопытного факта, что у Александры за несколько прошедших месяцев откуда ни возьмись появились новые и грандиозные планы.
Довольная предстоящим отъездом, она выглядела оживленной и довольной, ластилась к отцу, как ребенок, и без умолку болтала.
– Лошади новой лядовской породы, – перечисляла Александра, опасливо косясь на жидкий студень, пахнущий почему-то селедкой, – должны быть крепкими, нарядными, сильными, одинаково удобными под седло, в упряжку и плуг.
– Ну ты хватила, – с улыбкой возразил ей Лядов, и было видно, что это он так, поддразнивает дочь, а на самом деле любуется ею и гордится. В простеньком домашнем желтом платье, с немудреной растрепавшейся косой, Александра казалась очаровательной. В ней не было привычной Гранину статной красоты – угловатая и порывистая, с экзотическим разрезом черных глаз, она и сама чем-то неуловимо напоминала нетрепеливого жеребенка.
– Ничего и не хватила, – в запале воскликнула Александра и отважно ткнула вилкой в студень, который немедленно накренился и распластался по тарелке, – а еще эти лошади обязаны выдерживать плохие дороги и уметь подолгу бежать рысью, чтобы не уставать и поменьше трясти экипаж!
– Она у меня мечтательница, – пояснил Лядов с обезоруживающей неловкостью.
Пухленькая гувернантка немедленно поджала губы и произнесла утомленно:
– Удивительно ли это при таком хаотичном воспитании, которое получила эта девочка. Александра, упражнения для ума не менее важны, чем другие… тренировки, – гувернантка поморщилась, явно не желая говорить об оружии при посторонних, хотя дуэльные шпаги валялись прям здесь же, на одном из кресел. – Ну а пока ты витаешь в облаках…
– Ну а пока я витаю в облаках, – весело подхватила Лядова, – вы с Михаилом Алексеевичем займете папину конторку и напишете всем заводчикам, подробно расспросив их о племенных лошадях – кто из них будет готов к скрещиванию уже весной.
– Ах, что она говорит, – и гувернантка побагровела. – Александр Васильевич, допустимы ли такие разговоры за столом при двух незамужних дамах!
Лядов и глазом не моргнул:
– Я тебе и так назову заводчиков, у которых есть приличные лошади. Езжай, Саша, к Соколову, больше не к кому.
– А это потому, что вы считаете за лошадей только тех, на ком можно на параде красоваться!
Лядов оглушительно расхохотался:
– Палец в рот тебе, Сашка, не клади. А вы, Михаил Алексеевич, и слова не сказали за весь обед. Вам неприятна тема нашей беседы?
– Я мало понимаю в лошадях, – признался Гранин смущенно, – но при некоторой подготовке смогу принять у них роды. Моя мать была повитухой.
– Ах, это невыносимо! – провозгласила гувернантка и придвинула к себе гречку с уткой. Видимо, бесстыжие разговоры о скрещивании не влияли на ее аппетит.
– Лошадиный повитух, – обрадовалась Александра, – изумительная новость.
– Вы бы, Михаил Алексеевич, лучше думали об обустройстве усадьбы, – осудил его Лядов, – а не поддавались фантазиям моей дочери.
– Да кому есть дело до узоров на стенах, – с досадой проговорила Александра.
– Вот пропадет у тебя в мороз тяга в печи – посмотрим, как ты запоешь.
– Все бы вам печами топить, Александр Васильевич, – приободрилась гувернантка, – в приличных домах уж камины давно!
– Заморская блажь, – отмел камины Лядов.
Гувернантка мученически вздохнула, поймав взгляд Гранина. Посмотрите, говорило ее лицо, с каким варварством приходится здесь мириться.
– Не беспокойтесь, Александр Васильевич, – спокойно сказал Гранин, – я ни в коем случае не допущу, чтобы Александровна Александровна мерзла в собственной усадьбе.
– Валенок надо побольше, – раздался из соседней комнаты зычный голос кормилицы, и что-то там грохнуло, – и шалей, шалей потолще.
Александра засмеялась, сорвалась с места и побежала на шум. Слышны были старческое ворчание и звуки звонких поцелуев.
– Хоть поешь, Саша, – крикнул Лядов и обернулся к Гранину: – Егоза. Без нее дом опустеет, а меня в деревню дела не пускают. Дочери – это сущее наказание, Михаил Алексеевич. Когда она рядом – нет никакого покоя, а без Саши… – и он уныло махнул рукой.
Гранин сглотнул отвратительный студень.
Где-то теперь его сыновья?
Совсем ведь уже взрослые, Степке тридцать, а Ваньке – двадцать семь. Выросли, презирая собственного отца.
Лядов, чуткий к его настроению, замолчал.
– Я сегодня же лично отправлюсь в усадьбу, – сказал Гранин, – своими глазами посмотрю, как дела обстоят.
– Вы, я вижу, человек серьезный, – проговорил атаман, понизив голос, – вы Сашу мою не слушайте. Она кого угодно с ума сведет своими выдумками. Слыханое ли дело, до пятнадцати лет мечтала быть пиратом! Барышни ее возраста о нарядах да женихах мечтают, а у нее лошади да дуэли на уме.
– А вы и рады, – сердито вмешалась гувернантка, – для вас лучше дуэли, чем женихи!
– А вы, Изабелла Наумовна, свое место помните, – неожиданно вспылил Лядов и тут же оттаял: – Михаил Алексеевич, вы глазами-то не лупайте, привыкайте, у нас без реверансов. Проще на войне, чем в этом женском царстве, – пожаловался он вдруг, – у всех свое мнение.
– А ты, батюшка, как будто кого слушаешь, – из соседней комнаты сказала кормилица, – стадо баранов, а не семейство!
Появилась Александра в теплой шали с яркими цветами. Прошлась павой, прыснула, подняла подол, показав белые валенки на ногах, тоже с цветами, да так и покатилась со смеху.
– Вот видите, папенька, – отсмеявшись, она сделала очень серьезной, надула щеки, – я к деревенским морозам совершенно готова. Незачем Михаила Алексеевича гонять туда-сюда.
– Я все-таки съезжу.
– Ну, воля ваша, – она вернулась за свое место за столом, с тоской поглядела на студень, взялась за булку, да так и скривилась: – Отравит нас Семенович однажды, как пить дать отравит! Вы, Михаил Алексеевич, можете ехать куда угодно, только письма сначала заводчикам все же отправьте.
– А ты бы, Сашенька, сама за перо взялась, – посоветовала Изабелла Наумовна.
Александра враз поскучнела.
– А управляющий мне на что? – спросила она. – Чтобы самой над бумагами чахнуть? Всем заводчикам, Михаил Алексеевич, без исключения, вы папу не слушайте, уж больно он придирчив по части масти да длины ног… Вы лучше Гришу спросите, денщика, уж он каждого помнит.
– Хоть бы постыдилась с такими советами при живом-то отце, – укорил ее Лядов.
– А это не совет, – хладнокровно ответила Александра. – Это самый настоящий приказ. Вы, Михаил Алексеевич, не смотрите, что я в валенках, знаете, как я строга, как сурова?
– Вот умора, – послышалось из соседней комнаты.
У Гранина голова от них всех шла кругом. И как его занесло только в этакий сумасшедший дом?
Глава 06
Дом стоял вверх дном, и Сашу закрутила эта веселая карусель.
Кормилица Марфа Марьяновна упаковывала теплые шубы да утварь, бурча себе под нос, но так, чтобы все слышали, что нечего в деревню фарфор везти, авось и тарелками поплоше обойдутся. Отца такая экономия лишь рассердила, и он обещал лично перебить всю посуду, если кто вздумает его дочери безделки подсовывать.
– Ишь, разбушевался, окаянный, – махнула на него рукой Марфушка Марьяновка и пошла к Семеновичу – на жизнь жаловаться.
Изабелла Наумовна гоняла Гришку со связками книг, микстур и настоек.
– Да не переживайте вы так, Белла Умовна, – отбивался денщик, – мне вон Михаил Алексеевич чирий свел, не пропадем!
Тут все удивились и принялись искать нового управляющего, про которого совсем забыли в этой суматохе, да только тот как сквозь землю провалился.
– Сбежал, – расстроилась служанка Груня и загрустила, видимо, успев записать пропажу в интересные кавалеры.
Был бы кто, мимолетно удивилась Саша, нос картошкой, а глаза как у битой жизнью собаки. Нет, если бы Саша решила влюбиться, она бы всенепременно выбрала боевого офицера с безупречной выправкой и при шпаге. А это что? Одно слово – конторщик! Скучная личность, сразу понятно.
Тем не менее был вызван сторож и с пристрастием допрошен: когда Михаил Алексеевич покинул дом и по какой надобности.
– Так ведь рано утром, – степенно отвечал старик, – всучил мне пачку писем, мол для отправки, забрал лошадь, сказал, что в поместье. Эх, Саша Александровна, а каким ты была младенчиком! Ну чисто лягуха полудохлая!
– Как это лягуха? – растерялась она. – Почему вдруг младенчиком? Да что это на тебя нашло-то!
– И сам не знаю, – сторож с превеликой важностью подул на чай в блюдце, Груня поставила ему поближе корзинку с бубликами.
– Ешь-ешь, из булочной это, не Семенович пек, – хмыкнула Марфа Марьяновна.
– Я ведь тут же был, когда тебя привезли, – поделился старик. – Лекарь тот мчался так, будто за ним черти гнались. Я уж думал, прямо на ворота тараном пойдет, но нет, пожалел лошадь… С утра так и стоит та картинка перед глазами, как управляющий ваш верховым уехал.
– А ну иди отсюда, дурак старый, – рассердилась вдруг Марфа Марьяновна, сунула ему бублик в карман и прогнала, не дав даже чаю допить.
А Саша снова растревожилась, вспоминая своего лекаря.
Мчался, значит, милый, будто черти гнались.
Спешил полудохлую лягуху отцу доставить.
А если бы не так? А если бы оставил он ее лакеям канцлеровским, что случилось бы с Сашей? Умертвили бы они ее, не моргнув глазом, как им и было велено? Или доставили ее в Грозовую башню, где заперли бы в подземелье, как того незаконного сына короля, про которого мадемуазель Жюли ей книжку читала? Жила бы она в потемках да с железной маской на лице до конца дней своих.
И Саше так жалко себя стало, что все сборы ей немедленно надоели, и она укуталась потеплее и побежала в конюшни, к жеребцу Бисквиту, на которого отец строго-настрого запретил верхом садиться и даже конюхов всех заранее отругал.
А она и не будет верхом, она рядом постоит.
Гриву его серебристую расчешет.
Конюх ей обрадовался, засуетился, скребок сразу вручил, затараторил, следуя по пятам:
– Ох и доброе ты, Саша Александровна, дело задумала, ох и доброе. Лошадей своих разводить, стало быть? Детки-то у Бисквита нашего загляденье будут, вот сама увидишь!
– Тебе-то кто уже доложил? – рассмеялась она, любуясь жеребцом. Конюх достал из кармана морковку, отчекрыжил от нее ножичком из того же кармана кусочек и вложил Саше в руку:
– Так Михаил Алексеевич с утра за лошадью заходил. Глаза красные – я ему говорю, что же вы, голубчик, расходные книги всю ночь читали или Семеновича пытались в карты обыграть? Гиблое это дело, говорю, у Семеновича хоть и один глаз, да все равно шельмовской. Какое там, отвечает Михаил Алексеевич, письма заводчикам всю ночь писал.
– Ах, что ему приспичило, – c досадой заметила Саша, – по ночам только душегубы работают. Ведь просила не ехать в усадьбу, так понесло все равно.
Саша протянула Бисквиту угощение на открытой ладони. Тот смотрел недоверчиво и даже небрежно и принимать подношение не спешил.
– Вот же тоже черт горделивый, – ласково проговорил конюх. – Меня-то твой папенька ни за что не отпустит, а ты вот что: найди в деревне Андрея Шишкина. Очень он лошадей знает и уважает, Саша Александровна, не пожалеешь.
– Найду, – пообещала она и тихо улыбнулась, когда Бисквит осторожно принял морковку.
Или нет: канцлер не заточил бы ее в подземелье, а оставил бы при себе. И росла бы она нелюбимой сироткой, всеми гонимой.
Вот от каких бед спас ее лекарь, а теперь исчез, как в воду канул, где теперь его искать? Хоть бы записочку прислал, написал бы, как ему на свободе.
Бисквит вдруг сердито попятился и замотал головой, будто черта увидел.
– Смурная ты сегодня, Саша Александровна, – вздохнул конюх, – разве ж можно к лошадям в таком настроении! Лошадь, она все чувствует.
И он выставил ее вон, ладно хоть морковкой поделился.
Саша шла по скользкой льдистой дорожке, грызла морковку и очень жалела, что не может отплатить лекарю добром за добро. Вот бы он попал в беду, а она, героически сверкая шпагой, спасла бы его от разбойников.
Совсем замечтавшись, Саша оскользнулась на луже и пребольно плюхнулась прямо на фижмы.
Спустя несколько дней управляющий появился так же незаметно, как и исчез. Саша тащила сверху коробку своих оловянных солдатиков, которых обязательно нужно было забрать с собой в деревню, когда увидела, как Груня бочком-бочком направляется в сторону кабинета с подносом в руках. Отца дома не было, он с утра расфуфырился необыкновенно и поехал во дворец, твердо намереваясь добиться наконец аудиенции у императрицы, которая увиливала от встречи вот уже второй месяц. Эти прятки носили ритуальный характер: отец будет требовать средств на фураж и амуницию, а государыня жаловаться на расходы и свою несчастную жизнь. Поскольку каждый год происходило одно и то же, отец предусмотрительно вдвое увеличивал нужную ему сумму, а императрица вдвое ее уменьшала, торгуясь с азартом рыночного горшечника.
– Груня, – позвала Саша, поставив на ступеньки коробку, – и куда это ты собралась?
– Так Михаилу Алексеевичу чай несу, – зарделась та.
– А вот я сама и отнесу, – решила Саша, забирая поднос, – а ты коробку тащи к остальной поклаже. Ох, Груня, Груня, и не стыдно тебе, все же вдовец.
– Ну и что вдовец, – упрямо возразила служанка, – вдовцы-то самые заботливые.
– Ступай же, – рассмеялась Саша и вошла в конторку.
Управляющий едва не носом зарылся в гроссбухи и реестры, при этом хмурился так, будто ничегошеньки в этом не понимал. Увидев Сашу в дверях, он явно растерялся.
И она снова подумала о том, какие печальные, уставшие у него глаза.
– Что же это вы? – спросил Михаил Алексеевич, поспешно забирая у нее поднос. – У Груни на побегушках?
Саша только отмахнулась и села напротив, небрежно стряхнув со стула какие-то документы:
– Значит, все-таки съездили?
– Съездил, – согласился он. – Александра Александра, я вам каталоги привез – ткани для штор и обивки диванов, шпалеры… В целом усадьба в хорошем состоянии. Ее протопили, высушили все перины, отмыли и выстирали…
– Да бог с ней, – перебила его Саша, – что конюшни?
– Конюшни? – он рассеянно потер лоб. – Конюшни я не проверял.
– Да чтоб вас, – вспылила она, – что за дело мне до портьер! Не станете же вы, подобно отцу, относиться ко мне как к ребенку.
На его лице мелькнула улыбка, будто она сказала что-то смешное. Михаил Алексеевич смотрел на нее с такой терпеливой добротой, будто Саша ему во внучки годилась, и это обескураживало. Смутившись, она схватила со стола верхнюю книгу из целой стопки и ойкнула.
– Военно-конская перепись, – прочитала изумленно и взялась за другой том, – конские породы, отечественное коневодство, справочник коневого лекаря, искусство врачевания животных… Что это, Михаил Алексеевич?
– Готовлюсь к отъезду, – ответил он с прежней улыбкой.
И Саше немедленно захотелось его расцеловать, но она строго напомнила себе, что нельзя вот так запросто пугать управляющего, который, похоже, действительно собрался выучить о лошадях все.
– И чирий вы Гришке свели, – припомнила она, мигом подобрев, – где такому выучились только.
– По книжкам, – признался он простодушно. – Я, Александра Александровна, в некотором роде книжный червь.
– И охота вам глаза портить…
– Саша! Сашка! Немедленно ступай сюда! – раздался громкий и взволнованный голос отца. – Да где ты?
– Батюшки, – она даже подпрыгнула от удивления. – Денег, что ли, дали, сколько просил? Я здесь, – закричала Саша так громко, что Михаил Алексеевич вздрогнул и посмотрел на нее укоризненно.
Отец ввалился в комнату – покрасневший с холода, распахнутый, явно довольный. Подхватил Сашу вместе со стулом – она взвизгнула, засмеялась, вцепилась в его плечи, – покружил, поставил на место и погладил по растрепавшимся волосам.
– Все, Сашка, отменяй сборы, – объявил он, сбрасывая тулуп на диван, – все отменяй. Цепляй шпагу и дуй во дворец.
– Папенька, вы сбрендили?
– Матушка-то наша свет Величество распорядилась учредить фехтовальные дуэли среди фрейлин, – сказал отец и оглушительно захохотал. – Скучно им, маетно бедным при дворце! Балы да машкерады уже приелись, вот и придумали забаву. Так что ты им покажи, что такое кровь Лядовых!
Саша насупилась, отодвинулась даже вместе со стулом, приготовилась держать оборону.
– Ни за что не поеду, – сказала она как можно тверже, – вот еще! Да и не фрейлина я…
– Ты – дочь вольного атамана, – загремел отец, моментально превратившись в грозовую тучу, – нам титулов не надо, чтобы фитюльки эти остальным под нос совать! Дед твой, Василий Никифорович, свою жену забрал из дома сиятельного князя, никто и пикнуть не посмел. Потому что мы из века в век опора трону!
– Все равно не поеду, – и Саша оглянулась на управляющего, как бы бедный не перепугался. Семейные скандалы Лядовых были печально известны своей громогласностью. Однако Михаил Алексеевич смотрел на нее с искренним любопытством, да и только.
– Да что же ты уперлась-то, как коза? – прорычал отец.
– Я говорила, что больше никаких дуэлей? Говорила. Что же вы теперь такое предлагаете?
Отец открыл было рот, чтобы разразиться казарменными своими ругательствами, но тут Михаил Алексеевич возьми да брякни:
– Отчего же так, Александра Александровна? Или зарок дали?
– Вот, – обрадовалась Саша, – зарок! Загадала: если выживу после ранения, то к шпаге не подойду больше! Мне же даже легкое зашивали, чуть не умерла!
И она состроила скорбную мордашку.
Отец хмуро уставился на нее:
– Дуришь ты меня, Сашка.
– И правда ведь не могу, – произнесла она жалобно. – Ну же, папа, не смотрите как солдат на вшу. Да и что мне делать среди фрейлин? Уж лошади всяко приятнее. Глупостей, по крайней мере, от них услышишь гораздо меньше. А вы бы, папа, женились лучше, – добавила она, чтобы сбить его со следа.
Это помогло.
У отца натуральным образом челюсть отпала.
– Что сделать? – изумился он. – Это еще что за новости?
– Сына родите, – деловито предложила Саша, – нагайку свою передадите. Мне, что ли, прикажете войсками командовать, когда вы состаритесь?
– А разве не справишься?
Саша только руками всплеснула.
– Вот что, голубушка, – мрачно обронил отец, – я обещал себе никогда не жениться и слово свое сдержу.
– Ну и я свое – тоже.
Они молча схлестнулись взглядами, и отец сдался первым.
– Что за характер, – пожаловался он управляющему, – сладу нет!
И пошел себе раздраженно шпынять домашних.
Саша перевела дух.
– Лихо вы с зароком придумали, – оценила она.
Михаил Алексеевич пожал плечами.
– Я подумал, что у каждого поступка должна быть причина, – спокойно ответил он.
– Вы правы, – согласилась Саша и погладила корешки лошадиных книг, – обещала одному человеку, вот и причина.
– Хороший, наверное, человек.
– Самый лучший, – заверила она горячо и вздохнула. Посидела, бездумно глядя на столбики цифр в гроссбухах.
Значит, отец поклялся всю жизнь скорбеть по маме?
Ну и как к нему подступиться с расспросами о ней? Это будет не просто гроза, это будет конец всему сущему.
Рана, которая не заживает двадцать два года!
Все они тут упрямцы, один упрямее другого.
– Ни сам не женится, ни меня замуж не пускает, – произнесла она задумчиво. – Так и прервется род Лядовых. Деду, может, написать? Пусть приедет и выпорет непутевого.
– Если бы вы, Александра Александровна, решились замуж, – мягко заметил Михаил Алексеевич, – то вас бы и стадо быков не остановило, не то что родной отец, которого вы в шорах держите.
– Ах, что вы такое говорите, – заулыбалась она, польщенная. – Знаете что, Михаил Алексеевич? Распорядитесь купить сани, да самые нарядные, ладьей! Что за зима в деревне без саней?
– А шпалеры?
– А это на ваш вкус.
– Да нет у меня никакого вкуса.
– Не спорьте со мной, – открестилась она, – конюшни не проверили, так что теперь терпите и слушайтесь.
Он склонил голову, подчиняясь. В его глазах блестели смешинки, и в эту минуту даже нос картошкой не казался Саше таким уж нелепым.
